Текст книги "Юность Лагардера"

Во Франции смиренный вдовец почти не брал в рот вина, а тут вдруг стал пропадать в кабаках и водить компанию с дурными женщинами. Однажды утром его под руки привели домой: он был мертвенно бледен, хрипел, на губах выступила пена. В его боку торчала всаженная по рукоять огромная наваха…

Остатков наследства Марипозе хватило еще на год, а затем добрые люди посоветовали ей перебраться в Мексику. Говорили, что там можно легко найти себе мужа.

– Все остальное вы знаете, капитан…

Оливье в свою очередь раскрыл ей душу.

До чего же приятно говорить с женщиной, которая бывала и в Париже, и в Версале… Как сладко ощутить прикосновение нежных рук. Он говорит с Марипозой Гранда как с подругой.

И она слушает его как подруга.

А может быть, и не только как подруга, ибо, когда он начинает рассказывать об Армель, испанка кладет голову ему на плечо.

Оливье умолкает. К его тщательно выбритой щеке мягко прикасается бархатистая щека Марипозы. Внезапно горячие губы впиваются в его рот долгим страстным поцелуем.

– Люблю тебя, люблю! – стонет Марипоза.

И сильные руки подхватывают ее, прижимают к груди… Неодолимое желание дурманит голову молодого человека…

Но на пороге каюты он резко останавливается. Перед глазами его вдруг возникает Армель. Что, если и ей доведется оказаться однажды на борту пиратского судна? Неужели и ее ожидает такая судьба? Он опускает на пол испанку, которая глядит на него в изумлении.

– Что с вами? – спрашивает она.

– Есть одно препятствие, – отвечает он с поклоном. – Законы Берегового братства запрещают мне жениться на испанке… И я не смею злоупотреблять…

Она не дает ему закончить. Нежные руки обвивают его шею, а в ушах звучит жаркий шепот:

– Что с того! Будем счастливы!

Глава VIII
Перст божий

«Положительно, Маленькая Королева принесла нам удачу, – размышляла громадная и благодушная мамаша Туту. – С тех пор, как наш Анри выудил эту девчонку из зловонной Сены, народ валит к нам валом… Милашка нравится всем – и бездельникам, и солидным людям. А сборы как возросли! Она и танцует, она и поет! Посылает воздушные поцелуи с изяществом феи. До чего прелестна эта сиротка! Ее манерам позавидуют многие ребятишки из тех, что растут под крылом любящей матери».

– Верно я говорю, господин Изидор?

Тот, к кому она обратилась, с великим тщанием брился неподалеку и от неожиданности порезал щеку. Паяц, как известно, был чувствительнее кошки и, кажется, начал дрожать, едва появившись на свет. Его пугало абсолютно все. Анри говорил о нем: «Даже тени своей боится!» И в словах этих заключалась истина. Не случайно он вздрогнул от испуга при звуках знакомого и, можно сказать, родного голоса. Выругавшись про себя, он ответил вопросом на вопрос, не теряя добродушия и с изрядной толикой здравого смысла:

– Может, вы что-нибудь добавите, мадам Роза?

– С какой стати? – насупилась мамаша Туту.

– Гм! – скорчил гримасу неподражаемый мим. – Должен признаться, ваш вопрос повис в воздухе…

Повелительница собачек глядела на него озадаченно, но наконец, осознав свою оплошность, расхохоталась.

– Ваша правда! Я говорила сама с собой, и вы не знаете, о чем я думала. Но ответьте же мне, дражайший Плуф, согласны ли вы, что наши дела идут превосходно с тех пор, как у нас появилась милая Армель?

Плуф покачал головой. Смачивая слюной царапину, он протянул своим гнусавым голосом:

– Превосходно, да! На мой взгляд, даже слишком хорошо!

– Что вы такое говорите! – возмущенно пробасила Роза Текла.

На сей раз клоун скорчил самую жалостливую мину.

– Подобно здоровью, которое являет собой переходное состояние к болезням и смерти, успех предвещает неминуемое разорение и безденежье. Нас ждут тяжкие испытания. Так устроен мир.

– Скучный вы человек! – с насмешкой молвила Роза Текла.

– Зато я хорошо знаю жизнь, – стоял на своем Плуф.

Мамаша Туту пожала плечами, а мим снова взялся за бритву.

