Текст книги "Запасной вариант"

Часть вторая

Глава 1

Огромная, с болонку, жирная крыса лениво перебежала дорогу и скрылась под пустым железным прилавком, на котором днем грудой были навалены грошовые майки и шорты. Шалва прикрикнул на нее по-грузински, и, уже подходя к тротуару, крыса сердито оглянулась на него и так же неспешно продолжила свой путь. Поднявшийся ветер кружил обрывки бумаги, банановую кожуру и еще какой-то мусор, от которого шел омерзительный запах.

Шел третий час ночи. До появления первых дворников и спешащих на работу прохожих оставалось еще как минимум часа два. В это время на старой тель-авивской Тахане Мерказит[13]13
  Тахана мерказит (иврит) – Центральная автостанция.


[Закрыть] хозяйничают крысы, разгуливающие по мусору, накопившемуся за длинный трудовой день. Впрочем, так может показаться только на первый, весьма поверхностный, взгляд тому, кто оказался здесь случайно и, спинным мозгом чувствуя всю нечистоту этого места, торопился как можно скорее пройти через автостанцию и выйти хотя бы на улицу Ха-Ракевет.

Тахана мерказит жила. Причем жила, может быть, даже более интенсивной жизнью, чем днем, когда здесь не протолкнуться от прохожих, мнущих руками дешевые тряпки, жующих шварму и дожидающихся своих автобусов. На узких, отходящих от центральной магистрали улочках продолжали работать маленькие кафе, в которых можно было выпить густой, остро пахнущий кофе, после одной чашки которого напрочь пропадал сон, а при желании – получить за совсем небольшие деньги начиненные гашишем сигареты, да и кое-что покрепче…

Старые, давно вышедшие в тираж проститутки игриво махали рукой проезжающим через тахану машинам, надеясь, что темнота скроет уже не скрываемые косметикой морщины на их лицах.

Одна из них подошла к Шалве и его товарищу, сидевшим на остановке иерусалимского автобуса.

– Минет хочешь? – спросила она, обращаясь к Шалве. – Могу сделать обоим за 70 шекелей…

Шалва посмотрел ей в лицо, смерил взглядом фигуру и, заметив дряблое тело, проглядывающее через то, что называлось когда-то мини-кофтой, не удержался от шутки:

– Это ты нам, грымза старая, должна платить за то, что мы тебе свои елдаки пососать дадим, – сказал он. – Ты когда в зеркало в последний раз смотрелась?!..

Проститутка выругалась и опять вернулась на дорогу – останавливать машины. Шалва еще раз посмотрел на часы и почувствовал, как сердце падает куда-то вниз: половина третьего, эти палестинские суки должны были появиться здесь двадцать минут назад. Хорошо, если тело Давида Кроха обнаружат утром… А что, если это случится раньше?

Вычислить их израильской полиции не так уж трудно, он это прекрасно понимал.

– Еще двадцать минут посидим, и, если они не подъедут, надо будет отсюда уходить, – сказал он своему напарнику по-грузински.

– Да, батоно, – откликнулся тот, и они снова замолчали.

Шалва уже был сам не рад, что связался с иранцами и вляпался в эту историю. С самого начала, с того дня, когда в маленьком подвальчике, который держали армяне и где продавался самый лучший в Тбилиси гашиш, он случайно познакомился с иранцем, он чувствовал, что добром все это не кончится.

Это было время, когда в Карабахе уже пала неприступная Шуша, но война между Арменией и Азербайджаном продолжалась, и Иран был заинтересован в том, чтобы армяне утерли нос азербайджанцам. Со стороны это выглядело более чем странно. По логике вещей, все должно быть наоборот: мусульманский Иран должен был бы – оказать помощь своим единоверцам-азербайджанцам. Однако в Иране опасались усиления Азербайджанской республики, правительство которой в этом случае неминуемо подняло бы вопрос о воссоединении с Южным Азербайджаном, и потому он занял в карабахском вопросе сторону Армении.

Тогда иранец попросил Шалву помочь переправить через Грузию партию оружия в Армению. Шалва должен был бы сообщить об этом Профессору, но что-то тогда внутри него заклинило, и он решил обделать это дело самостоятельно.

Потом было еще несколько дел, которые он проворачивал без Джабы – вплоть до того момента, как ему пришлось уехать из Грузии.

