Текст книги "Запасной вариант"

Глава 2

Когда внизу, за иллюминаторами, замелькали дома начинавшего просыпаться Тель-Авива, самолет взорвался аплодисментами. Группа израильтян так энергично хлопала в ладоши, что накатывавшаяся в последний час полета дремота моментально прошла, и Алекс открыл глаза. Это был, пожалуй, самый идиотский израильский обычай – устраивать овацию за пять минут до посадки в аэропорту имени Бен-Гуриона. Впрочем, как правило, этому занятию с удовольствием предавались и те, кто до этого никогда не бывал в Израиле и представлял себе историческую родину разве что теоретически.

Большинство пассажиров в самолете были новыми репатриантами, улетавшими от российской нищеты и разрухи, от осточертевшей борьбы за кусок хлеба, пусть даже иногда и с маслом и черном икрой. И оно, это большинство, не испытывало к земле своих предков никаких особых чувств. Но словно по команде, как дошколята, эти люди начинали хлопать в ладоши, едва только эта самая земля обозначалась внизу огоньками домов. А какой-то хабадник, "заводя" весь самолет, громко затягивал "Ха-маком шели – ху Эрец-Исраэль…" – "Мое место – это земля Израиля..")

– Выходить будем быстренько, – сказал Алекс сидевшему рядом с ним Йоси. – Иначе застрянем как минимум на полчаса, пока все эти олим[15]15
  олим – репатринаты


[Закрыть] не вытащат свои сумки.

Спустившись с трапа, он с наслаждением вдохнул прохладный утренний воздух и размял ноги.

– Слава Богу, дома! – произнес он по-русски и протянул Йоси сигарету.

– Дома, – согласился с ним Йоси. – Пока я доеду, мать, наверное, уйдет на работу. Вернется – будет ей сюрприз. Она меня раньше чем через две недели не ждала…

– Йоси, – громко произнес в этот самый момент кто-то за их спинами, обернувшись, они увидели стоявшего в двух шагах от них высокого, наголо обритого парня в джинсовой куртке.

– Йоси, – повторил тот чуть потише. – Пошли, машина стоит у служебного входа…

– Ну, давай, Алекс, я потопал, – сказал Йоси, хлопнув друга по плечу, и, подойдя к встречающему его парню, протянул ему руку, а затем торопливо пошел по летному полю. Лишь на какую-то секунду остановился, обернулся и еще раз махнул рукой Алексу:

– Будем на связи!

"Ни фига себе! – подумал Алекс. – Столько дерьма вместе съели, и потом вот так небрежненько Просить: "Будем на связи!". На какой, к чертовой матери, связи, если даже домашними телефонами не обменялись?! Половой, что ли?! Нет, что ни говори, а эти марокканские евреи – народ неисправимый!"

Больше четверти часа он ждал, пока на транспортер выползет его чемодан, и все-таки зевнул, а потом долго искал его среди огромных чужих баулов. Охранник на выходе небрежно кивнул ему, как давнему знакомому, даже не удосужившись проверить квиток, и это обстоятельство почему-то разозлило Алекса.

"А потом говорят, что в аэропорту вещи воруют! – раздраженно подумал он. – Естественно, будут воровать, если ни одна сволочь не проверяет, свои ты сумки берешь или чужие… Бардак почище, чем в России!"

Приехав домой, он больше часа пролежал в ванной, как бы стараясь смыть с себя все пережитое в Москве, а когда, наконец, набросив халат, появился в кухне, его уже ждал завтрак – отец, встретив сына в дверях, ушел на работу, а мать решила остаться дома и, уже накрыв стол, продолжала хлопотать на кухне.

– Как съездил? – спросила она, когда Алекс допил первый стакан кофе.

Он знал, что за этим вопросом последуют другие, что ради этого мать и осталась дома, хотя, Конечно, не только ради этого, все-таки они не виделись полтора месяца и она, само собой, была счастлива от того, что он сидит здесь, в халате, пьет кофе и. похоже, никуда не собирается уходить.

