Текст книги "Юность Лагардера"

Глава XIV
У маркизы

Франсуаза д’Обинье под именем маркизы де Ментенон была тогда подлинной королевой Франции[106]106
  Маркиза де Ментенон стала морганатической женой Людовика XIV в 1683 г.


[Закрыть]. Даже более, чем королевой, ибо ни одна венценосная супруга, за исключением Екатерины Медичи, не имела такого влияния на внутренние дела королевства.

Она была внучкой Агриппы д’Обинье, друга и соратника Генриха IV, превосходного писателя. Франсуаза родилась в Ниоре, в башне замка, куда ее родители были заключены по политическим мотивам: в те времена протестанты пытались создать на западе страны собственную республику. На третьем этаже северной башни и сейчас показывают комнату, где раздался первый крик новорожденной девочки, которой была суждена столь блистательная будущность. На тюремную камеру эта комната совсем не похожа, напротив, она красиво обставлена и из нее открывается прекрасный вид.

Будущая супруга Короля-Солнце в детские годы воспитывалась в лоне так называемой «реформированной церкви» (согласно тогдашнему определению), однако уже в раннем возрасте перешла в католичество и была отдана в монастырь урсулинок[107]107
  Монахини католического женского монашеского ордена, основанного в XVI в. в Италии.


[Закрыть].

Мать забрала ее оттуда в шестнадцать лет, но вскоре скончалась, и Франсуаза осталась одна.

Она была очень красивой девушкой, эта юная мадемуазель д’Обинье, и отличалась кротким доброжелательным нравом. Ее манеры были безукоризненны, она получила превосходное воспитание, блистала остроумием и была не по возрасту мудра.

Любое знатное семейство могло бы считать за честь породниться с ней. Таково было общее мнение.

К несчастью, после смерти матери ее единственным достоянием были семнадцать лет и прекрасные черные глаза. Многие домогались ее руки, но теперь из всех женихов остался только один…

Он словно бы воплощал собой человеческое убожество. Тело его было настолько скрючено, что он, как говорили, походил на букву «Z». Страдая от ужасающих болей, он не вставал с инвалидного кресла. Это был калека, «безногая каракатица», как он сам называл себя, чтобы рассмешить людей.

Его звали Поль Скаррон, и ему было сорок два года. Сын парламентского советника, весьма зажиточного парижского буржуа, он был вынужден рано покинуть отчий дом из-за скандалов с мачехой, которая сделала его жизнь невыносимой; позднее она ухитрилась лишить его наследства, оставленного советником.

Скаррон был очень умен, обладал колоссальными познаниями и чрезвычайным остроумием; приняв сан аббата, он стал усердным посетителем литературных салонов, где царили прекрасные дамы, которых укусил тарантул сочинительства – знаменитые в то время писательницы, предшественницы мадам де Сталь и Жорж Санд.

Впрочем, с равной охотой он проводил время в игорных домах и на ярмарках, куда его влекла натура, склонная к риску, к картам, пирушкам и разврату.

В двадцать восемь лет он получил синекуру[108]108
  Хорошо оплачиваемая должность, не требующая никакого труда.


[Закрыть] при епископе Манса. Тогда-то и случилось несчастье, превратившее его в жалкого скрюченного паралитика.

Будучи любителем пошутить, он решил слегка встряхнуть сонных провинциалов, представ на карнавале в виде птицы. Раздевшись донага, он вымазался медом и обвалялся в пуху.

На улице его узнали набожные прихожанки и принялись нещадно бранить, возбудив, наконец, негодование толпы. У Скаррона в городе и без того была скверная репутация из-за постоянных попоек и галантных похождений. Теперь ему стали угрожать и с улюлюканьем погнались за ним, когда он пустился бежать.

Спасаясь от преследования разъяренных женщин, он бросился в болото, надеясь укрыться в камышах… Его не нашли, но ему пришлось несколько часов провести по горло в ледяной воде, где он, слыша крики взбешенных горожан, дрожал как от холода, так и от страха.

Следствием этого приключения стал острый ревматизм, который позднее осложнился воспалением спинного мозга. Так Скаррон превратился в калеку.

