Текст книги "Запасной вариант"

Глава 3

Стайка шестиклассников столпилась у проходного пункта кнессета, окружив невысокого пожилого охранника, проверявшего их по списку и одного за другим пропускавшего их через турникет.

– Так, Ави Мизрахи… Кто здесь Ави Мизрахи? – выкрикивал охранник, высоко подняв оланк со списком детей, словно боялся, что его вот-вот вырвут из рук. – Мальчик, ты Ави Мизрахи? Что, Шломо Меерович? Так куда же ты лезешь мальчик, ты же следующий по списку… Что, обязательно без очереди пролезть надо?

– Дядя, а дядя, – теребил его в это время какой-то совершенно очаровательный шкет в пестрой футболке, – а у тебя какой пистолет, шестизарядный или семизарядный?

– Ави Мизрахи, – продолжал выкрикивать охранник. – Так есть Ави Мизрахи или нет? Мальчик, убери руку с пистолета… Так, ты Мизрахи? Слава Богу, что ж ты раньше не откликался?! Дети, уберите руки с пистолета… Так, Меерович Шломо… Да знаю, что ты, проходи уже… Куда, к дьяволу, вы его тащите?! Учительница, где учительница?! Госпожа, предупреждаю, если ваши дети еще раз расстегнут кобуру и попытаются вытащить табельное оружие, экскурсию в кнессет для вашего класса можете считать законченной…

Стоявшая в сторонке учительница в синих расклешенных брюках меланхолично курила сигарету и делала вид, что все происходящее ее совершенно не касается. По всей видимости, она считала своим долгом следить лишь за тем, чтобы никто из учеников не вздумал оторваться от класса, чтобы самостоятельно прогуляться по Иерусалиму, а так как с этим было все в порядке, то она предпочитала не вмешиваться, Правда, когда охранник ее окликнул, она на какое-то мгновение возникла над этой галдящей детской толпой, но, прослушав сентенцию в свой адрес, тут же удалилась. Естественно, никакого права срывать эту экскурсию у охранника не было, так как посещение Кнессета, этого священного символа израильской демократии, входило в учебный план, утвержденный минпросом, и учительница это прекрасно знала. Как, впрочем, к ее ученики, продолжавшие толкаться вокруг охрипшего охранника и то и дело норовившие под шумок вытащить из кобуры висевший у него на поясе пистолет.

Алекс наблюдал описанную сцену со стороны и искренне сочувствовал этому мужику в форменной фуражке, по лицу которого градом струился пот, а рубашка давно уже вылезла из брюк и теперь смешно висела сзади. Золотое правило израильской жизни гласит, что с местными детьми следует связываться только при самых крайних обстоятельствах. А если уж связался, то не подпускать их к себе ближе, чем на два метра. Вот этого-то расстояния охранник как раз соблюсти не сумел…

– Девочка, девочка, – уже почти фальцетом прокричал он, – куда ты пошла… Что значит, с подружкой? Я тебе что, разрешил идти?! Как фамилия?..

Наконец последний ребенок скрылся за турникетом, и охранник удовлетворенно вздохнул. Конечно, если задуматься, то устраивать детям такую проверку на входе было глупо, так же, впрочем, как проверять их уже внутри пропускной будки на наличие оружия и взрывчатых веществ. Но, во-первых, такова инструкция, а во-вторых, от этих кактусов жизни и в самом деле можно было ожидать чего угодно.

– Подожди немножко, пусть эти сукины дети пройдут через контроль, а потом я тебя пропущу, – сказал охранник Алексу. На его лице теперь была написана любовь ко всему человечеству в связи с завершением этой детской переклички.

– Ничего, время у меня есть, – кивнул в ответ Алекс.

Однако когда минут через пятнадцать ему дали "добро" на вход в небольшую узкую будку с окошечками для паспортного контроля, там все еще галдели несколько школьников, вместе с учительницей застрявшие у последнего рубежа – электронной проверки на наличие оружия.

– Скажи, ты все металлические предметы из карманов вытащил или нет?! – спрашивала стоявшая у стойки девушка-солдатка у подстриженного "бобиком" мальчишки.