– Нормально, – ответил Алекс. – Можно было бы лучше, но – нормально…

– Я тут по кабельному все время Россию смотрела, – добавила мать, чтобы продолжить разговор. – Ужас, что там творится! Все время кого-то убивают, мафия…

– Ну, если только телик смотреть, то можно подумать, что в России вообще жить нельзя, – усмехнулся Алекс. – Как, впрочем, и у нас в Израиле. А на самом деле все далеко не так. Если ты не лезешь, куда не надо, то можешь вполне спокойно и даже очень прилично жить. Россия потихоньку вылезает из ямы, кое-кто там уже живет не хуже нас. А может быть, и лучше…

– А ты там не лез куда не надо?..

– Как получалось, – отмахнулся Алекс. – Да ты не нервничай, мать, я там с мафией не связываюсь…

– А я все-таки нервничаю! – мать так резко поменяла тон, что Алекс вздрогнул. – Я нервничаю! Вчера звонила Ривка, жена твоего босса, сразу после его похорон… Ты не представляешь, что со мной после этого было! Ведь он же тебя наверняка в свои грязные дела впутал!.. Господи, ну зачем тебе она сдалась, эта проклятая Россия?! У тебя же приличная профессия, светлая голова, а у отца есть связи в банке "Леуми". Никто ведь тебя с нуля начинать не заставляет, ты сразу мог бы получить приличную должность…

– Ну что ты кричишь, мама?! – Алекс встал и подошел к окну, вытаскивая на ходу сигарету из пачки. – Я же с тобой, кажется, не спорю… Возвращаться туда я не собираюсь, хочу полгода на пособии по безработице посидеть, а там посмотрим… Может, и вправду в банк. Кстати, а что сказала Ривка?

– Ривка? Кроме того, что убили твоего босса, больше ничего. Да, сказала, что похоронили его в Холоне, хотя почему именно там – ума не приложу. Еще она очень просила тебя позвонить сразу, как появишься, но я думаю, ничего, потерпит. Позвонишь дня через два, скажешь, что берешь расчет…

Алекс шел по улице Алленби, направлясь к остановке автобусов, следующих в Холон. Он и сам не знал, зачем ему понадобилась эта поездка на кладбище – может, просто потому, что дома делать было совершенно нечего. Он явно не числился в любимчиках Кроха, и. вообще его отношения с боссом, особенно в последнее время, оставляли желать много лучшего. И вместе с тем… Вместе с тем, как ни странно, их очень многое связывало, и Крох, чувствуя сходство их характеров, никогда не пытался говорить с ним тем повелительным, не терпящим возражений тоном, какой был в ходу у него для всех остальных сотрудников его фирмы, смертельно боявшихся даже его голоса.

Стоя возле свежей могилы в той части холонского кладбища, где хоронили только грузинских евреев, Алекс вдруг понял, что, по большому счету, должен быть благодарен Давиду Кроху – хотя бы за тот огромный опыт, который он приобрел во время работы в его фирме. И, имея этот опыт, идти в банк… Нет, это было бы просто смешно! Да и не для него такая работа. Мать просто не понимает, что, если его усадить на восемь часов ча письменный стол, он просто сдохнет от тоски… Нет, конечно, возвращаться в Россию не стоило, но, черт возьми, есть десятки других фирм, которые могут предложить ему работу с постоянными командировками в Штаты или в Европу…

Выйдя за ворота кладбища. Алекс остановил такси и попросил водителя доставить его на тель-авивскую набережную. Он едва не остановил его у ''Бейт-Текстиля", но сдержался, слез у здания "Бейт-Опера", а дальше пошел пешком, впервые за столько месяцев чувствуя, себя совершенно свободным.

Он любил Тель-Авив, знал в нем каждую улицу, но на этот раз город не завораживал его, как прежде, да и сами улицы казались уже не такими шикарными и широкими, как раньше. Все дальше и дальше углубляясь в северную часть города, Алекс пытался понять, чего же именно ему не хватает, и подумал о том, что в Москве сейчас уже шесть часов вечера, на Арбате, наверное, не протолкнуться… Он попытался отогнать от себя это наваждение, но и Арбат, и Сретенка, и Ордынка вновь и вновь вставали в его памяти. Москва держала его цепко, не отпуская, как женщина, слаще и ненавистнее которой нет на свете…

* * *

Ривка Крох позвонила ему сразу же, как только он вернулся домой. Увидев, как напряглась мать, когда он поднял трубку, Алекс ушел с телефоном в другую комнату. Впрочем, разговор с ней получился коротким.