Вот уже несколько дней он хандрил, не желая признаться в том самому себе. Его мучили неясные странные предчувствия, и он повторял:

– Что-то должно произойти… что-то случится, и это изменит все.

Господину Плуфу для счастья необходимо было ощущение уверенности и постоянства. Если жизнь шла заведенным порядком, он был готов признать, что человек может сносно существовать в этом лучшем из миров. Что делать? Его заячья натура требовала покоя.

Пока славный малый изнывал под гнетом мрачных дум, во дворце Сен-Мара только и разговоров было, что о «Театре Маленькой Королевы». Госпожа Миртиль, слушая донесения своих bravi, прикидывала, как же выпутаться из неприятного положения, в которое ее поставили эти олухи и растяпы, упустившие добычу.

Что предпочесть? Подстеречь юного Анри и девчонку, схватить их и тут же отправить на Тортугу? Или же разделаться с ними здесь, в Париже?

Но в любом случае дело надо было кончать. Она улыбалась своим приспешникам, мысленно повторяя: «Армель и ее горбун должны исчезнуть. В любой момент они могут донести на меня, и тогда хлопот не оберешься! Мальчишка, может быть, и не знает, кто нанес удар, но девчонка вряд ли забыла, как ее отец вошел в „Сосущего теленка“. Следовательно, они должны замолчать навсегда! Неприятности мне ни к чему».

…В этот день солнце светило так ярко, что на ярмарке и особенно у театра мамаши Туту собралась толпа, еще более многочисленная и веселая, чем обычно.

Армель уже закончила выступать, а господин Плуф, насмешив публику до слез, выкрикивал своим гнусавым голосом:

– Входите, дамы и господа! Входите, не пожалеете! Всего за два соля[91]91
  Мелкая монета.


[Закрыть] вы увидите незабываемое зрелище! Вас ждет мамаша Туту, женщина-пушка! У нее такие ручищи, что она может свернуть шею немецкому рейтару, если тот к ней сунется! Мамаша Туту, чтобы вы знали, удостоилась чести выступать перед их величествами шахом персидским и султаном суданским! Ни в Персии, ни в Судане они такого не видывали! Мамаша Туту покажет вам своих восхитительных пуделей, которым нет равных по учености и уму!

Пока зрители, разинув рот, внимали клоуну, а тот зазывал их, строя уморительные гримасы, к «Театру Маленькой Королевы» незаметно подобрались два головореза: Жоэль де Жюган и Эстафе. У каждого из них под мышкой был небольшой сверток, обернутый в дерюгу.

Обойдя толпу зевак, они оказались у двух крытых фур, за которыми располагался сам театр и подмостки, где в этот час собрались все участники представления, окружив господина Изидора.

Театр, коль уж мы согласились именовать его так, представлял собой обширный шатер из полотна, натянутого на тонкие столбики. Внутри, на деревянном помосте, возвышавшемся над землей, стояли длинные скамьи, выкрашенные зеленой краской.

Подручные госпожи Миртиль, приподняв полотна шатра, быстро юркнули под помост и занялись весьма странным делом.

Под дерюгой у них оказались небольшие ведра с темной вязкой жидкостью. Это было изобретение мужа Миртиль: с помощью вещества, состоявшего из смолы, дегтя и камеди[92]92
  Иначе «гумми» – густой сок, выступающий у многих деревьев на поверхность коры при ее повреждении.


[Закрыть], было легче легкого поджечь даже отсыревшее дерево.

Сравнить его можно только со страшным «греческим огнем»[93]93
  Зажигательная смесь из смолы, серы, нефти и селитры, применявшаяся в VII–XV вв. в морских боях и при осаде крепостей; забрасывалась с помощью метательных машин и специальных железных труб; водой не гасилась.


[Закрыть], наводившим ужас на европейцев со времен крестовых походов, ибо неверные одержали благодаря ему множество побед, и само море воспламенялось при соприкосновении с этой горючей смесью.

Достав кисти, слуги Злой Феи щедрой рукой намазали столбы, балки и поперечины.

Затем они подлезли под фуры и торопливо забрызгали колеса, а также днища повозок.

Завершив свое черное дело, они оставили ведра, в которых еще темнело немного жидкости, под подмостками и опустили в одно из них конец длинной веревки, пропитанной серой.

