Текст книги "Юность Лагардера"

– Оливье де Сов жив. Мои старшие друзья подтвердили это. Не плачь, Армель. Я поклялся вернуть тебе отца и сдержу свою клятву! А пока успокойся, верь мне и жди. Я беру тебя под свое покровительство и обязуюсь защищать от любых врагов. Слово Лагардера!

– Лагардера? – воскликнула девочка. – Ах, как же мне нравится это имя! Оно такое звонкое и светлое. Хорошо бы, если бы это было твое настоящее имя!

– Мне оно тоже по душе, – ответил Анри, невольно понизив голос, – и я бы очень хотел зваться Лагардером… Впрочем, может быть, мое настоящее имя звучит еще лучше… Знаешь, мое рождение окутано тайной… Почтение, которое оказывает мне госпожа Бернар, а также то, о чем она говорила нынче утром, лишний раз убеждает меня в том, что я принадлежу к древнему дворянскому роду.

И он рассказал Армель, что уже не раз донимал добрую женщину расспросами о своем происхождении. Однако та была непреклонна и ласково, но твердо отказывалась удовлетворить любопытство мальчика и поведать ему правду о его семье. Анри был еще слишком юн.

– Я ребенок, слышите ли, ребенок! – с досадой воскликнул Маленький Парижанин. – Все только это и твердят… А ведь я сгораю от нетерпения вступить в битву с врагами, встретиться с ними лицом к лицу, как подобает настоящему мужчине… Ах, когда же наконец я смогу держать в руке настоящую шпагу!

Слова Анри достигли слуха мадам Бернар. Отложив заштопанную ею одежду, она набожно перекрестилась и прошептала:

– Господи, внемли молитве рабы твоей и защити этого ребенка! Забыв о себе, я растила и воспитывала его, но сейчас я слушаю его жалобы и боюсь. Мне кажется, что жизнь его не будет спокойной. В его жилах течет горячая кровь, и все Лагардеры беспощадны к своим обидчикам.

Господи, сделай так, чтобы эта девочка, такая красивая и такая кроткая, сумела удержать его от крайностей, когда меня уже не будет на свете. Пусть она станет добрым ангелом моего Анри, моего любимца, наследника престола Гвасталлы!

Часть вторая
Береговое братство

Глава I
Оливье де Сов

Оливье следовал за Эстафе и удивлялся все больше и больше. Выйдя из прокопченного зала «Сосущего теленка», мужчины спустились в подвал. Эстафе зажег свечу, и они долго шли по узкому коридору, где слышалось журчание воды, а из-под ног разбегались во все стороны огромные крысы.

Оливье де Сов шутливо заметил:

– Похоже, что здесь нашли себе пристанище все грызуны и пауки Парижа. Послушайте, приятель, почему вы ведете меня столь странным путем?

В иных обстоятельствах верный слуга госпожи Миртиль, гибкий, сильный и коварный, словно хищный зверь, несомненно, ответил бы грубостью, насмешкой, а то и ударом кулака. Но еще свежее воспоминание о поединке Оливье с наемным убийцей Марселем де Ремайем удерживало его в рамках приличий… На перевязи у отца Армель висела длинная и непобедимая шпага… Оливье де Сов вправе был рассчитывать на уважительное к себе отношение!

Поэтому Эстафе удовольствовался тем, что пробормотал что-то нечленораздельное и ускорил шаг.

Потайной коридор, который, как легко было догадаться, соединял кабачок с особняком Сен-Мара, уперся в железную дверь; Эстафе достал из кармана ключ и отпер ее.

– Проходите, сударь! – пригласил он Оливье.

Тот пожал плечами, усмехнулся про себя, ибо подобная таинственность претила ему и казалась совершенно бессмысленной, однако же шагнул вперед.

Взору его открылась стремительно бегущая наверх каменная винтовая лестница; Эстафе с шумом захлопнул дверь. Тусклое пламя свечи освещало узкие ступени, подъем по которым затянулся до бесконечности… Но вот они добрались до верхнего помещения, где в беспорядке были свалены самые разные вещи: кухонная утварь, поломанная кушетка, потрепанные кресла, ржавые доспехи, старые шпаги, какие-то непонятные тюки, перевязанные веревкой, кипы старой одежды, кишевшие насекомыми… Одним словом, они очутились в некоем весьма неприглядном месте, которое, не сговариваясь, миновали очень быстрым шагом, почти бегом.