Вернувшись в Париж, он жил на доходы от своих литературных сочинений, но главным средством к существованию была пенсия, дарованная ему Анной Австрийской. Не случайно он именовал себя «больным королевы». Наступила Фронда…[109]109
  Дословно «праща» – выступление различных слоев населения Франции в 1648–1653 гг. против абсолютизма, представленного правительством Мазарини.


[Закрыть] Он принялся обличать Мазарини и лишился пенсии! Тяжкое, но, в общем-то, справедливое наказание для поэта, которому обязан своим рождением ядовитый памфлет, получивший название «Мазаринада».

С той поры он мог рассчитывать только на свое перо. Он был талантлив и умел угождать сильным мира сего, а потому жил безбедно в своем доме на улице Тиксандри. Вокруг его инвалидной коляски собиралось блистательное общество: бывать у него считали за честь самые прославленные писатели и признанные остроумцы. К Скаррону частенько наведывались маркиза де Севинье, госпожа де Ла Сабльер, Нинон де Ланкло, Марьон де Лорм, Скюдери, Вивон, Пелисон, Грамон и множество других знаменитостей эпохи.

Чтобы не умереть с голоду, Франсуаза д’Обинье, ангел в человеческом облике, согласилась выйти замуж за это чудище. Никто не узнал о том, что чувствовала юная невеста во время венчания… Госпожа Скаррон сумела понравиться влиятельным друзьям поэта. Этого мало: она добилась того, что все посетители литературного салона ее мужа стали относиться к ней с восхищением и уважением.

В 1660 году Скаррон объявил друзьям и родным, что скоро умрет, сказав им в утешение: «Вы никогда не будете столько плакать обо мне, сколько я заставлял вас смеяться!»

Он сам написал себе эпитафию, которая гласит:

 
Тот, кто здесь спит,
Более достоин жалости, чем зависти,
И тысячекратно претерпел смертные муки,
Прежде чем оставить жизнь.
Прохожий, не шуми здесь,
Постарайся, чтобы он не проснулся,
Ибо это первая ночь,
Когда спит бедный Скаррон.
 

В дверь Франсуазы снова постучалась нищета. Однако же вместо нее в дом вошла госпожа удача…

Анна Австрийская назначила урожденной д’Обинье пенсию в две тысячи ливров, а маркиза де Монтеспан, в то время безраздельно владевшая сердцем Людовика XIV, по рекомендации друзей покойного поэта доверила его вдове воспитание сына, которого только что подарила коронованному возлюбленному. Отныне при рождении очередного бастарда[110]110
  Незаконнорожденный ребенок.


[Закрыть] его немедленно отдавали под опеку госпожи Скаррон.

В 1673 году король принял решение узаконить своих внебрачных детей. Это было сделано по политическим мотивам, однако и воспитательница обрела теперь официальный статус. Ей был предоставлен замок, и она получила титул маркизы де Ментенон.

Великому королю, как это ни странно, не везло с женщинами. В юности он пылал безнадежной страстью к Марии Манчини, племяннице Мазарини, на которой не мог жениться, ибо кардинал, исходя из государственных соображений, наложил вето на этот матримониальный проект. Мадемуазель де Фонтанж[111]111
  Мария-Анжелика де Скорайль, герцогиня де Фонтанж (1661–1681) – фаворитка Людовика XIV с 1679 по 1681 г.; по слухам, была отравлена.


[Закрыть] была красива, но глупа; королева Мария-Терезия[112]112
  Мария-Терезия (1638–1683) – испанская инфанта, дочь Филиппа IV, жена Людовика XIV.


[Закрыть] уродлива, груба, с гнилыми зубами, толстая и неповоротливая, поглощавшая в огромных количествах чеснок и шоколад; мадемуазель де Лавальер[113]113
  Луиза де Ла Бом Ле Блан, герцогиня де Лавальер (1644–1710) – фаворитка Людовика XIV; в 1674 г. удалилась в монастырь кармелиток.


[Закрыть] не сумела привязать его к себе надолго; а госпожа де Монтеспан отличалась злобным нравом, была низкой жестокой интриганкой и не гнушалась даже преступлениями…

Как случилось, что Король-Солнце, будучи уже на пятом десятке, обратил внимание на маркизу де Ментенон, которая была его старше? Он говорил ей: «Вы моя безмятежность». Она была для него скорее нежным другом, нежели возлюбленной. Госпожа де Севинье писала, что благодаря этой женщине он познал новый, неведомый ему прежде мир – бескорыстной привязанности, естественности и легкости общения…

Есть и еще одна причина. Короля окружают люди эгоистичные, со своими страстями и вожделениями. Он одинок, ужасающе одинок. Никто не любит его ради него самого. Каждый – будь то мужчина или женщина – стремится приблизиться к нему, дабы извлечь какую-нибудь выгоду.

