Текст книги "Возможная Россия. Русские эволюционеры"

Екатерина Романовна Дашкова: могла бы командовать армией, но возглавила Академию

Екатерина Дашкова – один из самых интересных женских персонажей отечественной истории. И не только потому, что она сыграла немалую роль в перевороте, посадившем на российский престол Екатерину II. И даже не потому, что стала первой женщиной в мире во главе Академии наук. Просто именно она одной из первых в России сумела себя самостоятельно «вылепить» как выдающуюся личность, которая ничем не уступала плеяде могучих дельцов-мужчин того времени. А среди них, между прочим, и Григорий Потемкин, и братья Орловы, и Александр Суворов, и замечательный дипломат Никита Панин. И таких «екатерининских орлов» (по выражению Пушкина) та эпоха породила немало. Но даже на этом фоне «орлица» Дашкова ничуть не проигрывала ни одному из них. Ни в уме, ни в смелости, ни в честолюбии.

Разумеется, стартовая площадка графини Дашковой (в девичестве – Воронцова), любимицы императрицы Елизаветы Петровны и племянницы вице-канцлера Михаила Воронцова, была по тем временам почти идеальной. Почти, поскольку девочка все-таки в два года потеряла мать и с тех пор воспитывалась в доме у дяди.

Да и сам этот «идеал» был не столь уж совершенным. Дашкова получила хорошее по тем временам образование для дворянки, но это образование на многое не замахивалось. Иностранные языки, рисование, танцы – вот, пожалуй, и все. Остальное Дашкова получила путем самообразования, из книг, которые поглощала в неимоверном количестве. Если бы не эта огромная жажда знаний и деятельности, наверное, как и большинство женщин ее круга, Дашкова стала бы просто светской дамой. В лучшем случае держала салон, куда бы приходили знаменитости. Но в том-то и дело, что Екатерина Романовна принадлежала не к большинству, а к меньшинству.

Красотой ни в молодости, ни в зрелом возрасте Дашкова не блистала, зато позже о ней будут говорить как о хорошем математике, авторе драматических и музыкальных произведений, политике и просветителе, которого высоко ценила Европа. Недаром среди ее друзей – Дидро и Вольтер, она была вхожа во все знаменитые тогда европейские кружки ученых и философов. Могла поддержать интересный разговор об экономике с самим Адамом Смитом или о физике с Джозефом Блэком (известным английским физиком). Что же до литературного стиля Дашковой, то о нем можно судить по ее мемуарам. В плане правдивости к ним, как, впрочем, и к большинству произведений подобного жанра, стоит относиться осторожно, но читать их легко и интересно.

А вот отрывок из письма Дашковой великого актера и драматурга Дэвида Гаррика: «Вчера лучший музыкант и превосходный композитор мастерски исполнил Ваше произведение. Небольшое собрание было в восторге; каждый чувствовал гармонию, прелесть и патетическую простоту Вашей пьесы. Ни малейшего пристрастия не было к Вашему званию». Возможно, великий Гаррик был с русской графиней как джентльмен чересчур любезен, не исключаю, но, если бы пьеса была бездарной, такого письма на свет все-таки не появилось.

Конечно же, Екатерина Дашкова не случайно попала и в гущу политических событий. Жить в доме вице-канцлера и существовать в вакууме – вне политических дискуссий – было просто невозможно. А тогдашняя политическая интрига на стыке трех царствований (Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины II) давала огромную пищу для любознательного ума и простор для честолюбивых планов.

То, что Дашкова приняла сторону жены Петра III – немки Екатерины, конечно, не случайно. Хотя обстоятельства вроде бы должны были склонять ее в противоположную сторону: все-таки она была крестницей Петра, а ее сестра Елизавета стала его фавориткой и вполне могла рассчитывать на роль новой императрицы. Однако все перевешивала близость характеров и мыслей, не говоря уже о неистребимом желании обеих женщин играть в политике одну из главных ролей, вопреки всем обстоятельствам. В характере и у той, и у другой Екатерины, как замечали некоторые современники, «сидел бесенок», то есть авантюризм не был чужд им обеим.