Наконец Оливье ступил на маленькую площадку между лестничными пролетами. Перед собой он видел новую лестницу: она вела вниз и была еще уже прежней – настоящий потайной ход…

Это утомительное хождение вверх и вниз ему порядком надоело, но, сдержавшись, чтобы не вспылить, благородный молодой человек решил перевести все в шутку.

– Держу пари, – сказал он, – что нам теперь снова предстоит спускаться. Я выиграл, не так ли?

Эстафе, набычившись, поклонился и с трудом выдавил из себя коротенький ответ:

– В общем-то, да…

Потом он снова пошел впереди Оливье, пробормотав:

– Предупреждаю вас, что ступеньки очень крутые…

В ту минуту, когда шевалье наконец вычислил, что они спустились двумя этажами ниже того помещения, куда привела их лестница, ведущая вверх, его провожатый остановился перед неприметной дверью, постучал и стал ждать.

Дверь быстро и бесшумно распахнулась, и в проеме возникла хорошенькая девушка. Это была Бабетта Жертро, горничная госпожи Миртиль.

Она почтительно поклонилась; Оливье, вежливый с дамами, подобно Королю-Солнце, который любезно приветствовал всех женщин, к какому бы сословию те ни принадлежали, также улыбнулся. Жертро держала в руке роскошный подсвечник с шестью свечами.

– Сударь, – произнесла она своим мелодичным голосом, – не соблаговолите ли вы последовать за мной?

Согласно кивнув, Оливье пустился в путь по длинному коридору, но уже не темному и закопченному, а светлому и свежевыкрашенному. Время от времени любезная Бабетта оборачивалась, и ее лукавый взор пытался перехватить взгляд молодого человека, которого она находила вполне в своем вкусе. Оливье де Сов всегда нравился женщинам.

Наконец она ввела посетителя в роскошно обставленную комнату, освещенную многосвечовой люстрой. Все здесь свидетельствовало об изысканном вкусе хозяев: на стенах висели полотна выдающихся живописцев, повсюду стояли цветы в красивых вазах, там и сям виднелись изящные безделушки. Служанка легонько постучала во внушительную двустворчатую дверь, над которой висело прекрасной работы зеркало. Раздался женский голос, звонкий, мелодичный, но вместе с тем властный:

– Введите его, Жертро!

Дверь распахнулась, и бедный Оливье, ослепленный открывшейся перед ним картиной, невольно отступил на несколько шагов.

После всех испытаний последних дней, когда ему пришлось жестоко страдать при виде голодной дочери и голодать самому, переживать мучительный стыд, бродя по Ярмарке наемников в поисках того, кто пожелал бы заплатить ему за его искусство владеть шпагой, волноваться за Армель, находившуюся вместе с ним в «Сосущем теленке» среди всякого сброда, драться с опытнейшим фехтовальщиком Парижа и отражать атаки доброго десятка головорезов, – так вот, пройдя через все это, он оказался теперь среди позабытой им роскоши, да еще в обществе молодой и необычайно красивой женщины в изящном, сшитом по последней моде платье.

В последний момент – из-за кокетства или же (как знать?) под натиском нахлынувших на нее воспоминаний о давней любви – Миртиль отказалась от седого парика и морщин, нарисованных на ее ослепительной белизны коже.

Совершенный по исполнению грим представил Оливье де Сову яркую блондинку с нежно-розовой кожей и слегка раскосыми глазами. Она ничем не напоминала мадемуазель Гримпарт, его возлюбленную из Ниора, жгучую брюнетку с огромными круглыми глазами и бледным матовым лицом. Голос прекрасной дамы также не пробудил в нем воспоминаний. Красавица протянула ему руку, унизанную перстнями, и сказала:

– Сударь, мне приятно было узнать, что я могу быть вам полезной.

С присущим ему изяществом Оливье поцеловал протянутую ему хорошенькую ручку, отчего сердце Злой Феи сжалось от пробудившихся в ней чувств.

