Текст книги "Возможная Россия. Русские эволюционеры"

Алексей Сергеевич Уваров. Эволюция прошлого

Можно ли родиться сыном известного консерватора, самому смотреть не столько в будущее, сколько в прошлое и при этом быть эволюционером? Алексей Сергеевич Уваров доказал, что и такое случается.

Уварова многие называют «основоположником русской археологии». Правда, в основном за организаторские способности, которые двинули эту науку вперед. Тут особых споров нет. Что же до его собственных раскопок, то тут мнения за последние сто лет бывали полярными.

Стоит, впрочем, учесть, что многое в оценках Уварова-археолога определяла не наука, а идеология. Странно? К сожалению, дело самое обычное: идеология часто вмешивается в то, что ее совершенно не касается.

В первые послереволюционные годы Алексей Уваров по инерции все еще входил у нас в число если не великих, то хотя бы крупных археологов. Однако в сталинские времена маятник резко качнулся в другую сторону, и в статьях о нем стали утверждать, будто вчерашний «основоположник» на самом деле самоуверенный дилетант или, того хуже, «варвар» (это цитата), который, копаясь в разных местах, кое-что, конечно, нашел, но потом просто «свалил все найденное в одну кучу». В хрущевскую оттепель снова появились осторожные положительные отзывы об Алексее Уварове. Вспомнили, что «дилетант» был все-таки почетным членом Петербургской академии наук.

Что же до дня сегодняшнего, то современные ученые нередко называют исследования Алексея Сергеевича уже «образцовыми». Правда, каждый раз при этом оговариваясь: «для своего времени». Оговорка справедливая, поскольку вся российская археология середины XIX века находилась в лучшем случае как раз на «уваровском уровне». То есть места для раскопок выбирали часто на глазок, а когда что-то все-таки находили, то радости оказывалось много больше, чем способности понять, а что же нашли. Поэтому и выводы тогдашней археологии были, с точки зрения современной науки, поверхностными, а порой и ошибочными.

Грешил этим, понятно, и Уваров. Не больше других, а в духе того времени. Надо понимать, что археологией в ту пору в значительной мере двигал интерес, порожденный литературой и мифами: мечтали найти мечи и шлемы гомеровских героев или героев древнеславянских былин. Немногие тогда понимали, что предметы быта могут часто рассказать об эпохе куда красноречивее. Да и вообще, жилые слои тогда никто копать не умел.

Зато именно Уваров сделал много больше других, чтобы превратить российскую археологию из хобби в серьезную науку. Это он стал основателем Московского археологического общества и знаменитого Исторического музея в Москве, именно он был инициатором и организатором археологических съездов. Между тем как раз на этих съездах в ходе жарких дискуссий отечественная археология и стала наукой.

Интерес к истории у него был «врожденным». Все-таки он появился на свет в семье известного антиковеда (специалиста по античности), президента Императорской академии наук и министра народного просвещения, весьма образованного человека – графа Сергея Уварова. Имя известное, но, к сожалению, окарикатуренное в советские времена. Полагаю, что и оценки роли Уварова-археолога в сталинский период были во многом связаны с политической деятельностью его батюшки. Сказать хотя бы коротко об этой исторической личности придется, поскольку пути Уварова-старшего и Уварова-младшего долго были переплетены.

У большинства имя Сергея Уварова ассоциируется лишь с известной триадой: «самодержавие, православие, народность». Между тем это несправедливо. И как министр он сделал немало, и великий Гете его ценил, и министерский пост потерял, потому что попытался защитить университеты от чрезмерного давления власти. И даже саму триаду только заимствовал у тогдашнего общественного мнения. Большинство, даже образованного, населения империи думало тогда совсем иначе, чем Пестель или Рылеев.

Новая национальная идея столь быстро прижилась в николаевской России не потому, что была, как теперь говорят, хорошо «раскручена», а потому, что витала в воздухе. Граф эту мысль в 1833 году лишь озвучил. Словарь Брокгауза и Ефрона нашел, кстати, очень точное слово: Уваров «возвестил» идею. Иначе говоря, он лишь чутко уловил то, что носилось в воздухе, и придал этому форму. Эта самодержавная идея вместе с империей прожила столько, сколько ей отвела история, а затем, одряхлев, скончалась.

