Текст книги "Возможная Россия. Русские эволюционеры"

Николай Иванович Пирогов. ланцет без боли

Сколько человек спас от смерти или тяжелой инвалидности хирург Николай Пирогов, точно не ответит никто. Он же не просто спасал сам, он еще и учил, как спасать, будучи основоположником русской военно-полевой хирургии и основателем русской школы анестезии, создателем первого атласа топографической анатомии.

А теперь вспомните, сколько Россия с XIX века воевала? И представьте, сколько русских солдат попало в руки хирурга, получив свою пулю или осколок? Без счета!

Разумеется, многие былые наработки хирурга на сегодня уже устарели. Да и анестезию пациенту делают сейчас не эфиром, как это ввел в отечественную практику Пирогов, и даже не хлороформным наркозом (и это позже использовал первым именно он), – наука на месте не стоит, однако, бесспорно, именно Николай Иванович совершил рывок в военной хирургии, дал импульс развитию этого важнейшего направления в медицине. И что, безусловно, крайне важно, облегчил страдания множеству людей.

Напомню, как это было до Пирогова: раненому суют в рот палку, чтобы он не кричал (в лучшем случае милосердно вливают в него еще стакан водки), тот просит помощи у Господа, а потом…

Так вот, русский человек обязан боготворить Пирогова хотя бы за то, что именно он стал первым применять, образно говоря, ланцет без боли. Ну или почти без боли. И у современного анестезиолога работа сложнейшая, а уж тогда! Найти нужную для конкретного пациента дозировку совсем не просто: задача ведь не только «отключить», но и вернуть раненого в сознание после операции.

К сожалению, тех, кто умел спасать человеческую жизнь и облегчать страдания, у нас всегда награждали намного реже тех, кто умел убивать. Поэтому у Пирогова всего две медали – одна из них «За защиту Севастополя» – и лишь один орден – Святого Станислава I степени, правда дававший право на потомственное дворянство.

Родом Николай Иванович из села Вишня Подольской губернии. Очередной отечественный самородок: поступить на медицинский факультет Московского университета в четырнадцать лет, согласитесь, непросто. К профессуре готовился за рубежом, в знаменитом Дерптском университете. Там и остался поначалу читать лекции и углублять знания. И уже тогда слава о молодом русском враче ходила легендарная. До сих пор памятна, например, история о том, как Пирогов помог своему постоянному цирюльнику Отто, многие годы страдавшему от того, что когда-то в результате несчастного случая потерял нос.

Молодой профессор, познакомившийся в Германии с методикой ринопластики, пообещал церюльнику «вернуть нос на место». И сделал это блестяще, использовав для операции кожу со лба Отто. Научивший Пирогова этой методике немец Диффенбах потом долго с гордостью показывал письмо от этого Отто: «Все убегало меня, даже верная жена моя. Все мое семейство от меня удалилось; друзья оставили меня». Зато потом Отто стал знаменитостью и желанным гостем везде.

История получила широкую огласку, тем более что позже Пирогов точно так же помог еще одной местной девушке. Впрочем, делая обе эти операции, Пирогов думал не только о помощи конкретно двум этим несчастным, но и пытался доказать коллегам-врачам всю важность изучения анатомии. Сейчас в это трудно поверить, но даже в те, не столь уж отдаленные, времена анатомией все еще занимались чуть ли не тайком, что изрядно тормозило развитие медицины.

Именно поэтому, отправляясь в 1835 году в Императорскую Санкт-Петербургскую академию наук, Пирогов и выбрал для своего доклада эти два примера восстановления носа. Принес в ученое собрание тряпичную куклу и с ее помощью пояснил академикам, как проводил операции. Еще раз подчеркнув при этом всю важность обучения хирургов анатомии. Не буду вдаваться в медицинские подробности, которые, разумеется, далеко не каждому покажутся «аппетитными», но скажу лишь одно: на этих пластических операциях и на самом процессе приживления тканей и их рубцевания Пирогов на многое открыл глаза даже маститым академикам.

В двадцать шесть лет Николай Иванович стал профессором, а еще через пару лет возглавил кафедру хирургии в Петербургской медико-хирургической академии. Там, пока еще в теории, ему впервые пришлось заняться военной хирургией – надо было учить студентов среди прочего и тому, как действовать на войне. Уже в те годы Пирогов начал упорно работать над тем, как проводить операции, чтобы как можно реже прибегать к ампутации конечностей. До него ранение в руку или в ногу чаще всего заканчивалось инвалидностью.

