Текст книги "Совершенно секретно"

У парня хорошая хватка

Однообразные длинные бараки находились под двойной охраной военной полиции. Даже внешне эти бараки производили неприятное впечатление; бежать отсюда – вот мечта каждого, кто по тем или иным причинам попадал сюда хоть на короткое время. Исключая те несколько бараков, в которых жил персонал, все остальное было тайной даже для самой полицейской охраны. Кстати сказать, охрана регулярно сменялась.

Окна бараков были старательно закрашены изнутри белой краской. Двери всегда тщательно запирались. Преподавательский персонал, состоящий либо из американских офицеров, либо из людей типа знакомого уже нам Шукка, усердно муштровал за закрашенными белой краской окнами тех, кого сюда присылали из разведывательных центров. Обучающиеся подготовлялись для «специального назначения».

Здесь, в этих бараках, Хансен и выловил одного человечка. Теперь пришла пора показать его майору.

Хансен и Коллинз с полчаса тащились по голому, выжженному солнцем лагерю. Дорожка, посыпанная рыхлым песком, вела к последнему бараку. Решетчатое заграждение отделяло этот последний барак от остальных сооружений.

Дорога по песку утомила майора. Он обернулся к Хансену.

– Вы действительно думаете, Хансен, – сказал он, останавливаясь, – что нашли то, что нужно? Это чертовски трудно, я понимаю, найти человека на роль «капитана из Панков». Да и все дело с правительственным телеграфом меня очень волнует. Полковник Рокк без восторга говорит о нашем Вюрцбургском отделении. Это, конечно, касается меня больше всего, но и вас касается, Хансен, вас также…

– Сделал, что мог, майор. Лучшего человека нам не найти, даже если будем его искать целый год. Сами увидите.

Обычные формальности перед входом в барак. Наконец майор и Хансен вошли в большую комнату, уставленную всевозможными «учебными пособиями». Ученик тоже был здесь. Это человек богатырского роста и великолепной выправки. У него выразительное интеллигентное лицо. На широких плечах мундир офицера народной полиции ГДР. При виде Коллинза и Хансена он взял под козырек, и это движение было настолько точным и достоверным, что Коллинз невольно вздрогнул.

На столе были приготовлены бумаги. Коллинз внимательно стал просматривать удостоверения народных полицейских, пропуска, семейные фотографии, метрические выписки. Тут же были «пособия», которые использовал Хансен для подготовки «капитана из Панков»: пачки газет, издаваемых в Германской Демократической Республике, множество журналов. На другом столе находилось то оборудование, которое должен был взять с собой «ученик». Среди прочего миниатюрная рация. Наконец Коллинз подошел к большим стендам, на которых «определенном порядке были помещены многочисленные фотографии внутренних помещений, правительственного телеграфа в восточной части Берлина.

Майор удовлетворенно кивнул Хансену и сразу же в ошеломительно быстром темпе стал задавать вопросы его ученику. Вопрос следовал за вопросом.

«Ученик» отвечал мгновенно, точно, без колебаний. Майор благожелательно посмотрел на Хансена.

– Все ясно, майор? – спросил Хансен.

– Думаю, все…

Коллинз еще раз окинул фигуру агента оценивающим взглядом.

– Запомните, – сказал он. – Радиосвязь с нами под условным названием «Заяц». По получении сигнала о начале операции «Е» вы со своей группой занимаете здание правительственного телеграфа. Выдаете себя за офицера народной полиции. При сопротивлении – действовать решительно.

Коллинз сделал красноречивый жест рукой. «Ученик» вытянулся. Четко ответил:

– Так точно! Вас понял, господин майор.

– Благодарю за службу. Можете идти!

Лжекапитан четко повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Коллинз и Хансен проводили его взглядом.

Коллинз щелкнул языком.

– У парня есть хватка, Хансен… Поздравляю вас.

Хансен кивнул и быстро спросил:

– Кто будет его переправлять?

– Шукк в Нюрнберге… Вы один его переправите. Сегодня же. По возвращении доложите.

