Текст книги "Возможная Россия. Русские эволюционеры"
Автор книги: Пётр Романов
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Рекомендую. Почитайте – полезно и атеистам, и верующим, и агностикам.
Петр Леонидович Капица – человек, который не боялся ни Берии, ни Сталина
Перечислять все научные достижения, высокие должности и награды (там одних только орденов Ленина – шесть штук!) нобелевского лауреата Петра Леонидовича Капицы не вижу смысла. При желании все это можно легко отыскать в справочной литературе, а что касается физики, которой он занимался, то, полагаю, его открытия большинство из нас все равно по достоинству оценить не сможет. Вы хоть что-нибудь понимаете, скажем, в «сверхтекучести жидкого гелия»? Я – нет. А это одно из открытий Капицы.
«Если академика через 10 лет после смерти еще помнят, он – классик науки», – сказал как-то Петр Леонидович. Следуя этой логике, он уже давно «суперклассик», поскольку эту фамилию помнят и сегодня. Возможно, правда, кто-то и путает Петра Леонидовича с телеведущим популярной в прошлом программы «Очевидное – невероятное» – его сыном Сергеем, тоже крупным физиком. Однако сама фамилия Капица, безусловно, по-прежнему на слуху.
Конечно, Петр Леонидович раздвигал представление человека об окружающем мире, и уже за одно это его можно причислить к эволюционерам, однако важно и другое измерение – человеческое. Недаром он остался в памяти не только как физик. В силу своего ума, а главное, характера Петр Капица вышел далеко за пределы научной среды и стал феноменом не только научным, но и общественным.
Именно он вытащил из тюрьмы под свое личное поручительство знаменитого Ландау. Именно он, спасая российскую генетику, спорил с Лысенко. Именно он нападал на всесильного Берию. Говорят, что именно он поставил решающую точку, когда в Академии наук обсуждали, быть или не быть первому спутнику Земли. Именно он предотвратил исключение из Академии наук Сахарова. Наконец, именно Петр Леонидович был тем редчайшим гражданином Страны Советов, который совершенно не боялся Сталина.
Писатель Даниил Гранин с восхищением и нескрываемым удивлением рассказывал: «Капица написал Сталину сорок девять писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: „Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем“. И переписка (односторонняя) возобновилась.
Письма эти, плюс еще семьдесят писем Молотову, свыше сотни – другим небожителям, опубликованы. Увлекательное чтение. Личность Капицы предстает единственным в своем роде феноменом в годы „большого террора“. Безоглядно смелые, никакого поклонения, наоборот, он даже позволял себе поучающие сравнения. Осуждал действия высших чиновников, всегда конкретно, поименно. Начиная с первого же письма 1 декабря 1935 года, с первой же строчки: „Товарищ Сталин“. Ни тебе „Глубокоуважаемый!“ или „Дорогой… Любимый…“ и т. п. Никаких расшаркиваний…»
Впрочем, некоторые исследователи называют и другие цифры, но действительно – примерно триста писем различным партийным бонзам. Письма, где он защищает конкретных ученых, конкретные проекты и отечественную науку в целом.
В каком-то смысле Капица был продолжателем дела первого русского нобелевского лауреата, знаменитого физиолога Ивана Павлова, с которым, кстати, дружил. Павлов когда-то отправил Молотову письмо со словами: «Мы жили и живем под неослабным режимом террора и насилия… Пощадите же родину и нас». Вот только Петр Леонидович не просил о пощаде, а требовал. Не для себя – для России.
Это был упорный и последовательный в своей позиции эволюционер, причем космополит и патриот одновременно. Космополит, потому что ученый такого масштаба не может существовать и мыслить в границах одного государства. И, конечно же, патриот, потому что прежде всего думал об интересах своего Отечества.