Еще меньше виноват перед Россией его сын Алексей Уваров. На самом деле в «махровом гнезде консерватизма», где родился наш герой, то есть в доме у его отца, собирались самые известные, образованные, а главное, очень разные по своим взглядам люди: поэты Василий Жуковский, Константин Батюшков, Петр Вяземский, будущие декабристы Михаил Орлов и Николай Тургенев – все члены известного литературного объединения «Арзамас», куда входил и сам Сергей Уваров. Не говоря уже о Пушкине.

Там же бывали и многие историки: от консерватора Николая Карамзина до либерала Тимофея Грановского, позже известного оппозиционера и друга Герцена, профессора Московского университета. То есть дом «великого консерватора» посещал весь цвет тогдашней русской интеллигенции.

Иначе говоря, юному Алексею Уварову было кого послушать. Тем не менее все самое главное он унаследовал от отца, которого, несмотря на нападки либералов, Алексей Сергеевич искренне уважал и любил. Поэтому после его смерти и учредил Уваровские премии в Академии наук. К новым политическим веяниям, как и отец, будущий археолог относился с осторожностью. Как и отец, обожал старину. С той лишь разницей, что Уваров-старший увлекался Древней Грецией и Римом, а Уваров-младший испытывал привязанность к русской старине.

В наследство от отца, помимо немалых денег, Алексею Уварову досталось прекрасное общее гуманитарное образование, включавшее знание древних и новых языков. Ну а шанцевый инструмент для археологических раскопок он раздобыл самостоятельно.

Самым первым его увлечением стала нумизматика, но от нее до археологии всего шаг. К тому же еще в молодые годы Алексей Сергеевич продемонстрировал организаторские способности и особый дар продвигать дело вперед. Вот и кружок нумизматов, куда он входил, Уваров преобразовал в Археолого-нумизматическое общество по примеру учрежденного за год до этого Географического общества. Такой формат открывал новые возможности для научных исследований.

Разумеется, Уваров создавал Общество не в одиночку. Более того, несложно догадаться, что более опытные члены кружка привлекли юношу, рассчитывая на помощь его влиятельного отца. Все так, однако молодой человек оказался не просто сыном министра, но и сам сразу же стал одним из главных моторов создания Общества. Хитроумные нумизматы использовали его, а он их. Никто из них не подозревал, что присутствует при зарождении своеобразной уваровской модели эволюции, направленной в прошлое.

Создав Археолого-нумизматическое общество, Уваров не только вложил в его деятельность немалые средства и подарил ему несколько собственных коллекций, но и задал направление всей его работе, приучив коллег вести исследования не стихийно, а по заранее выработанным программам.

Уваров был одновременно и меценатом, и организатором. Причем интересовала его уже не только нумизматика. Он выделил деньги на различные научные исследования и сочинения. Сам без устали ездил по стране, много курганов раскопал, много чего нашел. Занимался раскопками около Владимира, осуществил целую программу по изучению Северного Причерноморья, осматривал курганы у Днепровских порогов, работал в устье Буга. Попутно во множестве скупал у местных крестьян различные артефакты из любительских раскопок и просто случайные находки.

После смерти Уварова критические стрелы летели в археолога часто: мол, плохо описывал свои находки, а в ряде случаев вообще не оставил никаких записей и дневников. В чем-то критика была справедливой, а в чем-то оказалась ошибочной: позже многие претензии отпали сами собой, когда уваровские дневники обнаружили в фондах Государственного исторического музея. Эта находка подтвердила мнение некоторых специалистов, которые считают, что записи Уварова были утрачены при передаче коллекций сначала в Оружейную палату, оттуда в Румянцевский музей, а затем в Исторический. Часто сетуют, что в уваровских записях о раскопках нет чертежей – ни разрезов, ни планов, но их тогда не делал никто.

Как бы то ни было, даже если допустить, что археологу Уварову не хватало усидчивости, чтобы обработать свои находки, трудно отрицать другое – его особый нюх на открытия, который требуется всякому успешному археологу. Многие уваровские догадки оказывались счастливыми. В Спасо-Ефимьевском монастыре в Суздале Уваров, например, разыскал могилу Дмитрия Пожарского. Причем никаких письменных указаний на то, где именно она расположена, не сохранилось, то есть исследователя вели к цели интуиция и общее знание отечественной истории.