Шалва был одним из тех, кому Джаба справил паспорт с необходимой записью в графе "национальность" и направил в Израиль, куда в последнее время вкладывал немалые деньги. И, если бы "профессору" только показалось, что Шалва работает еще и на кого-то другого, тот мог бы считать себя покойником.

Два-три раза в год Шалва наведывался в Грузию, привозя Джабе отчеты о различных делах и распечатки его счетов, разбросанных по всем израильским банкам.

Именно тесная связь Шалвы с израильскими делами Джабы и вызвали еще больший интерес к нему иранцев. И пока Бог миловал – Шалва действовал так осторожно, что никто в Тбилиси ни о чем не догадывался, а он после каждой встречи с жившим на контролируемых территориях сотрудником иранской разведки вкладывал на свой личный счет в банке "Апоалим" еще пару тысяч долларов.

Когда же Джаба связался с Крохом и влез в строительство нефтепровода, за каждую информацию о том, как продвигаются дела Профессора в этом направлении, иранцы стали платить совершенно сумасшедшие деньги.

И вот буквально позавчера, сразу, как только были получены сведения о том, что Джаба в самое ближайшее время будет арестован, они предложили ему его пятьдесят тысяч долларов за убийство Кроха. Сто пятьдесят тысяч наличными и билет из Каира до Нью-Йорка…

План был разработан предельно четкий: сразу после убийства он звонит с выданного ему Махмудом сотового телефона в Рамаллу и сообщает, что задание выполнено. В два часа ночи за ним и Ревазом на машине с израильскими номерами на Тахану Мерказит подъезжают палестинцы с готовыми документами, часам к пяти они пересекают КПП "Эрез"[14]14
  КПП «Эрез» – контрольно-пропускной пункт израильской армии, отделяющий территорию Израиля от сектора Газы.


[Закрыть] и въезжают в Газу, а уже оттуда их перебрасывают в Египет, где их ждут билеты на самолет до Нью-Йорка.

Свою машину Шалва бросил на автостоянке в районе улицы Левински. Теоретически полиция могла обнаружить ее не раньше, чем через сутки, когда работник автостоянки обратит, наконец, на нее внимание. Так что время у него вроде бы было, и, если бы все шло, как планировалось, израильская полиция могла бы рвать на себе волосы и посыпать образовавшуюся лысину пеплом, следы того, кто убил Давида Кроха, ей все равно обнаружить не удалось бы…

Но часы показывали уже без четверти три, а обещанной машины все не было. И все-таки Шалва упорно отказывался верить в то, что их обоих, а точнее его, Шалву, бросили, как последнего пацана. Скорее всего, у Махмуда что-то случилось, какой-то сбой и, значит, сегодня утром, часов в восемь, он позвонит ему в оффис, и все уладится…

– Ладно, хватит сидеть, – сказал он Ревазу. – Пошли ноги разомнем…

Они перешли дорогу л медленно направились по узкой, извилистой улочке, увешанной подмигивающими разноцветными лампочками и табличками: "Знойная испанка. Институт здоровья", "Ночная лилия", "Институт-69"… Двери этих заведений то и дело открывались и закрывались, впуская в себя то целую ораву румынских рабочих, громко разговаривающих на своем лающем языке, то мускулистых негров, или одинокого, уже далеко не молодого еврея, истосковавшегося по женскому телу.

Одна из дверей была распахнута настежь, и оттуда приветливо махала рукой толстая, маскирующаяся под "русскую" крашеная блондинка с огромными пухлыми губами.

– Вот эту женщину хочу! – сказал Шалва, направляясь к распахнутой двери.

Через минуту он уже скрылся с выбранной им толстухой за ширмой, а Реваз стал разглядывать сидевших на стульчиках дам.

– Вот эта сколько стоит? – спросил он по-русски у развалившегося в кресле за Брискинторкой хозяина "института", указывая на высокую стройную негритянку в мини-юбке, из-под которой кокетливо проглядывали белые трусики.

– Сто пятьдесят шекелей за один раз, – ответил тот.

– С резинкой или бэз резинки? – уточнил Реваз.

– Что значит – без резинки?! У нас без презерватива не полагается…

– Я за 6эз резинки двести плачу, понял? Хочу ее, понял? И СПИДа не боюсь – я ей верю!