– Будет сделано, шеф!

Вечером того же дня майор государственной безопасности в восточной части Берлина попросил зайти в свой кабинет дежурного офицера. Он протянул вошедшему лейтенанту телеграмму. В телеграмме было всего четыре слова:

«ПОХОРОНЫ СЕГОДНЯ. ФРАНЦ».

– Оттуда, – сказал майор.

– Мы сейчас же выезжаем, товарищ майор. Но наш человек пошел на большой риск, посылая эту телеграмму.

– Да, это неожиданность. И гость, которым вы сегодня ночью займетесь, из опасных…

* * *

Хансен молча привел агента в тот лесок, где находился «шлюз» через границу. Они приехали сюда сразу же после полуночи. Время от времени Хансен бросал взгляд на комбинезон своего ученика, сквозь который прорисовывались контуры офицерского мундира. Агент перед самой границей вытащил пистолет и хотел его перепрятать так, чтобы было легче достать в случае опасности, но Хансен отсоветовал это делать.

– Спрячьте его лучше поглубже. Иначе он будет мешать вам, когда станете ползти в трубе.

Хансен в свое время подверг своего ученика самым строгим испытаниям и знал: добрая порция интеллигентности вполне уживается в нем с какой-то редкой бессовестностью. Опасная смесь!..

Агента звали Визенберг. Хансен отобрал его на основании данных картотеки, но после первого же знакомства нисколько не сомневался, что лучшей кандидатуры на роль «капитана из Панков» Коллинзу не найти.

Ночь была светлой. Хансен привел агента к сосне, движением руки показал: «садись и жди». Потом залез в развилку и поднес к глазам бинокль.

Время было выбрано правильно: по ту сторону вспаханной полосы от лесной тени отделилась группа пограничников. Вот они вошли в полосу лунного света, на мгновение остановились, и Хансен ясно различил в бинокль их лица под стальными шлемами.

Солдаты продолжали свой путь. Внизу, под сосной, скрытый кустарником агент нетерпеливо кашлянул. Хансен спустился вниз.

– Успокойся, – сказал он Визенбергу. – Через пять минут будешь на той стороне.

Лицо Визенберга вытянулось. Хансен поднял руку.

– Приготовься!

Агент, зажав в зубах электрический фонарик, стал на четвереньки. Хансен выждал некоторое время и затем скомандовал:

– Ну, давай! Прямо к ежевичной изгороди!

Визенберг пополз. Он двигался быстро, ловко и абсолютно неслышно.

Хансен проводил его до опушки. Потом Визенберг переполз поляну, без всякого труда отыскал вход в трубу и моментально исчез. Послышалось легкое шуршание, и все…

Хансен медленно вернулся к сосне и вновь забрался в развилку. Биноклем отыскал то место, где должен быть выход из «шлюза». Вот появился из-под земли Визенберг. Он постоял секунду-другую, будто к чему-то принюхиваясь, и скользнул в сторону леса. Хансен одобрительно следил из своей развилки за ним. Теперь Визенберг был в «полной безопасности».

Кусок мыла

Коллинз все время порывался в Гармиш, ведь это не так уж далеко и никто не заметит, но срочные дела никак не давали ему покинуть Вюрцбург. И вдруг черноволосая Лиз появилась собственной персоной, как с неба свалилась. Просто так позвонила и сказала, что она в Вюрцбурге и ждет его в привокзальном ресторанчике. В Вюрцбурге она проездом, и у нее не больше часа времени.

Коллинз нашел Лиз обворожительной, посвежевшей, еще более привлекательной, чем он рисовал ее в своих мечтах. Коллинз требовал, чтобы Лиз задержалась в Вюрцбурге, но Лиз только наклонила чудесно причесанную головку.

– Не будь злым, Тэдди! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Потерпи, я пришлю тебе телеграмму. И тогда ты приедешь в Гармиш.

Коллинз повернул ее руку, глянул на часы.

– Когда уходит твой поезд?