О политике подруги заговорили, разумеется, не сразу. Как свидетельствует переписка, поначалу речь шла лишь о литературе. Обменивались книгами, впечатлениями, собственными сочинениями (писали обе). Наконец, взаимными комплиментами, а это, как известно, верный путь к сближению. И лишь вслед за этим пришло время и для политики. Первый шаг сделала будущая Екатерина II, которая послала подруге свою рукопись, озаглавленную «Спор между духовенством и парламентом». В сопроводительном письме есть просьба: никому эту рукопись не показывать и вернуть как можно скорее.

Так постепенно Дашкова стала, по меткому выражению одного историка, самым энергичным и отчаянным «партизаном» среди тех, кто ставил на будущий переворот. А это значило, что она выступила против всех «своих» – Воронцовых, которые служили при дворе. И в первую очередь против родной сестры – Елизаветы Воронцовой, в которую влюбился Петр. Не удивительно, что позже вся родня невзлюбила «партизанку».

Петр III, который, вопреки распространенному у нас мнению, вовсе не был ни дураком, ни злым человеком (хотя Россию и русских действительно не любил), заметив сближение жены и своей крестницы, как-то сказал Дашковой: «Дитя мое! Вам бы не мешало вспомнить, что гораздо лучше иметь дело с честными простаками, каковы я и ваша сестра, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина, а корку выбросят вон!»

Замужество (говорят, князь Дашков не очень-то этого и хотел, но не смог противоречить двум Воронцовым – вице-канцлеру и напористой невесте) ничего в отношениях и планах двух честолюбивых Екатерин не изменило. Обе поставили на смещение Петра III. Риск, конечно, был, но, на самом деле, не столь уж большой, учитывая, насколько негативно относилась к императору Россия и, что самое важное, – армия.

Удача переворота одну из Екатерин возвела на русский престол, а другую… здесь все оказалось примерно так, как и предсказывал Дашковой ее крестный отец – свергнутый, а потом и убитый Петр III. Кто больше виноват в том, что между подругами пробежала черная кошка, сказать трудно. Но оказалось, что двум умным, энергичным и честолюбивым женщинам хорошо вместе в подполье, а вот после триумфа ужиться совсем непросто.

Екатерину II очень раздражало, например, что общественное мнение и дома, и за рубежом приписывало Дашковой, по ее мнению, чрезмерно большую роль в успехе переворота. В письме к одному из своих фаворитов Понятовскому, которого она посадила позже на престол в Польше, российская императрица уверяет, что в течение нескольких месяцев до переворота и особенно накануне ей пришлось скрывать от Дашковой всю важную информацию. И добавляет: «Выведите из заблуждения, прошу вас, этого великого писателя». Речь о Вольтере.

Дашкова рассчитывала получить постоянное место на совещаниях Высшего Государственного совета, но ей было отказано. Она хотела получить почетный чин полковника гвардии, но и в этом ей отказали. Сразу же после переворота новая императрица выделила ей лишь денежную награду, которой удостоилось множество второстепенных участников заговора. Обида Дашковой была, по понятным причинам, немалой.

Ей хотелось по-прежнему участвовать в важнейших государственных делах, но оказалось, что императрица уже перестала считать ее подругой. В результате Екатерина Романовна получила в благодарность за немалую помощь лишь звание статс-дамы, но и этим не воспользовалась, а, обидевшись на государыню, большую часть времени проводила наедине с книгой в имении мужа. Впрочем, скоро Дашкова потеряла и мужа, умершего от болезни во время военного похода.

Правда, уединение было насыщено не только чтением, но и энергичной перепиской с самыми известными европейцами. Императрицу, саму претендовавшую на титул «самой просвещенной», и это сильно раздражало. Но тут уж поделать она ничего не могла, не лишать же Дашкову права переписки с Дидро? Как отреагирует на запрет бывшая подруга, не столь уж важно, но что скажет великий француз?