Хозяин подозвал к себе негритянку и о чем-то с ней пошептался.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Будет без резинки…

Реваз прошел мимо нескольких ширм и скользнул вслед за негритянкой за одну из них, оказавшись в небольшой комнатке, где находились кушетка и тумбочка, на которой лежали рулон туалетной бумаги, тюбик с вазелином и презервативы…

Он не успел ничего сообразить, как негритянка взяла вазелин, растегнула ему брюки и начала ласково массировать его член. От этих прикосновений у Реваза все поплыло перед глазами. – Все, все… Хватит… Туда хочу, – застонал он, но, не в силах больше сдерживаться, излился прямо на пол.

Негритянка аккуратно вытерла руки куском туалетной бумаги.

– Все! – сказала она на иврите и выскользнула за ширму.

– Как все? Ах, ты… – выругался Реваз и выбежал в общий коридор.

– Ну, как, доволен? – спросил его хозяин. – Все, как хотел: без презерватива…

– Что я хотел, что я хотел?! Я сюда что, онанизмом заниматься пришел?! Ничего не Брискинчили, я, может, ее еще раз пять хочу…

– Ничего не могу поделать, такса за один раз…

И тут хозяин заметил, наконец, нацеленное на него дуло пистолета.

– Еще раз эту же бабу хочу, понял или нет? – спокойно сказал Реваз. И, повернув пистолет в сторону охранника, добавил:

– Только шевельнись, педераст!

– Понял, все понял… – сказал хозяин борделя. – Правда, пока мы с тобой разговаривали, ее уже увели, но ничего минут через пять она выйдет…

Негритянка действительно появилась, покачивая бедрами, ровно через пять минут, а вслед за ней. застегивая брюки, шел какой-то латиноамериканец. Похоже, и с ним ей не пришлось раздеваться…

– Пошли, пошли, – Реваз схватил ее за руку и, с силой увлекая за собой, втянул в комнату. Здесь он стянул с нее белые трусики, поспешно расстегнул брюки и в свой первый удар в ее плоть вложил всю свою обиду на жизнь и боль за уплаченные сто пятьдесят шекелей.

Когда они вышли из массажного кабинета, уже начинало светать, а еще через несколько минут внезапно, так, как это бывает только на Ближнем Востоке, наступил день – словно Бог проснулся и просто включил его, как включают электролампочку.

– Что будем делать, босс? Вернемся домой? – спросил Реваз у Шалвы, едва держась на ногах: все-таки в конце концов ему удалось "разбудить" негритянку и довести ее буквально до исступления.

– Куда – домой?! И в гостиницу нам тоже нельзя… Ладно, я тут знаю одно местечко, отсидимся там до вечера, а если за нами не приедут, будем сами добираться в Газу.

Вскоре Шалва остановился у обшарпанного дома с обсыпавшейся штукатуркой и сломанными жалюзями. Войдя в дурно, до тошноты дурно пахнущий подъезд, он постучался в дверь на первом этаже. Дверь приоткрылась, и в проеме показалась огромная лысая голова Мойши – старого еврея, прибывшего лет тридцать, а, может, сорок назад из России. Дом, который достался Мойше в наследство от тестя, он сдавал иностранным рабочим, проституткам и прочим широким слоям трудящихся. В небольшие, разделенные фанерными перегородками квартиры этого дома умудрилось втиснуться больше двухсот жильцов, представляющих, кажется, все мыслимые на свете языки, расы и народы.

– Мойша, комнату на один день сдашь? – спросил его Шалва по-русски.

– Отчего ж не сдать, – ответил Мойша. – Пятьсот шекелей – и комната ваша…

– Ты что, совсем с ума спятил?! – возмутился Шалва. – Какие еще, к черту, пятьсот шекелей? Да столько ни одна гостиница в Тель-Авиве не стоит!

– Не нравится – ищи другое место, – ответил старик и сделал вид, что хочет закрыть дверь…

Что ж, тем и знаменит был этот домовладелец среди обитателей Таханы Мерказит, что буквально кожей чувствовал положение любого человека. Чем бы Мойша ни занимался – от предоставления убежища нелегальным проституткам из России до скупки краденого, – он всегда умел извлекать из своего занятия максимум прибыли.

Правда, рассказывали, что если какая-то проститутка обретала его благосклонность (и не потому, что отдавалась ему, нет, в этом Мойша уже давно не нуждался, а просто нравилась ему «как человек»), то он мог сдать ей угол за бесплатно. Но сейчас, по мнению Мойши, был совершенно другой случай, и он намеревался сорвать с этих двух грузин по максимуму.

– Ладно, – сказал Шалва, – черт с тобой, согласны.