– Алекс? – спросила Ривка, услышав его голос. – Очень хорошо, что я тебя поймала. Будь завтра, пожалуйста, в кафе на первом этаже в "Бейт-Опера" в половине двенадцатого, очень надо поговорить… – и повесила трубку.

Алекс почувствовал, как кровь ударила ему в лицо после этого разговора, словно он получил пощечину.

– Хозяева! – сказал он вслух, чтобы успокоиться. – Привыкли, что все им должны заглядывать в рот и повиноваться. Ни "здравствуй", ни "до свидания", "будь завтра в половине двенадцатого", и плевать, есть у тебя какие-то свои дела или нет…

Если бы не гибель Кроха, он наверняка отказался бы от этой встречи, и послал бы эту зарвавшуюся дамочку ко всем чертям. Впрочем, если бы не гибель Кроха, то и разговаривать ему нужно было бы не с Ривкой, а с самим Крохом. И еще раз, уже про себя, чертыхнувшись, он понял, что не может не пойти на эту встречу. Ровно в половине двенадцатого Алекс уже сидел в маленьком кафе, заняв столик у самой стены и делая вид, что внимательно читает меню.

Ривка опаздывала уже больше, чем на пятнадцать минут, и в тот самый момент, когда Алекс, допив банальный кофе с молоком, решил плюнуть на все и подозвал официантку, чтобы расплатиться, она возникла в дверях кафе в великолепном черном костюме, состоящем из длинной узкой юбки и строгого пиджака с изящной отделкой из натуральной кожи. Тот, кто разбирается в моде, безошибочно определил бы, что этот костюм сшит на заказ в магазине "Монто-Коллекция" и стоит не меньше тысячи долларов.

"Вырядилась, как на свадьбу, – неприязненно подумал Алекс. – И марафет тоже навести не забыла, как будто со дня смерти Давида прошло не три дня, а целая вечность"…

Впрочем, надо отдать ей должное – Ривка красивая женщина, и сейчас, глядя на нее, Алекс подумал, что Кроха, в сорок лет бросившего ради нее семью, можно было понять. Среднего роста, чуть полноватая, но с узкой талией и по-девичьи высокой грудью, она принадлежала к тому типу женщин, одного взгляда на которых достаточно, чтобы признать в ней Госпожу. И семенящий позади нее Гера в своем темно-синем плебейском костюмчике "от Версаче" еще больше подчеркивал ее аристократизм.

Заметив Алекса, Гера, забежал вперед, оказавшись на два шага раньше Ривки у его столика, отодвинул стул, и. дождавшись, пока она уселась, жестом подозвал официантку и только после этого сел сам.

– Рада тебя видеть, Алекс. Как было в Москве? Ты доволен поездкой? – Ривка задала эти вопросы один за другим, всем своим тоном подчеркивая, что на самом деле ей глубоко безразлично, каково ему было в Москве и доволен ли он этой своей последней командировкой.

– Все в порядке, – в тон ей ответил Алекс. – Без проблем…

– Так, значит, без проблем? – Ривка подалась вперед, поставила локти на стол и по-девчоночьи закусила большой палец. – Значит, у тебя проблем нет? Что ж, поздравляю! А то, что убили человека, который тебя в люди вывел, кусок хлеба тебе давал – это, выходит, не твоя проблема. Плевать тебе на это с высокой башни…

Ривка говорила все громче и громче, выдавая, по всей видимости, заранее заготовленные фразы, но делала это так искренне, что, казалось, еще немного – и у нее начнется самая настоящая истерика. Этот спектакль еще больше разозлил Алекса.

– Мадам, – сказал он, – прошу запомнить, что в люди меня никто, кроме родителей, не выводил, а тот кусок хлеба, который вы мне кидали, я честно отрабатывал.