– Все, чтоб я так жил, – божился тот, видимо, уже во второй или третий раз.

– Тогда почему ты звенишь?.. О Господи, у тебя же серьга в ухе! Ну ладно, проходи, черт с тобой…

Наконец в коридорчике стало попросторней, и Алексу удалось спокойно подойти к окошку.

– Я – Алекс Лурье, – сказал он. – Мне сказали, что для меня будет заказан пропуск…

– Лурье, Лурье, Лурье… Да, есть пропуск… Ваше удостоверение личности, пожалуйста… Вам просили передать, что вас будут ждать в пять часов дня в буфете кнессета за вторым столиком от стены, возле окна. Держите свой пропуск. Фотоаппарат, видеокамера, оружие имеется? Нет? Ну и хорошо, проходите…

Благополучно миновав электронный контроль, Алекс подумал было, что прошел наконец через все кордоны и облегченно вздохнул, но у самого начала асфальтированной дорожки, ведущей от пропускного пункта к зданию кнессета, его ждал очередной охранник.

– Предъявите пропуск, пожалуйста, – сказал он, бросив беглый взгляд на упрятанный в жесткую пластиковую оболочку карточку, кивнул головой:

– Можете идти…

– Слушай, – не выдержал Алекс, – а что вас тут так много сегодня? Я был в кнессете года два назад, но тогда охранников здесь было намного меньше…

– Новое указание начальства – усилить контроль, – охранник, кажется, обрадовался случаю поговорить. – А то непонятно каким образом на территорию кнессета все время проникают посторонние. Вчера, например, депутат от партии "Агудат Исраэль''[16]16
  "Агудат Исраэль» – израильская партия, представляющая интересы религиозных ортодоксов.


[Закрыть] вышел прогуляться в сад и наткнулся на парочку, которая мирно трахалась на травке… Старику стало так плохо, что его часа два успокаивали, а потом за ним сын приехал, чтобы домой отвезти. Причем как эти молодожены попали в правительственный садик, так и не установили…

Буфет кнессета, к которому Алекс добрался, ориентируясь на указания работников внутренней охраны, внешне удивительно напоминал столовую на московском автозаводе, куда его однажды занесла судьба. И готовили тут, судя по доносившимся запахам, аналогично.

– Простите, – остановил Алекс проходившую мимо служащую этого почтенного заведения. – Я, видимо, что-то перепутал… Где здесь правительственный буфет? Мне там назначена встреча, а я никак не могу его найти…

– Да вот же он… Вам где назначили, в общей части или для депутатов кнессета?

– В общей, кажется… А какая разница?

– Да никакой! Просто вон та часть, с занавешенными окнами, предназначена только для депутатов, а эта, открытая, – для всех. Но кухня и там, и тут одна и та же, только в депутатской части все цены в два раза выше. Поэтому там никто не ест, разве что премьер-министр и министр иностранных дел. Кстати, видите, кто идет? – женщина перешла на благоговейный шепот. – Господин премьер-министр…

Вслед за премьером к буфету торопливо прошел невысокий сухощавый мужчина с жестким лицом, в котором Алекс без труда узнал председателя правящей коалиции. Его помощник, пылкий юноша с коротко остриженной головой, шел рядом, держа под мышкой толстую кожаную папку.

– …Голосование предстоит очень ответственное, – донесся до Алекса обрывок разговора. – Нужно, чтоб все наши были на месте…

– Все будут, – уверенно откликнулся помощник.

– Это каким образом? – председатель коалиции замедлил шаг и посмотрел на помощника, в его взгляде сквозило явное недоверие.

– А я им сказал, что прения и голосование будут транслироваться в прямом эфире…

– А на самом деле?

– Что – на самом деле? На самом деле телевизионщики, конечно, снимут этот сюжет для вечернего выпуска новостей…

– Отлично! Просто здорово! – и во взгляде, и в голосе председателя теперь явно читалось уважение. – А ты с каждым днем растешь, Моти… – сказал премьер, и они оба скрылись за дверями буфета.