Маркиза де Ментенон ничего не просила и ничего не желала. Она была счастлива тем, что имеет.

Когда Людовик в 1683 году, через два года после смерти королевы, попросил ее руки, она дала согласие с большим трудом. «Мне нужна, – говорила она, – только ваша душа: не для себя самой, но для того, чтобы вручить ее Господу… В этом моя единственная цель. Лишь ради нее я буду жить, буду рядом с вами». Слова ее были искренними…

Вот так и произошло событие, неслыханное для Франции, где монархическая власть вознеслась на недосягаемую высоту: Великий король женился на вдове «безногой каракатицы»…

Королевой госпожа де Ментенон не стала. Она не приняла помазания.

Но Людовик XIV работал в ее покоях вместе со своими министрами и часто спрашивал у нее совета.

Между тем, именно к маркизе де Ментенон, морганатической[114]114
  Брак лица, принадлежащего к королевскому дому, и женщины некоролевского рода; морганатический брак не давал прав престолонаследия ни жене, ни детям.


[Закрыть] супруге короля, его «безмятежности» мчалась в наемной карете ядовитая и смертельно опасная, словно змея, хозяйка притона «Сосущий теленок». Злобой было искажено ее лицо, и ярость бушевала в ее сердце.

Шел сильный дождь. Серое небо, казалось, навалилось на верхушки деревьев в лесах Медона и Сен-Клу. В душе госпожи Миртиль царило такое же ненастье, как и в природе.

Она в бешенстве говорила себе: «Проклятый Лагардер! Неужели ты всегда будешь стоять у меня на дороге? Вот уже в третий раз я оказываюсь на краю пропасти, трепещу и дрожу из-за тебя! Я сделаю все, чтобы четвертого раза не было! С таким человеком нельзя сражаться лицом к лицу. Итак, следует прибегнуть к хитрости! Мне нужна его жизнь!»

Она еще раз пересчитала свои поражения: Армель, спасенная из реки, которая в любой момент может засвидетельствовать, что ее отец, войдя в «Сосущий теленок», не вышел оттуда; неудачный поджог «Театра Маленькой Королевы», благодаря которому эта юная танцовщица и ее горбун обрели могущественную покровительницу; наконец, недавнее сражение в кабачке и участие в нем одного из береговых братьев с Тортуги – капитана Турмантена.

Стычка имела самые печальные последствия. После того как ночная стража прошла по улице Балю, Марсель де Ремай и Жоэль де Жюган вынесли тело Эстафе, из которого шпага Анри выпустила всю кровь, словно из поросенка. Они намеревались бросить труп в Сену, но по какому-то невероятному стечению обстоятельств стражники не двинулись, как обычно, по набережной Ферай, а, сделав полукруг, вновь вернулись к притону Злой Феи.

Они потребовали объяснений. Откуда шли? Что собирались учинить с мертвецом? Жоэля и Марселя тут же препроводили в Шатле, труп был брошен в придорожной канаве, а стража вошла в кабачок «Сосущий теленок».

Они увидели лужи крови на полу и с полдюжины раненых, которые были наспех перевязаны своими товарищами, а теперь пытались заглушить боль вином.

– Очень хорошо! – произнес старший стражник. – Потасовка… поножовщина… раненые… мертвец… попытка спрятать труп… позвать сюда хозяйку этого заведения!

Миртиль пришлось выйти к ним. Супруга Годфруа Кокбара нарядилась в парадное платье и сверкала всеми своими драгоценностями. Стражники сняли шляпы. Она сознавала, что была бы арестована немедленно, если бы не поразила стражу своей красотой и роскошью одеяния.

Тем не менее протокол был составлен прямо за столиком кабачка, и она была вынуждена поставить подпись. Ей объявили, что судейские из Шатле в самом ближайшем времени пожелают побеседовать с ней, дабы выяснить все обстоятельства дела.