Он отсчитал пять сотенных купюр, и Мойша повел их за собой по длинному коридору, пропитанному тем же запахом, что и подъезд. Большинство обитателей дома в это время находилось на заработках, но кое-кто еще оставался в своей квартире, и доносившиеся из-за фанерных дверей крепкие английские ругательства перемешивались с малагасийским щебетанием и сварливой румынской речью…

– Вот тут, – сказал хозяин, открывая одну из дверей и пропуская их в комнату с окошком и тремя фанерными стенами. На трех квадратных метрах здесь умещались две кровати с тумбочкой посередине.

– Ну что ж, – произнес Шалва, – можно жить.

– Можно! – согласился Реваз, укладываясь на кровать и мгновенно проваливаясь в сон, в котором верхом на нем прыгала знойная негритянка.

Прикрыв спящего друга простыней, Шалва вышел на улицу и, сунув ''телекарт" в щель автомата, стал набирать номер Махмуда в Рамалле.

– Позовите к телефону господина Фирджани, – сказал он на скверном английском, зная, что, услышав иврит, подошедшая к телефону девушка немедленно бросит трубку.

С Махмудом ему говорить было легче: тот закончил в свое время Московский госуниверситет и знал русский даже лучше, чем Шалва…

* * *

Старший следователь тель-авивской полиции Леон Перельман как раз собирался домой, когда какой-то ''русский'', живущий в доме Мойши Штерна, елё выговаривая иврптские слова, сообщил, что в комнате по соседству с ним произошло убийство – проститутка прирезала свою подругу.

Было два часа дня, никого из следователей, кроме Леона, в отделении не было и, проклиная судьбу за то, что ему выпало служить именно в этом проклятом районе, где то и дело убивают миллионеров и проституток, Перельман с бригадой выехал на место происшествия.

– Заодно дом прочешем, – сказал он в машине. – Давно там не чистили, наверняка нелегалов полно… Да и этого сукиного сына Мойшу тоже неплохо будет встряхнуть.

За полтора десятка лет работы на участке Перельман знал этот дом, как свои пять пальцев. Каждый год в нем непременно происходило, не считая всех прочих преступлений, одно убийство, и в полиции шутили, что в тот самый год, когда в доме Мойши Штерна никого не убьют, и явится Мессия.

Оставив двух ребят у каждого подъезда, Перельман еще с четырьмя полицейскими поднялся на второй этаж, где произошло убийство. Как это обычно бывает в таких случаях, искать нужную комнату не пришлось – дверь в нее была распахнута, и оттуда доносились истерические бабьи рыдания…

– Это я вас вызвал, господин следователь, – высокий парень с русыми волосами и такой же русой бородой встретил его на пороге. – Я за перегородкой живу. Услышал шум, скандал… Ну, эти стервы вообще часто ругались, – но сначала не обратил внимания, а потом слышу как там совсем дико завизжали, прибежал, а Людка уже мертвая лежит…

– Документы, – сказал Перельман, словно не услышав все, что говорилось до этого… И, взяв в руки протянутое ему удостоверение личности, взглянул в глаза парню:

– Чем занимаешься, Голубков?..

– Сейчас охранником работаю… Недельки через две собираюсь сматываться из этого клоповника…

– Ладно, порядок, – Перельман кивнул парню, показывая, что к нему нет никаких претензий, и вошел в комнату, в которой сквозь запах дешевого дезодоранта и такой же дешевой косметики уже ощущался тот особый запах покойника, который появляется через несколько минут после смерти человека, но который в первый момент обычно чувствуют только профессионалы, ежедневно сталкивающиеся с трупами.

Убитая лежала в луже крови на небольшом диванчике с совершенно стершейся обивкой, уткнувшись в его спинку. Вид у нее был как у обиженного ребенка – обиженного на подругу, на жизнь, на судьбу, на боль, которая была такой невыносимой в последние минуты…

– Я не хотела… Богом клянусь, не хотела! – громко причитала ее подруга, сидящая прямо посреди этой кровавой лужи и прижимающая к себе руку покойницы. – Людка, честное слово, не хотела… Людочка…

– Дай ей что-нибудь успокаивающее и веди в машину, – велел Перельман стоявшему рядом с ним полицейскому. – А мы тут пока допросим соседа и Мойшу Штерна, а потом походим по остальным квартирам.