"Поесть, что ли?! До встречи-то еще все равно больше часа", – подумал Алекс, заходя в буфет и с тоской окидывая взглядом вытянувшуюся вдоль стойки очередь. По самым приблизительным подсчетам, в ней нужно было стоять минут двадцать, но, если не считать завтрака с Ривкой и Гиви, у него во рту с утра не было ни крошки, и он покорно встал в очередь.

Какое-то мгновение он вглядывался и профиль женщины, стоявшей впереди него, показавшийся ему удивительно знакомым… Ну да, как он сразу не догадался – это же депутат от одной из правящих партий! А перед ней, кажется, стоит один из самых активных ораторов оппозиции… В этот момент тот оглянулся и, увидев свою соседку по очереди, улыбнулся:

– Привет, Ривка, как дела? Я вчера тебя, кажется, обхамил на заседании, но ты не сердись, просто к слову пришлось…

– Да, ладно, Хаим, в первый раз, что ли?! Что с вас, с правых, возьмешь? Только зачем ты это сделал в самом начале, я, убей Бог, понять не могу. Ни вы, ни мы от этого ничего не выиграли…

– Ну, я же сказал, к слову пришлось… Кстати, чувствуешь, как пахнет? Опять какую-то бурду приготовили, которую в рот взять невозможно.

– И не говори! А потом в газетах пишут, что мы тут заелись… Я бы знаешь, что сделала? Устроила бы для всех желающих бесплатный обед в нашем буфете, тогда желающих заниматься политикой точно бы поубавилось… Кстати, ты слышал, позавчера депутат от МАФДАЛа[17]17
  МАФДАЛ – национально-религиозная партия Израиля.


[Закрыть] нашел в своей тарелке муху?

Когда подошла очередь Алекса, и он увидел, что меню буфета состоит из овощного супа и курицы с картошкой, поливаемой сомнительного вида соусом, есть ему вдруг расхотелось.

Взяв стакан черного и, нужно, сказать, неплохо сваренного кофе, он сел за тот самый столик, за которым ему была назначена встреча и который почему-то оставался свободным, и еще раз огляделся по сторонам. За столиком справа от него сидели два депутата кнессета, принадлежавшие к партиям, вот уже лет двадцать находившимся в крайнем идеологическом противостоянии, и живо обсуждали результаты последнего футбольного матча между тель-авивским "Маккаби" и иерусалимским "Ха-поэлем". Вспомнив виденные им год назад телевизионные трансляции из кнессета, во время которых эти двое, брызжа слюной и не стесняясь в выражениях, обвиняли друг друга в предательстве национальных интересов и врожденной умственной отсталости, Алекс улыбнулся: расскажи он об этом какому-нибудь простому парню из района Ха-Тиква, тот бы наверняка ему не поверил. А здесь все окружающие воспринимают это зрелище, как должное, наверное, уже успели к нему привыкнуть… Да и потом, они же оба, кажется, служили, в ПАЛМАХе[18]18
  ПАЛМАХ – ударные роты отрядов еврейской самообороны (Хаганы), созданные в 40-х годах ХХ века.


[Закрыть] в подчинении нынешнего премьера, так что, по большому счету, ничего удивительного в этом нет.

Алекс оторвал взгляд от этой сладкой парочки политических противников и посмотрел в окно. Через четверть часа за этот столик должен подсесть Некто, кого он не знает, но зато этот самый Некто прекрасно знает его. Знает все – не только номер его удостоверения личности, что, в общем-то, узнать несложно, но и то, как он выглядит. А может, и не только это. Ничего не скажешь, интересная ситуация…

Когда Алекс повернул голову, он увидел, что буфет стремительно опустел. Каким образом вся эта масса народа рассосалась, улетучилась буквально за какую-то минуту, было совершенно непонятно. Только на противоположном конце буфета за столиком продолжали сидеть пять депутатов из оппозиции, и в наступившей тишине Алекс отчетливо слышал почти каждое произносимое ими слово.