Злая Фея знала: меньшее, что ей грозит – это закрытие притона и тщательный обыск всех ее владений. Между тем повсюду, как нарочно, стояли бочки с порохом для флибустьеров, в кухне было три ящика с ружьями для охотников-буканьеров, а в «печи» лежал человек, который вполне мог не выдержать снотворного снадобья.

После ухода стражников Миртиль всю ночь не смыкала глаз. Она тревожно спрашивала себя: «Что делать? Бежать? Но сумею ли я добраться до Гавра? Молить о помощи маркизу де Ментенон?»

Кабатчица склонялась к первому решению, хотя, по правде говоря, оно не сулило полной безопасности. Шатле непременно повелит разыскать владелицу подозрительного заведения, хранительницу пороха и огнестрельного оружия, похитительницу людей. Полицейская сеть очень быстро накроет ее вместе с лжебакалейщиком Кокбаром… И тогда наступит конец! Они с мужем угодят на виселицу…

Итак, она попыталась взять себя в руки. Бывшая невеста Оливье де Сова решила продолжать борьбу. Последнее слово будет за ней! А дело спишут в архив. Об этом позаботится доверчивая маркиза де Ментенон.

Вот почему унылым дождливым днем Миртиль, одетая гораздо скромнее, чем обычно, велела кучеру ехать в Сен-Сир, где, как она случайно узнала, вот уже три дня находилась некоронованная супруга короля Франции.

В 1680 году Людовик, по настоянию госпожи де Ментенон, в то время уже имевшей на него сильное влияние, основал в деревне Сен-Сир воспитательное заведение для двухсот пятидесяти девушек из бедных дворянских семей. Он продолжал интересоваться этой школой, где Расин поставил свою знаменитую «Эсфирь».

Что до маркизы, то до последнего дня своей жизни она отдавала все силы этому самому дорогому для нее детищу.

В черном платье, с бледным лицом, озаренным светом больших глаз, сохранивших свою чудесную красоту, несмотря на шестидесятилетний возраст их обладательницы, маркиза де Ментенон, подобная статуе Простоты, поджидала крестницу в скромно обставленной комнате без люстр и зеркал.

Будучи очень набожной, обладая возвышенной душой, эта женщина, которую не озлобила нищета и не испортили почести, тем не менее всем сердцем любила отвратительную сообщницу Годфруа Кокбара. Разве она не была ей крестной матерью? И кто еще мог напомнить маркизе детские годы: башню в Ниоре и широкие поля Пуату?

Несмотря на ум и проницательность, она верила в ангельские добродетели Миртиль, поддавалась очарованию красоты – на вид такой чистой и целомудренной, любила эти черные глаза, которые иногда становились безмерно печальными; испытывала острую жалость, слыша усталый и кроткий голос страдающей обиженной женщины.

Крестница же превосходила саму себя в умении понравиться и подольститься. Она говорила о четках и молитвах… Она вздыхала так, что могла бы смягчить самую черствую душу, жалуясь на горькую судьбу в браке с грубияном-мужем и на бесконечные трудности тяжкого ремесла кабатчицы.

Гнусная комедия разыгрывалась уже много лет, и обманутая госпожа де Ментенон простерла могущественную руку над «Сосущим теленком». Она читала полицейские отчеты, в которых много говорилось об этом злачном заведении. «Я отвечаю за хозяйку этого злосчастного кабачка», – заявляла она министру. В конце концов полиции надоели бессмысленные разоблачения. Они были убеждены, что истина рано или поздно всплывет наружу. Нарыв лопнет, как только произойдет убийство. Тогда никто не осмелится стать на пути правосудия – даже король, ибо для этого монарха ничего не было выше справедливости.

Ах какой трогательной была встреча крестной и крестницы!

Миртиль робко приблизилась, сделала три реверанса, а затем, потупившись, застыла на месте.

– Ну же, мое дорогое дитя, – сказала маркиза, – к чему столько церемоний! Дай мне обнять тебя!

– Ах, мадам! Ах, моя обожаемая крестная!

– Что такое? Ты плачешь? Отчего эти жемчужные капельки пролились из наших прекрасных глаз? Ах, как скверно, негодница!

Миртиль, упав на колени, зарылась лицом в юбку своей покровительницы. От ее рыданий разрывалось сердце.