В 1847 году, разработав ряд методик, Пирогов по собственной инициативе отправляется в «горячую точку», на Кавказ, чтобы опробовать свои теоретические наработки на практике. Именно там он впервые использовал повязки бинтами, пропитанные крахмалом, что оказалось намного эффективнее применявшихся до этого лубков. Здесь же в полевых условиях, в крепости «Прочный окоп», Пирогов провел и свои первые операции под эфирным наркозом. А в 1855 году, когда грянула Крымская война, Николай Иванович стал главным хирургом осажденного Севастополя; здесь родилась гипсовая повязка, которая также способствовала уменьшению ампутаций.

Кстати, мировая история запомнила англичанку мисс Флоренс Найтингель, которую считают чуть ли не предтечей всего Красного Креста. Это действительно замечательная женщина, которая сделала очень много, чтобы помочь своим солдатам в ту войну, однако все же не она была первой. На самом деле прототипом Международного движения Красного Креста и Красного Полумесяца стала Крестовоздвиженская община сестер милосердия – именно ее отряд из тридцати двух сестер и врачей прибыл первым на ту войну. Позже приехали и другие – всего сто двадцать сестер; семнадцать из них погибли. А руководил этим отрядом милосердия все тот же Николай Иванович Пирогов.

Там же, в Крыму, Пирогов ввел принципиально новый подход для военно-полевой медицины: сортировку раненых. Тем, кому помощь по жизненным показаниям была необходима немедленно, ее оказывали тут же в полевых госпиталях, а солдат с более легкими ранениями после оказания первой помощи для дальнейшего лечения отправляли в тыл. Этот метод спас немало жизней, а затем был принят на вооружение во всем мире.

Основной принцип Пирогова гласил: война – травматическая эпидемия, а потому и меры должны быть такими же, как при эпидемиях. Первенствующее значение в военно-санитарном деле имеет правильно организованная администрация, а главной целью хирургической и административной деятельности на театре войны являются вовсе не срочные операции (если надо, так надо, это само собой разумеется), а правильно организованный уход за ранеными и консервативное лечение.

Главное зло – беспорядочная скученность раненых на перевязочном пункте, что причиняет непоправимый вред. Поэтому необходимо как можно быстрее сортировать раненых и стремиться к «наивозможно быстрому рассеянию их».

Недаром в 1870 году Пирогов был приглашен главным управлением Красного Креста проанализировать состояние дел в военно-санитарных учреждениях в ходе Франко-прусской войны. Тогдашняя поездка по госпиталям и больницам стала триумфом Пирогова, везде он встречал самый радушный прием. Взгляды, изложенные им в своих «Началах военно-полевой хирургии», получили всеобщее распространение. Его гипсовая повязка нашла самое широкое применение, его хирургические методики резко снизили количество ампутаций. Полную поддержку нашел и план Пирогова сортировки раненых, а его взгляды о размещении больных и раненых не в больших госпиталях, а в палатках и бараках был осуществлен.

Впрочем, напор Николая Пирогова и его привычка говорить в глаза даже горькую правду нравились далеко не всем. Когда прибывший из Крыма Пирогов попытался донести правдивую информацию о положении русских войск молодому императору – будущему автору великих реформ Александру II, это вызвало у царя лишь раздражение. И между двумя эволюционерами, бывает, пробегает кошка.

Государь даже счел Пирогова «красным», в результате чего великий хирург надолго попал в немилость. А сам будущий реформатор нарвался на отповедь Герцена в «Колоколе»: «Это было одно из самых мерзостных дел Александра, увольняющего человека, которым гордится Россия».

Действительно, со стороны императора это была грубейшая ошибка: именно на волне реформ настойчивый и предприимчивый Пирогов многое смог бы сделать для российского здравоохранения. А вместо этого фактическая ссылка – Николай Иванович направлен в Одессу на должность попечителя Одесского и Киевского учебных округов. Но и здесь он надолго не задержался – его активная деятельность на этом посту и резкая критика многих порядков властям опять не понравились. Отправили еще дальше – руководить обучающимися за границей русскими кандидатами в профессора.