(Отметим, между прочим, что едва дверь за шевалье де Совом закрылась, как Эстафе ретировался.)

– Садитесь, – пригласила Оливье госпожа Миртиль, грациозно опускаясь в кресло.

Молодой человек, которого бросало то в жар, то в холод, нерешительно сел на указанное ему канапе. Он беспрестанно спрашивал себя: «А не снится ли мне все это?»

Оливье де Сов был молод, отважен, горяч; он был мужчиной. Сейчас перед ним сидела очаровательная женщина, так разве мог он бесстрастно взирать на эти обнаженные руки, эту стройную шею, эти перламутровые плечи, эту ямку на груди, еле прикрытой кружевами? С тех пор как умерла его жена, он не знал женской ласки.

Поняв причину его замешательства, Миртиль возликовала. Она принадлежала к тому типу женщин, которые считают себя надежно защищенными от стрел Эроса и всегда бывают чрезвычайно удивлены, когда стрела эта ранит их в самое сердце.

Взгляд ее, устремленный на отца Армель, становился все нежнее.

«Если он решится взять эту крепость приступом, она падет без боя… – думала госпожа Миртиль. – Если он поцелует меня, я не смогу устоять… Тем хуже для него!»

Но Оливье уже взял себя в руки. Перед его внутренним взором вновь возник призрак нищеты. Голод, болезнь, заботы о хлебе насущном не способствуют служению Венере. Роскошь гостиной и ослепительная красота женщины плохо гармонировали с тем бедственным положением, в котором находился злосчастный дворянин из Пуату.

Сражаясь за самого себя, он мог быть уверен в победе; однако он не позволил этим мыслям одержать верх, твердо решив пожертвовать собой ради дочери, ибо жизнь его малышки зависела теперь от щедрот этой белокурой богини.

Страшная робость сковала все его члены. Доведенный до крайности, он, мужчина, вынужден был ради своего ребенка просить средств на пропитание.

Миртиль презрительно повела великолепными плечами. Она без труда читала в душе Оливье: он не осмелится…

Понимая, что шевалье не решится даже нарушить свое смиренное молчание, она, не забывая следить за своим голосом, заговорила первой:

– Я заметила вас, когда шла по Новому мосту. Ваш печальный вид тронул мое сердце. Женщины обладают даром ясновидения… Я поняла, что лишь непомерное бремя несчастий, обрушившихся на вас, могло заставить вас появиться на Ярмарке наемников, да еще вместе с ребенком ангельской красоты… Полагаю, это ваша дочь?

Безмолвные рыдания снова сдавили горло молодого человека, и он смог в ответ лишь кивнуть.

– Вы, конечно, дворянин? – продолжала расспрашивать Злая Фея. – И раз вы, попав в затруднительное положение, решились продавать вашу шпагу, значит, вы неплохо ею владеете?

Она замолчала; на губах ее играла загадочная улыбка. Оливье не подозревал, что она прекрасно осведомлена о его виртуозном владении клинком. И он ответил без хвастовства, но не без гордости:

– Сударыня, если бы я был родом из Гаскони, я стал бы долго распространяться на эту тему. Но я родился в Пуату, где бахвальство не в чести. Если вас интересуют мои таланты бретера, скажу одно: единственный, кто смог коснуться меня концом своей рапиры, был покойный Сирано де Бержерак, упокой Господь его душу!

Миртиль якобы невзначай выставила вперед правую ножку в изящной туфельке, оправила юбку, приоткрыв при этом точеную щиколотку, туго обтянутую шелковым, расшитым серебром чулком, и продолжила допрос:

– Нет ли у вас еще каких-то достоинств? Мне очень хочется помочь вам, но пока я не вижу, чем ваше умение обращаться со шпагой может быть мне полезным… У меня нет врагов, и я никого не собираюсь убивать!

– Сударыня, – произнес Оливье после недолгих колебаний, – ни одно поручение, сколь бы опасным оно ни было, не пугает меня… Вы можете также располагать мною на море, я немного разбираюсь в морском деле. В доказательство скажу, что я был арматором[72]72
  Судовладелец либо же лицо, эксплуатирующее морское судно безотносительно к тому, принадлежит оно ему по праву собственности или нет. Арматор снаряжает судно в рейс, снабжает средствами, нанимает экипаж, приглашает капитана и несет ответственность за действия последнего.