Можно вспомнить и об удачной находке в Херсонесе, где были найдены остатки византийской базилики с хорошо сохранившимся мозаичным полом, мраморными колоннами и капителями. Получив доклад Уварова об этом открытии, Николай I приказал перенести мозаику в Эрмитаж. Она была отреставрирована и уложена в одном из залов музея (ныне II зал Античного отдела).

После отставки Уварова-старшего сын все равно оказался востребован Россией, поскольку и сам стал уже известным человеком. Правда, неожиданно для себя Алексей Уваров оказался под крылом МВД (до этого формально числился при МИДе). Дело в том, что после открытия в 1830 году в кургане Куль-Оба золотых произведений античного искусства за археологическими раскопками в России (все-таки золото, да еще древнее!) поручили следить министру внутренних дел. Так Уваров стал чиновником по особым поручениям при тогдашнем МВД.

Смерть отца на время отвлекла Уварова от археологии: надо было привести в порядок наследство. Впрочем, даже в этот период Алексей Уваров и прошлое не расставались: отцовские коллекции антиквариата тоже требовали внимания. Наконец, когда Уваров переехал в Москву, он тут же стал думать о создании независимого от Петербурга Московского археологического общества (МАО).

В 1854 году такой центр появился. Причем Москва не стала копировать Петербург. Если питерские археологи отдавали предпочтение древностям античным и скифским, то москвичи занимались в первую очередь русской тематикой. Границей для Уварова был 1700 год: все, что было до этого, с его точки зрения, должно входить в круг интересов МАО. Заседания оба общества проводили регулярно, но если в Питере они носили камерный, элитарный характер, в Москве были открыты для всех желающих. Читались здесь и публичные лекции, причем не раз лектором выступал сам Алексей Уваров.

Различия (закрытость питерского Общества и открытость московского) были не случайными. С самого начала Уваров настоял: среди главных целей Общества – сделать все возможное, чтобы «возбудить в обществе сочувствие к археологии». И эта просветительская функция являлась, конечно же, очень важной. Тем более что археология понималась тогда «расширительно», включая в себя историю древней архитектуры, живопись, археографию и чисто исторические темы, если они касались не политических событий, а быта людей.

Тогда же перед МАО была поставлена задача создания археологического словаря. Он же, Уваров, ратовал за создание археологических карт российских губерний. И, наконец, еще одно начинание, о котором до Уварова не задумывались – защита исторических памятников. Причем археологи МАО не просто об этом заговорили, но и сумели спасти в Москве целый ряд старых зданий. Одновременно он занимается и организацией археологических съездов, которые сыграли столь важную роль в становлении российской археологии как науки.

Ну и, наконец, едва ли не главное детище Уварова – Исторический музей. Мысль об этом возникла во время Политехнической выставки 1872 года. Там был отдел, посвященный обороне Севастополя во время Крымской войны. Тогда и возникла мысль взять собранные экспонаты за основу постоянного русского национального музея. Власть идею по устройству «Музея Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича» (иначе, как понимаете, в те времена было никак) поддержала.

Формально оргкомитет возглавил некто генерал Зеленый, о котором сегодня никто не помнит. Что и понятно, поскольку на деле всем занимался Уваров. Он решал вопрос с землей под строительство музея, он мучился с архитектурным проектом, он придумывал экспозицию, он заказывал Васнецову и Айвазовскому картины для оформления. Точно так же дело обстояло и после открытия. Председателем правления назначили великого князя Сергея Александровича – брата Александра III, а его заместитель Уваров фактически стал директором музея.

Рассказывают, когда однажды участники съезда археологов отправились осматривать Софийский собор в Киеве, протоиерей встретил их вопросом: «Не пожаловали ли вы сюда отыскивать доказательства, что человек произошел от обезьяны?» – «Мы не шагаем в такую даль», – успокоил его Алексей Сергеевич.

На самом деле, конечно, шагал, поскольку увлекался, помимо археологии, еще и палеонтологией.