– Через десять минут… А ты приедешь ко мне в Гармиш?

– Ты еще спрашиваешь! – воскликнул Коллинз.

У майора Коллинза были еще дела, но, проводив Лиз, он просто не смог сразу вернуться к своей «солидной» и трезвой работе. Прямо с перрона он прошел в тот же самый отель, где они только что сидели с Лиз, сел за тот же самый столик и медленно осушил бокал с «большим виски», потом заказал еще и еще. Алкоголь окрылил его фантазию. Он даже нашел, что ему повезло в жизни. Да, при всех обстоятельствах ему исключительно повезло…

Коллинз подъехал к своей «Конкордия экспорт-импорт» в двенадцатом часу ночи. Бесшумно открылись ворота. Из темноты вынырнул Франтишек. Коллинз лихо развернулся, но бокалы с «большим виски» дали себя знать: плавной кривой не вышло, а передние колеса его машины въехали на цветочную клумбу. Мощный мотор взревел еще раз, и машина остановилась. Франтишек бегом бросился к ней, чтобы приветствовать шефа с благополучным прибытием. Майор что-то проворчал и исчез в своем домике, а Франтишек, садовод по призванию, – а кто в Чехословакии не любит цветов, и особенно в Пардубице, – посмотрел вслед исчезнувшему майору долгим взглядом.

– Верблюд! – вырвалось у него. – Бегемот!

Франтишек прошел за перегородку, достал оттуда грабли и садовую лопату и, став перед поврежденной клумбой на колени, попытался поднять смятые цветы. Он вновь почувствовал себя несчастным. И цветы не хотели выпрямляться, и вообще к чему он бросил свое родное Пардубице? Ради чего? Ради бездомной жизни? Ради бесконечных странствий? А ведь у него были и специальность и дом… Там, в Чехословакии…

Особенно трудно было вначале… Какие только профессии он не перепробовал, пока один из вербовщиков Коллинза не «оформил» его вступление в армию. Конечно, изголодавшийся и оборванный молодой чех был легкой добычей.

Так уж случилось, что Коллинзу как раз в это время понадобилась прислуга на все руки. Франтишек подвергся испытаниям и был признан годным.

Он часто размышлял над своей судьбой, но никакие размышления не помогали: то, что его волновало, имело вполне определенное название – тоска по родине, вот как это называлось. А об этом поговорить было не с кем. Узнает майор и немедленно отошлет его обратно в лагерь.

Шукк всегда отталкивал Франтишка: тупые остроты – больше от него ничего не жди. А Хансен?… И на Хансена особой надежды нет. Конечно, Хансен единственный, кто считает его, Франтишка, человеком, даже иногда расспрашивает о личных делах. Но было и нечто такое, что полностью исключало сближение между ними. При всем своем дружелюбии Хансен казался Франтишку вытесанным из одной монолитной ледяной глыбы. Разве он станет слушать о таких незначительных вещах, как тоска по родному Пардубице?

А цветы опять поникли… И все его усилия привести клумбу в прежний вид безнадежны. Франтишек стал выкапывать помятые цветы, как вдруг ворота снова бесшумно отворились и во двор въехал «фольксваген» Хансена. Машина остановилась перед главным зданием. Хансен вышел из машины и удивленно посмотрел на садовника-полуночника.

– Что случилось, Франтишек? – спросил он. Франтишек кивком указал на машину шефа.

– Майор? Он что, приехал?

– Верблюд в конюшне, – в голосе Франтишка прозвучала враждебная нотка.

Хансен уже направился к дому майора, но, услышав замечание Франтишка, резко повернулся.

– Подобных вещей я не хочу слышать! – сказал он строго.

Франтишек по-военному вытянулся. Даже грабли прижал к себе вместо оружия. Пистолет-пулемет выскользнул из-под куртки и с шумом упал на землю.

– Прошу прощения. Майор у себя! – отчеканил он.