– Господа! Господа! – в буфет стремительно вошла молоденькая девушка, в длинном, необычайно элегантном платье с глубоким вырезом. Правда, лицо ее несколько портили большие очки… Впрочем, нет, не портили, а, скорее, напротив, придавали какой-то особый шарм.

– Господа, прения начались, попрошу всех в зал… Скоро голосование, вся коалиция в сборе, так что мы тоже обязаны мобилизоваться… Ну что вы сидите, вставайте же, господа!

Девушка еще раз оглядела сидящих за столиком, и в глазах ее отразился ужас.

– А где депутат Рахмилевич? – спросила она. – Ему же выступать через пять минут. Он что, с ума сошел?!

– Это у него желудок, по-моему, с ума сошел, – загоготал один из сидевших за столиком. – С утра в туалет бегает и сейчас, кажется, тоже там сидит…

– Так, господа, я надеюсь, вы взрослые люди и сами прекрасно понимаете, как важно ваше участие в голосовании, – скороговоркой проговорила девушка. – Идите, пожалуйста, в зал заседаний. А я пойду вытаскивать депутата Рахмилевича…

– Как ты думаешь, она действительно в мужской туалет зайдет? – спросил один из оппозиционеров, когда девушка исчезла так же стремительно, как появилась.

– Она?! Само собой, войдет… А вообще запомни, что секретарь лидера партии – существо бесполое для всех, кроме лидера партии. Ладно, встаем, голосование действительно важное, тем более, что говорят, пойдет в прямом эфире…

* * *

Войдя в буфет, Шимон Брискин на какую-то долю секунды задержался в дверях, бросив беглый взгляд на сидящего у окна Алекса. За два десятка лет работы он окончательно уверовал в физиогномику, а также в свои выдающиеся способности в этой области. И сейчас, глядя на этого высокого, узколицего парня в коричневой кожаной куртке, неторопливо тянущего свой кофе, Брискин не мог не признать, что парень ему нравится. Пока, правда, неясно, почему именно, но нравится. И если та характеристика, которую ему дали ребята из конторы, хотя бы на пятьдесят процентов соответствует действительности, то, пожалуй, он действительно тот человек, который им нужен.

– Добрый день, господин Лурье, – сказал он, усаживаясь за стол и вытаскивая свою "визитку". – Специальный посланник министерства иностранных дел по Кавказу и Закавказью Шимон Брискин. Спасибо, что откликнулись на мое приглашение и нашли время для того, чтобы встретиться и поговорить о продолжении вашей миссии в Москве…

– Та-а-к… – протянул Алекс. – Значит, вам показалось, что разговора с Ривкой Крох было недостаточно, вышестоящим инстанциям понадобилась личная встреча. Но все, что я думаю по поводу деятельности моего покойного босса и возможности возвращения в Россию, я уже сказал, и своего решения менять не намерен.

– Я хочу вам кое-что объяснить, Алекс, – Брискин подался вперед и подтянул за собой стул. – Я не люблю произносить высокопарные фразы, меня самого от них тошнит, но речь идет о деле, имеющем огромную важность для Израиля, для его будущего, для наших с вами детей, Алекс… И если вам действительно дорога эта страна…

– Можете не продолжать, – прервал его Алекс. – Я не отношусь к тем, кого может тронуть подобная риторика. Вы действительно дешево играете, господин Брискин.

– Разве?! – Брискин артистически приподнял брови. – А я, если честно, был поначалу о вас гораздо лучшего мнения, Лурье. Во всяком случае, мне хочется верить, что у нас остались парни, для которых подобные слова еще имеют какое-то значение. И где их прикажете искать как не среди ребят с нашей биографией. До того, как окончить экономический факультет, вы, насколько мне известно, успели два года прослужить в десантных войсках, дважды были представлены к Почетному знаку, после тяжелого ранения в Ливане были демобилизованы и после этого назначены офицером запаса в тренировочно-воспитательный центр по подготовке школьников к армии…

– Где и собираюсь оставаться до полной демобилизации, – прервал его Алекс. – Вы неплохо изучили мою биографию, господин Брискин. Похоже, вы знаете обо мне не меньше моей мамы, так что я могу считать вас почти родственником. Так вот, как родственник родственнику: на все эти высокие фразы о долге перед родиной и великом деле сионизма я больше не ловлюсь и ни в какие авантюры лезть не собираюсь. И вообще…