Приведу лишь один отрывок из письма Капицы Сталину. Послание гораздо длиннее, но, полагаю, и этого фрагмента достаточно, чтобы понять и характер Петра Леонидовича, и то, ради чего он рисковал жизнью: «…Принципиально новые направления в мировой технике, которые основываются на новых открытиях в физике, все развивались за рубежом, и мы их перенимаем уже после того, как они получили неоспоримое признание. Перечислю главные из них: коротковолновая техника, телевидение, все виды реактивных двигателей в авиации, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов… Но обиднее всего то, что основные идеи этих принципиально новых направлений в развитии техники часто зарождались у нас раньше, но успешно не развивались, так как не находили себе признания и благоприятных условий…
К сожалению, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах, я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, ее пытаются взять под фельдфебельский контроль. Это приводит к тому, что свободное творчество, движимое энтузиазмом, заменяют безоговорочным выполнением обычно маложизненного детального плана. Нелепо бояться неудач в творчестве, но еще нелепее наказывать за это».
Снимаю шляпу. Сказать такое в лицо главному фельдфебелю страны мог позволить себе только гений, который знает себе цену и как ученый, и как человек.
Разумеется, большинство людей, которых защищал Капица, были связаны с наукой: он знал их и как личностей, и как ученых, которые могли укрепить позиции российской науки. Причем Петр Леонидович защитой своих коллег никогда и ни перед кем не хвастался. Лев Ландау узнал о том, кто добился его освобождения, лишь спустя многие годы. А Андрей Сахаров вообще долго не верил, что Капица его защищал, о чем и написал в первом томе своих «Воспоминаний». Правда, уже во втором томе, прочитав к этому времени письма Капицы Андропову, извинился.
Рассказывают, что в августе 1978 года глава тогдашней Академии наук Мстислав Келдыш в своем кабинете в течение полутора часов уговаривал Капицу подписать коллективное письмо, клеймящее Сахарова позором. Наконец как последний аргумент в затянувшейся дискуссии Келдыш задает вопрос: «Были ли на вашей памяти случаи исключения академиков из академии?» (Тогда как раз стоял вопрос об исключении Сахарова.) «Как же, – ответил Капица, – был такой прецедент. В 1933 году Гитлер исключил Эйнштейна из Прусской академии наук». На этом разговор и закончился.
История любопытна и тем, что на самом деле Эйнштейна из Прусской академии не исключали. Он сам после прихода к власти Гитлера попросил вычеркнуть себя из списков. Однако Капица, прекрасно это зная, просто блестяще использовал эту выдумку как психологическое оружие против Келдыша и тех, кто стоял за ним. И таким образом отстоял Сахарова.
При этом Петр Леонидович вовсе не был диссидентом. Если известный антисоветчик Андрей Синявский в свое время шутил, что у него разногласия с властью «чисто эстетические», то Капица расходился с советской властью не вообще, а по ряду вполне конкретных вопросов. Только вот этих вопросов у него набралось за жизнь очень и очень много. И каждый раз он пытался ситуацию исправить, не считаясь с риском попасть в немилость, а то и в лагерь.
Просто он был порядочным и, конечно же, очень мужественным человеком. Кстати, с юности. Еще в Первую мировую ушел на фронт добровольцем: стал водителем санитарной машины, которая вывозила с линии огня раненых. А порядочность в сочетании со смелостью – это и среди гениальных ученых редкость.
Когда возникали эти «конкретные разногласия» с властью, Капица предпочитал не говорить, а писать. Был убежден, что слово либо повиснет в воздухе и постепенно растворится, либо его переврут, а вот в письмах все можно сформулировать предельно точно, а главное: на письма в те времена обычно было принято все-таки «реагировать».
Наконец, Петра Леонидовича интересовал не шум, а результат. Между тем излишняя шумиха в те времена могла только помешать. Одно дело тихо посадить и так же тихо выпустить, скажем, Ландау, а другое дело публичный скандал. Для Капицы было важно, чтобы Ландау вышел на свободу и имел возможность продолжить работу. Вот и писал Сталину, а не в западные издания.
