Текст книги "Возможная Россия. Русские эволюционеры"

Царь Федор Алексеевич – государь, сделавший все, что мог

Как писал Василий Ключевский о династии Романовых, «что-то роковое тяготело над новой династией: царевичи, повторяя своего родоначальника, оказывались болезненными и хилыми». Действительно, уже к тридцати годам первый из династии – Михаил, как говорили тогда, настолько «скорбел ножками», что его «до возка и из возка в креслах носили».

Да и на престол наследники вступали, не дозрев толком до власти. Из первых царей этой династии Михаил, Алексей и Иван надели короны в шестнадцать лет, будучи еще недорослями. Петра короновали в десять.

Вот и Федор Алексеевич сел на престол очень молодым (в пятнадцать лет), но уже тяжело больным человеком. Да и правил недолго – с 1676 года по 1682, всего-то шесть лет. Видимо, поэтому о нем обычно и вспоминают мельком. И совершенно зря. Это со здоровьем у Федора были серьезные проблемы, а с головой – все в порядке. Было и стремление сделать для Московского государства все, что успеет за несколько лет, отведенных ему судьбой на троне.

А учитывая болезнь, для этого требовалось не только желание, но еще и сильная воля. Не говоря уже о чувстве долга перед страной и подданными. В конце концов, будучи человеком религиозным, умирающий Федор Алексеевич мог бы все оставшееся ему время провести в молитвах, думая лишь о собственной душе. Думал много и о душе, но о государстве – не меньше.

Даже то, что было сделано за короткий срок его правления, впечатляет. Возможно, потому что образован по тем временам молодой царь был изрядно. Воспитателем царевича стал один из крупнейших философов того времени Симеон Полоцкий – белорусский монах и первый на Руси драматург. Однако и ученик ему попался толковый.

Не удивляет, что позже этот государь живо интересовался самыми разными делами. На заседаниях Боярской думы, например, регулярно зачитывали составленные в Посольском приказе обзоры событий европейской жизни. Вообще, это был необычный для русской земли государь-гуманитарий, который разбирался в живописи, любил музыку, сам писал стихи, занимался переводами. Знал польский язык и латынь.

Федор Алексеевич заслужил добрую память, даже если бы сломал лишь одну крайне вредную русскую традицию – местничество. С этим злом по мере сил боролись и раньше, скажем, те же Адашев и Ордин-Нащокин, но для решительной победы нужна была твердая государева воля. И именно тяжело больной царь Федор нашел в себе силы эту волю проявить.

Впрочем, сделал он это в присущем ему не революционном, а эволюционном стиле: местничество отменил не просто указом, а предварительно это решение, как иногда сегодня говорят, «обкатал». Сначала этот вопрос обсуждала комиссия «для устроения и управления ратного дела» под руководством князя Василия Голицына, а потом – специальное совещание из представителей духовенства, думы и выборных придворных чинов. Важнейший вопрос надо было решить непременно, однако без ненужных потрясений.

Суть местничества заключалась в том, что на различные государственные и военные должности люди назначались не за заслуги, опыт или таланты, а в соответствии с тем местом, которое занимали в государственном аппарате их предки. Особенно очевидным вред от подобных кадровых решений был в военном деле. Сколько сражений русские до этого проиграли только потому, что во главе войск стоял не самый достойный, а тот, чей прадед когда-то был воеводой. Между тем воинский талант, как и прочие, совсем не обязательно передается по наследству.

Говоря сегодняшним языком, социальный лифт при местничестве не работал. Разумеется, подобное положение вещей очень мешало эффективному управлению государством.

По мнению некоторых историков, при всех очевидных минусах в местничестве были и плюсы: худо-бедно, но местничество служило интересам стабильности в государстве, поскольку каждый знал свое место и не мог претендовать на большее. А это снижало вероятность заговоров и переворотов. Гипотетически, возможно, и так. А на практике вред был огромным. Да и сам довод, что в ту пору «каждый знал свое место», не убеждает. Даже по мелочам при дворе местничество вызывало беспрерывные склоки. Бояре регулярно ссорились даже из-за того, кто и в каком порядке должен сидеть за царским столом.