[Закрыть], поэтому смогу быть неплохим матросом.

– Как интересно! – воскликнула коварная притворщица, и глаза ее заблестели.

На этот раз ее интерес был неподдельным. Прошлое Оливье де Сова – со времени его женитьбы и до вчерашнего дня – было ей неизвестно.

И Миртиль немедленно захотела выведать у него хотя бы какие-нибудь подробности.

– Мой тесть, господин Рамель, – объяснил Оливье, – был одним из самых богатых арматоров в Рошфоре. На его верфях строились превосходные парусные суда. У меня самого в Ла-Рошели был баркас, на котором я часто выходил в открытый океан. Впрочем, я равно могу стоять у штурвала фрегатов Королевского флота.

– Как интересно! – повторила Миртиль.

– Соперники завидовали господину Рамелю. Имея сильную поддержку при дворе, они лишили нас заказов Морского департамента… Все договоры были уничтожены… Но это еще не все! Ему объявили войну не на жизнь, а на смерть. Тесть мой едва избежал бесчестья… За четыре года его совершенно разорили! Он умер от горя… Вскоре Франсуаза, моя милая жена, последовала за ним… Честь требовала, чтобы я уплатил оставшиеся долги. Когда я это сделал, сударыня, у меня остались только моя дочь, моя шпага и те лохмотья, в которые мы с ней одеты… Гордость не позволила мне искать поддержки у короля… Остальное вы знаете…

Пока Оливье говорил, его вероломную собеседницу обуревали весьма противоречивые чувства.

Женщина, чьим кумиром было золото, торговка, преклонявшаяся перед богатством, драгоценностями, титулами и почестями, красавица, имевшая возможность удовлетворить свое тщеславие, Миртиль размышляла: «Подобные новобранцы встречаются нечасто… Такие люди ценятся на вес золота. Его не надо обучать ни ремеслу солдата, ни искусству моряка. Он знает и то и другое. Я видела его в деле, когда он фехтовал с завсегдатаями „Сосущего теленка“: мужество, ловкость, великолепное самообладание… Из таких храбрецов получаются великие воины. А их-то нам и не хватает! Там он придется ко двору. Я смогу дорого за него взять».

Возлюбленная, еще не пришедшая в себя после утраты поклонника, покинутая невеста, чувственная женщина – все эти дамы разом пытались найти общий язык с деловой особой, которая оценивала мужчин примерно так же, как барышник на ярмарке оценивает лошадь.

Итак, Миртиль продолжила беседу сама с собой: «Как знать? Теперь он вдовец… Мой муж, сьер Годфруа Кокбар, ему в подметки не годится ни по уму, ни по красоте, ни по отваге… Можно было бы все уладить. Кокбар любит только золото, так что на известных условиях он охотно закроет на все глаза. Да и в Париже он теперь бывает редко. Я молода и привлекательна… Я вновь завоюю сердце этого дворянина…»

И, украдкой бросив взор на красавца Оливье, она мечтательно вздохнула. Его высокий рост, тонкий стан, темные синие глаза, густые светлые волосы заставляли ее грудь вздыматься от волнения.

Злая Фея решила испытать судьбу. Слепо веря в ее предначертания, она готова была подчиниться ей.

Миртиль позвонила; мгновенно появилась Бабетта Жертро.

– Принеси вина и фруктовой воды, – приказала хозяйка.

Субретка поклонилась и исчезла, а через несколько минут вошла вновь, неся поднос, уставленный бутылками и стаканами. Аккуратно опустив его на маленький одноногий столик, она вопросительно взглянула на свою госпожу.

– Вы можете идти, милочка.

Отпустив служанку, Миртиль наклонилась к гостю, ничуть не смущаясь тем, что выставляет напоказ округлые прелести, заманчиво белевшие в вырезе корсажа, и одарила его взглядом и улыбкой, способными соблазнить и святого.

– Позвольте мне самой наполнить ваш стакан, – любезно произнесла она, как бы нечаянно коснувшись его руки.

Она была бы несказанно удивлена, если бы в эту минуту ей удалось прочесть грустные мысли шевалье: «Увы, она так до сих пор ничего мне и не пообещала!»