Не обращая внимания на лай собак, почуявших чужих, они обменялись улыбками, от которых содрогнулся бы любой смельчак.

Госпожа Миртиль будет довольна!

И, конечно, она не поскупится в благодарность за такую важную услугу! Два негодяя счастливо засмеялись, предвкушая поживу, а глаза их горели алчным огнем…

Воспламеняющая жидкость была так хороша, что на Тортуге члены братства частенько пользовались ею, чтобы поджечь вражеские корабли.

Вот и теперь пламя вспыхнуло мгновенно, распространяясь со скоростью ветра. Запылали одновременно и фуры, и подмостки, и сам театр. Огромные красные языки поднялись к небу, повалил густой дым, и в нем стали задыхаться как люди, так и животные.

Тут же раздались крики:

– Пожар! На помощь! Спасайся, кто может!

В этот самый момент Анри де Лагардер изображал на сцене горбуна. Он единственный не потерял головы. Этот необыкновенный мальчик преображался в минуту опасности, обретая присущие только ему хладнокровие и ясность мысли.

Первая, о ком он подумал, была Армель.

«Сначала надо спасти ее, потом – остальных!»

Стена огня и дыма стояла перед ним, но он смело прыгнул вперед, подхватил на руки дочь Оливье де Сова, смертельно бледную от страха, затем отступил к горящей фуре и спустился по лесенке на землю.

Поставив на ноги девочку, он крикнул:

– Скорее! Беги отсюда, Армель! Я сейчас вернусь!

Ничего не соображая от ужаса, она подчинилась властному голосу своего друга и бросилась бежать к бронзовой лошади Генриха IV.

А ее юный покровитель, накинув на себя грязную дерюгу, смоченную в воде, шагнул в пламя, нахмурив брови, но с надменной улыбкой на устах.

Крики людей не заглушали воя несчастных собак, по-прежнему запертых в клетке. Почти ничего не видя из-за дыма, двигаясь на ощупь, Анри все же добрался до нее, вышиб ногой решетку – и пудели с оглушительным лаем кинулись прочь.

Натолкнувшись на дрожащего Изидора, Анри хорошенько встряхнул его и почти бросил ему в объятия Розу Текла, что само по себе было великим подвигом.

– Возьмите же себя в руки, черт побери! Не хныкать надо, а действовать! Уходите отсюда, спасайте мадам Розу!

Затем Лагардер кинулся к убогому ложу, откуда доносились стоны матушки Бернар. Вот уже неделю славная женщина, как говорили соседки, «дышала на ладан». Ее уже не чаяли спасти. Она дошла до того состояния, когда больной, измученный страданиями, жаждет не столько выздоровления, сколько избавления от мук. Пожар привел ее в ужас, но бывшая подруга Пейроля готова была смиренно принять даже такую смерть – в пламени и в дыму.

– Мужайтесь! – крикнул Анри, разглядев свою приемную мать. – Это я! Я иду к вам!

Она улыбнулась. Для нее вся красота и благородство мира были воплощены в этом мальчике, и над головой его она видела ореол блистательного будущего.

Вынеся больную из пекла и доверив ее попечению сбежавшихся соседей, последний из Лагардеров вновь ринулся в огонь с той же странной улыбкой на устах. Однако, хоть он и действовал с быстротой молнии, пламя опережало его, распространяясь с чудовищной скоростью.

Воистину то было дьявольское изобретение, и Эстафе с Жоэлем де Жюганом потрудились на славу!

Когда юный Анри появился на сцене, он не увидел ничего, кроме огня и дыма. Наполовину обгоревшие столбы и доски едва не рухнули под тяжестью его тела.

За огненно-красным занавесом раздавались душераздирающие крики. В зале явно царила паника. Обезумевшие зрители устремлялись к выходу, толкали и давили друг друга, не сознавая, что их может спасти всего один прыжок.

Сцена с грохотом обвалилась, но Анри уже успел соскочить вниз. В мгновение ока он понял, что происходит. Нахмурившись, он набрал в грудь воздуха, и его могучий голос, подобно трубному зову слона, заглушил стоны, вопли и проклятия:

– Не теряйте голову, дурачье! Слушайте меня, и тогда никто не поджарится на этой сковородке! Верьте мне! До земли всего-навсего два фута. Срывайте шатер и прыгайте с помоста! Прыгайте, говорят вам!