А государю вместе с Разрядным приказом приходилось все эти обиды всерьез рассматривать, мирить перессорившихся, перелистывая при этом кучу старых бумаг. Да и судить стало уже сложно, поскольку годы внесли в этот вопрос немало хаоса. Какие-то в прошлом влиятельные княжеские и боярские семейства практически уже вымерли или обеднели. Например, известный когда-то княжеский род Одоевских ко времени воцарения Федора не имел уже ни единого поместья, а потом и вовсе угас. Между тем уже быстро поднималась и набирала силу новая элита. Так что «считаться местами» становилось все труднее.

Ущербность подобной традиции в изменившихся условиях понимали многие. Однако старые традиции, даже самые нелепые, ломать порой так же трудно, как и паковый лед. Федор Алексеевич тем не менее этот лед сломал. Как пишет историк Сергей Соловьев, по приказу государя прямо в царских сенях сложили все разрядные книги, где записывалось, кто, где, когда и кем служил, и подожгли. Пусть каждый свою родословную помнит, заметил при этом царь, но разрядные книги государству больше не потребуются. Решение закрепили в год смерти царя на Земском соборе.

Впрочем, если у кого-то недовольство и было, вслух его проявлять никто уже не стал. Наоборот, некоторые бояре и сами просили Федора Алексеевича «уничтожить места», поскольку из-за этого «в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радование, а между нами богопротивное дело – великие, продолжительные вражды».

Всему свое время: еще за семьдесят – восемьдесят лет до этого бояре были настроены совершенно иначе, утверждая, что, если традицию местничества отменить, «то им смерть». Как не без иронии замечает Василий Ключевский: «Не боярство умерло, потому что осталось без мест, чего оно боялось в XVI веке, а места исчезли, потому что умерло боярство и некому стало сидеть на них».

Когда сегодня говорят о блестящей плеяде «птенцов гнезда Петрова» или о «екатерининских орлах», среди которых были люди из самых разных слоев общества, редко кто, к сожалению, вспоминает, какой вклад в этот исторический прорыв внес царь Федор Алексеевич, первый из наших лидеров, сделавший ставку не на родовитость, а на талант.

Разумеется, и сегодня дети известных, богатых и влиятельных людей имеют гандикап перед остальными, невзирая на их реальные способности, но это уже воспринимается обществом как нечто нездоровое и несправедливое. А до реформы Федора Алексеевича такое положение дел считалось нормой.

Многие решения царя Федора принесли плоды уже после его смерти. Именно при нем был разработан проект разделения тогдашних управленцев на гражданские и военные чины, каждый из которых в свою очередь разделялся на степени. Проект важнейший, недаром на него обращают внимание все видные историки. Как замечает Сергей Платонов: «Этот проект впервые ясно выразил необычную в Московском государстве мысль о полном разделении гражданских и военных властей».

Из-за смерти государя проект не успели реализовать, однако необходимая реформа уже была проработана, так что будущая петровская табель о рангах возникла не из пустоты. Это не значит, разумеется, что Петр скопировал проект царя Федора, просто сама идея, рожденная еще в то царствование, никуда не пропала, а в нужный момент оплодотворила петровскую мысль. И подобных примеров немало.

Предтечей знаменитой Славяно-греко-латинской академии явилась созданная в 1681 году Типографская школа при Заиконоспасском монастыре. Конечно же, главной задачей школы была защита православия, и все же… Слова «типографская школа» и «монастырь» смущать не должны. Так называемая «академическая привилегия», то есть программа создания высшего учебного заведения, утвержденная царем Федором, предусматривала изучение широкого круга предметов, причем доля светских наук в этом перечне не уступает по своему количеству дисциплинам церковным. Здесь преподавались грамматика, риторика, «пиитика», философия. И это по тем временам было шагом вперед.

Какие-то решения Федора Алексеевича однозначной оценке, конечно, не поддаются. Так, например, после проведенной им переписи населения было введено подворное налоговое обложение. С одной стороны, это помогло пополнить казну, с другой – усилило крепостной гнет. Но большинство начинаний государя заслуживает только положительной оценки. Именно он ввел воеводское и местное приказное управление, что серьезно облегчило потом Петру проведение губернской реформы.

И еще одно: у большинства существует превратное представление, будто о реформе русской армии по европейскому образцу задумался лишь Петр I. Заслуги реформатора на этом направлении неоспоримы, но все же полки иноземного строя появились еще при его предшественниках. Восстание Степана Разина во времена Алексея Михайловича удалось подавить лишь благодаря войскам иноземного строя, которые под Симбирском разгромили неорганизованные толпы разинцев.