– И вообще хватит паясничать! – Брискин сказал это резко, так, чтобы во фразе звучало сразу и презрение, и чуточку высокомерия, которое он, полковник запаса и человек, занимающий один из отвественных постов в министерстве иностранных дел, мог позволить себе по отношению к этому зарвавшемуся мальчишке. Но больше всего он боялся в этот момент переиграть – Алекс ему нравился, и нравился с каждой минутой все больше и больше. Ему нравилось то, что, понимая всю разницу в их положении, Алекс не смотрит ему в рот и говорит с ним как равный. Отработанным за много лет чутьем Брискин понимал, что занятая этим парнем позиция – не более чем поза, и, когда нужно, именно такие парни умеют отлично делать порученное им дело, никогда в жизни не признаваясь даже самим себе, что делают это исключительно ради тех самых высоких идеалов, о которых не любят вслух.

– Кого-то о чем-то просить и тем более умолять – не в моих правилах, – продолжил Брискин. – И я никогда не обратился бы к тебе, если бы не крайняя необходимость. Повторяю, речь идет не о судьбе фирмы Кроха, не о карьере этих слуг народа, – он презрительно кивнул в сторону зала заседаний, – или кого-то еще. Речь идет о деле чрезвычайной важности, и у нас практически нет другой кандидатуры, кроме тебя. Когда Давид Крох взялся за создание концерна по строительству нефтепровода…

– Извините, но я все это уже слышал, – Алекс встал из-за стола, давая понять, что он не намерен продолжать разговор. – И о пятидесяти миллионах, и о моей незамениморсти, и о моем бесценном знании Москвы… И если ваше "очень перспективное предложение" заключалось в том, чтобы снова отправить меня в этот гадюшник, то вы ошиблись.

Взяв дипломат, он стремительно направился к выходу, но столкнулся в дверях парламентского буфета… с Йоси.

– Алекс, ты куда? – воскликнул Йоси, преграждая ему дорогу. – Вы что, уже обо всем договорились?!

Алекс, не глядя, отстранил Йоси в сторону и решительно направился к лифту.

Глава 4

Бакинский бульвар заливало море.

Четыре года назад, когда Арье Вайсброд только приступил к обязанностям посланника Сохнута в Азербайджане, море только-только взломало асфальт поставленной на надолбах набережной, и за это время медленно, сантиметр за сантиметром продвигалось все дальше и дальше. Сейчас оно плескалось буквально в нескольких метрах от проспекта Нефтянников. Впрочем, за это время произошло немало перемен, столь же стремительных и необъяснимых, как и подъем и падения уровня Каспия.

На глазах Вайсброда исчезали вывески на русском языке, десятилетия провисевшие над магазинами, и их сменяли непривычные даже для азербайджанцев броские рекламы на азербайджанском языке, в которых кирилица была на манер современного турецкого алфавита заменена на латинские буквы. Перестраивались фасады домов и на месте книжных и канцелярских магазинов возникали роскошные залы, в которых продавались "вольво" и "мерседесы", а вместо небольших лепившихся друг к другу продуктовых магазинчиков открывались просторные супермаркеты, мало чем отличавшиеся и по своим размерам, и по ассортименту от израильских "суперов"…

Правительство Аяза Муталлибова сменилось правительством Абульфаза Эльчибея, затем к власти пришел Гейдар Алиев, Израиль установил дипломатические отношения с Азербайджаном, а Арье Вайсброд продолжал оставаться посланником Сохнута в этой республике, покидая ее раз в год на время своего законного трехнедельного отпуска…

Впрочем, большую часть отпуска ему приходилось проводить в коридорах МИДа, докладывая, отчитываясь и вновь и вновь доказывая, что Израилю следует уделять больше внимания связям с этой закавказской республикой, обладающей огромными запасами самой ценной в мире нефти и являющейся своеобразным ключом ко всему тюркоязычному миру. Там, в Иерусалиме, он на короткое время мог сбросить маску и побыть тем, кем он был на самом деле – ответственным сотрудником МИДа, специалистом по сбору и анализу информации, поступающей со всего Кавказа и Закавказья. Хотя и в Сохнуте мало кто мог придраться к его работе в качестве посланника: еврейские школы он организовал, алия из Азербайджана в Израиль тихо-тихо "капала", все отчеты о проделанной работе он посылал вовремя…

Бакинский бульвар заливало море.