И тут в двух шагах от него разыгралась ужасная сцена. Несколько лакеев и зевак, повар с полудюжиной поварят и даже какой-то рослый дворянин, недостойный носить шпагу, так стремительно ринулись к краю помоста, что сбили с ног молодую женщину, которая и без того едва не теряла сознание, задыхаясь в дыму.

Наказать негодяев было делом одной секунды для великолепного Лагардера, в чьей груди билось отважное и доброе сердце. Расшвыряв лакеев и поварят и дав подножку бесчестному дворянину, он склонился над молодой женщиной, которая лишилась чувств. Огонь уже лизал подол ее платья.

На одно мгновение Анри смутился, увидев разметавшиеся по плечам белокурые волосы и нежную шею, но, чистый помыслами, как истинный герой, тут же овладел собой.

Подхватив на руки несчастную даму, он вынес ее из «Театра Маленькой Королевы», охваченного пламенем и окутанного густыми клубами дыма.

Соседи, а затем и мамаша Туту прибежали на зов Маленького Парижанина.

– Живее! – сказал он им. – Принесите кресло, нюхательную соль или уксус… Поторопитесь!

Вскоре спасенная уже сидела в кресле, и над ней хлопотала добрая Роза Текла. Тем временем целомудренный Анри оттеснял любопытных, восклицая:

– Прошу вас! Нехорошо! Соблюдайте же приличия, черт возьми! Ведь это знатная дама! Сейчас ей расстегнут корсаж… Неужели вы хотите смутить ее? Уходите же, люди добрые!

Просьбы эти подкреплялись увесистыми затрещинами, так что зеваки отступили подальше. Мальчик не ошибся.

Спасенная им молодая женщина и в самом деле принадлежала к известному богатому роду.

Жанна де Сеньеле была дочерью старшего сына Кольбера[94]94
  Жан Батист, маркиз де Сеньеле (1651–1690), сын министра Кольбера, государственный секретарь по морским делам и личной гвардии короля, с 1689 г. – министр.


[Закрыть], который пошел по стопам отца и стал министром и инспектором флота. Она вышла замуж за графа де Монборона, дворянина из Ниццы, нанявшего на собственные средства целый полк драгун Монборона.

Овдовев два года назад, она поселилась в столице, хотя в Версальском дворце у нее были апартаменты.

Общительная, живая и веселая, она тем не менее не пожелала стать придворной дамой, показывалась в Версале редко, только по случаю больших праздников, и многим вскружила голову: трудно было устоять перед обаянием этой красивой, изящной и молодой – ей и было всего-то двадцать шесть лет – женщины.

В этот день внучка Кольбера, приехавшая в Париж, чтобы нанести визиты знакомым и сделать покупки в роскошных магазинах на улице Сен-Оноре, внезапно решила развлечься и приказала везти себя к Новому мосту, дабы полюбоваться искусством канатоходцев.

Услышав уморительные шутки господина Плуфа, увидев прелестную маленькую танцовщицу Армель, изумившись внезапному превращению стройного мальчика в горбуна, графиня почувствовала непреодолимое желание посмотреть это чудесное представление целиком.

Она вошла в театр Розы Текла, не в силах противостоять искушению, хотя мысленно называла себя глупой взбалмошной девчонкой.

Из-за гнусных происков госпожи Миртиль представление едва не кончилось катастрофой.

Теперь графиня де Монборон сидела с закрытыми глазами в старом соломенном кресле; ее виски были смочены уксусом, но она все еще задыхалась. Перед ее глазами проносились картины только что разыгравшейся драмы.

Пламя вспыхнуло внезапно и, казалось, со всех сторон: справа, слева, спереди, сзади, а, главное, из-под ног зрителей вырывались ужасные огненные языки. Возникшую панику в большой мере можно было извинить и оправдать: огонь обжигал ноги людей, одежда на них вспыхивала, а глаза сами собой закрывались от едкого дыма.

Смелая и решительная графиня хотела спрыгнуть вниз, но соседи стиснули ее со всех сторон, и ей пришлось ждать. Она начала задыхаться. К счастью, пламя подобралось к ней не сразу.