Между прочим, пребывая за рубежом, Пирогов будто нарочно счел необходимым подтвердить в глазах императора репутацию «красного», поскольку спас знаменитого Джузеппе Гарибальди от ампутации ноги. Пирогов, разумеется, прекрасно понимал, что помощь известному революционеру в Петербурге вызовет негодование, но все же отправился к раненому, чтобы осмотреть его рану.

Все подопечные Пирогова просили своего наставника съездить к Гарибальди. В русской читальне Гейдельберга даже состоялась чрезвычайная сходка, где в один вечер было собрано около тысячи франков для поездки Пирогова в Италию. От собранных для этой поездки денег хирург отказался, предложив дать их кому-нибудь из русских, кто знает итальянский язык и мог бы поехать с ним. С точки зрения тогдашней российской политики подобная поездка была безответственна, с точки зрения врачебной этики это было, разумеется, единственно правильным решением.

В отличие от всех других врачей, Пирогов, осмотрев Гарибальди, выступил против ампутации и даже срочного извлечения из ноги пули. По мнению русского хирурга, Гарибальди должен был сначала окрепнуть.

Рекомендации Пирогова оказались верными и помогли итальянцу оправиться, а пулю позже извлекли без проблем.

Много лет в доме Пирогова хранилась фотография Гарибальди с его дарственной надписью и словами благодарности. Александр II негодовал, но сделать что-то со знаменитым уже не только в России врачом ничего не мог. Это нелепое противостояние двух эволюционеров продолжалось долго; лишь во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, когда Пирогов был уже в пожилом возрасте, власть вновь отправила на фронт своего лучшего хирурга.

Не повезло русскому здравоохранению, зато повезло новой плеяде наших ученых, которые оказались под крылом у Пирогова за рубежом. Все они очень тепло отзываются о наставнике в своих воспоминаниях. Например, будущий нобелевский лауреат в области физиологии и медицины Илья Мечников. Известно, что до вмешательства Пирогова молодой Мечников за границей буквально голодал. И только благодаря Николаю Ивановичу получил необходимую для дальнейшего обучения так называемую профессорскую стипендию. «Благодаря ему, – говорил Илья Ильич, вспоминая Пирогова, – я получил возможность спокойно работать и в то же время поступил в число поднадзорных ему молодых ученых».

Впрочем, «надзор» был, естественно, исключительно отеческим. Педагогические взгляды Пирогова широко известны. Он осуждал казарменный произвол в школах, категорически был против физического насилия, считая, что рабское повиновение формирует натуру порочную, ищущую возмездия за свои унижения.

«Быть человеком – вот к чему должно вести воспитание», – убежденно заявлял Пирогов.

Сергей Юльевич Витте – эволюционер при сильном и слабом лидере

Конечно же, Сергей Юльевич Витте – в разные времена: министр путей сообщения, министр финансов и премьер России – и сам обладал немалой властью, однако в условиях самодержавия КПД этого выдающегося человека, хочешь не хочешь, приходилось делить на КПД государя. А Витте служил и Александру III, и Николаю II. Между тем это два очень разных лидера.

С первым, несмотря на его известный консерватизм, у Витте отношения сложились удачно, хотя, по его же словам, правитель из Александра получился «ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Тем не менее все эти «ниже среднего» компенсировались, согласно той же характеристике Сергея Юльевича, «громадным характером» и незамысловатой, но очень практичной головой.

К тому же государь, ничуть не ревнуя к способностям своего министра, всегда решительно защищал его от придворных интриганов. Даже там, где император не понимал сути вопроса, он полностью доверял знаниям и интуиции Витте. Так что этот своеобразный тандем (царя-контрреволюционера и министра-эволюционера) принес России немало пользы.

Прежде всего, оба умели считать деньги, не давая им утекать сквозь пальцы. К концу этого царствования по сравнению с его началом государственные расходы возросли на 36 %, а доходы на 60 %. Иначе говоря, денег в русской казне заметно прибавилось. Резко возросло при тандеме и строительство железных дорог, да и в целом начался индустриальный бум. Недаром иногда можно встретить такое выражение: Витте – «дедушка российской индустриализации».