Благородство чувств нередко граничит с наивностью. Оливье прекрасно понимал, что томная красавица, претендующая стать доброй феей-спасительницей для Армель, заигрывает с ним. Но он думал, что дама, без сомнения вызывающая восхищение у всех без исключения мужчин, ведет себя таким образом просто из привычки к кокетству.

Он улыбнулся ей в ответ; он был галантен, комплименты его звучали искренне.

Миртиль ожидала, когда же он перейдет к действиям, и все более склонялась к тому, чтобы не оказывать сопротивления.

Она очень рассчитывала на испанское вино, надеясь, что оно придаст де Сову дерзости, которой, по ее мнению, ему так недоставало. С плохо скрываемым нетерпением наблюдала она за переменами, происходившими с Оливье: на бледных щеках молодого человека появился румянец, глаза заблестели, движения стали резкими и несколько угловатыми. Однако он так и не решился коснуться ее руки, что позволило бы ей самой вступить в игру.

Королева Двора Гробье, хитрая и изворотливая содержательница «Сосущего теленка», поняла, что ждать больше нечего.

…Внезапно голову Оливье словно сдавили свинцовым обручем, а все его тело стало чужим и непослушным.

Он обмяк, соскользнул с канапе и без чувств растянулся на ковре.

Тогда Миртиль встала, подошла к нему и острым носком изящной туфельки толкнула безжизненное тело. Своим обычным – то есть сухим и резким – голосом она воскликнула:

– Глупец! Ты сам этого захотел! Лишь от тебя зависело, где встретить новый день: пленником в сыром подвале или повелителем в моих объятиях.

Повинуясь приказу Злой Феи, в комнате словно из-под земли появились двое слуг. Казалось, они уже привыкли к той работе, которая их ожидала. Обезоружив Оливье, они с ног до головы опутали его веревками, так что он стал похож на перевязанную колбасу.

– Вот, хозяйка, готово, – объявили они Миртиль, которая никак не могла оправиться от удара, нанесенного ее самолюбию, а посему решительным шагом расхаживала по комнате, не желая присесть и хорошенько обдумать свои действия.

– В печь! – приказала она.

– Тогда открывайте!

Спохватившись, она наконец остановилась.

– Действительно, как же я могла забыть! Вы ведь сами не откроете!

Решительно, особняк Сен-Мара был просто нашпигован всяческими ловушками и таинственными приспособлениями! Мы уже видели, как Эстафе провел сюда Оливье таким путем, который сам шевалье никогда не смог бы проделать вторично, даже если бы у него возникла настоятельная в том потребность. Госпожа Миртиль и ее сообщники предусмотрели решительно все, так что, если бы Оливье и удалось вернуться в кабачок и отыскать дверь, ведущую в подземный ход, он все равно не сумел бы найти дорогу в особняк.

Миртиль направилась прямиком к трехстворчатому зеркалу, которое висело над полкой беломраморного камина, являвшегося истинным украшением ее гостиной. Своей хорошенькой ручкой она нажала потайную пружину. Механизм привел в движение зеркало, и оно повернулось на своей оси, открыв проход в каминную трубу. В глубине показалась закопченная дверца, немедленно скользнувшая в сторону. Теперь в стене зияло широкое отверстие.

– Поднимайте! – скомандовала красавица.

– Раз… два… три! – пыхтели слуги, беря на руки отнюдь не легкое тело шевалье.

Наконец они подтащили его к этой страшной дыре и столкнули вниз…

– Счастливого пути! – с усмешкой произнес один. – Прощай!

Второй же, настроенный более мрачно, проворчал:

– Уж ты-то никогда сюда не вернешься, раз вышел отсюда таким путем!

При этих его словах Миртиль истерически расхохоталась…

Глава II
Возница мертвых

Обитатели Долины Нищеты не без оснований полагали, что кабачок «Сосущий теленок» не являлся единственным источником существования госпожи Миртиль – ведь всех доходов с него вряд ли хватало, чтобы оплачивать даже туалеты красавицы, не говоря уж об ее драгоценностях.

Так оно и было: сие злачное заведение служило ей всего лишь прикрытием, но прикрытием замечательным.