А ведь от советской власти регулярно доставалось и ему. Стоит напомнить, что в период с 1921 по 1934 год Петр Капица, имея советское гражданство, успешно работал в Кембридже под руководством сэра Эрнеста Резерфорда. (Кстати, попал туда по рекомендации Максима Горького.) В Кембридже, как считал ученый, были идеальные условия для его собственной научной деятельности и для того, чтобы налаживать контакты молодой советской науки с лучшими зарубежными научными центрами.
При этом отпуск каждый год проводил дома, на родине, ездил к матери. Вот и в 1934-м приехал в Россию, как обычно. Однако обратно его уже не выпустили. Если учесть, что дети в тот раз остались в Англии, а потому жене пришлось уехать к ним (и надолго), ясно, насколько жестоким и несправедливым посчитал Капица подобное решение властей.
Впрочем, эмоции ученого Кремль волновали, разумеется, мало, нужна была его голова. К тому же органы замучила подозрительность, вдруг Петр Леонидович решит стать невозвращенцем. Как можно потерять такой клад! Единственное, что утешало Капицу, работы было много. Чего-чего, а этого хватало.
Еще позже, и надолго, главным врагом Капицы стал Лаврентий Берия. Последней каплей в их противостоянии стало очередное письмо Петра Леонидовича Сталину, в котором ученый резко критиковал роль Берии в атомном проекте. Как писал Капица, он «ничего не понимает в том, что делает. Он не может руководить учеными, раз ничего не понимает».
Возможно, в данном случае Капица был прав и не прав одновременно, поскольку в таком огромном, да и крайне срочном для страны деле было важно не только научное понимание проблемы, но требовались еще и организаторские возможности. А кто в ту пору лучше, чем глава всесильного НКВД, мог собрать в свой железный кулак все необходимое для подобного грандиозного проекта? Другого подхода к решению задачи такого масштаба в сталинские времена просто не существовало.
Кстати, Петр Леонидович к тому времени был уже изрядно бит судьбой. Он давно «бодался с дубом» в лице Берии, за что и получил сполна – прошел через проработки, чистки, его лишили любимого института. Наверняка бы расстреляли, но у Сталина было несколько человек, которым он оставлял жизнь, чтобы хоть от кого-то слышать правду. Петр Леонидович Капица был одним из таких людей.
При этом он тогда еще не имел даже иллюзорного щита в виде Нобелевской премии. Все заслуженные звания и награды пришли к нему уже после смерти вождя. Так что он, видимо, был необходим Иосифу Виссарионовичу просто как редкое явление природы – умный человек, который не боится ни власти, ни смерти.
Едкие стрелы, которые Берия получал в свой адрес, его, разумеется, неимоверно бесили, но, кажется, больше всего его задела приписка в письме Сталину, где Ка-пица просил вождя показать письмо и Берии, поскольку это не донос, а рабочая критика. Возможно, это легенда, но Сталин якобы на настойчивую просьбу Берии отдать ему ненавистного правдоискателя ответил: «Я тебе его сниму, но ты его не трогай». Вот и погнали тогда Капицу отовсюду.
В результате с 1946 года и до ареста Берии в 1953-м Петр Леонидович провел у себя на даче, где в сторожке оборудовал лабораторию. Не думать и не работать он, естественно, не мог. Именно в ту пору одиноких размышлений и родилась его известная фраза: «Чем выше лезет обезьяна, тем лучше виден ее зад». Не сомневаюсь, что это как раз про тех самых партийных бонз на вершине сталинской пирамиды.
Испытав многое и прожив немало лет (1894–1984), ученый до конца своих дней оставался в здравом уме, поражая окружающих тонкой иронией и философским взглядом на мир. Как шутил Капица, «после 75 лет наступает божественное состояние. Человек становится иконой. Он ничего не делает, но на него молятся». Впрочем, молятся, конечно, лишь на таких людей, как он сам.
Множество его мыслей стали афоризмами. Большая их часть посвящена, естественно, науке, однако не только ей. Напоследок приведу лишь один совет Петра Леонидовича, который многое объясняет в его особом даре никогда не опускать руки: «Не горюй и не печалься, нет таких тяжелых положений, из которых жизнь не нашла бы выход, – нужно только дать ей на это время».