Впрочем, если точнее, шагал не вдаль, а вглубь. Учитывая, чем он занимался, это было самое верное направление.

Василий Андреевич Жуковский – большой поэт, ставший великим педагогом

Когда говорят о великих реформах Александра II, редко вспоминают о том, что не было в российской истории человека, которого бы столь тщательно готовили к роли главы государства. Александр Николаевич – это своего рода царь «из пробирки», уникальный случай.

А заслуга в том, что Россия получила наконец великого реформатора, принадлежит двум людям: Николаю I, который сознавал, что в силу обстоятельств занял российский престол, не получив должного образования, и поэту Василию Жуковскому, который по поручению государя возглавил команду педагогов, подготовившую будущего Царя-Освободителя к его исторической миссии.

Слова об исторической миссии не преувеличение, да и напомнить об этом стоит не только ради самого реформатора. Иначе невозможно по достоинству оценить ту огромную роль, что сыграл в этом деле Василий Жуковский: не только один из основоположников романтизма в русской поэзии, но и блестящий педагог. Что, предполагаю, было непросто: все-таки от романтической «Светланы» до практической педагогики дистанция немалая. Однако было ради чего стараться.

Вот и выходит, что и Жуковский, конечно же, выдающийся русский эволюционер – просто он изменил Россию с помощью своего ученика. А это огромный труд. Напомню слова Монтеня: «Для того чтобы обучить другого, требуется больше ума, чем для того чтобы научиться самому».

Освободив миллионы русских людей от рабства, ученик Жуковского сделал то, на что в свое время не решились ни вольтерианка Екатерина II, ни импульсивный Павел, ни «якобинец» (по словам Меттерниха) Александр I, ни волевой Николай I. Крепостное право для российских монархов оказалось тем Рубиконом, через который долго не рисковал перейти никто, хотя постыдность, да и просто невыгодность рабовладельческого строя понимал каждый из названных государей.

Причины очевидны. «Аболиционисты» среди правящей элиты составляли незначительное меньшинство, а русский Рубикон, наоборот, пугал своими водоворотами. Отмена рабства, как казалось многим, может стать причиной сразу двух бед: как дворцового переворота (если дворяне сочтут уступки чрезмерными), так и массовых крестьянских беспорядков (если крестьяне сочтут реформы недостаточными).

Наконец, в историю ученик Жуковского вошел не только по причине отмены крепостного права, но и благодаря другим своим великим реформам. Поражение в Крымской войне и отмена рабства потребовали коренных изменений в области военного строительства. От изжившей себя старой армии Россия перешла к самой современной по тем временам армии буржуазной.

Еще одной великой реформой стала судебная. Дореволюционные аналитики констатировали: «Реформа внесла в жизнь совершенно новые принципы: полное отделение судебной власти от административной и обвинительной, публичность и гласность суда, независимость судей, адвокатура и состязательный порядок судопроизводства». (Кстати, о некоторых из этих принципов было бы неплохо вспомнить и современной России.) Плюс важнейшая реформа местного самоуправления, или земская реформа, которая становилась неизбежной после отмены крепостного права.

И за всем этим стоит незаслуженно забытая фигура Василия Жуковского. Когда вспоминают, что онегинская строфа Пушкина возникла под влиянием сонетной строфы Жуковского, это справедливо, но когда никто не помнит, кто заложил первые камни в фундамент великих реформ, изменивших облик России, это нонсенс. А ошибки надо исправлять.

Именно Жуковский составил, а затем реализовал на практике подробнейший план многолетнего обучения наследника престола – невиданный ранее в русской истории педагогический проект.

Поначалу император по издавна заведенной традиции хотел сделать упор в обучении сына на военном деле, однако Жуковский желал совсем иного. «Должен ли он быть только воином, действовать единственно в сжатом горизонте генерала? – доказывал поэт в одном из своих писем. – Когда же будут у нас законодатели? Когда будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Страсть к военному ремеслу стеснит его душу; он привыкнет видеть в народе только полк, в отечестве – казарму».