Вайсброд намеренно выехал из дома на час раньше, чтобы вот так, не торопясь, пройтись по вечернему бульвару, воздух которого был пропитан запахом кябаба, доносящимся из расставленных через каждые десять шагов высоких мангалов, над которыми, раздувая тлеющие угли, суетливо размахивали картонками смуглые продавцы в грязно-белых халатах.

Сегодня он должен был в очередной раз встретиться в бакинском казино с референтом председателя Совмина республики, который вот уже больше месяца обещал Вайсброду устроить встречу со своим шефом. Вайсброд начал прикармливать этого парня еще полтора года назад, обратив внимание на то, как страстно он следил за тем, как раскручивается рулетка и как осторожно делал ставки. Почти месяц Вайсброд осторожно "пас" его, ведя с ним неторопливые разговоры о жизни возле стойки бармена и угощая за свой счет рюмочой "Чинзано" или "Мартини", пока на правах друга не подарил ему первую стопочку фишек на пятьсот долларов.

Помнится, из Иерусалима тогда пришел очень раздраженный факс, его обвиняли в чрезмерной щедрости, в растрате государственных денег, и он, не выдержав, позвонил в МИД и долго убеждал начальство, что если оно действительно хочет быть в курсе того, что происходит в правительственных кругах Азербайджана, то ему нужно смириться с потерей четырех-пяти тысяч долларов в месяц.

– Ну, хорошо, – сказал, наконец, голос на другом конце провода, – а что, другого способа поощрить этого парня ты не нашел? Сам знаешь, как главный бухгалтер министерства смотрит на все эти игры в казино…

– А что вы мне предлагаете – наличными ему давать, что ли? – огрызнулся Арье. – Да он в жизни на это не пойдет, потому что вряд ли захочет стать кандидатом в покойники…

Он знал, что говорил – Гейдар Алиев, создавший уникальную систему связи всех органов власти в республике, одновременно терпеть не мог коррупции внутри Совмина. Ответственный работник любого министерства, пойманный на взятке, тем более взятке от представителя Израиля (а что там скрывать – те, кому было нужно, давно уже догадывались о том, что он занимается не только делами еврейской общины города) вполне мог быть обвинен в государственной измене и попасть к костоломам из Баиловской тюрьмы. О применяемых в этой тюрьме пытках по городу ходили самые страшные слухи, а лидеры оппозиции утверждали, что тамошние палачи после нескольких дней нечеловечесих пыток кастрируют своих жертв раскаленными щипцами…

Так что Назим вряд ли стал бы брать от него наличными по тысяче долларов в неделю – в это случае он мог потерять не только место референта, но и собственные яйца. А вот так, фишками, он брал охотно, потому что доказать факт взятки в данном случае было невозможно: заходя в казино, Вайсброд покупал фишки на тысячу с небольшим долларов, потом дарил их Назиму, а тот, проиграв несколько фишек, на выходе обменивал оставшиеся снова на доллары.

В благодарность за эту "дружескую поддержку" Назим поставлял Вайсброду ценнейшие сведения обо всем, что творилось в Совмине Азербайджана, и таким образом МИД Израиля первым узнал о том, что Гейдар Алиев и несколько его министров начали тайные переговоры с Ираном о возможности включения иранских нефтяных компаний в концессию по разработке бакинской нефти, а также строительстве нефтепровода по территории Армении с дальнейшим подключением его к южноиранской ветке…