Но когда ее толкнули и сбили с ног, смерть казалась неминуемой, и она, конечно, погибла бы, если бы на помощь к ней не ринулся бесстрашный маленький дьяволенок.

Никогда не забудет она своего спасителя!

Первыми ее словами, обращенными к мамаше Туту, были:

– Кого мне благодарить за счастье остаться в живых?

Обширная грудь Розы Текла заколыхалась: женщина-пушка пожала своими могучими плечами.

– Кого же еще, как не Маленького Парижанина, черт возьми! – ответила она. – Нашего Анри! У него львиное сердце!

– Позовите его! – приказала графиня.

– Только не сейчас! – возразила стыдливая мамаша Туту, залившись румянцем. – Позвольте мне прежде привести в порядок ваш корсаж…

– Вы правы! Позвольте и мне поблагодарить вас, милая, за деликатность и доброту.

Жанна говорила серьезным тоном, изо всех сил стараясь не рассмеяться, чтобы не обидеть мощную повелительницу дрессированных собачек. Помолчав, она спросила:

– Вы владелица этого театра?

– Сгоревшего театра! – горестно уточнила Роза Текла. – Все мое состояние обратилось в дым!

Знатная дама мягко остановила ее движением руки, на которой блеснули бриллиантовые перстни, и решительно произнесла:

– Пусть эта безделица вас не беспокоит. Отныне вы на моем попечении.

Мамаша Туту покачала головой.

– Столько денег! – со вздохом сказала она. – Откуда мы их возьмем, ума не приложу!

– Я графиня де Монборон.

Эти слова прозвучали очень просто, без малейшей напыщенности, но женщина-геркулес едва не упала в обморок.

Колени у нее подогнулись, кончик носа побелел от сильного волнения. Она лихорадочно размышляла: «Неужели это внучка великого министра? И Анри спас ей жизнь? Милосердный Господь! Благодарю Тебя за такое счастье!»

Наконец графиня вновь превратилась в светскую даму с искусно уложенными волосами, пристойно заколотым корсажем и весьма скромным декольте.

Теперь Анри мог предстать перед ней, и он поспешил явиться на зов мамаши Туту.

Кто, спрашивается, научил изысканным манерам мальчика, чье происхождение было окутано тайной?

Он не сделал ни единой ошибки: поздоровался, поклонился, поцеловал графине руку… Все было безупречно.

Удивленная и очарованная, мадам де Монборон не сводила с него глаз, а Роза Текла с гордостью говорила себе: «Экий молодец! Уже умеет нравиться женщинам!»

Это была истинная правда, ибо знатная дама думала: «Жаль, что он так юн! Еще пять-шесть лет – и он заткнет за пояс самых красивых придворных кавалеров!»

Она даже слегка вздохнула при мысли об этом, ибо вдовела уже два года и была весьма влюбчива. Красота никогда не оставляла ее равнодушной…

– Сударь, позвольте выразить вам мою живейшую признательность. Если бы не ваши мужество и ловкость, я задохнулась бы не столько в дыму пожара, сколько под натиском трусов, потерявших голову от страха.

Мамаша Туту разинула рот.

Молодая, красивая, богатая и знатная дама назвала «сударем» этого бесфамильного сироту, этого гуттаперчевого горбуна с Нового моста, этого Маленького Парижанина, подобранного из милости и получившего приют в «Театре Маленькой Королевы»!

Однако будь достойная подруга клоуна Изидора натурой более тонкой и проницательной, она не меньше удивилась бы тому, с каким естественным видом Анри принял лестное обращение, употребляемое только по отношению к дворянам, ибо даже зажиточного горожанина называли тогда всего лишь «мэтр». Лагардер держался так, как если бы ничего другого и не ожидал.

Графиня сразу почувствовала, что имеет дело с необыкновенным ребенком. Все говорило об этом: и гордая стать, и смелый взгляд, и благородные черты лица.

Дружески улыбнувшись Анри, она спросила:

– Кому обязана я тем, что не покинула сей бренный мир? Чье имя должна я помянуть сегодня в вечерней молитве?

Глава IX
Счастье и злосчастье

Лицо храброго мальчика омрачилось.