И сумел настоять (не без помощи, правда, матери будущего реформатора – Александры Федоровны) на своем. Это был план подготовки государственного мужа, а уж затем военного. Жуковский не возражал, если для маленького наследника, чтобы он привыкал и к военному делу, даже создадут нечто похожее на потешные войска Петра I. Но при этом категорически требовал, чтобы военными потехами цесаревич занимался лишь в каникулы. Для Жуковского это был лишь факультатив.

Впрочем, в самом главном Жуковский и император соглашались. Об этом свидетельствует, например, следующий эпизод, рассказанный историком Татищевым: «Отсутствие всякой пышности и этикета в обстановке наследника крайне удивило чрезвычайного французского посла маршала Мармона. Но едва ли не больше поразил его ответ императора Николая на просьбу представиться наследнику. „…Какой прекрасный повод к тому, чтобы возгордиться этому мальчугану, если бы стал выражать ему почтение генерал, командовавший армиями?… Я хочу воспитать в моем сыне человека, прежде чем сделать из него государя“».

Прежде всего «воспитать человека». Здесь не было ни малейших разногласий, этого желали и Николай Павлович, и Василий Андреевич.

Обучение наследника престола подразделялось на три периода: отрочества, юности и первых лет молодости. Ему предстояло провести за партой немало времени, усевшись за нее восьмилетним ребенком и покинув класс уже двадцатилетним юношей.

Первым делом Жуковский лично подобрал из всей мировой литературы специальную библиотеку. Поэт и педагог понимал, что формирование личности начинается с юных лет и огромную роль здесь играет книга. Поэтому, прежде чем вложить что-то в руки ученика, все внимательно штудировал сам. Даже детские сказки.

«Для детей, – говорил Жуковский, – написано множество книг. Есть много хорошего на немецком, английском и французском языках, но почти нет ничего на русском. Почитаю необходимым сделать строгий выбор из сего множества материалов; многое перевести на русский, нужное написать по-русски, все привести в порядок, сообразуясь с планом учения, и таким образом составить избранную библиотеку детского чтения для первого периода». За тем, что читает наследник, Василий Андреевич внимательно следил и в дальнейшем. Для каждого этапа обучения у него была подобрана своя библиотека.

Вместе с наследником курс обучения проходили два его сверстника: граф Иосиф Виельгорский и Александр Паткуль. Со всех троих требовали в равной степени. Каждое полугодие проходил строгий экзамен. Наследник своих педагогов обычно радовал, хотя лучшим из троицы не был.

Во всяком случае, однажды, отвечая на комплимент со стороны Николая I, который обычно присутствовал на экзаменах, Жуковский заметил: «Я вижу сам, что экзамен был хорош, но по рапортам, которые ваше величество получать изволили, вы могли видеть, что из числа двадцати шести недель у великого князя было отличных всего две за учение и поведение, у Виельгорского – пять, а у Пат-куля – одна. Это доказывает, что эти господа, как в учении, так и в поведении, имеют мало настойчивости».

Требовательность к ученикам была столь высокой, что наследник, ощущая лежащую на нем ответственность, не раз признавался, «что он не желал бы родиться великим князем». Выручало только то, что, согласно планам Жуковского, обучение шло не спеша. Для примера скажем, что ко дню совершеннолетия наследник престола по русской истории прошел только период до воцарения дома Романовых. Точно так же медленно, но тщательно готовили будущего реформатора и по другим предметам.

Мечта Жуковского воспитать из наследника престола не военного, а законодателя, начала обретать реальные очертания в 1835 году, когда лекции наследнику стал читать сам Михаил Сперанский. Цикл лекций назывался скромно «Беседы о законах», но можно с уверенностью сказать, что именно эти неторопливые «беседы» умудренного жизненным опытом законодателя с наследником престола во многом сформировали взгляды будущего Царя-Освободителя.

По замыслу Жуковского, именно со Сперанского должна была начаться фаза высшего образования. В следующем году Александра стали знакомить с состоянием русских финансов, с высшей военной стратегией и внешней политикой России. Причем и здесь учителей наследнику Жуковский выбрал весьма серьезных и авторитетных. Например, с экономикой цесаревича знакомил министр финансов Егор Канкрин, осуществивший в стране серьезную денежную реформу.