Активно занимался военным строительством и фаворит Софьи – князь Василий Голицын. Многое сделал для армии, как видно хотя бы из истории с местничеством, и царь Федор. Так что русские начали учиться воевать по-европейски задолго до появления петровских «потешных». Это было делом не одного царя и не одного поколения русских людей. Как и все остальное, русская армия подрастала постепенно.

В заслугу Федору Алексеевичу, государю и просто человеку, я бы поставил и тот факт, что он по-доброму относился к своему сводному брату Петру Алексеевичу – будущему великому реформатору. И пока был жив, заботился о его образовании. Есть, например, такое свидетельство в записках некоего Крекшина: «Старший брат и крестный отец Петра царь Федор не раз говорил куме-мачехе, царице Наталье: „Пора, государыня, учить крестника“».

И это, несмотря на постоянные склоки, которые существовали тогда между родней первой и второй жены Алексея Михайловича – Милославскими и Нарышкиными. Сам Федор Алексеевич был выше этой внутрисемейной дрязги. Со смертью Федора закончились для маленького Петра и занятия: все, чему он научился позже, – результат самообразования.

Кстати, у нас мало кто понимает, что в самом главном – в принятии новшеств – два этих сына Алексея Михайловича, хотя и от разных матерей, стояли рядом, оба продолжали дело отца. Различия, безусловно, есть. Федор был эволюционером, Петровская реформа – пусть даже исторически необходимая, но все же жестокая революция.

Разумеется, есть разница и в масштабах преобразований. И в силу исторических условий, и в силу своего нездоровья, и в силу кратковременности своего правления, начинания Федора ограничивались, как верно пишет Сергей Платонов, «верхними слоями московского общества». То есть эволюционные устремления царя Федора (за исключением отмены местничества) не выходили за пределы Москвы и придворного мира, в отличие от Петровской реформы, изменившей всю страну.

Но если говорить о реформаторском духе, то именно Федор сумел первым подняться на принципиально важную ступень выше отца. Алексей Михайлович ни в чем не противодействовал новшествам, к которым стремились многие влиятельные люди из его окружения, даже сочувствовал им, но и не давал государственного благословления на проникновение в русскую жизнь новых европейских идей.

Царь Федор Алексеевич это благословление от своего имени, а, значит, и от имени государства, дал. И это, полагаю, самое важное, что произошло в годы его правления. Еще раз процитирую Платонова: «Слабый и больной Федор Алексеевич немного сделал в этом (реформаторском) направлении, но драгоценно то, что он личными симпатиями определеннее своего отца стал на сторону реформы».

Я бы сказал, намного «определеннее». Можно только пожалеть, что царь Федор Алексеевич правил Московским государством столь короткий срок. Если бы судьба отвела ему больше времени, не исключено, стране не пришлось бы испытать на себе позже всех тяжестей петровских времен. Перемены бы произошли, но не революционно, а эволюционно.

В любом случае царь Федор сделал все, что мог. Возможно, даже больше, чем мог, если вспомнить о его тяжелой болезни. А такое скажешь далеко не о каждом. О тех, кто правил нашим Отечеством, – тем более.

Никита и Акинфий Демидовы – первые русские «рудознатцы»

Так уж получилось, что Россия, столь богатая ресурсами, очень долго даже не ведала, что сидит на мешке с золотом. Еще меньше знала, как этим богатством воспользоваться. Первые достоверные сведения о горном деле появляются лишь в эпоху Ивана III, когда в бассейне Печоры случайно наткнулись на серебряные и медные руды. Только при Михаиле Романове в 1628 году на Руси появился первый завод для выделки железа, хотя и в данном случае слово «завод» большое преувеличение – куда точнее просто «кузница». Поэтому и дальше столь необходимое государству железо, не говоря уже о других металлах, привозили в основном из-за рубежа.

Часть чрезмерно патриотически настроенных историков и в этой области сотворила немало мифов, рассказывая о том, что уже в самые давние времена русские были чуть ли не главными экспортерами металла в Европу. Это далеко не так. А уж во времена Петровских реформ страна испытывала в этом смысле просто отчаянный голод. Амбициозные петровские планы потребовали среди прочего сильной армии, а та в свою очередь много, очень много металла.