Все верно, вот только слишком уж коротка человеческая жизнь.
Алексей Николаевич Косыгин – эволюционер из Политбюро
Алексей Николаевич Косыгин – фигура в нашей истории уникальная. И дело даже не в том, что он дважды рекордсмен: сорок два года – член правительства, из них шестнадцать лет – премьер. А это дорога от Сталина до Брежнева.
Были, конечно, и другие долгожители. К примеру – Анастас Иванович Микоян, про которого в народе ходила известная шутка: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Но в этой шутке есть немалая доля иронии и сарказма, поскольку Микоян столь долго удерживался на вершине властной пирамиды за счет своей идейной гибкости, фантастического аппаратного чутья и особого таланта к осторожной политической интриге.
Когда люди говорили о Косыгине, в их словах не было ни грана иронии. Это был серьезный и всеми уважаемый человек, который столь долго был на самом верху по причине прямо противоположной микояновской – он никогда не интересовался интригами, а всю свою жизнь занимался только делом. Он был тем, кого в советские времена обычно называли «хозяйственником». Именно поэтому никто и никогда его ни в чем не подозревал и всем он оказывался нужен.
Исторический маятник, как сумасшедший, метался из стороны в сторону, от культа личности к волюнтаризму, от волюнтаризма к застою, а Косыгин по-прежнему в рамках того пространства, которое ему на тот момент позволяла ситуация, упорно, день за днем, работал на Россию.
Единственное, что Косыгину помогало на первом этапе, помимо его трудолюбия и очевидных способностей, это, конечно, биография, что было в первые советские годы немаловажным фактором. Родился в 1904 году в семье рабочего. В 1919 году ушел добровольцем в Красную армию. Затем окончил Петроградский кооперативный техникум. После чего молодого специалиста отправили в Сибирь по линии промкооперации. Уверен, что подобная анкета радовала глаз советского кадровика до чрезвычайности.
Тот факт, что свой путь в экономике Косыгин начал с промкооперации, стоит выделить особо. Это был тот небольшой пятачок, где в тотально госплановской системе предпринимательство не наказывалось, а, наоборот, поощрялось. И этот самый первый рабочий опыт, безусловно, оставил след в голове крупнейшего советского экономиста-практика. Что и нашло свое отражение в будущей, так называемой косыгинской, экономической реформе 1965 года.
На Западе, правда, ту же реформу чаще называют реформой Евсея Либермана, что тоже верно, поскольку в ее основу легли идеи именно этого ученого. Однако оценил эти идеи и взял на себя риск их реализации на практике все же Косыгин. Так что спорить тут особо не о чем. И по справедливости, думаю, начатые тогда преобразования точнее всего называть реформой Косыгина – Либермана.
После работы в Сибири за Косыгиным закрепился имидж успешного управленца, а потому его отправляют в Ленинградский текстильный институт – одна из тогдашних кузниц будущих «красных директоров». Вот и у Косыгина после института началось восхождение по карьерной лестнице. Правда, сначала молодого управленца еще раз перепроверили на должности мастера, но уже через два года он директор текстильной фабрики. В 1938 году – председатель Ленинградского исполкома, то есть занимается экономикой второго по величине российского города, а в 1939-м уже нарком текстильной промышленности.
Рост, конечно, стремительный. В какой-то степени Косыгину наверняка помог сталинский террор, который создавал на всех этажах власти пустоты, которые надо было срочно заполнять новыми кадрами. Но с другой стороны, Алексей Косыгин раз за разом умел доказать, что не просто заполняет образовавшуюся пустоту: на каждом месте он блестяще справлялся со своими задачами.
Многие историки утверждают, что Косыгин был сталинским любимчиком, поскольку и по происхождению, и по профессиональным навыкам, и по характеру (внутрипартийные интриги, как уже отмечено, его не интересовали) полностью отвечал представлениям генсека об идеальном советском хозяйственнике.