Еще на пороге Хансен услышал далекое от мелодичности пение майора. Дверь оказалась незапертой. Хансен толкнул ее и вошел внутрь. Майор стоял под душем, подставив голое тело под хлещущие струи. Он высоко поднял руки и громко распевал какую-то воинственную песню. Было ясно, что у шефа отличное настроение.

– Хеллоу, майор!

Коллинз оборвал пение и попытался задвинуть клеенчатую занавеску.

– Не утруждайте себя, майор, – сказал Хансен. – Это уже бесполезно.

Майор расхохотался.

– Что, уже вернулся? Ну как, все в порядке?

– Все о’кэй, шеф. Даже не знаю, что еще сможет помешать.

– Чудесно! – донеслось из душевой. – Знаете, Хансен, с этим «шлюзом» мы когда-нибудь прославимся. Ну кто может себе представить самую обыкновенную трубу и что по этой обыкновенной трубе разгуливают наши люди туда и назад, туда и назад на протяжении нескольких лет!

Хансен кивнул.

– Я тоже об этом думал, шеф. Ну, а наш лесник? Он ведь в полном доверии у пограничников. Даже стал членом общества добровольцев, охраняющих границу.

– Лишь бы он не засыпался…

– Никогда! – Хансен сделал международный жест, сложив пальцы в щепоть и потерев их друг о друга.

– Денежки, шеф! Наш лесник родной папочка трем деткам в трех разных деревнях. Помимо своего собственного в сторожке. Это чего-нибудь да стоит…

– Да, любовь – это не дешево обходится, – философствовал Коллинз. Потом выглянул из-за занавески и обвел комнату взглядом.

– Хансен, будьте так добры, в моем столике должен быть кусок мыла.

Хансен подошел к столику шефа. Взгляд его упал на стоящее рядом кресло, через его ручку висели небрежно брошенные брюки шефа, а из кармана – вот удача! – выглядывала связка ключей. Два, три, четыре ключа, и среди них ключ поменьше… Этот, должно быть, от… у Хансена захватило дыхание.

– Ну как, нашли, Хансен? – пробулькал под душем Коллинз.

Хансен открыл ящик.

– Да, шеф, нашел…

Здесь было несколько кусков мыла. Хансен развернул пластмассовую обертку с одного из них и протянул брусок мыла шефу.

– Вот спасибо! – сказал Коллинз. – Знаете ли, Хансен, после работы нет ничего лучшего, чем горячий душ.

Хансен ответил совершенно инстинктивно:

– Да и я бы не прочь принять душ… Вот только у меня нет мыла.

Коллинз продолжал брызгаться под душем, как морж.

– Что за разговоры, Хансен? Возьмите у меня, дружище! Там должен быть еще один кусок… – Майор снова запел что-то старинное. – «Слава! Слава! Аллилуйя!» – фальшиво выводил его громкий голос.

Хансен медленно огляделся. «А если попробовать…» – пронеслось в голове. Он быстро достал из кармана нож и разрезал кусок мыла пополам. Нужно было поддерживать разговор с майором, и Хансен уже открыл рот, как майор неожиданно предложил:

– Может быть, виски хотите, Хансен? Там, на холодильнике, должна быть почти полная бутылка.

– Благодарю вас, мистер Коллинз! Но мне еще нужно сегодня кое-куда съездить.

Хансен сделал шаг назад и теперь стоял рядом с кроватью Коллинза. Из-за занавески выглядывала рука майора с зажатой в ней воронкой душа. Вот Коллинз вовсю повернул кран, и шум водяных капель стал еще сильнее. Хансен мгновенно наклонился и, поместив самый маленький ключ из связки между половинками разрезанного бруска мыла, сильно сжал руки. Оттиск получился отличный! Теперь быстро счистить остатки мыла с ключа, вот и все…

Майор неожиданно прервал свое пение.

– Послушайте, Хансен! Вы ту даму из «Золотой подковы» помните?

Хансен бесшумно вложил связку ключей в карман.

– Представьте, она нанесла мне сегодня визит! – Коллинз самодовольно захохотал.

Хансен ответил тотчас же:

– О, это мило!..