Между тем страна подошла к этому периоду, если говорить о горнорудном деле, почти девственно безграмотной. Или точнее так: над этой проблемой ломали голову уже давно, потому и выписывали из-за рубежа «рудознатцев» и при Алексее Михайловиче, и даже до него. Кое-что приезжие мастера на русской земле нашли, однако этого было катастрофически мало, а главное, – нельзя было в преддверии большой европейской войны полагаться лишь на пришлых специалистов. И на закупки оружия за рубежом. От такой зависимости необходимо было избавляться. Срочно требовались собственные кадры – отечественные знатоки рудного дела.

У нас до сих пор больше вспоминают о Петре-кораблестроителе. И это дело, безусловно, важнейшее, однако и без современного по тем временам горного дела не получили бы русские выход к Балтике, а Московия так и не стала великой державой – Россией.

Заслуга Петра и здесь очевидна, и все же: одно дело отдать приказ, другое – сделать. Род Демидовых – вначале простые кузнецы, а позже богатейшие на русской земле вельможи, заводчики, основатели городов на Урале и в Сибири, породнившиеся под конец с династией Бонапартов, – это и есть те дельцы-практики, кто реализовал замысел Петра. И прежде всего это, конечно, основатель рода Никита и его сын Акинфий Демидовы (первоначально Антуфьевы).

Более поздние Демидовы больше прославились в Европе своими тратами и чудачествами (богатство, благодаря предкам, было огромное, а тяга к развлечениям безмерной). Да и титулы потомки кузнецов носили звонкие: правнук Акинфия – князь Сан-Донато был женат на племяннице Наполеона.

Впрочем, среди потомков Демидовых есть, конечно, не только пустые личности. Достаточно вспомнить Павла Николаевича Демидова – основателя престижных Демидовских премий (1831 года) – своего рода российский аналог Нобелевки, лауреатами которых были Пирогов и Менделеев, Сеченов, Якоби и многие другие. Или Демидовский лицей, основанный другим представителем этого рода – Павлом Григорьевичем.

Мы часто даже не догадываемся, что смотрим на демидовский след в истории. Кто помнит, например, что знаменитый брюлловский «Последний день Помпеи» – это заказ одного из Демидовых? Кто знает, что Демидовы переписывались с Вольтером, Линнеем и Бюффоном?

Но, как и во всяком деле Петровских реформ, и здесь не обошлось без жертв. Впрочем, в России эпоха гуманизма и по сей день в полном смысле этого слова еще не наступила. Заводские рабочие, те же крепостные, цементировали фундамент будущей империи не только своим потом, но и кровью. И характеры у Демидовых были, бесспорно, жесткие. Но эволюционер совсем не обязательно «добрый дядюшка», это человек, который меняет мир без потрясений его основ. Основы российского государства революционно менял Петр I – для одних великий реформатор, для других «антихрист», а Демидовы закладывали основы горного дела. Но если для этого требовалась жесткость, они ее, не колеблясь, проявляли. В рамках представления о нравственности, присущего не им лично, а тому суровому времени.

Кузнец Никита, чей отец был простым крестьянином, судя по всему, грамотой не владел, а сын Акинфий получил лишь церковно-приходское образование, что не мешало им ворочать огромными делами и зарабатывать уже очень большие по тем временам деньги.

Демидовская история начинается с разнообразных легенд. Существует, например, такая: проезжая через Тулу, Петр потребовал найти ему кузнеца, который смог бы выковать несколько алебард по иностранному образцу. Не побоялся только Никита. И поначалу почти в этом раскаялся: увидев крепкого, высокого мужика, царь тут же захотел забрать его в гренадеры, чего Демидову совсем не хотелось. Петр рассердился, но потом обещал: «Если выкуешь мне триста хороших алебард, помилую». Кузнец выковал, да еще раньше срока, за что и получил тройную цену.

Впрочем, есть и другие версии знакомства царя с кузнецом. По одной из них речь идет не об алебардах, а об иностранном ружье, которое Петр отдал Никите на починку. А когда Никита отдавал его царю, то якобы заверил, что может сделать и лучше. Петр, не любивший хвастовства, пришел в ярость: «Сначала сделай, а потом хвастайся». На что Никита спокойно ответил: «Сначала посмотри, а потом уж дерись». И подал ему новое ружье, намного лучше иностранного. Короче говоря, легенд вокруг Демидовых – масса. И какая из них ближе к истине, сказать уже сложно.