В конце концов, наладив с Европой хорошие связи, Дашкова отправилась туда сама. И мир посмотреть, и себя показать, и переждать «ледниковый период» в отношениях с императрицей. Чтобы не раздражать Петербург, отправилась за границу инкогнито. Но инкогнито быстро стало формальностью. Хотя бы потому, что с ней жаждали познакомиться весьма влиятельные люди. Например, Фридрих Великий. Когда ему сообщили, что Дашкова отказывается с ним встретиться, поскольку ей для этого придется нарушить этикет, Фридрих взорвался: «Этикет – глупость! Дашкова будет принята при моем дворе под любым именем!»

При желании можно привести немало и других лестных отзывов о Дашковой: комплименты ей говорили многие – и в ту первую европейскую поездку, и в последующие. Однако не в этом, в конце концов, дело. Главным итогом первой поездки для Дашковой стало то, что «льды» в Петербурге начали таять. А потому после возвращения в Россию Екатерина II оказала бывшей подруге самый теплый прием и даже выдала ей немалую сумму на покупку нового имения. Чем и залечила раны бывшей «партизанки».

Какое-то время Дашкова занималась литературной деятельностью и воспитанием детей, что, конечно, помогало убить время, но не могло удовлетворить ее честолюбие. Нереализованность своего потенциала Дашкову угнетала чрезвычайно. Она чувствовала, что готова к большим свершениям. Но они не были никем востребованы. Как верно написала о ней ее новая близкая подруга англичанка мисс Вильмот: «Она была бы всего более на месте у кормила правления, или главнокомандующим армией, или главным администратором Империи. Она положительно рождена для дел в крупных размерах».

Ни главнокомандующим армией, ни «главным администратором Империи» Дашкова так и не стала, хотя в словах мисс Вильмот немало правды. Зато в 1782 году была назначена императрицей директором Академии наук и художеств. Сначала, все еще помня старую обиду, Дашкова отказалась, но потом позволила себя легко уговорить.

И сразу же взяла управление этим учреждением в свои командирские руки. Кстати, интересно, что свою первую речь перед академиками Екатерина Дашкова посвятила не величию науки и искусства, а такому злу, как взяточничество. Эта болезнь в ту пору захватила и Академию. Иначе говоря, прежде всего Дашкова занялась наведением финансового порядка. А уж потом и всем остальным.

Перечислить все заслуги Дашковой на посту главы российской Академии в ту эпоху отечественного просвещения сложно – их много. Она возобновила целый ряд научных изданий, закрытых из-за финансовых проблем, и учредила много новых. При ней начал выходить «Российский театр» и «Новые ежемесячные сочинения». Она же начала выпуск знаменитого «Собеседника», где публиковались Державин, Фонвизин, да и сама Екатерина II.

При ней расширялась коллекция редких минералов и исправлялись карты губерний. Она же делала все возможное для издания научных трудов Ломоносова. Увеличила число студентов-стипендиатов Академии и воспитанников Академии художеств. Учредила так называемый «переводческий департамент», благодаря чему русский читатель смог познакомиться с рядом классических зарубежных произведений. Наконец, многое Дашкова сделала для превращения Академии не только в крупное научное, но и образовательное учреждение. Ввела, например, три новых курса: по математике, географии и естественной истории.

Особое отношение у Екатерины Дашковой было к русскому языку, который она любила, по мере сил оберегала и развивала. Именно она была инициатором издания «Толкового словаря русского языка». Труд коллективный, однако участвовала в нем и сама Дашкова: отвечала за слова на буквы Ц, Ш и Щ. Она же вставляла в словарь те слова, что относились к охоте, управлению государством и слова морально-нравственного оттенка. Почему среди прочего здесь оказалась «охота», не знаю.

Это был, конечно, не будущий знаменитый словарь Даля, но современники оценили работу очень высоко. С точки зрения Николая Карамзина, издание словаря было «подвигом». Он писал: «Полный Словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев; наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями».