Ну а некоторые эпизоды совместной деятельности Александра III и Витте навсегда остались в отечественной истории. Достаточно вспомнить таможенную войну, которую эти двое успешно вели с Германией. Победой стал не только сам факт уступок со стороны Берлина, но и разработка первого официального межгосударственного торгового договора. До этого все вопросы двусторонней торговли решались в семейном императорском кругу, что нередко приводило к явным перекосам в пользу Германии. Вот и на этот раз Бисмарк решил Петербург «нагнуть», но в лице Александра III и Витте встретил отпор.

Борьба была столь ожесточенной, что многие наблюдатели предсказывали: таможенная война неизбежно перерастет в настоящую. Однако российский тандем ни на минуту не потерял хладнокровия, и в конце концов немцам пришлось уступить. А старик Бисмарк, комментируя действия Витте, как опытный политический бретер, признал: «В последнее десятилетие я в первый раз встретил человека, который имеет силу характера, и волю, и знание, чего он хочет».

Позже, уже при Николае II, Сергей Витте вписал в отечественную историю еще одну яркую страницу: осуществил очень важную реформу – ввел в России денежное обращение, основанное на золоте, что значительно укрепило русские финансы. (До этого со времен Крымской войны наша денежная система основывалась на кредитных билетах.) Формально денежную реформу осуществили при Николае, но разработана и одобрена она была еще при его отце – Александре III. Заслуга сына лишь в том, что он позволил Витте эту реформу реализовать. С той поры выражение «золотой стандарт» прочно ассоциируется в истории с именем Сергея Юльевича.

С последним государем не повезло ни Витте, ни самой России. У Николая II не было ни образования деда – реформатора Александра II, ни твердого характера и практичной головы отца, а с талантливыми людьми рядом он чувствовал себя не очень уютно, на что обращала внимание даже его мать – очень умная женщина Мария Федоровна. Она безуспешно защищала перед сыном сначала Витте, потом Столыпина, отговаривала его от вступления в войну с японцами, а потом пыталась, как могла, уменьшить вредное влияние императрицы Александры Федоровны.

Царь вовсе не был бездельником и в меру способностей нес свой крест правителя России: читал бумаги, выслушивал доклады, но с трудом переносил возле себя людей толковых. Причем раздражали они его не столько умом, здесь особой зависти не было, сколько тем, что подобные люди, верно оценивая ситуацию в стране, пытались бить тревогу, загружая Николая неразрешимыми, с его точки зрения, проблемами. Рутинный бюрократический труд его тяготил, но не раздражал, а вот экстремальная ситуация, а их в тот период было множество, вызывала у царя нечто вроде интеллектуального ступора. Таким образом, умные и озабоченные ситуацией в стране люди рядом с государем долго не задерживались.

Вот и Сергея Витте Николай II лишь до времени терпел. Многие его предложения отвергал, другие, формально принимая, на деле торпедировал, а иногда, даже сначала соглашаясь с Витте, потом жаловался на своего помощника, будто тот его подставил. Когда же за рубежом стали называть Витте как самую сильную политическую фигуру, возможным первым российским президентом, отношения и вовсе обострились. Впрочем, не жаловал последнего русского императора и сам Витте. В его мемуарах немало язвительных характеристик Николая II. Иначе говоря, если с одним лидером отношения у Сергея Юльевича сложились, то с другим – нет.

Трагическая для России война с Японией полностью на совести Николая II, хотя о неизбежных и крупных неприятностях его предупреждали и мать, и военный министр Алексей Куропаткин, который посетил Японию с официальным визитом летом 1903 года. И, конечно же, Витте, который отлично знал этот регион. Все-таки не царь, а он строил КВЖД (Китайско-Восточную железную дорогу), основал Русско-Китайский банк, неоднократно вел переговоры с китайцами и японцами по территориальным, политическим и финансовым вопросам и так далее.

Тем не менее Николай II полагал, что знает Дальний Восток лучше всех: злую шутку с ним сыграл туристический вояж в Японию, который он совершил когда-то, будучи еще наследником престола. Да и придворная клика так называемых «безобразовцев» (по имени члена Особого комитета по делам Дальнего Востока Безобразова), которая имела в этом регионе свои денежные интересы, толкала Россию на авантюру.