Как бы то ни было, но характеры обоих исторических персонажей эти легенды передают верно. Царь, как известно, был крут, но и у Никиты характер был твердый. Так что кузнец Петру понравился и мастерством, и смелостью. Эти качества Петр Алексеевич ценил. Потому государь и распорядился выделить Демидычу (по батюшке Никита был Демидович – отсюда и пошла новая фамилия) недалеко от Тулы землю для добычи железной руды. С этого и началось возвышение рода. А с ним и зарождение горнорудной промышленности в нашей стране.

В воспоминаниях часто приводится разговор адмирала Апраксина с Петром. «Хорошо бы тебе иметь сотню таких слуг, как Никита», – заметил однажды адмирал. «Хорошо бы хотя бы пять-шесть, как Демидыч», – вздохнул Петр. Толковых людей реформаторам всегда не хватает.

Поскольку руда под Тулой оказалась не лучшего качества, Демидовы довольно скоро перебрались на Урал и уже там развернулись вовсю. К этому времени на Урале были небольшие примитивные заводы, построенные еще по приказу царя Алексея Михайловича, но работали они плохо. Часто останавливались, да и производили некачественную и очень дорогую продукцию. Демидовы, которые с благословления Петра прибрали все это хилое хозяйство к рукам, его преобразили.

А если точнее, это стало делом рук уже не Никиты, который остался при тульском производстве, а его сына Акинфия. Именно с его именем связан расцвет дела Демидовых на Урале. Отец бывал здесь лишь наездами, помогая советами.

За двадцать лет работы уже после смерти отца Акинфий открыл множество месторождений со свинцовыми, серебряными и медными рудами, организовал немало новых заводов, не говоря уже о том, что модернизировал старые. Под конец жизни Акинфий по своим полномочиям, полученным от властей, мог вполне соперничать с князем. Для защиты от набегов (все-таки Сибирь еще не была освоена полностью) ему разрешалось даже строить крепости и содержать для их обороны солдат. Учитывая, чем занимался Акинфий, полагаю, с пушками у этих крепостей проблем не было.

Пока был жив Петр, государь за делами Демидовых, при всем к ним доверии, тем не менее приглядывал, периодически посылая на Урал с проверкой своих людей и соответствующие письма. В одном из них говорилось: «Памятовать тебе, Никита, что такие тебе заводы отданы у руд, каковых во всей вселенной лучше нет, за твою верную службу. А при заводах – леса, хлеба, живности». Напоминал государь и о неминуемом наказании, если Демидовы свой долг будут выполнить не по совести. Там же велел ленивых наказывать, но не быть жестоким. Отвечать «о всех содеянных делах» придется, писал Петр, «пред престолом Божиим».

Конечно, можно утверждать, что своим успехом Демидовы обязаны благосклонности Петра, тем льготам и новым владениям для расширения производства, которые им предоставляло государство. Не говоря уже о том, что Демидовым не приходилось искать рынок сбыта для своей продукции – в ней отчаянно нуждалась не только армия, но и вся Россия. Все это так, но, с другой стороны, не было бы демидовского трудолюбия, не овладевали бы они новыми технологиями, не было бы их вечного стремления сделать больше и лучше, не было бы и государевой благосклонности, не было бы ни льгот, ни денег, ни успеха.

Надо учесть и тот факт, что протекционизм в Европе был в ту пору в моде. Скажем, во Франции, благодаря протекционистской политике Жана-Батиста Кольбера, фактического главы правительства при Людовике XIV, страна создала и значительно улучшила свои мануфактуры. Так что Демидовы для той поры, на самом деле, не исключение, а как раз правило. Некоторые, правда, считают, что Петр был крайним протекционистом, не жалея для своих реформ ничего. Возможно, и так, но и положение России было другим, чем у Франции.

Не стоит забывать и о том, что, вдохновленные удачей Демидовых, на Урал отправилось тогда немало дельцов. И у них были льготы, поскольку одного демидовского железа России все равно не хватало. Только вот столь крупный успех и столь прочная историческая память, видимо, не случайно обошли их стороной.

Размах дела был столь велик, что крепостных, официально приписанных к заводам, Демидовым не хватало. На свой страх и риск в заводские рабочие они нередко брали ссыльных или беглых каторжан, которых в тех краях хватало. Поэтому во время многочисленных ревизий эту рабочую силу прятали в подвалы. Некоторые источники утверждают, что в крайнем случае, чтобы не попасться, «лишних людей» даже топили в реке. Выдать клейменных рабочих, да еще нередко с вырванными ноздрями, за простых крепостных было невозможно.