Между прочим, именно Дашкова предложила ввести в русский язык букву «ё». По ее мнению, удобнее было писать слово «ёлка», чем замысловатое «iолка», как практиковалось до этого.

Иначе говоря, делала то, что могла, и до тех пор, пока могла.

Со смертью Екатерины II закончилось и пребывание Дашковой в Академии. Новый император Павел I подруг своей матери не любил. Даже бывших.

Генерал-фельдмаршал Румянцев – «сын» Петра I, «отец» Александра Суворова

Всякое бывает: генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев, получив при жизни славы и наград сполна, был затем нашей памятью отодвинут в сторону. На первое место вышли его ученики – Александр Суворов и Михаил Кутузов, хотя ни в смелости, ни в полководческом таланте, ни в преданности службе своему Отечеству Румянцев им ничуть не проигрывал.

А если говорить о вкладе в русское военное искусство, то сделал он не меньше Суворова, который и сам не раз говорил, что развивает румянцевские идеи. И уж точно больше Кутузова, при всем уважении к герою 1812 года.

Однако памятники последователям Румянцева в России стоят, а графу Румянцеву, получившему за свои победы над турками еще и титул Задунайского, – нет. Учитывая, какое количество металла в нашем Отечестве потрачено на увековечение, мягко говоря, сомнительных личностей, это несправедливо. Полководец, которого боялся сам Фридрих Великий и который нещадно бил турок, проторив русским дорогу в Крым, заслуживает большего.

Всяческих слухов и легенд о себе Румянцев оставил немало. Самый главный слух был связан с Петром I: как многие в те времена полагали, Румянцев был его сыном. Сам Румянцев на такое родство никогда не претендовал, но подобные разговоры ему не мешали: одно дело обычный бастард, другое – пусть и незаконнорожденный, но сын Петра Великого. Впрочем, каких детей только не приписывали Петру – лишь бы был высок, силен и талантлив. Среди петровских бастардов называли, например, и Ломоносова.

На самом деле будущий фельдмаршал происходил из знаменитого рода Румянцевых – его отец, Александр Иванович, был храбрым генералом (отличился в Полтавском сражении), крупным дипломатом, дважды губернатором (астраханским и казанским) и даже правителем Малороссии. Кстати, под старость и его сын, Петр Александрович, управлял все той же Малороссией.

Не посрамили род и дети Петра Румянцева: Николай Петрович – основатель Румянцевского музея, покровитель первого русского кругосветного плавания. Имя Сергея Петровича, сенатора и крупного мецената, осталось в названии Сергиевка – дворцово-паркового ансамбля в Петергофе. Еще один сын – Михаил – много болел, но тоже дослужился до генерал-лейтенанта и был сенатором.

Если говорить о юности самого полководца, то в ту пору мало что указывало на его блестящую будущность: как мягко отзываются о нем историки, был он (и довольно долго) большим «шалопаем». В Берлинском посольстве, куда отец отправил его обучаться дипломатической службе, от него избавились при первом же удобном случае, когда юный дипломат, сильно загуляв, по ошибке записался солдатом к пруссакам. Может, за это недоразумение Румянцев их во время Семилетней войны так нещадно и бил?

Затем, когда отец направил непутевого сына кадетом в Сухопутный шляхетский корпус, он быстро вылетел и оттуда с красноречивой формулировкой «за мотовство, леность и забиячество». И только после этого, когда его в чине подпоручика отправили от греха подальше в действующую армию, молодой Петр Румянцев понял, что попал наконец туда, где ему и надлежало быть с самого начала. Тем более единственными дисциплинами, которыми он не манкировал в шляхетском корпусе, были фехтование и конная езда. В результате конем и шпагой он владел отменно. А наукой побеждать овладел уже на поле боя.