Это возможно, что, однако, не набрасывает на самого Алексея Николаевича ни малейшей тени, поскольку все свои должности он получил заслуженно и ни разу никого не подвел.
В начале войны Косыгин сначала возглавлял группу специалистов, которая занималась важнейшим на тот момент делом – эвакуацией предприятий на восток страны. Затем, в 1942-м, перед ним ставится новая сложнейшая задача – снабжение продовольствием блокированного Ленинграда и организация Дороги жизни. При этом стоит подчеркнуть: Косыгин не только сидел в своем кабинете, как многие прочие чиновники, а лично разруливал на местах самые сложные ситуации. Сегодня это назвали бы «ручным управлением», но в такой кризисный период, как война, без этого не обойтись. В 1943 году, в разгар войны, он возглавляет правительство РСФСР. Наконец, в 1946 году, в трудные годы восстановления советской экономики, Косыгин становится заместителем уже всего советского правительства и кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).
Говорят, что Сталин видел в Косыгине будущего главу правительства, поэтому его и не затронуло «Ленинградское дело». Если это так, то смерть Сталина назначение успешного хозяйственника на новый высокий пост отодвинула. Более того, поначалу Хрущев Косыгина даже понизил и бросил на «амбразуру» – руководить производством товаров ширпотреба. Однако довольно скоро Никита Сергеевич сообразил, что если Косыгин и ходил у Сталина в любимчиках, то сам он, чтобы понравиться «хозяину», ничего не делал. А эффективный менеджер в экономике нужен и новой власти. Поэтому в 1960 году Косыгин снова в правительстве, причем уже первым заместителем премьера.
Когда хотят показать отношение Косыгина к делу, его стиль руководства, нередко рассказывают следующую (реальную) историю. Однажды, принимая только что построенную табачную фабрику в Грузии, Алексей Николаевич, прервав разговор, попросил у директора закурить. Тот тут же суетливо достал из кармана и предложил высокому гостю свою личную пачку американских сигарет. Косыгин пристально взглянул на директора, развернулся и, ни слова не говоря, уехал. Ему стало ясно, что этот руководитель явно не на своем посту.
Брежнев, сместив Хрущева, тут же поставил во главе Совмина Алексея Косыгина. Между двумя этими людьми никогда не было большой симпатии. Они мало совпадали во взглядах на политику, жизнь, работу и имели совершенно разные привычки. Брежнев любил охоту, женщин, выпить и хороший анекдот. Косыгин всему этому предпочитал книгу и греблю. Однако Косыгин, как и всегда, оказался необходим, потому и оставался на своем посту практически до самой смерти.
Подробно рассказывать об экономической реформе 1965 года не буду. Не экономист, поэтому не за свое дело не берусь. Напомню лишь очевидное. Госплановская экономика заходила в тупик. Хрущевские экономические эксперименты ситуацию не спасли, надо было что-то делать. Дискуссии по этому поводу в научных кругах шли, и довольно острые. В конце концов остановились – и главное слово здесь принадлежало, разумеется, Косыгину – на идеях украинского экономиста Евсея Григорьевича Либермана.
Очень кратко идея реформы была такова. Ликвидировать хрущевские совнархозы – основной хозяйственной единицей становились предприятия. Количество директивных плановых показателей резко сокращалось – с тридцати до девяти. Расширялась хозяйственная самостоятельность предприятий. Ключевое значение приобретали такие показатели экономической эффективности производства, как прибыль и рентабельность. Причем за счет прибыли предприятия получали возможность формировать ряд фондов – фонды развития производства, материального поощрения и другие. Менялась ценовая политика; скажем, в сельском хозяйстве закупочные цены на продукцию повышались в полтора-два раза, вводилась льготная оплата сверхпланового урожая, снижались цены на запчасти и технику, уменьшились ставки подоходного налога на крестьян. Ну и так далее.