Если эти переговоры увенчаются успехом, то это означало конец всем надеждам Израиля на получение нового нефтяного источника, и потому Арье Вайсброд срочно сообщил об этом в Иерусалим, намекнув, что неплохо было бы ускорить заключение сделки. Ответ не заставил себя ждать: ему сообщили, что переговоры с азербайджанской правительственной делегацией прошли успешно, но неплохо было бы, если бы и он, Арье Вайсброд, добился бы личной встречи с председателем Совмина пли даже с самим Алиевым для того, чтобы удержать азербайджанское правительство от поспешных шагов к строительстве нефтепровода…

Вайсброд тогда тут же подал официальную просьбу о встрече с председателем азербайджанского Совета министров, а Назим должен был ненавязчиво уговорить своего шефа назначить такую встречу…

И вот сегодня он должен сообщить ему результаты этой своей работы…

Ху же всего было то, что в последнее время из Иерусалима перестали приходить деньги, а своих у Вайсброда оставалось со всем немного. Он уже подумывал о том. чтобы назначить встречу Назиму в ресторане гостиницы "Интурист", но тут же отказался от этой мысли, так как все официанты этого ресторана работали по совместительству стукачами. Нет, ничего не поделаешь – надо было встречаться именно в казино и выкладывать последние восемьсот с небольшим долларом на фишки…

Вайсброд взглянул на часы – до назначенной встречи оставалось десять минут, ровно столько, сколько надо на то, чтобы доехать от бульвара до гостиницы "Азербайджан". Выйдя на проспект Нефтяников, он уселся на потертое сидение купленного им у какого-то торговца гвоздиками старенького "фиата" и спустил ручной тормоз…

У входа в располагавшееся на первом этаже гостиницы "Азербайджан" казино его встретили вооруженные охранники, и это означало, что сегодня в нем играет сам сын президента и фактический министр энергетики республики. Ну что ж, это было даже к лучшему – значит, взгляды всех посетителей будут прикованы к тому столу, где этот нефтяной принц будет проигрывать свои тысячи долларов, а они с Назимом смогут спокойно поговорить.

Купив в кассе несколько десятков фишек, Вайсброд прошел через зеркальные двери в зал казино и почти сразу же увидел стоявшего у бара Назима, потягивавшего джин с тоником.

Коктейль "Б-52", пожалуйста, – небрежно бросил Вайсброд бармену, и пока тот поджигал джин, чтобы коктейль соответствовал своему названию, обратился к Назиму:

– Ну, какие новости?..

– Вряд ли у нас что-то получится, Лева[19]19
  Лева и Арье – по сути дела, это одно и то же имя, так как слово «арье» в переводе с иврита означает «лев».


[Закрыть]. Шеф очень занят, но я с ним осторожно поговорил… Он говорит, что, если ваши не дадут окончательный ответ о создании консорциума по строительству нефтепровода через Грузию, они в течение месяца совершат сделку с Ираном. Ждать больше не имеет смысла…

– Ну что, поиграем? Возвращаю свой последний проигрыш – громко, так, чтобы слышал бармен, сказал Вайсброд и выложил перед Назимом купленные фишки.

Теперь как минимум полчаса ему следовало ради приличия покрутиться в казино. Хотя больше всего на свете ему хотелось в эту минуту добраться до своего домашнего телефона и попробовать объяснить начальству всю серьезность складывающейся ситуации. Что-то явно помешало там, в Израиле, вовремя закончить с этой сделкой, и теперь она была под угрозой срыва. Но что именно – Арье Вайсброд не знал. Да ему это было и не интересно: ему важно было, чтобы Израиль, а не Иран получил выход к бакинской нефти.

И ради этого можно было пойти на что угодно…

* * *

Растянувшись на старом потертом диване, Алекс смотрел по киноканалу какую-то очередную голливудскую муру, чувствуя, как его душу наполняет то самое чувство абсолютной просветленности и покоя, которого ему так не хватало в последнее время. Нет, все-таки он правильно сделал, что бросил все и поехал к Тете в это крохотное поселение, расположенное на самом уступе скалы и окруженное со всех сторон арабскими селами.