Госпожа де Ментенон, по-матерински сняв шляпку с молодой женщины, стала нежно выговаривать ей, одновременно лаская своей белой рукой пышные волосы цвета воронова крыла.

– Ну же… ну… кто обидел мою крестницу?… Мою дочку? Разве она не знает, что я рядом, что я всегда помогу и утешу?

– Ах, крестная, на меня свалилась беда! Даже не понимаю, чем я могла заслужить такое? Ведь это же несправедливо!

Маркиза, схватив за руки заплаканную Миртиль, заставила ее подняться и, усадив в кресло подле себя, весело произнесла:

– Вытрите свои глазки, моя дорогая! Я не люблю, когда вы плачете! Я хочу видеть вас красивой. Вот так… А теперь рассказывайте – все как на духу… К несчастью, у меня есть для вас только четверть часа… Король охотится в соседнем лесу и скоро вернется завтракать… Я немедленно оповещу его величество о невзгодах моей Миртиль…

«Прекрасно! – возрадовалась в душе Злая Фея. – Лучшего и пожелать нельзя… Так воспользуемся же случаем!»

Мы не станем вдаваться в подробности, дабы не утомлять читателя вздохами и жалобными причитаниями этой ужасной женщины. Она поведала крестной следующее: прошлым вечером в кабачок «Сосущий теленок» зашел поужинать некий молодой человек. Он явно искал ссоры и начал задирать безобидных посетителей… добрых, славных людей, которые никому не сделали зла. Среди них был один бретонский дворянин, бедный, но гордый и честный, общий любимец, весельчак и шутник, по имени Эстафе, или Меченый. Всех своих посетителей Миртиль знает много лет: они, хоть и носят шпагу, но терпеть не могут стычек и драк. К тому же, будучи преданы ей всем сердцем, они понимают, как пагубно могут отразиться подобные истории на репутации заведения.

Но этот забияка, словно сорвавшись с цепи, набросился на несчастного Эстафе со шпагой. За того вступились, однако все произошло слишком быстро. В наглого молодого человека будто вселился дьявол… Столы, скамьи, оловянные кувшины – все превратилось в орудие убийства. Наконец он расчистил себе дорогу к выходу, но успел-таки заколоть бедного Эстафе.

– Я спала и не слышала шума стычки… Мои друзья совершили тяжкую ошибку… Надо было сразу же предупредить ночную стражу, а они потеряли голову… Жоэль де Жюган и еще кто-то, решив, что их несчастный товарищ жив, понесли его в больницу. В это время по улице проходил патруль. Стражники увидели, что Эстафе отдал Богу душу, а их командир счел, что тело собираются бросить в Сену. Он не желал ничего слушать! Конечно, учитывая поздний час и подозрительное место… Я оказалась в отчаянном положении, мадам! Меня заставили подписать протокол! Мне грозят судебным преследованием! Если вы не заступитесь за меня, то не знаю, что со мной будет!

Госпоже де Ментенон с ангельски-доброй улыбкой подняла свою красивую руку.

– Успокойся, Миртиль, никто не станет тебя преследовать. Однако, насколько мне известно, король весьма раздражен тем, что в Долине Нищеты постоянно творятся какие-то темные дела… Тебе следует на время уехать к мужу в Гавр…

Когда же эта страшная история забудется, ты снова откроешь свой кабачок, ибо, как ни грустно, это единственный для тебя источник существования. Полагаю, доходы твоего мужа не возросли?

– Ах, мадам, уверяю вас, его положение плачевно как никогда! Война на море похоронила торговлю пряностями… Он ничего не может продать!

Маркиза продолжала:

– Его величество ненавидит дуэлянтов и всех тех, кто слишком легко пускает в ход шпагу. Так как же зовут человека, который убил твоего Эста…?

– Эстафе, крестная, по прозвищу Меченый. – И Миртиль, предвкушая сладость мести, кротко добавила: – Нападавший не скрыл от нас своего имени. Раздавая удары направо и налево, он выкрикивал: Лагардер!

– Лагардер? Король не забудет.

– Я и прежде много слышала об этом головорезе. Говорят, он убил, будучи солдатом, своего капитана, господина де Жевезе… А совсем недавно заколол герцога Мантуанского, если, конечно, верить слухам…

– Это дело было списано в архив, – заметила маркиза. – Оно обсуждалось при мне на Совете.