Предусмотрел Жуковский для воспитанника и два обязательных путешествия. Сначала по России, чтобы будущий государь познакомился со своим хозяйством и подданными, а затем и в Европу, чтобы мир посмотреть. Поездка по России получилась не только ознакомительной, но отчасти и рабочей. Первым из царского рода Александр посетил Сибирь, где, между прочим, способствовал смягчению положения заключенных.

Побывал наследник и в тогдашней «горячей точке» – на Кавказе. А будучи в Чечне, даже участвовал в боевом столкновении, за что был награжден Георгиевским крестом 4-й степени. Насколько награда была заслуженной, впрочем, вопрос. Некоторые свидетели утверждают, что наследник престола довольно необдуманно первым бросился под пули, но уж очень молодому человеку хотелось показать окружающим, что он не трус. Слабость простительная.

Первые свои шаги в Западной Европе двадцатилетний великий князь сделал под присмотром отца, а затем Александр был предоставлен себе. Если, конечно, не считать Жуковского, который сопровождал наследника почти во всех поездках по стране и за рубежом, то есть педагогический контроль за воспитанником был постоянным.

Премудрости государственного управления, как и книжные науки, наследник осваивал не торопясь, шаг за шагом. Когда в 1838 году Николаю I предложили включить сына в Государственный совет, император согласился, но предоставлять новому члену Совета право голоса счел преждевременным. Лишь спустя время Александру разрешили не только слушать, но и высказывать свое мнение на совещаниях.

Начиная с 1842 года нагрузка на наследника неуклонно возрастает: теперь он уже полноправно заседает не только в Государственном совете и Кабинете министров, но и в самых разных правительственных комиссиях и комитетах, руководит Комитетом по строительству железной дороги Петербург – Москва.

В 1851 году великий князь принимает первое судьбоносное для России решение. Разбирая спор относительно необходимости освоения Приамурского края, цесаревич решительно принимает сторону тех, кто считает необходимым прочно закрепиться в этом регионе. Именно с решения Александра Николаевича начинается активное заселение русскими Приамурья. К моменту смерти отца наследник имел уже не только фундаментальное образование, но и немалый опыт практической работы. Наконец, даже побывал под огнем.

Из всей программы, запланированной Василием Жуковским, ученик не сумел всерьез изучить лишь польский вопрос. Согласно программе, цесаревич должен был побывать и там. Однако не получилось, в Польше вспыхнуло очередное восстание, которое Николай I жестко подавил. И отцовские эмоции по этому поводу, которые сын хорошо запомнил, похоже, сыграли немалую роль в том, как Александр II сам относился к Польше.

Жаль. Возможно, узнав с помощью Жуковского все исторические детали этой далеко не однозначной проблемы, он бы подошел к решению польского вопроса, уже во времена своего царствования, чуть гибче. Впрочем, надо понимать и то, что в пору проведения важнейших реформ государь просто не мог позволить бушевать пламени на территории своей империи. Как верно замечал Александр II, на основе бунта «созидать что-либо невозможно».

Речь шла о жесткой встречной политической игре, когда каждая из сторон стремилась навязать противнику свою волю. Поляки начали первыми, попытавшись использовать сложную внутриполитическую российскую обстановку в своих целях, но потерпели неудачу и сами были принесены в жертву русской реформе.

Как бы то ни было, благодаря Василию Жуковскому, не только большому поэту, но и великому педагогу, Россия действительно получила во главе страны прежде всего государственного деятеля, а потом уже военного.

Во времена Екатерины II русские масоны мечтали создать для наследника русского престола своего рода образовательный инкубатор, из которого бы вышел царь-реформатор. С Павлом эта затея не удалась: не позволила императрица. Теперь эту давнюю масонскую мечту в полном объеме осуществил Жуковский.

Правда, Александр оказался далеко не идеальным материалом для эксперимента. По своему темпераменту и характеру наследник мало напоминал целеустремленного, волевого и неутомимого Петра Великого, но воспитание сумело извлечь максимум из того, что было предоставлено природой. На этот раз педагогика сумела победить генетику. Что случается не часто.

Всего один ученик, зато какой! «Царь из пробирки» не был идеальным, но в целом, безусловно, оправдал ожидания.