В самом конце Русско-японской войны Василий Ключевский в дневнике записал: «После Крымской войны русское правительство поняло, что оно никуда не годится; после болгарской войны и русская интеллигенция поняла, что ее правительство никуда не годится; теперь, в японскую войну, русский народ начинает понимать, что и его правительство и его интеллигенция равно никуда не годятся. Остается заключить такой мир с Японией, чтобы и правительство, и интеллигенция, и народ поняли, что все они одинаково никуда не годятся, и тогда прогрессивный паралич русского национального самосознания завершит последнюю фазу своей эволюции».

К счастью, мрачное предположение историка не оправдалось, хотя все предпосылки для этого действительно имелись. И благодарна за чудо, совершенное на переговорах с японцами в американском Портсмуте, Россия должна быть Витте.

История этих переговоров уникальна. Это был, кажется, единственный в истории России случай, когда важнейшую для страны дипломатическую миссию профессиональные дипломаты под разными предлогами (одни, ссылаясь не неспособность, другие – на мифические болезни) отказались выполнять, несмотря на настойчивые просьбы главы государства.

Все это были опытные люди, которые прекрасно понимали и необычайную трудность задачи, и насколько она неблагодарна. Если переговоры закончатся неудачей, переговорщиков обвинят в том, что они обрекли страну на продолжение кровопролитной войны. А в случае успеха на них ополчатся все еще многочисленные сторонники продолжения войны, которые непременно заявят, что им не позволили победить. В результате царю пришлось против своего желания доверить миссию человеку, находившемуся в этот момент уже не просто в отставке, а в опале. Да еще тому самому, кто его предупреждал о неизбежном поражении.

Наконец, успеха на переговорах удалось достичь за счет блестяще проведенной «PR-кампании», что для тогдашней мировой дипломатии, привыкшей работать в тиши, было делом новым. К тому же все это совершила не могучая команда, а всего лишь один человек – Сергей Витте.

По сути, назначение Витте главой делегации было равносильно для царя публичному самобичеванию. Облегчать душевные страдания грешника Витте нужным не посчитал, а потому, когда к нему пришли из правительства с предложением отправиться в Америку, ответил, что, в отличие от других, не будет уклоняться от тяжкой миссии, но лишь при условии, если государь лично попросит его об этом. Николай склонил голову.

Свою стратегию на будущих переговорах Витте разработал по пути в США, пока пересекал на пароходе Атлантику: «1) ничем не показывать, что мы желаем мира, вести себя так, чтобы внести впечатление, что если государь согласился на переговоры, то только ввиду общего желания почти всех стран, чтобы война была прекращена; 2) держать себя так, как подобает представителю России, то есть представителю величайшей империи, у которой приключилась маленькая неприятность; 3) имея в виду громадную роль прессы в Америке, держать себя особливо предупредительно и доступно ко всем ее представителям; 4) чтобы привлечь к себе население в Америке, которое крайне демократично, держать себя с ним совершенно просто, без всякого чванства; 5) ввиду значительного влияния евреев, в особенности в Нью-Йорке… не относиться к ним враждебно, что, впрочем, совершенно соответствовало моим взглядам на еврейский вопрос вообще».

По теперешним временам стратегия Витте выглядит во многом очевидной. Но это сегодня. В те годы редкий человек мог в полной мере оценить роль прессы и общественного мнения в политике и дипломатии, не говоря уже о том, что редкий человек при дворе Николая II не был антисемитом.

Мало того, в план закладывалась и невидимая глазу мина. Дело в том, что результаты переговоров во многом зависели от позиции президента США Теодора Рузвельта, а он в то время откровенно поддерживал японцев. Слово Рузвельта в какой-то момент могло стать решающим, а потому для Витте было крайне важно заставить американского президента изменить позицию. Сам Витте при всех своих талантах переубедить президента не мог, зато он мог попробовать перетянуть на свою сторону американцев и уже с их помощью повлиять на Рузвельта. Именно ее, Америку, и планировал покорить Витте с помощью прессы. Таким неожиданным образом судьба русских оказалась в руках западных газетчиков и среднего американца.