– Смерть наступила минут сорок назад от проникающего удара в сердце острым колющим предметом, по всей вероятности – вот этими ножницами, – доложил эксперт…

С соседом покойной Сергеем Голубковым разговор был недолгим, тем более, что у Перельмана с самого начала не было сомнений в том, что этот парень ни в чем не виновен.

– Как тебя-то в этот гадюшник занесло? – спросил он его.

– А! – махнул рукой Голубков. – С женой развелся, а тут, в Израиле, сами знаете, как: суд всегда занимает сторону женщины. Вот и получилось, что я ей оставил машину и вдобавок ко всему должен на ребенка ежемесячно 2000 шекелей алиментов выплачивать. Ну, я и решил сэкономить. Но через две недели – все, отчаливаю…

Ну, а чем закончится разговор с Мойшей Штерном, Перельман знал заранее.

В трехкомнатной квартире Мойши на первом этаже пахло плесенью. Вся квартира была заставлена картонными ящиками, в которое старик складывал все, что ему попадалось под руку. Перельман знал, что если покопаться в этих ящиках, то наверняка в них обнаружится немало краденых вещей, но ордера на обыск у него не было.

– Ну что, Мойша? – начал он, невольно морщась от жуткого запаха, который исходил от халата его собеседника. – Опять в твоем доме человека замочили?

– Это кого? – удивленно спросил Мойша, словно вообще впервые в жизни слышал об убийстве. – Я, капитан, сам знаешь, живу тихо, как мышка в своей норке, ничего не знаю…

– Налогов с доходов не плачу, краденое скупаю, нелегалов укрываю, – продолжил за него Перельман. – Кстати, покойная, некая Людмила… – он заглянул в записную книжку, – Симионова жила у тебя уже год, хотя разрешение на пребывание в Израиле закончилось у нее семь месяцев назад. Ладно, как-нибудь и до тебя у меня руки дойдут… А сейчас давай, пойдешь с нами, будешь жильцов представлять, а то у половины наверняка документов нет…

За полтора часа хождения по дому Перельман задержал трех филиппинцев и двух румын с просроченными разрешениями на работу в Израиле, шесть проституток, числившихся туристками из Украины и отдыхавших в своих конурках после тяжелой рабочей ночи, а также еще двух подозрительных типов, у которых вообще не оказалось никаких документов. Когда один из них, тот, что выглядел постарше, заявил, что не знает никакого языка, кроме грузинского, и начал валять дурака, у Перельмана екнуло сердце: он понял, что ему привалила небывалая удача. И тотчас же он вспомнил того парня в куртке и покачал головой: вечно эти "спецы" вмешиваются в подобные истории. Но делать было нечего – он достал из кармана записную книжку и набрал по пелефону требуемый номер.

– Алло, Ури, – сказал он, – кажется, мы их взяли. Совершенно случайно… Сейчас я отвезу их в Яффскую тюрьму, – там проведем предварительный допрос, оформим все, как полагается, и передадим вам, как положено по закону, со всей сопроводиловкой… Что? Ну, если и вправду выбьешь мне за это бонус к зарплате, скажу "спасибо".

Еще в машине Шалва предупредил Реваза, что главное – молчать. Кто бы с ними ни работал, пытки в Изранле запрещены, это он знал точно, и, следовательно, пока они молчат, все будет в порядке…

– Гашиш, кокаин, героин имеется? – деловито осведомился охранник и, когда Шалва отрицательно покачал головой, спросил:

– Где сидеть хочешь – в общей или религиозной?

– Что мне, делать нечего – с кипастыми сидеть?! – пробурчал Шалва. – Общую давай…

Общая камера предварительного заключения Яффской тюрьмы внешне ничем не отличалась от тех, в которых Шалве в свое время пришлось сиживать в Москве и в Ростове: те же двухъярусные нары, каменный пол, небольшое глубокое окно под самым потолком. Правда, здесь все-таки было попросторнее, чем в российских тюрьмах, и вместо классической параши стоял нормальный унитаз, огороженный от остальной камеры невысокой стеночкой…

Обведя взглядом трех доставшихся им с Ревазом в качестве соседей израильтян, Шалва не спеша направился к пустовавшей на первом ярусе нар койке.

– Эй, – окликнул его – голос со второго яруса. – Это место не занимай, иди на второй этаж. И соседу своему скажи, чтоб на второй этаж шел, вон на те нары, напротив тебя…

– Это еще почему? – хмуро спросил Шалва, бросив быстрый взгляд на Реваза: похоже, предстояла обычная тюремная разборка, и Шалва уже готовился получить удовольствие от того, что они с Ревазом сделают с этими тремя пидорами.