Он рассеяно смотрел телек, время от времени бросая взгляд на хлопотавшего около стола Тетю, и вынужден был признать, что все эти аксессуары вроде ермолки на голове и кистей цицит[20]20
  Ермолка и цицит – обязательные атрибуты религиозного еврея. Цицит представляют собой особым образом скрученные и повязанные на углах специальной нательной накидки (талита) кисти, а ермолка – круглую вязаную или матерчатую шапочку.


[Закрыть], вылезающих из-под рубашки ему страшно шли.

Свою кличку Тетя заработал еще в Москве, когда по большому блату ему удалось получить прописку в общежитии для воспитательниц детских садов. Через два дня после его вселения в это заведение студентки педучилища установили очередь на право ночевать в его комнате, а затем к очереди присоединилась и сама комендантша. Как после таких упорных трудов на любовном фронте Тетя успевал еще рисовать свои абстракционистские картины, сбывать их иностранцам и не пропускать ни одной известной тусовки московской богемы, оставалось его, Тети, тайной.

Его приглашали на все тусовки, выставки и просто богемные опсиделки не столько за талант (художником, по тем отзывам, которые доводилось слышать Алексу, Тетя был как раз очень средненьким), сколько за роскошную внешность, являющую собой живое воплощение самого что ни на есть банального представления о том, каким должен быть свободный художник. Ростом за метр восемьдесят, поджарый, с вечно растрепанной бородой и всклокоченными волосами, Тетя мог украсить собой любой художественный интерьер.

Никто в Москве так и не понял, что же именно заставило Тетю сорваться в Израиль в тот самый момент, когда у него уже появилась собственная мастерская в маленьком подвальчике, где он принимал не только друзей, но и своих многочисленных подруг. Одна из них, дочь выдающегося мастера соцреализма, заглядывала к Тете особенно часто, и как-то после очередного междусобойчика и обильного возлияния спиртного, выбежала на улицу в костюме Евы. За нею в столь же откровенной одежде выскочил Тетя…

Потом он долго объяснил милиционеру, он просто играл со своей возлюбленной «в ловитки», и в пылу азарта они просто не заметили, как выскочили из помещения на улицу. А на следующий день после составления протокола в мастерской у Тети появился в парадном костюме живой классик, и они о чем-то долго беседовали.

Вскоре по Москве поползли слухи о том, что уважаемый папаша Тетиной подруги направляет иностранцев в его мастерскую на предмет покупки картин, а сам Тетя готовится к законному браку и ему светит роскошная трехкомнатная квартира, причем не где-нибудь в Черемушках, а возле Белорусского вокзала.

В этот самый момент своей биографии Тетя и покинул Москву, и о его стремительном отъезде еще долго с недоумением говорили в сырых полуподвальных мастерских его приятели, непременно поминая его добрым словом и выпивая за его здоровье граненую стопочку. И уж тем более никто из них не мог предугадать того крутого виража, который проделает Тетя на земле своих предков.

– Понимаешь, старик, – Тетя подошел к столу, плеснул в стаканы водки и один из них подал Алексу, – когда живешь здесь, начинаешь понимать, в чем смысл жизни, а это – не хухры-мухры… В Москве, я тебе рассказывал, мне вот-вот светила большая слава, хотя художник я, по большому счету, хреновый, но последнее время мне было там так тошно, что дальше некуда. Да и здесь было так же до тех пор, пока я не понял, кто я и зачем живу на этой земле. Ну, давай, за тебя! – и он залпом опрокинул стакан «Стопки».

– Кстати, признайся, что водка здесь пьется лучше, чем где бы то ни было – добавил он, ставя сткан на стол.

С последним замечанием Тети действительно трудно было не согласиться – нигде в Израиле водка не шла так легко, как здесь, в Иудейских горах, от одного воздуха которых начинаешь пьянеть и ощущаешь в себе желание стать патриотом. А пить Тетя умел и любил, и именно это обстоятельство и сыграло несколько лет назад решающую роль в их знакомстве. Они оба тогда были на армейских сборах, первых сборах Алекса по возвращении из армии, стояли возле лагеря палестинских беженцев Эль-Амори, и в субботу Тетя направился в этот самый лагерь, чтобы купить там бутылку водки.