– Сударыня, – ответил он, – не стану от вас скрывать: я не знаю имени моего отца… Однако я чувствую, что унаследовал благородную кровь… что рожден носить шпагу… в этом я мог бы поклясться на алтаре перед ликом Господа, ибо внутренний голос кричит мне это, и обмануть меня он не может! А доказательства… Мне можно только верить!

Его юное лицо пылало румянцем, глаза сверкали, кулаки сжимались…

Графиня, покоренная этим порывом, прошептала:

– Я вам верю, сударь.

Мамаша Туту, вмешавшись в разговор, благодушно произнесла:

– А пока его зовут Лагардером… по названию старого разрушенного дворца, который…

Тут госпожа де Монборон закрыла свои голубые глаза.

– Лагардер? – раздумчиво повторила она. – Лагардер? Это имя мне что-то напоминает… Но что? Лагардер? Да, да… у моего деда, в Версале…

Анри, мертвенно побледнев, вздрогнул.

Неужели тайна будет сейчас раскрыта? И истина явится на свет из этих прекрасных алых губ? Разорвет ли белая рука графини густой покров, скрывающий его имя?

Он вдруг вспомнил, как ускользала от всех вопросов госпожа Бернар… Как сильно она испугалась, когда он стал умолять ее рассказать о родителях… Эти страхи не были наигранными, она действительно была в ужасе.

А затем он осознал, что рядом стоит Роза Текла и не сводит глаз с мадам де Монборон… Она славная, очень славная женщина, эта мамаша Туту, но неисправимая болтунья…

Тогда он обратился к графине, которая вздрогнула от его необычного тона, ибо в нем звучали и приказ, и мольба.

– Сударыня, с вашего разрешения, мы обсудим все это позже, в более благоприятный момент… Кругом люди, и…

– Вы правы, сударь, – сказала графиня, вставая с кресла. – Я совершенно оправилась и смогу дойти до кареты… Она ждет меня в двух шагах отсюда. Но прежде я хочу отдать необходимые распоряжения…

Повернув грациозную головку к Розе Текла, она произнесла, указав на все еще тлеющие останки «Театра Маленькой Королевы»:

– Не печальтесь об этом, просто соберите все, что уцелело и что кажется вам ценным… хотя бы как память.

Я живу во дворце Монборон. Это в пригороде Сен-Жермен, на улице Гренель. С сегодняшнего дня мой дом открыт для вас. Вы все будете ужинать и ночевать у меня!

– Как? – растерянно спросила мамаша Туту. – Все? И люди, и животные?

Графиня рассмеялась.

– Знаете, порою животные мне нравятся гораздо больше, чем люди. Вы покажете мне своих ученых собачек. И обязательно скажите вашим друзьям, моя милая, что никто, ни один человек не разорится из-за этого пожара. Я позабочусь обо всех!

– Ах, госпожа графиня! – только и смогла произнести Роза Текла.

Закрыв лицо руками и заливаясь горючими слезами, она убежала, а Жанна де Сеньеле, улыбаясь, смотрела ей вслед. Затем, снова став серьезной, она обратилась к Анри:

– Прошу вас сопровождать меня, господин де Лагардер. Вы сядете в мою карету.

Подросток изящно поклонился и ответил со своей обычной невозмутимостью:

– Сударыня, превратности судьбы привели меня к этим замечательным людям. Они приютили меня. Мне не хотелось бы выглядеть неблагодарным в их глазах и сразу порывать с ними…

Впрочем, есть и еще одна причина. На моем попечении находятся две особы: одна из них – пожилая и больная женщина, госпожа Бернар, вырастившая меня и хранившая в таинственных злоключениях моего детства… а вторая – дитя, моя названая сестра Армель де Сов…

Графиня улыбнулась:

– Ваши резоны безупречны. Вас украшает не только смелость, но и доброта, а с ними обеими соперничает ум… Тогда до вечера! Ужинать вы непременно будете со мной!

Поистине все подвластно тому, кто носит имя Анри де Лагардер!

Вечером, словно по мановению волшебной палочки, свершилось чудесное превращение, которое еще утром показалось бы недостижимым, невозможным, безумным…

В роскошной гостиной, освещенной венецианскими люстрами, Армель де Сов и ее названый брат ужинали за одним столом с графиней де Монборон.

Четверо лакеев в синих ливреях с золотыми галунами застыли за их спинами, готовые исполнить любое приказание.