…Коллинз уже храпел, когда Хансен после великолепного душа на цыпочках покинул его комнату.

Но кто же второй?

Минут через десять в вестибюле казино крючконосый Чарли удивленно восклицал:

– Ах, господин барон, да вы в самом деле ночной гуляка! В такой поздний час? Но готов служить, господин барон.

Странная усмешка скользнула по лицу Чарли, когда Хансен, наклонившись к нему, сказал:

– Слушай, Чарли, у тебя, кажется, есть братец?

Чарли покорно опустил плечи.

– Он сейчас здесь, в казино… У вас есть к нему дело?

– Срочная работа…

Чарли через плечо показал на главный зал.

– Он сидит за столиком в нише, направо от бара. Но погодите, господин барон, мы лучше всего подойдем к нему вместе.

Братец Чарли вел непринужденную беседу с тремя размалеванными дамами и недовольно взглянул на Хансена, когда тот с Чарли подошел к столу. Братец оказался этаким крепким бычком лет тридцати, волосы в беспорядке, лицо грубоватое, но с хитрецой; сразу же бросались в глаза его руки: холеные, ловкие, они неспокойно вертели пустую рюмку.

Чарли роздал собеседницам брата жетоны.

– Ну-ка, исчезните на пару секунд, мои милые! Поищите счастья. Макс скоро освободится.

Женщины сразу же исчезли. Чарли подтолкнул Хансена, деловито подмигнул и скрылся в вестибюле. Хансен подсел к Максу.

– Хеллоу, Макс! – сказал он. Макс взглянул на него искоса.

– Давай покороче!

– Есть подходящая работенка. Без всякого риска.

Макс иронически ухмыльнулся.

– Так все говорят. Давай выкладывай!

– Нужен ключ.

– А с чего делать?

Хансен развернул бумагу и пододвинул Максу разрезанный кусок мыла. Макс раскрыл половинки куска, мельком взглянул на оттиск. Потом аккуратно завернул в бумагу и положил перед собой.

– Двести пятьдесят, – сказал он.

Хансен присвистнул сквозь зубы. Макс тотчас же пододвинул ему сверток.

– Как знаешь… – сказал он.

– О’кэй, – быстро ответил Хансен. – Но когда будет готово?

Макс наморщил лоб.

– Послезавтра. Сотню сейчас.

Хансен достал бумажник, отсчитал деньги и хотел было уйти, но почувствовал: еще не все… Макс налил себе рюмку, предложил:

– Выпьешь одну?

– Сейчас нет… Позже.

Макс опрокинул рюмку в рот и, наклонившись над столом, сказал:

– Точно такую вещичку я уже разок сделал дня два назад. – Он неодобрительно покачал головой. – Двое на один сейф! И под разными фирмами. Ничего не выйдет, старик.

– Двое…

Хансен почувствовал, что не может двинуться с места. Черт возьми, но кто еще затесался в игру? Да правда ли, что есть еще кто-нибудь другой? А если это так, то кто именно мог интересоваться сейфом Коллинза? Шукк?… Возможно, но только возможно…

– Макс! Пять бумаг, только скажи мне, кто второй?

Но у Макса была своя профессиональная честность. Он демонстративно перевернул пустую рюмку и поставил ее кверху ножкой на стол. С ним было бессмысленно разговаривать. Макс улыбнулся сочувственно.

– Поищи сам…

…Кто же второй?… Хансен провел эту ночь без сна, впрочем, Коллинз послал за ним Франтишка в бог знает какую рань. Майор сидел за своим письменным столом совершенно трезвый и отдохнувший. С некоторой важностью он просматривал бумаги.

Майор указал Хансену на стул и продолжал копаться в бумагах.

– Садитесь, садитесь, Хансен… Да, скажите-ка мне, знаете ли вы некоего Гартмана? Вильгельм Гартман… Вы когда-нибудь слышали это имя?