Вокруг грязных столов «Теленка» Злой Фее удалось собрать всё самое опасное отребье, которое только порождал преступный мир того времени. Она стала своего рода правительницей, в чьем подчинении были наемные убийцы, воры, мошенники, бандиты и прочий сброд обоих полов; мы, разумеется, избавим нашего читателя от описания их пороков и низменных страстей.

Иногда двери кабачка плотно закрывали, оставляли гореть всего несколько свечей – и бывшая возлюбленная… нет, вернее сказать, бывшая невеста честного и благородного Оливье де Сова являлась к своим «подданным». Она была уверена, что ее встретят с величайшим почтением, ибо свиту ее составляли Эстафе, Жоэль де Жюган, Марсель де Ремай и им подобные молодчики. В их-то сопровождении «королева» и совершала свой выход.

Она платила за угощение и выпивку и весь вечер гордо восседала среди этих мрачных субъектов, одетых в причудливые лохмотья, с наслаждением вдыхая воздух, пропитанный винными парами и запахами табака и пота. Отказавшись от любви, она утешалась тем, что все эти неотесанные мерзавцы с восторгом взирали на нее и по первому ее слову готовы были на любую низость…

Сквозь легкие, полупрозрачные одежды, словно туманом обволакивавшие ее тело, мошенники, бандиты и убийцы старались разглядеть соблазнительнейший стан и высокую грудь и смутно догадывались, что именно такова была наша прародительница Ева, навлекшая на своих потомков столько несчастий. Но еще никому не удалось завоевать сердце этой женщины. Она была неприступна. В этом заключалась ее сила, так она утверждала свою безграничную власть.

Иногда кто-нибудь из завсегдатаев «Сосущего теленка» неожиданно исчезал из Долины Нищеты. Но мало кому в голову закрадывалась дерзкая мысль, что именно содержательница кабака выдала беднягу палачу, вздернувшему того на Гревской площади.

А между тем эта женщина нередко выступала в роли осведомительницы. Она делала это прежде всего тогда, когда речь шла об известном преступнике или об отравительнице, чья вина была доказана, ибо эти люди могли бросить тень на нее самое. Словом, госпожа Миртиль выступала в роли той, кого нынешние полицейские нередко именуют подсадной уткой. Однако в «Теленке» исчезали не одни лишь преступники. Здесь частенько пропадали и молодые и здоровые люди, причем не только мужчины, но и женщины. Не представляя, зачем они могли понадобиться всемогущей хозяйке заведения, любопытствующие строили догадки:

– Наверное, она подыскивает всем место… У нее много связей, так почему бы ей не помочь им пристроиться лакеями, носильщиками портшезов, конюхами, горничными, кормилицами или няньками?

Некоторые, впрочем, считали иначе, однако помалкивали.

Знала ли полиция об этих исчезновениях? Или просто закрывала на них глаза?

Кумушки склонялись к последнему.

Во-первых, потому что Миртиль позволила у себя в кабачке задержать несколько воришек, во-вторых, потому что некоторые городские советники отнюдь не отличались неподкупностью, и, в-третьих, потому что вербовка рекрутов в армию короля чаще всего требовала от властей прикидываться слепыми, глухими и немыми.

Вербовка солдат, осуществляемая силой, угрозами или обманом долгое время была истинным позором армии. Суровый Лувуа[73]73
  Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа (1641–1691) – выдающийся государственный деятель эпохи Людовика XIV, военный министр с 1662 г., реорганизатор армии.


[Закрыть], будучи военным министром, оказался не в силах положить конец этим бесчинствам; они прекратились лишь во время царствования Людовика XVI. Но супруга Годфруа Кокбара похищала сильных молодых людей и хорошеньких девушек не для службы королю и не для почтенных господ, которым требовались горничные и кухарки.

Она работала для корсаров из Берегового братства.

Она торговала пушечным мясом.

Однако же этим контрабандная торговля госпожи Миртиль не ограничивалась.

В то время огнестрельное оружие, имевшееся в распоряжении королевской армии, было весьма несовершенно: заряжать его приходилось долго, а дальность выстрела оставляла желать лучшего. Охотничьи же ружья, которыми пользовались пираты, были несравненно легче и удобнее, им уступал даже мушкет, изобретенный Вобаном[74]74
  Себастьян Ле Претр (1633–1707) – маршал Франции.