Начинал свою службу Румянцев при Елизавете Петровне, затем понравился Петру III, еще позже его по достоинству оценила Екатерина II, и, наконец, к нему вполне благосклонно относился Павел I. Если учесть, что на этом крутом, ухабистом историческом отрезке стремительно поднимались вверх и столь же стремительно по государевой прихоти падали вниз очень многие яркие фигуры, может возникнуть неверное представление, будто Румянцев был умелым царедворцем и интриганом. Это не так, успех его «непотопляемости» заключался как раз в обратном. В Петербурге он появлялся лишь изредка, только по приказу, и в дворцовые дрязги никогда не лез. Его стихией была лишь армия.

Это главная причина стабильности его карьеры, но играли роль, разумеется, и другие важные обстоятельства. Хотя в периоды разных царствований они отличались. Во времена Елизаветы Петровны, бесспорно, помогала протекция влиятельного отца. Да и вообще традиционная близость Румянцевых к царскому трону. Недаром крестной будущего полководца стала императрица Екатерина I.

Наследник Елизаветы Петровны – Петр III, как это ни покажется парадоксальным, ценил Румянцева потому, что боготворил Фридриха Великого. Он не мог не уважать победителя своего кумира. Когда Петр III планировал войну с Данией, то во главе русской армии хотел видеть именно Румянцева.

После переворота, организованного Екатериной II, Румянцев, в отличие от большинства, не бросился в ноги новой государыне, чтобы присягнуть, а, наоборот, сказавшись больным, попросил об отставке. Однако практичной Екатерине, умевшей ценить достойных людей, победитель пруссаков был нужен для дел государственных. Поэтому она, а затем и всемогущий в ту пору граф Григорий Орлов довольно долго уговаривали Румянцева приехать в Петербург, где гарантировали ему самый радушный прием. Петр Александрович долго колебался, но затем приглашение все же принял.

Наконец, Павел I, знавший о добром отношении Петра III к Румянцеву, в порядке исключения не перенес на него свою неприязнь ко всем «екатерининским орлам». Знал Павел и то, что Румянцев не бросился, как другие, тут же присягать на верность Екатерине. Дорожил и детскими воспоминаниями: когда они однажды встретились, Румянцев разговаривал с малолетним Павлом, в отличие от большинства тогдашних царедворцев, очень уважительно. Вероятно, сыграло свою роль и соперничество, которое одно время было между двумя выдающимися личностями – Румянцевым и Потемкиным. А Потемкина Павел терпеть не мог.

Ну и, наконец, с какого-то момента даже императоры не могли не считаться с заслугами Румянцева перед Россией и той огромной популярностью, которой он пользовался в армии. Причем как среди офицеров, так и среди простых рядовых.

Взятые по отдельности достоинства Петра Румянцева как удачливого полководца, храброго солдата и мудрого военного теоретика можно найти у многих, но так, чтобы все эти достоинства сосредоточились в одном человеке, это, конечно, редкость, поэтому он по праву принадлежит к плеяде великих.

Личную храбрость Румянцев многократно проявлял не только в молодые годы, желая продемонстрировать, что ему все нипочем. Но, если этого требовала обстановка, и много позже, будучи уже в немалых чинах. Во время одного жаркого боя с турками, когда наши войска потеряли строй под яростным ударом из засады янычар, генерал-аншеф Румянцев, который до этого спокойно наблюдал за сражением, невозмутимо бросив остальным генералам: «Теперь настало наше дело», поскакал в самое пекло боя. Одного возгласа Румянцева: «Ребята, стой!» – оказалось достаточно, чтобы изменить ситуацию. Расстроенное каре сомкнуло ряды и перешло в штыковую атаку; сражение было выиграно.

Восхищенная Екатерина II писала тогда Румянцеву: «Одно ваше слово „Стой!“ проложило путь новой славе, ибо по сие время едва ли слыхано было, чтоб в каком-либо народе, теми же людьми и на том же месте вновь формировался разорванный однажды каре, в виду неприятеля, и чтоб еще в тот же час, идучи вперед, имел он участие в победе».