– Зачем ты так, Алекс? – при приближении официантки, принесшей два бокала шампанского и три фруктовых пирожных со взбитыми сливками, политыми ореховым ликером, Ривка мгновенно успокоилась. – Ты пойми, мне сейчас очень нелегко… Но я считаю, что фирма Давида не должна умереть, мы все не должны этого допустить… И мне хотелось бы знать, ты с нами ли нет?

– Нет, – отрезал Алекс. – Нет. Решение об уходе я принял еще в Москве, и оно окончательное…

– Как это "нет''?! – Ривка, похоже, не ожидала такого ответа. – Ты это серьезно?

– Абсолютно!

– Только не нервничайте, вам сейчас нельзя нервничать! – вмешался в разговор Гера. – Я сейчас все улажу. Слушай, Алекс, давай на пять минут выйдем, покурим…

– Ты что, бить меня будешь? – спросил Алекс, поглядев на едва доходившего ему до плеча Геру, когда они вышли на улицу.

– Ты зачем хорошую женщину расстраиваешь? – начал Гера по-русски с невыносимым грузинским акцентом. – У нее горе, а ты такие вещи делаешь… Разве так можно?.. А будешь работать, тебе же хорошо будет, мы тут подумали и решили, что ты вполне заслуживаешь повышения зарплаты на 20 процентов. Ну, сам подумай, где ты еще такие деньги заработаешь?

– Да на черта я вам нужен?! Хотите делать деньги – делайте их без меня. На здоровье…

– Ну, хорошо, – сказал Гера. – Ты только Ривку сейчас не расстраивай. Посиди, послушай ее, не возражай… Ну что, пойдем?!

Проклиная себя за мягкотелость, Алекс вернулся за столик.

– Гера тебе уже, наверное, все объяснил, – сказала Ривка, – но я все-таки на всякий случай повторю. Я очень хочу, чтобы дело, которым Давид занимался последнее время, было доведено до конца. Не ради денег, поверь. Просто это была его мечта, и ради его памяти… Единственное, что нам от тебя нужно – это чтобы ты вложил требуемую сумму от имени нашей компании на счет концессии по строительству нефтепровода.

– Где именно вам бы хотелось, чтобы я вложил требуемую сумму? – перебил ее Алекс.

– О Господи! Ну, понятно же где. В Москве, разумеется. Зачем ты так, Алекс? Тебе же прекрасно известно, что Давид должен был в самые ближайшие дни получить крупную сумму от наших грузинских друзей…

– Ну, так вот, как говорят в таких случаях русские, в Москву я больше не ездец. Я очень уважаю память о Давиде Крохе, но мне совсем не светит перспектива отправиться вслед за ним. И якшаться с теми законченными уголовниками, которые ходили у него в друзьях, я тоже не желаю. Если вам это так нужно, то пусть вот Гера едет. Он, кстати, очень боится вас расстроить и, кажется, готов ради вас на все…

– Ну, как ты не понимаешь, Алекс, – казалось, что еще немного, и Ривка просто расплачется, – я не унижалась бы перед тобой, если бы у нас был какой-нибудь другой вариант. Но его нет! Речь идет о срочном деле. Единственный законные представитель компании в Москве – это ты. Право на ведение всех операций, включая вложение денег от имени компании и их изъятие со счетов – тоже у тебя. У нас просто нет времени на то, чтобы переоформлять эти документы. Да и как их теперь переоформлять, если Давида нет в живых?! Как, Алекс?! И потом, я ведь не предлагаю тебе работать задаром. Сейчас мы взвешиваем возможность повысить тебе зарплату на двадцать процентов…

– Да плевал я на ваши грязные деньги! – не выдержал Алекс. – Плевал, понимаете?! А двадцать процентов надбавки я уступаю в пользу Геры, он вам их отработает на лизании задницы. Или чего-то другого!

И, бросив на стол пятьдесят шекелей за кофе и пирожные, направился к выходу.

Выйдя на улицу ха-Яркон, он сделал глубокий вдох и пошел в сторону Алленби. Но не успел он сделать и двух шагов, как в кармане его куртки зазвонил сотовый телефон.