Правда, все эти ужасы приписывают в основном потомкам Никиты и Акинфия – о первых Демидовых достоверных сведений меньше, больше слухов. Во всяком случае, сам за себя говорит тот факт, что на начальном этапе вся эта ссыльно-каторжная, неучтенная официально рабочая сила прибывала на заводы Демидовых по доброй воле. Сюда же, кстати, можно приплюсовать обычных беглых крестьян и рекрутов-дезертиров. Многие из беглых, при всей тяжести работы на демидовских предприятиях, рассматривали их, по сравнению с каторгой, военной службой или жизнью у помещика-деспота, как спасительный остров посреди беспощадного океана. Демидовы все-таки предоставляли кров и корм, более того, даже платили.

Характерен и другой факт. Именно Акинфий просил у властей, чтобы на его заводах и поблизости не было кабаков, которые губят рабочих. Власть милостиво разрешила, но при условии, если Акинфий будет сам вносить в казну деньги, поступавшие от питейных заведений. Он тут же согласился.

А вот что касается потомков, то тут доказательств жестокого обращения с рабочим людом действительно хватает с избытком. Как написал один дореволюционный биограф Демидовых, «не в отцов пошли дети». Недаром история позже зафиксирует нередкие бунты на демидовских заводах и в их владениях. Все эти бунты подавлялись предельно жестко. Как уж Демидовы позже оправдывались «перед престолом Божиим», о котором их предкам напоминал Петр I, не знаю. Впрочем, как оправдывался перед Господом за свои деяния сам Петр I, не знаю тем более.

Постепенно демидовский бизнес распространился и на Сибирь. Хотя далось это Демидовым уже непросто. Число завистников росло, а вместе с ними росло число доносов и ревизий. Наконец, вслед за деловыми людьми на Урал и в Сибирь пришла бюрократия. Помимо властей, ведавших непосредственно горнорудной областью, существовал еще и Сибирский приказ, которому весь регион подчинялся в административном и судебном отношении. Наконец, были заказчики – военное и морское ведомство. И вся эта братия беспрерывно строчила все новые указания, постановления и инструкции, рассчитывая при этом на хорошую «кормежку» от Демидовых.

И здесь ситуация со временем коренным образом изменилась. Рассказывают, что Акинфий представителей разнообразных ведомств просто гнал со двора взашей, приговаривая: «У тебя приказ от воеводы, а у меня от самого государя». А вот позже и все необходимые взятки Демидовы давали, и разнообразные «волокиты» терпели. Бизнес это, конечно, притормаживало, но дело все равно шло и даже процветало. Тем более что именно демидовские потомки впервые в России начали добычу рассыпного золота.

Ожесточенную войну вели Демидовы с известным историком и влиятельным в ту пору государственным деятелем Василием Татищевым, который в 1720 году был назначен начальником на уральские казенные заводы. Борьба была длительной, а обвинения по большей части взаимно справедливыми. Татищев засыпал Берг-коллегию жалобами на Демидовых. Однако и ответные жалобы Демидовых имели под собой основание. Татищев, например, в отместку на непослушание Демидовых велел устроить около их заводов заставы, которые не пропускали хлеб, из-за чего рабочие голодали и умирали. В конце концов, Демидовы победили: Петербург вывел все их хозяйство из-под контроля Татищева.

Неудивительно: к этому времени несметные богатства Демидовых обеспечили им особое положение в стране, с которым приходилось считаться даже государям. Тем более и императорам приходилось брать у них в долг. В первую турецкую войну взять в долг (четыре миллиона!) захотела, например, Екатерина II. Однако Прокофий Демидов ей отказал, ответив довольно дерзко, мол, тем, кто меня и высечь может, в долг не даю. Деньги он дал лишь одному из братьев Орловых, да и то поставил условие: не вернет в срок – прилюдно влепит графу три оплеухи. И всемогущая Екатерина вместе с гордыми братьями Орловыми на это согласились! Демидовы – это была уже сила!

В 1709 году бывшему тульскому кузнецу Никите Демидову было пожаловано личное дворянство. Позже, в царствование Екатерины I, эта милость-награда была распространена и на его потомство.

Память о демидовском роде осталась разная: и доброе дело делали, и чудили без меры, и жестокостью прославились. Все было.

Но Никита и Акинфий – статья особая. И они не были ангелами. Но рудокопы нигде и никогда на такую честь и не претендовали.

Зато дело для России сделали великое.