«Вилли Гартман! – Хансен почувствовал, как сразу же пересохло в горле. – Только хладнокровие, – думал он, – только спокойствие! Что это все означает? Испытание? Подозрение? Или провокация?» За все три года опасность ни разу так не была близка. Взглянул на руки: жилки на руках набухли. Это состояние продолжалось какую-то долю секунды. Почувствовал твердый взгляд Коллинза.

– Вильгельм Гартман… Знал когда-то такого, и даже хорошо, хорошо знал…

Коллинз шуршал листками телеграмм, что-то разыскивая.

– Прибыл он из Берлина и выступал со всяким политическим вздором перед рабочими. – Коллинз вдруг утратил бюрократический тон. Да какие основания у него не доверять Хансену? Потом вспомнил разговор с полковником Рокком и его предупреждение: «В нашем деле подозрительны все. Это основное правило…» У него было неприятное чувство, когда он читал эту телеграмму из Франкфурта… И страх. Хансен смотрел на него испытующе.

– Так в чем дело? Я-то тут при чем?

Коллинз сделал над собой усилие и продолжал бесстрастно:

– Этот Гартман арестован. Сейчас им занимается Шукк. Пока никаких результатов. Главное управление отдало распоряжение, чтобы вы, Хансен, занялись им лично.

Хансен молчал. В глазах у Коллинза ирония.

– Они, видите ли, чего-то там ждут от всего этого.

Хансен ответил равнодушно:

– Пусть думают что хотят. – Ему ужасно захотелось окончить этот разговор. И выйти на воздух. И побыть одному.

– Выезжайте сейчас же в Нюрнберг, – сухо сказал Коллинз. – Сейчас же… И займитесь этим человеком.

Дичь и охотник

Хансен оглядел комнату. Здесь обычно допрашивали сотрудники военной полиции. По пути в Нюрнберг Хансен многое обдумал и сейчас великолепно понимал, что встреча с Вильгельмом Гартманом будет самым тяжелым испытанием в его жизни. Ему было ясно, что те допросы, которые предварительно вел Шукк, не что иное, как фарс. На самом деле их интересовал он, Хансен. И полковник Рокк и другие офицеры из главного управления привыкли подозревать всех, его же «преданность» они вообще ни в грош не ставили. За прошедшее время – почти три года – Хансену не всегда удавалось так все организовать, чтобы частые провалы агентов объяснялись вполне естественными причинами. Иногда устраивались извне несчастные случаи. Два или три раза Хансену лишь с большим трудом удавалось убедить майора, что осечка вызвана ошибками самого агента. Коллинз и сам размышлял перед каждой очередной поездкой в главное управление, а таких поездок было немало. Правда, это объяснялось не только его стремлением проникнуть в суть происшедших событий. Дело обстояло проще. Майор очень хотел быть на хорошем счету у генерала. К тому же ему действительно очень хотелось, чтобы его работа была замечена наверху. И в первом и во втором Хансен был абсолютно уверен. Он знал также: Коллинз сочтет совершенно невероятным, что его лучший человек, которого он сам выбрал и обучил, окажется в чем-то ему неверным. Полковника Рокка обмануть будет намного труднее, это было ясно. И так же ясно было и то, что отношения между главным управлением и Вюрцбургом резко обострились за последние недели.

Инстинктом охотника, ставшего на этот раз дичью, угадывал Хансен – тут-то и лежит главная опасность. Возможно, даже очень правдоподобно, что полковник Рокк вовсе и не подозревает самого Хансена, а имеет в виду весь Вюрцбургский центр в целом.

Как следовало из телеграммы, полковник Рокк, арестовав коммуниста Гартмана и узнав, что тот знаком с Хансеном, использует подвернувшуюся возможность, чтобы испробовать свои психологические тесты. Это было естественно, это вытекало из всех воззрений полковника на подобные дела. Таков был враг Хансена, его поле битвы, его силы.