– На этой койке мы с другом по ночам с "женой" спим, – совершенно мирно объяснил парень. – Если хочешь, можешь присоединиться, третьим будешь. Одна ночь – моя, одна – его, одна – твоя. Идет? Ты, кстати, надолго сюда?

Теперь Шалва окончательно разобрался: значит, вон тот пацан лет восемнадати с яркими пухлыми губами и есть та самая "жена'", с которой поочередно спят эти двое. На какое-то мгновение он задумался, стоит ли начинать разборку, но, порамыслив, решил, что начинаться не имеет смысла, и переложил свой пиджак.

– Только тнхо трахайтесь, – сказал он. – А то когда меня ночью будят, я становлюсь нервный, как бы сгоряча тебя за "жену" не принял…

День тянулся долго, может быть, еще и потому, что Шалва ждал, когда же их вызовут на допрос, но уже разнесли по камерам сигареты и горячий, необычайно ароматный суп из концентрата, пачка которого в его родной Грузии считалась почти валютой, но никто и не вспоминал об их существовании.

Только ранним утром, после завтрака, дверь в камеру отворилась и заглянувший в нее охранник, показав пальцем на Реваза и Шалву, небрежно бросил:

– Эй, вы, двое, на выход!

Все, что происходило дальше, Шалве не понравилось. Разговор со следователем был коротким: тот, спросив имена и фамилии, просто заполнил какие-то бланки, после чего их втолкнули в полицейскую машину и повезли куда-то по Тель-Авиву. Судя по тому, что Шалва видел через окошко, возле которого сидел Реваз, – чуть ли не в самый центр города.

Когда двери машины распахнулись и их вытолкнули наружу, Шалва с наслаждением втянул в себя свежий воздух и огляделся по сторонам. Они находились во дворе какого-то старого дома с причудливыми балконами. Шалва еще раз оглянулся, ища вывеску, свидетельствующую о нахождении в этом доме полицейского участка или какого-то другого учреждения, но никаких табличек на здании не было.

– Чего встал, пошел! – подтолкнули его в спину, и через минуту Шалва очутился в небольшой светлой комнате с высокими потолками. Все произошло так быстро, что он даже не успел сообразить, когда оказался один, без Реваза.

– Садись, Шалва, разговор есть, – сказал ему высокий парень в джинсовой куртке, поднимаясь из-за стола. – Будем знакомы: Ури. А это, – он кивнул головой на второго парня, одетого в обычную майку и поношенные джинсы, – мой помощник Игаль. Как ты понимаешь, нам обоим хотелось бы задать тебе парочку пустяковых вопросов…

– Иврит плохо… Нет иврит, ты понимаешь? – сказал Шалва. – Может, ты знаешь грузинский?..

– А русский тебя устроит? – спросил парень.

Шалва отрицательно покачал головой…

Больше сорока минут он упорно твердил, что не понимает ни на иврите, ни на русском, и что-то бормотал про себя по-грузински. И вдруг тот, второй парень в джинсах, до того безмолвно сидевший в углу комнаты, поднялся со своего места, подошел к Шалве и, взяв его голову двумя руками, начал резко и быстро трясти из стороны в сторону…

Когда минуты через две он отпустил голову Шалвы, перед его глазами поплыли пол и потолок, а свет горевшей в кабинете лампы стал казаться ему нестерпимо ярким.

– Ну как, будем говорить? – спросил Ури на иврите…

– Батоно… – начал было Шалва, и тут же почувствовал, что голова его снова попала в эту резкую, вибрирующую болтанку, от которой к горлу подступила рвота. Он блеванул прямо на пол и от этого, кажется, стало легче…

– Итак, что заставило вас убить Давида Кроха? – услышал он откуда-то издалека вопрос и понял, что если попытается продолжить свою игру, то с его головой опять проделают все тот же фокус, и будут болтать ею, пока у него не помутится рассудок…

Через два часа сорок пять минут допрос был закончен.

– А иврит у тебя совсем неплохой. Молодец, быстро выучился! – сказал Шалве следователь перед тем, как того вывели из комнаты.

Да-а, этого, пожалуй, не мог ожидать никто…

Можно было предполагать, что на Кроха имеют зуб грузины, никто не исключал того, что в этом деле могут быть замешаны русские, но то, что заказ на это убийство был сделан из Ирана, еще больше запутывало дело…