[Закрыть] в 1688 году. Охотничье ружье, сделанное в Нанте, пулей шестнадцатого калибра с семисот метров убивало кабана. Ружье это было легким, весьма простым в обращении и отличалось точностью попадания. Из него можно было сделать шесть выстрелов за то же время, за какое мушкет стрелял всего лишь дважды.

Миртиль торговала этим оружием, недоступным солдатам короля, а посему цена его была весьма велика; она также снабжала пиратов порохом отличного качества, не чета тому, какой употребляли в армии; цена его также была немалая.

Подвалы особняка Сен-Мара буквально ломились от ящиков с ружьями и бочек с порохом.

Из каждых трех бочек, которые открыто закатывали в подвалы «Сосущего теленка», две содержали порох, предназначенный для морских разбойников, да и бочки из-под вина, что под видом пустых выкатывали из погребов заведения, также никогда не пустовали. Что до ящиков, то с ними разыгрывался подобный же спектакль.

Вы спросите – а что же происходило с людьми? Давайте последуем за злосчастным отцом Армель и поглядим, какая судьба ожидала их за стенами подземелья «Сосущего теленка».

Миртиль, ставшая на миг обыкновенной женщиной, способной помнить, желать и даже любить, сначала налила молодому человеку хотя и подогретого, но чистого испанского, а затем португальского вина.

Видя, что собеседник ее, несмотря на сильное возбуждение, быстро овладел собой и продолжает держаться как пристало благовоспитанному дворянину, эта особа, повадками своими более всего напоминающая змею, поняла тщетность своих любовных притязаний.

Рассердившись, она прибегла к коварному обману. В последний стакан, который выпил Оливье, вино было налито из большого хрустального графина, на первый взгляд мало чем отличного от остальных, но содержащего сильнодействующий сонный порошок.

Злая Фея использовала довольно опасную смесь собственного изготовления: вытяжку из корней двух растений, а именно – волчьего корня и чемерицы. Вкусивший зелья засыпал почти мгновенно. Вдобавок сие снадобье иногда вызывало воспаление кишечника, и часть пленников прекрасной кабатчицы умирала в жестоких страданиях.

– Опять одни убытки! – восклицала в таких случаях Злая Фея, недовольная лишь тем, что у нее из-под носа исчезала премия, которую должен был получить ее муж и компаньон Кокбар.

Так что пока ее слуги отправляли Оливье в потайной ход, Миртиль задавалась лишь одним вопросом: «Крепок ли шевалье здоровьем и не погубит ли его эта адская смесь? Ведь за такого новобранца заплатят во много раз дороже, чем прежде. Будет чертовски жаль, если он подохнет!»

Тем временем связанное бесчувственное тело молодого дворянина скользило по уходящему вниз тоннелю, достаточно широкому, чтобы по нему свободно мог двигаться любой толстяк. Правда, лишь в таком положении, в каком сейчас скатывался Оливье. Этот длинный лоток, имевший наклон в сорок пять градусов, оканчивался в мрачном тесном помещении, именуемом посвященными «печью».

Сержанты-вербовщики издавна не гнушались никакими средствами, лишь бы залучить в свой полк бравого парня. Молодому человеку предлагали сыграть в карты или кости, с помощью нехитрых махинаций обыгрывали простака и тут же обещали простить долг, если тот подпишет контракт. Будущего новобранца могли напоить до бесчувствия, и тот дрожащей рукой ставил свою закорючку на подсунутой ему бумаге. Иногда в ход пускали чары какой-нибудь продажной красотки, которая или спаивала, или обирала молодца до нитки, – словом, делала все, лишь бы толкнуть его в объятия вербовщика. Если же приглянувшийся сержанту парень оказывался несговорчивым, его хватали силой и запирали где-нибудь в темном подвале – чаще всего в старых, заброшенных хлебных печах, что и дало название этим узилищам. Разумеется, для подобных целей годились и грязные чуланы, и мрачные чердаки, и даже сточные трубы.

После мучительных часов, проведенных в темноте, без чистого воздуха, без еды, с пересохшим горлом, бедняги «добровольно» соглашались подписать контракт.