…Хансен осмотрел стол. Четыре мощные лампы перед столом направлены на то место, которое через несколько минут займет Гартман. Тут же на столе имущество Гартмана, отобранное при аресте: наручные часы, связка ключей, обручальное кольцо, бумажник, разные бумаги, маска с длинной трубкой. Детская игрушка… И это было все. Хансен поставил на стол один из двух микрофонов и просчитал:

– Один… два… три… четыре… пять…

В динамике раздалось:

– Благодарю вас, сэр. Все о’кэй.

Хорошо… С этим покончено… Он готов. Хансен бросил взгляд на часы – время его не интересовало, он даже не запомнил, который был час, – и вышел в соседнюю комнату, где военный техник возился с магнитофоном.

На стене комнаты, где должен был происходить допрос, было укреплено огромное квадратное зеркало. Отсюда это зеркало выглядело как чистое и прозрачное окно. И тот, кто подвергался допросу, и тот, кто вел допрос, будут отсюда видны как на ладони. У этого окна остановился Хансен. Техник повернулся к нему.

– Как, сэр, приказать, чтобы ввели его?

Хансен кивнул. Солдат нажал на клавишу. Через минуту в дверях показался военный полицейский в каске и рядом с ним Гартман. Полицейский указал на стул перед письменным столом, а сам застыл у двери.

Гартман огляделся и сел на стул. Он выглядел очень усталым и постаревшим. Много старше, чем Хансен его помнил. Он почувствовал, как забилось у него сердце. Впервые в жизни… Прислонил лоб к окну и так стоял, ощущая холод зеркального стекла.

Техник поднял голову.

– Готово, сэр?

Хансен, не оборачиваясь, ответил:

– Дайте ему еще пару минут.

Техник откинулся в кресле, достал сигарету. Хансен все смотрел и смотрел через окно.

«…Гартман… Вильгельм Гартман… Помнишь ли ты, как мы вдвоем погибали там, в Сталинградском котле. Два несчастных пехотинца «преславной шестой армии». Помнишь, нас назначили в дозор, и ты протянул мне листок бумаги. Пропуск в жизнь… Ты только посмотрел на меня. Твои глаза горели на исхудавшем лице. А когда я тебе вернул пропуск и кивнул, тогда наша дружба победила многое, очень многое… Победила навсегда.

В сожженном цеху мы в кровь обдирали руки о ржавое листовое железо, ты помнишь те дни, Гартман, старый дружище? А то серое ноябрьское утро, когда я «дошел»: обессиленный голодом, в озлоблении швырнул в угол молоток, еще минута, и я ушел бы из цеха навсегда. Разве не мало людей поглотил тогда черный рынок, спекуляция, уголовщина? Тогда ты достал свою сумку. Две морковки были в сумке – твой «рацион» на весь день. Ты положил их на лист железа и подтолкнул ко мне. Я руку твою помню, Гартман!.. А помнишь ли маленькую комнатку на Меллендорфштрассе в районе Лихтенберга. Электрический свет исчезал тогда часто и надолго. Печь беспрестанно гасла, иногда ее нечем было разжечь… Мы зажигали старую керосиновую лампу, и в ее свете твое дыхание клубилось в холодном воздухе комнаты. В то время мы еще копались на пустовавших полях. Лопатами, что постоянно гнулись. Черные тени легли под твоими глазами. Но глаза твои горели прежним огнем. Глаза твои были самой живой, самой убеждающей демонстрацией, наглядным пособием, что ли, к твоим лекциям, трезвым, но устремленным к звездам лекциям. Всегда на твоем столе лежали брошюры, карандаши и блокноты, а стол был стар и хром, и крышка его была когда-то кем-то до нас изрублена.

Помнишь, дружище, как в комнату вошла Эдит?… Два кусочка хлеба с повидлом она несла на тарелке. Манфреду тогда было только несколько недель… Ты взглянул на кричащий, плачущий сверток в углу и положил назад свой кусок хлеба. А я уже съел свой чуть не весь… Весь вечер я не мог смотреть тебе в глаза. В те дни я и стал коммунистом…»

– Не пора ли, сэр?

Хансен сделал нетерпеливый жест рукой.

– Сейчас, сейчас…