Сейчас уже мало кто помнит, но именно Петр Румянцев первым получил знаменитый орден Святого Георгия, учрежденный незадолго до этого Екатериной II. Или точнее так: самый первый орден императрица вручила себе сама, а вот первый реально заслуженный и боевой орден Святого Георгия вручила Румянцеву. Причем сразу I степени, сочтя, что тот заслужил самое высшее отличие. Вообще же, Румянцев за свою службу получил, кажется, все мыслимые российские боевые награды, не говоря уже об иностранных орденах и двух венках с алмазами – лавровом и масличном. И такие высшие награды в то время существовали – в набиравшей силу Российской империи великий Рим был в моде.

Слава Румянцева в ту пору была огромной. Перед второй турецкой войной османские шпионы специально разузнавали, жив ли он. И, как показало будущее, не зря тревожились. Фридрих Великий из всех русских полководцев опасался лишь Румянцева. Согласно свидетельствам, Фридрих II говорил своим генералам: «Остерегайтесь, сколь возможно, этой собаки – Румянцева, прочие для нас не опасны».

Впрочем, «собака» – это для внутреннего пользования. В переписке с самим Румянцевым Фридрих II расточал ему немало комплиментов. А когда русский полководец приехал в Берлин (сопровождал будущего императора Павла, когда тот сватался к принцессе Софье), Фридрих II не только устроил Румянцеву торжественную встречу, но и приказал потсдамскому гарнизону изобразить одно из выигранных русским полководцем сражений против турок. Говорят, Румянцев наблюдал за этим зрелищем с большой иронией. Возможно, вспоминал, как бил и самих пруссаков.

Однако солдаты своего командира любили не только за смелость и удачливость, хотя и это им, безусловно, импонировало. Но не менее важной для солдата была забота Румянцева о «своих». Есть воспоминания о том, что когда Румянцев был еще капитаном, то есть еще совсем юным (он и полковником-то стал в восемнадцать лет), уже тогда среди солдат ходила слава, что его подчиненные всегда получали лучшее довольствие и останавливались на лучших квартирах. Говорят, он, как и многие другие великие полководцы, знал по именам и в лицо немало солдат, с которыми когда-то служил, любил с ними говорить. И это, естественно, нравилось. Наконец, именно Румянцев начал в русской армии борьбу с пудрой и париками, которые так мешали солдату служить и сражаться. Позже эту борьбу поддержали Суворов и Потемкин. Как же мог солдат не любить такого командира!

Но великий полководец, «отец солдатам», в историю вошел прежде всего как эволюционер военного дела. Сначала все свои идеи Румянцев использовал на практике, на поле боя, а затем оформил и письменно – в качестве пособий и уставов для русского офицера.

Идет Семилетняя война. Румянцев окружает Треп-тов, но действует вопреки всем принятым в ту пору стереотипам. Вместо того чтобы, как было тогда принято, действовать медленно и основательно, наступая широким фронтом, Румянцев концентрирует силы на прорывном участке и начинает наступление батальонной колонной. Быстрота и неожиданность натиска принесли успех. Колонны ворвались в Трептов, а конница долго и неумолимо преследовала бегущих. Иначе говоря, Румянцев победил вопреки принятой всеми на тот момент линейной тактике.

Или еще один пример. В 1759 году после сражения у Кунерсдорфа за мужественные действия, повлекшие разгром прусской армии, генерал-поручик Румянцев получил под свое командование отдельный корпус. В 1761 году с этим корпусом он решился взять штурмом мощную прусскую крепость Кольберг. Крепость, которую (это стоит подчеркнуть) до него уже дважды русские тщетно пытались захватить. Однако Румянцев хорошо подготовился, научил пехотинцев атаковать одновременно, а легкую пехоту действовать в рассыпном строю, используя рельеф местности. При поддержке корабельных пушек румянцевские солдаты, ринувшись в атаку, крепость взяли.