Так как вербовщики рыскали повсюду, то многие содержатели трактиров за плату предоставляли им возможность пользоваться соответствующими «печами». У Миртиль также была своя «печь». Под нее приспособили бывший тайник Сен-Мара, где маркиз когда-то прятал свое золото и драгоценности. Он был вырыт ниже уровня Сены, поэтому там всегда стояла вода, а стены покрывал белый налет каменной соли.

Именно там очнулся Оливье – и ужаснулся.

Его окутывала ночь. В голове шумело, свинцовая тяжесть навалилась на грудь. Воздух был спертый, затхлый, словно в могильном склепе… Он чувствовал острую резь в желудке, как если бы наглотался битого стекла. В довершение всего конечности его заледенели и отказывались повиноваться.

Впрочем, едва только он осознал свое ужасное положение, первая его мысль была отнюдь не о том, как изменить его.

«Что будет с Армель? Что сделают с моей дорогой девочкой?» – стучало у него в висках.

Собрав остатки сил, он попытался разорвать связывавшие его веревки, однако попытка эта ни к чему не привела; Оливье лишь застонал от боли. Тогда он вспомнил о даме, которую счел столь милосердной, столь доброй! Ее роскошные одежды, ее сладострастные позы вновь возникли перед его взором…

– Коварная змея! Она заманила меня в ловушку! Но с какой целью?

Внезапно на память ему пришли страшные истории о кражах детей… невинных младенцев, приносимых в жертву во время черных месс…[75]75
  Форма поклонения дьяволу. Ритуалы включают в себя проповедь зла среди членов общины, совокупление с бесом (по общему мнению болезненное, так как пенис беса обычно описывается как «ледяной»), различные осквернения алтаря в храме – чаще всего сексуальные, и приношение в жертву людей – часто детей.


[Закрыть] Волосы у него встали дыбом.

Как раз тогда, когда скупая слеза, исторгнутая отцовскими чувствами, обожгла его щеку, он почувствовал, что его куда-то осторожно потащили; намокшая одежда прилипала к полу и мешала движению.

«Ногами вперед… словно покойника, – в бессильной ярости думал он. – Ах, если бы у меня были свободны руки и со мной была моя шпага, они бы не позволили себе так обходиться с Оливье де Совом!»

Но увы, сейчас он всецело находился во власти неведомых врагов. Ноги молодого человека были крепко скручены веревкой, и кто-то, взявшись за ее конец, медленно волок его вверх по лотку, очень похожему на тот, по которому его отправили в «печь».

В сырой подземной камере, где остановился не только воздух, но и время, молодой человек, сам того не замечая, провел двое суток. Наверное, невидимые тюремщики сочли сей срок достаточным для того, чтобы разум Оливье утратил ясность, а силы окончательно покинули его.

Скольжение вверх продолжалось не более десяти минут. Наконец раздался сухой щелчок, стук – и через отворившийся люк Оливье втащили в новую темницу. В отличие от прежней его тюрьмы, сюда через крошечное окошко, забранное толстой решеткой, пробивался слабый дневной свет. Сквозь прутья виднелся крохотный кусочек голубого неба.

Здесь его уже ждали. Человек в надвинутом на голову капюшоне с прорезями для глаз склонился над шевалье и стал его ощупывать. Затем узник услышал обращенный к нему голос:

– Надеюсь, вы получили хороший урок. Если будете сопротивляться или поднимете шум, вас снова поместят туда, откуда только что извлекли, а то и куда поглубже. Вы поняли?

– Я вытерплю все, но вот что станется с моей маленькой дочуркой?… Поймите, она же еще ребенок… Если у вас у самого есть дети…

– О ней позаботятся, – заверил его человек в капюшоне.

– Неужели мне нельзя повидать ее, поцеловать, обнять?!

– Там видно будет. Сейчас, дружище, вам пора позаботиться о себе. Вы уже двое суток ничего не ели. Но прежде чем дать вам поесть и глотнуть вина, я развяжу вам руки. Однако послушайтесь доброго совета и не пытайтесь выкинуть какую-нибудь штуку: при малейшем подозрительном движении я выстрелю и размозжу вам голову!