Ангельски-чистые голубые глаза Жанны де Сеньеле увлажнились. Провидение избрало ее орудием счастья!

Даже легкое облачко не омрачало более чела обоих детей, которым пришлось пережить столько бед. Они чувствовали, что для них восходит новая заря, что их ожидают лучшие дни – быть может, дни борьбы и испытаний, ибо жизнь человеческая проходит в вечных борениях, но зато дни, которые позволят им навсегда забыть, что они были бродячими комедиантами и зарабатывали свой хлеб на ярмарке у Нового моста, в компании мамаши Туту, господина Плуфа и дрессированных собачек.

Сами же эти превосходные люди, которых дочь маркиза де Сеньеле не могла пригласить к своему столу, пировали вместе с веселыми слугами и горничными графини. Никогда не пробовали они таких яств и вин!

Ликованию их не было предела. Графиня отдала распоряжение своему интенданту возместить им потери от пожара, и обещанную сумму они сами в глубине души находили чрезмерной.

Узнав об этой немыслимой щедрости, мамаша Туту и господин Плуф упали друг другу в объятия с преувеличенной и немного комичной восторженностью, которая так свойственна людям театра.

– Господин Изидор!

– Госпожа Роза!

И тут уж хлынули потоки радостных слез.

– Наконец-то мы отдохнем!

– Купим домик в деревне! Я буду ловить рыбу!

– А я вышивать! Это моя мечта! Это счастье, господин Изидор!

– Это любовь, госпожа Роза!

– Мы поженимся! И закатим свадебный пир!

Что до госпожи Бернар, то Анри был спокоен на ее счет, насколько это вообще было возможно. Его приемную мать перенесли во дворец Монборон и уложили в уютной просторной комнате в теплую постель с грелкой. Графиня приставила к ней одну из своих камеристок и послала за врачом, который жил в двух шагах, на улице Бак.

Ученый доктор, тщательно осмотрев больную, удалился со словами:

– Пока ничего нельзя сказать наверняка. Завтра я наведаюсь еще раз.

Вернемся, однако, к счастливым детям, которых графиня усадила ужинать с собой за один стол.

Жанна де Сеньеле смотрела на них с материнским чувством, говоря самой себе: «Как они оба милы и как хорошо держатся! Положительно, это голос крови. Ни единой оплошности – ни в жестах, ни в словах. Можно подумать, что им не раз доводилось ужинать с аристократами!»

Поболтав немного с Армель, графиня стала расспрашивать Анри:

– Вы сказали мне, сударь, что прелестная Армель ваша названая сестра. Неужели она тоже сирота, бедняжка?

– Сударыня, – ответил Маленький Парижанин присущим только ему почтительно-уверенным тоном, – мы с моей милой маленькой подругой не похожи на других детей… не потому, что изумляем публику на ярмарке, а оттого, что судьба наша словно списана с приключенческого романа. Судите сами: если мне неведомо, кто были мои родители, то Армель не знает, где ее отец.

Графиня широко открыла свои голубые глаза, лучившиеся добротой, и в них сверкнули слезы жалости.

– Возможно ли это? Бедная девочка! Такая маленькая, такая беззащитная! Что же случилось с вашим батюшкой?

Армель, едва не расплакавшись, кивнула Анри:

– Объясните вы… я не могу!

Мальчик успокоил ее взглядом.

– Мы встретились с мадемуазель де Сов, – сказал он, – в прошлом году… Была безлунная темная ночь… Два негодяя бросили ее в Сену с Нового моста… Я тут же нырнул за ней…

Так начал он свой печальный рассказ, выслушанный графиней с величайшим вниманием и состраданием.

У прекрасной доброй Жанны де Сеньеле никогда не было детей, о чем она не переставала жалеть. И пока говорил Анри де Лагардер, сердце ее трепетало от неутоленной материнской любви.

Когда Маленький Парижанин умолк, Жанна де Монборон послала Армель воздушный поцелуй и сказала ей:

– Дорогая моя девочка, господин де Лагардер непременно отыщет вашего отца. А пока я стану вашей матерью, если вы ничего не имеете против.

Сердце Армель раскрылось. Она протянула руки к своей благодетельнице и, не в силах более сдерживаться, побежала вдоль длинного стола, уставленного серебряной посудой, хрустальными бокалами, фарфоровыми статуэтками и золотыми подсвечниками, чтобы прильнуть головой к груди графини.