Можно, конечно, вспомнить, что и в Европе делались робкие попытки перейти к рассыпному строю. Но дальше экспериментов дело не шло. Румянцев не просто экспериментировал, он менял правила ведения войны. Как писал о Румянцеве начальник кафедры истории русского военного искусства Академии Генштаба Дмитрий Масловский, «новые начала, установленные им под Коль-бергом, были исходными для развития при Екатерине II основ русского военного искусства».

Если коротко и сухо, то новаторские идеи полководца можно изложить примерно так: Румянцев впервые применил батальонные колонны для маневрирования на поле боя и атаки, положил начало формированию легких (егерских) батальонов, действовавших в рассыпном строю, что означало зарождение новой тактики.

Он же обратил особое внимание на использование в наступлении сочетания фронтальных и фланговых ударов, концентрации сил в месте главного прорыва. Ратовал за штыковой бой, учитывая малую эффективность тогдашнего стрелкового оружия. (Помните суворовское «пуля дура – штык молодец», но это было сказано позже.) При этом Румянцев выступал за умелое использование артиллерии и кавалерии, то есть за взаимодействие различных родов войск. Он же подчеркивал важность тактических резервов. Ну и, наконец, не забывал о материальном обеспечении и воспитании каждого отдельного солдата, что особенно важно при рассыпном строе, не говоря уже о егерях, каждый из которых, по мысли Румянцева, становился самостоятельной боевой единицей.

Многие положения и рекомендации Румянцева нашли свое воплощение при разработке уставов русской армии во второй половине XVIII века. В 1763–1764 годах Румянцев участвовал в работе Воинской комиссии, причем ряд его предложений нашел отражение в Строевом уставе 1763 года. В марте 1770-го был принят написанный Румянцевым новый устав («Обряд службы»), вводивший расчлененный боевой порядок и унифицировавший подготовку войск. В 1777-м он же представил Екатерине II проект военной реформы («Мысль»), предполагавший значительные изменения в тактике ведения боя и в подготовке войск (переход к подвижным каре, широкое использование тактических резервов, увеличение роли и количества легкой кавалерии).

Иначе говоря, не случайно Александр Суворов называл Румянцева своим учителем. Его «Наука побеждать» развивает многие положения, начертанные Румянцевым. Учитель начал громить линейную тактику, ученик с ней покончил. Румянцев первым понял скорость и важность маневра, Суворов довел мастерство маневра до совершенства. И так далее. Собственно, так и происходит всякая эволюция.

Разница в годах у Румянцева и Суворова была невелика, а вот разница в чинах – довольно долго весьма существенная, что дает некоторым историкам предлог для рассуждений о том, будто отношения у двух полководцев были натянутыми. Трения, конечно, случались, люди есть люди. Но это ничуть не мешало Александру Суворову по достоинству оценивать роль Румянцева. Когда Федор Ростопчин в письме Суворову оценил его выше графа Задунайского, Александр Васильевич категорично возразил: «Нет… Суворов – ученик Румянцева!»

Графу Задунайскому как товарищу сообщал Суворов о своих новых победах. Взяв предместье Варшавы – Прагу, Суворов пишет ему: «Сиятельнейший граф, ура! Прага наша». Это, разумеется, не рапорт по начальству, а письмо учителю и другу. Стоит напомнить и о том, что, по словам Суворова, именно под руководством Румянцева он «начал понимать войну». А это дорогого стоит. Наконец, узнав о смерти учителя, Суворов пишет, что «Отечество потеряло героя, а он – отца».

Император Павел к смерти фельдмаршала отнесся с должным почтением: объявил трехдневный траур «в память великих заслуг», а на Марсовом поле воздвиг обелиск «Румянцева победам».

А вот после Павла о графе Задунайском как-то постепенно подзабыли. Или, если точнее, переместили в своей памяти это имя с первого на второй план. Что, на мой взгляд, несправедливо.

Отец будущего великого полководца, сочиняя девиз для семейного графского герба, нашел мудрые слова: «Не только оружием». То есть действовать надо не только силой, но и головой.

Петр Александрович Румянцев этот девиз и положил в основу своего полководческого дара.