И Витте своего добился. Раздача улыбок, автографов, рукопожатий и интервью стала важнейшей частью его дипломатической миссии в США. Переезжая из одного города в другой, обязательно подходил по прибытии к машинисту паровоза и благодарно пожимал ему руку. Журналисты были в восторге. Он был открыт для всех, жил в квартире не закрывая окон, чтобы его мог сфотографировать любой репортер, демонстративно посещал еврейские кварталы Нью-Йорка, наконец, завоевал симпатии прессы, предложив, чтобы все переговоры велись открыто. Лукавый Витте, конечно, понимал, что японцы на это не пойдут, так что просто подставил оппонентов. Угрюмая и скрытная японская делегация на фоне вечно улыбавшегося и общительного Витте проигрывала в глазах журналистов, а значит, и публики всухую.

Как и предполагал Витте, последней каплей, перевесившей решение в пользу мира, стала телеграмма Рузвельта в Японию, который уловил резкую перемену в общественном настроении и не мог с этим не считаться. Он и надавил на Токио. В результате глава японской делегации получил от микадо приказ подписать договор, по которому Россия соглашалась пойти лишь на одну уступку. Она отдавала Японии Южный Сахалин. Но и эту уступку сделал не Витте, а сам царь. Да и отдала Россия только то, что никак не могла в тот момент себе вернуть: Южный Сахалин уже оккупировали японские войска.

Сергей Витте справедливо считал себя прагматиком. Будучи человеком дела, он умел маневрировать, сочетая при необходимости неуступчивость и гибкость. Большинство его предложений основывалось на здравом смысле и оптимальной технологии решения вопроса. К революции 1905 года он подошел точно так же.

Оценку тогдашних событий Витте дал в своих мемуарах: «В то время все или, во всяком случае, большинство спятили с ума, требуя полного переустройства Российской империи на крайне демократических началах народного представительства». Учитывая это «умопомешательство», и Витте, как и большинство советников Николая II, был готов к применению силы, но параллельно со смирительной рубашкой рекомендовал царю использовать успокоительную таблетку. Он просил Николая II сделать широкий жест, который способствовал бы умиротворению общества.

Знаменитый Манифест, а это детище Сергея Витте, и стал таким транквилизатором. Таблетка успокаивала, но, в сущности, не лечила. Хотя либералы были в восторге, на самом деле это была лишь декларация. Государственный совет, игравший роль верхней палаты парламента и полностью подконтрольный царю, мог отвергнуть любой законопроект, принятый Думой, ну а «право парламентариев на контроль» свелось к тому, что депутаты бомбардировали правительство запросами, которые министры хладнокровно игнорировали.

Впрочем, даже к такому документу Николай II относился с огромным раздражением, не раз позже пеняя Витте, что тот «вырвал под пыткой» у царя октябрьский Манифест.

Сам Витте документ никогда не переоценивал, прекрасно понимая, что он помог лишь притушить революционный пожар. Манифест способствовал временному успокоению общества, а это, с точки зрения Сергея Юльевича, позволяло правительству провести необходимые эволюционные реформы. В политике, постепенно двигаясь к конституционной монархии. В экономике… Впрочем, здесь лучше дать слово самому Витте: «Одна и, может быть, главная причина нашей революции – это запоздание в развитии принципа индивидуальности, а следовательно, и сознания собственности и потребности гражданственности, в том числе и гражданской свободы… Чувство „я“ – чувство эгоизма в хорошем и дурном смысле – есть одно из чувств, наиболее сильных в человеке…

..Маркс более заслуживает внимания своею теоретической логичностью и последовательностью, нежели убедительностью и жизненной ясностью… Вообще социализм… метко и сильно указал на все слабые стороны и даже язвы общественного и государственного устройства, основанного на индивидуализме, но сколько бы то ни было разумно-жизненного иного устройства не предложил. Он силен отрицанием, но ужасно слаб созиданием. Между тем духом социализма-коллективизма заразились у нас многие…

Защитниками [русской] общины явились благонамеренные, почтенные „старьевщики“, поклонники старых форм, полицейские пастухи, потому что считали более удобным возиться со стадами, нежели с отдельными единицами; разрушители, поддерживающие все то, что легко привести в колебание, и, наконец, благонамеренные теоретики, усмотревшие в общине практическое применение последнего слова экономической доктрины – теории социализма».

Однако бороться с марксизмом в России, имея на ногах такую гирю, как Николай II, у Витте уже не было ни сил, ни куража. Двадцать второго апреля 1906 года он был отправлен в отставку.

Формально ушел по собственному желанию. Но недалекий государь, так и не поняв, что он теряет, был счастлив.