– Господин Лурье? – раздался незнакомый голос в трубке. И, когда он ответил утвердительно, голос продолжил. – Говорит сотрудник министерства иностранных дел Шимон Брискин. У нас есть для вас деловое, очень перспективное предложение, было бы неплохо встретиться…

– Можно чуть поконкретнее?

– Нет, все подробности при встрече. Так вы согласны?

– Хорошо, – ответил Алекс. – Где и когда?

– Давайте завтра днем в Иерусалиме. В какое время вам удобно?

– Ну… давайте часов в пять вечера.

– В пять? Боюсь, в это время мне нужно быть по делам в кнессете… Впрочем, это ничего не меняет. Давайте в пять вечера в буфете кнессета. Пропуск, я для вас закажу…

Уже после того, как в его пелефоне раздались гудки отбоя, Алекс подумал, что этот звонок почти совпал по времени с его выходом из "Бейт-Опера", словно этот самый Брискин из МИДа наблюдал за ним и ждал, когда же он выйдет из кафе, чтобы сделать этот звонок. И от самой мысли, что за ним кто-то следит, Алексу стало неприятно.

* * *

…Старший советник министерства иностранных дел Израиля по проблемам Кавказа и Закавказья Шимон Брискин стоял у входа в малый конференц-зал кнессета и вот уже полчаса завороженно наблюдал, как замминистра иностранных дел поедал одну за другой булочки с сыром, поставленные на стол в связи с предстоящим приемом азербайджанской делегации. Со стороны казалось, что Брискин изо всех сил пытается понять, каким образом замминистра удается запихнуть в рот всю булочку целиком. А тот словно не замечал Брискина и, положив булочку в рот, делал резкое движение кадыком, отправляя ее по пищеводу и тут же хватаясь за следующую. Глядя на мелкие хлебные и сырные крошки вокруг его губ, на жирные пальцы, трудно было поверить, что этот человек – выходец из одной из самых аристократических еврейских семей, что за плечами у него было два факультета престижного европейского университета… Впрочем. Брискин вспомнил, что, помимо университетов, этот рослый, превосходно выглядевший в свои сорок пять мужчина прошел также службу в одной из самых элитарных частей израильской армии, и вздохнул: пытаться обучать таких типов этикету бесполезно…

Если, бы кто-то решился в этот момент схватить замминистра за руку и спросить, откуда у него такая любовь к булочкам с сыром, тот, не задумываясь, назвал бы сразу несколько причин.

Во-первых, он уже больше месяца по требованию жены и своего личного имиджмейкера сидел на строгой диете, весь день ел исключительно огурцы и капусты, а на ужин ему разрешалось выпит ьстакан молока. И вот впервые за последние две недели ему представился случай нормально поесть и вдобавок списать все на встречу с зарубежными гостями.

Во-вторых, азербайджанская делегация опаздывала, а через полтора часа должно было начаться голосование по очередному вотуму недоверия, вынесенному оппозицией. Не присутствовать на этом голосовании он не мог, так как на счету у коалиции был каждый голос, и потому нервничал. А когда он нервничал, у него всегда усиливался аппетит…

В-третьих, ему просто нечем было наняться, а сидеть за накрытым столом и просто так ждать неизвестно кого, было не в его привычках.

– Послушайте, господин, – официант, которого приставили обслуживать азербайджано-израильскую встречу, осторожно тронул Шимона за руку и кивнул в сторону замминистра иностранных дел. – Может быть, вы его остановите, а? А то он сейчас все бутерброды съест. У нас же все расписано, если они закончатся, я больше принести не смогу… А сказать об этом господину замминистра мне самому неудобно…

– Да черт с ним, пусть ест! – грубо сказал Шимон, отстраняясь от официанта. – Гости сами виноваты, не надо опаздывать… Да и потом, они что в Израиль, жрать приехали, что ли?!

Испуганный официант отошел в сторону, и Брискин снова остался наедине со своими мыслями.