Все это, по мысли авторов реформы, должно было придать жесткой госплановской экономике необходимую гибкость, способствовать проявлению инициативы и гарантировать предприятиям стабильность.
Мнения о том, почему реформа в конце концов захлебнулась, разные. Кто-то называет причиной свертывания реформ сопротивление консервативной части Политбюро, в частности, особо выделяют Подгорного. Кто-то вспоминает о Пражской весне, которая серьезно испугала Политбюро и заставила его быть осторожнее с любыми проявлениями инициативы, а реформа Косыгина – Либермана в немалой степени базировалась как раз на этом. Некоторые утверждают, что в срыве реформ виновато Министерство обороны, которое постоянно выступало за увеличение расходов на оборону, против чего возражал Косыгин. Наконец, многие причиной свертывания реформ называют удачную для СССР на тот момент конъюнктуру на рынке энергоносителей. Зачем нужна реформа, если казна и так легко пополняется?
Иначе говоря, версий много, но ни в одной из них не увидел вины самого Косыгина. Просто в очередной раз в отечественной истории важные для страны реформы натолкнулись на консерватизм верхов, привыкших плыть по течению. Когда-то таким тормозом был одряхлевший царизм, а затем стала потерявшая свою былую энергетику, столь же одряхлевшая советская власть.
С годами Косыгин стал для большинства членов Политбюро крайне неудобной фигурой. Человек по природе сдержанный, он тем не менее нападок в свой адрес не спускал никому, правда, всегда подменял резкость убийственной иронией. Как-то Кириленко, нападая на Косыгина, сказал буквально следующее: «Вы же хотите вогнать нашу живую советскую действительность, хозяйство наше в Проскурово ложе». Косыгин немного помолчал, а потом тихо заметил: «Бедный Прокруст, он не знал своего точного имени и основ планового ведения хозяйства». И продолжил так же спокойно и сдержанно, как и раньше, свое выступление.
Впрочем, будучи влиятельным членом партийного ареопага, в брежневскую эпоху Косыгин начал высказывать свои взгляды уже не только в области экономики. Если почитать стенограммы заседаний Политбюро, то нетрудно заметить, как часто позиция Косыгина расходилась с мнением большинства. Вот, например, фрагмент из стенограммы заседания Политбюро 1968 года, где решался вопрос о вводе наших войск в Чехословакию. Косыгин был против. Характерна пикировка между Андроповым (в ту пору председатель КГБ) и Косыгиным (председатель Совмина):
«Андропов: Вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня. Они (руководство Чехословакии. – П. Р.) сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением.
Косыгин: Я на вас не наступаю, Юрий Владимирович, наоборот, наступаете вы. На мой взгляд, они борются не за свою шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот суть их борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию».
Если бы не тяжелая болезнь Косыгина и его смерть, не исключено, что не было бы в нашей истории афганской войны, против которой Алексей Николаевич выступал жестко и упорно. Между прочим, ввод войск мог произойти еще в 1978 году, но не состоялся, как пишет в своих мемуарах генерал армии Валентин Варенников, только благодаря твердой позиции Косыгина.
Это же подтверждает в своих воспоминаниях и Андрей Громыко: «Сами виноваты! Надели на себя хомут и теперь носимся с ним. Еще в 1978 году мы же четко определились – ни при каких условиях наши войска в Афганистан не вводить… Мы устояли при твердой позиции Косыгина… В конце 1979 года мы изменили сами себе… А теперь ищем выхода из тупика, в который вогнали себя сами».
К моменту ввода наших войск в Афганистан в 1979 году Косыгин был тяжко болен, а потому в дальнейшем обсуждении афганской темы принять участие уже не мог, а еще через год умер. Был бы жив этот человек, были бы, скорее всего, живы и те пятнадцать тысяч наших солдат и офицеров, которые сложили свои головы на афганской земле.
У нас любят рубить с плеча и обобщать. Вот и тут: если Политбюро, то непременно маразматическое. Не совсем так, и далеко не все. И уж точно не Алексей Николаевич Косыгин.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.