Но это неважно! Повторяю тебе, милая, король не забудет этого Лагардера.

Крестная и крестница с нежностью расцеловались.

Аудиенция была окончена. За окнами раздавались голоса, слышался стук копыт: Людовик XIV приехал завтракать к жене. Во дворе Миртиль увидела, как король выходит из скромной черной кареты без гербов. Его окружало несколько дворян и егерей. Он был бледен и казался очень усталым. Сапоги его были запачканы грязью и кровью.

Направляясь в дом, он заметил Злую Фею и почтительно снял перед ней шляпу. Людовик приветствовал всех женщин: он был самым галантным мужчиной своего королевства.

Ему было в то время около шестидесяти лет, и он был по-прежнему очень красив. Небольшой рост слегка портил его – однако все затмевалось гордостью осанки, безмятежной ясностью облика, гармоничностью сложения и чарующим голосом. Богато одаренный природой, он сумел многого достичь благодаря тому, что строго следил за собой: его отличало изящество без жеманства и величие без высокомерия. Никто не мог превзойти его в обходительности, и даже отказывать он умел с такой любезностью, что зачастую это доставляло просившему удовольствие.

Его считают монархом, склонным к пышности и роскоши, но забывают, что он стремился к блеску ради величия Франции, а сам любил простоту и безыскуственность. В Марли для него не существовало требований этикета. В Сен-Сире он вел себя как обыкновенный отец семейства.

Людовик Великий воздал должное завтраку, который ему подала госпожа де Ментенон. Он отличался неумеренным аппетитом – не столько по природной склонности, сколько из-за болезни. Король мог жевать с большим трудом: глупцы-дантисты вырвали у него большую часть зубов. Сверх того, он уже несколько лет страдал от солитера. Но больше всего его мучили невежественные врачи, которые постоянно прописывали ему то кровопускания, то клистиры, то промывания желудка.

Любой другой на его месте давно бы отправился в мир иной. Он же сносил все это с величайшим мужеством, ни на секунду не прекращая заниматься своим «королевским ремеслом».

Пока Людовик завтракал, маркиза говорила. Она не упустила ни единой, даже самой мелкой подробности из жизни воспитанниц, которым король оказывал покровительство. Он слушал жену довольно рассеянно. Когда же госпожа де Ментенон стала рассказывать о визите своей крестницы Миртиль, глаза Людовика XIV вспыхнули.

Он сказал с некоторым раздражением:

– Полиция должна, наконец, навести порядок в этих кварталах Парижа! Я сам прослежу за ходом дела. Имя этого дуэлянта известно, мадам?

– Ах, сир! – воскликнула маркиза. – Это опасный человек. Кажется, он убил своего капитана, господина де Жевезе. Ходит слух, что именно он стал виновником гибели герцога Мантуанского и Гвасталльского.

– Имя! – нетерпеливо молвил король.

– Сир, его зовут Анри де Лагардер. Надеюсь, королевский суд будет скорым и правым?

Людовик смотрел на нее с непроницаемым видом бога-олимпийца.

– Мадам, – медленно произнес он, – пока мы не можем что-либо предпринять. Мы не уверены в истинности того, что вам сообщили…

– Сир! – вскричала маркиза в страшном волнении.

– Не тревожьтесь. Вашей вины в том нет. Мы полагаем, что вашим доверием злоупотребили, обманув ваше великодушное сердце… Мы знаем этого Лагардера… – И, помолчав, он добавил: – Благодаря ему и его другу виконту де Варкуру вы видите меня живым, мадам… Не требуйте же от меня скорого и жестокого суда. В настоящий момент этот юноша мчится галопом в расположение Наваррского полка… Только от него зависит, когда он будет возведен в рыцарское звание… Мы полностью доверяем ему.

Госпожа де Ментенон не посмела расспрашивать Людовика. Она знала, что нарушать его волю ни в чем нельзя.

Когда он уехал, она попыталась выведать подробности случившегося у егерей; на следующий день в Версале с большой ловкостью завела разговор о вчерашней охоте с дворянами, которые сопровождали монарха. Все было тщетно: эти господа сами ничего не знали. Вечером маркиза написала крестнице короткое письмо, суть которого сводилась к следующему: «Оставайся в Гавре и ничего не предпринимай; пока мне не удалось добиться ареста этого Лагардера».