– Я обожаю вас, – пролепетала она.

Анри рассмеялся, пытаясь скрыть волнение, недостойное мужчины.

– Значит, от счастья тоже плачут? Я этого не знал… но я запомню!

– Армель де Сов, – возгласила Жанна де Монборон, погладив янтарные кудри девочки и поцеловав ее в матовый лоб, – отныне мы не расстанемся! Обещаю вам это. Вы станете моей придворной дамой.

Я займусь вашим воспитанием. Не пройдет и трех лет, дорогая моя девочка, как вы будете блистать при дворе короля и самые знатные и богатые дворяне станут домогаться вашей руки. Клянусь вам в этом!

Затем графиня повернулась к Анри.

Очень женственная, проницательная и чуткая, она давно задавалась вопросом: «Что таит в себе это смелое сердце? Он очень юн, но, может быть, уже влюблен в ту, которую называет своей сестрой?»

Однако ей не удалось ничего прочесть на мужественном спокойном лице Лагардера.

Тогда она спросила прямо:

– Надеюсь, вы не будете против и вас не огорчит счастливое замужество Армель?

Маленький Парижанин ответил просто:

– Сударыня, я готов отдать жизнь за то, чтобы эта девочка была счастлива.

Тихий ангел пролетел. Дочь Оливье де Сова вернулась на свое место, лакеи сменили тарелки и бокалы. Жанна де Монборон задумалась…

«Этим юношей мог бы гордиться самый высокий род… И как мучительно напоминает мне о чем-то его имя! Принадлежит ли оно ему? Да, без всякого сомнения! Лагардер… Лагардер… Я должна найти разгадку этой тайны. Я, безусловно, уже слышала эту фамилию. Должно быть, ее упоминал мой дед… Наверное, я была тогда еще девочкой… О! Я непременно все выясню!»

На следующий день графиня де Монборон извинилась перед своими гостями, сказав, что на два дня покидает дворец.

К вечеру госпоже Бернар стало хуже. У нее начался бред.

Камеристка графини со всех ног помчалась за доктором, а Анри уселся у изголовья той, что заменила ему мать в первые годы жизни.

Склонившись над ней, он старался уловить отрывистые слова, слетавшие с воспаленных губ.

Как ни горько было Маленькому Парижанину потерять эту женщину, он с тревогой спрашивал себя, успеет ли она перед смертью раскрыть тайну его происхождения, как много раз обещала. То, что он слышал, не говорило ему ни о чем:

– Версаль… Лагардер! Лагардер! О, эти мертвые! Господи, упокой их души! А ты, Пейроль… соблазнитель… убийца! Прочь! Прочь от меня! Исчезни навеки!

Потом и эти слова стали неразличимыми. Умирающая уже едва ворочала языком, и из ее горла вырывались только какие-то невнятные звуки.

Анри взял в ладони исхудалую руку, покрытую бисеринками ледяного пота.

– Госпожа Бернар, – умоляюще сказал он. – Матушка Бернар… прошу вас, сделайте усилие, постарайтесь! Вы меня слышите? Это я, ваш Анри!

Она показала взглядом, что слышит.

– Тогда соберитесь с силами! – продолжал подросток. – Подумайте, ведь от ваших слов зависит все мое будущее!

Она опустила веки в знак согласия, но уста не разомкнула.

– Если вы не можете говорить, то попытайтесь ответить на мои вопросы. Господь вознаградит вас за это… Господь все видит и все знает… Скажите же, матушка Бернар, моего отца звали Лагардер?

Ничто не дрогнуло в лице, уже приобретшем восковую мертвенную бледность.

– Вы не хотите ответить мне? – спросил несчастный мальчик, утирая пот со лба. – Почему вы молчите? Как это жестоко!

Тогда, собрав все силы, госпожа Бернар приподняла правую руку и выдохнула:

– Страшная тайна… Господин Анри… еще слишком юн, увы! совсем дитя…

– Слишком юн? Я уже почти мужчина! Через два года, уверяю вас, мне не будет равных в искусстве фехтования! Я стану лучшей шпагой королевства… И тогда пусть трепещут мои враги! Пусть трепещут злодеи!