Предстоящая встреча была не просто важной – она была необычайно важной: оттого, чем закончатся эти переговоры с азербайджанцами, зависело многое. Если бы кто-нибудь знал, сколько усилий было потрачено им для того, чтобы Израиль получил контроль над бакинской нефтью и нефтепроводом и смог наконец избавиться от всех своих нынешних поставщиков нефти, занимающих четкую проарабскую позицию и способных в любой момент отказаться от своих контрактов. Контроль же над бакинской нефтью означал не только энергетическую независимость Израиля, но и возможность сближения с Турцией, что также имело для его страны стратегическое значение. И, наконец, это давало Израилю в руки рычаги влияния на Европу, в которых он так давно нуждался… Он уже был в двух шагах от цели, когда началась вся эта катавасия с Давидом Крохом… О мертвых, конечно, плохо ни говорить, ни думать не принято, но ему с самого начала не хотелось связываться с Крохом. Авантюрист вонючий! Мало ему было тех денег, которых он зарабатывал, надо было ввязываться в грязные дела! В результате профукал 50 миллионов и получил пулю в лоб… Впрочем, кажется, не одну, а две пули, и не совсем в лоб…

И потом, если учесть, что от имени государства заключать сделку на строительство нефтепровода было невозможно, то Крох, несомненно, был лучшей кандидатурой для всей этой игры. Кроха больше нет, но после того, как Дан Фейгин встретился с его женой, и та пообещала ему достать эти 50 миллионов за неделю и выполнить все обязательства мужа, он почему-то ей поверил. Сейчас самое главное было уговорить азербайджанцев отложить заседание концессии по вопросу о том, как пройдет нефтепровод, хотя бы на две недели, а еще лучше – на месяц…

Конечно, для государства эти 50 миллионов – мелочь, вполне могли бы положить их пока за Кроха, но как только он начинал говорить об этом с политиками, те в ужасе отшатывались в сторону! Чистоплюи проклятые! Открывать новые фирмы и перекачивать через них государственные денежки не боятся, а когда действительно надо ради страны пойти на какие-то нарушения, сразу начинается: а что будет, если узнает пресса? А если оппозиция? А если госконтролер?..

На этом месте мысли Брискина были прерваны влетевшим в конференц-зал "шестеркой'' из МИДа.

– Господа, господа, приготовьтесь, азербайджанцы будут тут с минуты на минуту. Извините за опоздание, на дороге была огромная пробка из-за демонстрации…

Замминистра, как раз к эгому моменту заглотнувший последнюю булочку с тарелки и уже потянувшийся было к следующему блюду, остановился, обтер тыльной стороной ладони крошки с губ, стряхнул крошки и с рубашки, поправил галстук и, придав своему лицу государственную озабоченность, осведомился:

– А чего народ шумит? Против нас, что ли?

– Похоже, – растерялся "шестерка". – Хотя кто там на самом деле разберет. По-моему, половина демонстрантов вообще не понимает, против чего протестует… Но вы же знаете, для евреев главное – это протестовать. А вот, кстати, и наши азербайджанские гости… Знакомьтесь, глава делегации Рамиз Кулиев, заместитель председателя Совета министров республики…

Пятеро азербайджанцев в дорогих, но мешковатых, словно сшитых на вырост костюмах, в которых они, наверное, казались себе необычайно солидными, мучительно вслушивались в ивритские фразы. На их лицах читалась растерянность, которая подошла бы какому-нибудь случайному экскурсанту из развивающейся африканской страны, но никак не для членов правительственной делегации.

"Господи, их что, вчера из деревни привезли?!" – пронеслись в голове у Брискина.

– Добро пожаловать в Израиль, господа! Как доехали? – замминистра иностранных дел произнес эту фразу на великолепном английском, явно рассчитывая на то, что она будет понята, но английский, похоже, поверг азербайджанцев в еще больший ужас, их глаза округлились и чтобы хоть как-то смягчить возникшую неловкость, они вместе, словно но команде, широко улыбнулись.

– Так, с ними все ясно, – произнес замминистра на иврите и, махнув рукой, налил себе в бокал кока-колу и придвинул поближе другую тарелку с горкой булочек. – Скажите, пусть садятся, сейчас говорить будем…