Текст книги "Кровь нерожденных"

Глава девятнадцатая

Бориса Симакова разбудил телефонный звонок. Услышав голос в трубке, он вскочил с постели и вытянулся в струнку. Именно этого звонка он ждал, несколько дней не отходя от телефона.

– Привет, Бориска! Как дела? Впрочем, это меня надо спросить, как твои дела. Потом спросишь, отвечу. Слушай, у меня к тебе просьба. Выясни, пожалуйста, когда были у вас в отделении искусственные роды и кто принимал.

– Как скоро я должен выяснить?

– Прямо сейчас. Позвони какой-нибудь сестричке, нянечке, с кем там у тебя остались теплые отношения… Узнай все подробности. Сейчас десять. Я жду твоего звонка. Запиши мой мобильный телефон.

Жена, глядя на Бориса, не выдержала и рассмеялась: он стоял по стойке «смирно» в широких ситцевых трусах, из которых торчали волосатые ноги.

Примерно через час, выслушав подробный рассказ Симакова, Андрей Иванович весело произнес:

– Ну вот, дружок, все и решилось. Хочешь заведовать отделением в своей больнице?

– А как же?.. – растерянно пролепетал Симаков.

– Зотова? Ей пора на покой.

И Андрей Иванович повесил трубку.

Между тем сама Амалия Петровна в это время находилась там, где было весьма странно видеть столь почтенную даму в столь поздний час, – на заднем дворе пивного бара «Амулет», самого грязного и малопочтенного заведения в городе Лесногорске.

Впрочем, Амалию Петровну там никто и не видел. Было темно, а она стояла в самой глубине двора.

Зотова нервничала. Ей было неприятно стоять здесь одной, в полной темноте. Однако ждать пришлось не слишком долго. Задняя дверь бара открылась, и оттуда вышло, вернее, выпало существо, похожее на огромного таракана.

У существа было длинное туловище, короткие тонкие ноги и руки, маленькая рыжая головка, росшая прямо из плеч, без всякой шеи, и огромные, торчавшие в разные стороны рыжие усы. Нельзя было определить, сколько ему лет. Красное, отечное лицо казалось почти старческим, но Амалия Петровна знала – ему всего лишь двадцать три. Покачиваясь и что-то бормоча себе под нос, существо двинулось в глубину двора.

– Олежка! – тихо позвала Зотова, выступая из темноты.

Олежка остановился и завертел маленькой головкой. Наконец, заметив Зотову, он двинулся к ней. Как ни странно, он не был пьян. Глаза его светились в темноте жестким желтоватым светом.

– Хочешь заработать тысячу долларов?

Желтый свет в Олежкиных глазах вспыхнул еще ярче.

– А че надо? – деловито спросил он.

* * *

Ему уже приходилось мочить. Год назад в колонии он поставил на перо одного фраера, который зарвался и сильно его доставал, все дразнил дебилом. Он и показал ему «дебила». Сделал все тики-так, даже братва ни о чем не догадалась. А чтоб совсем уж вовсе комар носа не подточил, сам пустил заранее парашу, будто фраер тот куму стучал. Даже пачки хороших сигарет не пожалел, подложил фраерку под матрац. Фраерок-то детдомовский был, один как перст. Передач ни от кого не получал. Вот-де и ссучился, продавал братву за мелкие подачки.

Теперь представился случай повторить, да не просто, а за тысячу зеленых. А потом еще и старуху можно будет попугать, заставить побольше раскошелиться: мол, пойду, расколюсь. К тому же замочить мягкую девку куда интересней, чем вонючего фраера. Девку эту он знал, беленькая такая, пухленькая. Надо будет сначала трахнуть ее со смаком, а потом уж… Нет, ему определенно подфартило!

С бабами у Олега всегда было сложно. Его тянуло к молоденьким, сочненьким, свеженьким. Потасканные шлюхи из «Амулета» ему не годились. Брезговал он ими, к тому же подцепить боялся дрянь какую-нибудь. А молоденькие, свеженькие от него шарахались. Только и слышал он от них: «Пошел ты, Прусак! Воняет от тебя».

Кличка Прусак прилипла к нему с детства. Он к ней так привык, что имя свое – Олег – почти забыл, сам себя называл только Прусаком. Может, из-за клички и шарахались от него девки? Одна как-то объяснила: «С тобой, с Прусаком, пойдешь один раз, так потом ни один приличный пацан не взглянет, скажут, мол, тараканами воняет!»

А кровь молодая играет, аж в ушах звенит. Но ничего, он еще свое возьмет, расквитается с ними. Будут у него настоящие бабки, любая пойдет, чем бы ни вонял…

На следующий день рано утром Прусак увидел, как девка вышла из подъезда и направилась к станции. Купив билет до Москвы и обратно, она села в электричку. Оставалось только ждать ее возвращения на станции, но так, чтобы никто не заметил и не спросил: «А что это ты, Прусак, целый день здесь ошиваешься?»

По дороге от станции до ее дома было несколько удобных мест. Хорошо бы она вернулась попозже, последней электричкой.

Валя Щербакова провела целый день в институте, потом побродила по магазинам, потом заехала к подруге-сокурснице и сама не заметила, как засиделась до двенадцати.

Подруга предложила остаться ночевать, но Вале было неловко: в крошечной двухкомнатной «распашонке» жили родители подруги, младший братишка – раскладушку поставить негде. К тому же не было с собой ни зубной щетки, ни халатика, да и на дежурство в больницу надо было выходить завтра рано утром. В общем, Валя уговоров не послушала и ночевать отказалась.

– Возьми хоть газовый баллончик, – сказала подруга, – городок у вас бандитский. И позвони мне, как приедешь. Я все равно часов до двух не сплю.

Валя едва успела на последнюю электричку. В вагоне было тепло, спокойно. Дремал немногочисленный припозднившийся подмосковный народец, милиционеры проходили каждые двадцать минут. В общем, бояться было нечего. Валя тоже задремала.

В Лесногорске она вышла одна, на платформе – ни души. От зыбкого света мигающих в ночном ветре фонарей Вале стало не по себе. Она переложила газовый баллончик из сумки в карман куртки. Не то чтобы боялась – ей ведь часто приходилось возвращаться поздно, но лучше бы сейчас на станции оказался хоть кто-нибудь.

Самый короткий путь до дома лежал через сквер. Можно было, конечно, пройти по освещенным улицам, но тогда придется делать большой крюк, а она очень устала, просто засыпала на ходу.

На секунду какая-то длинная тень метнулась из фонарного луча во мрак. Валя быстро зашагала, почти побежала к скверу. Несколько раз она отчетливо различала позади звук шагов, оборачивалась, но улица была пуста.

В сквере не горело ни единого фонаря. Под ногами похрустывала замерзшая к ночи слякоть. Шаги от этого делались слышней – не только собственные Валины шаги, но и чьи-то еще.

Теперь уже сомневаться не приходилось – кто-то шел за ней от самой станции. Она побежала изо всех сил. Раздался топот бегущего следом человека. Он быстро приближался. Валя почувствовала совсем близко его тяжелое, прерывистое дыхание…

* * *

Приняв две таблетки мягкого английского снотворного, Амалия Петровна включила на небольшую громкость радиостанцию «Орфей», передававшую спокойную классическую музыку. Потом легла в постель, погасила свет.

Она спала крепко и не услышала, как скрипнула отмычка в сложном замке ее стальной двери, как в спальню вошли двое мужчин в тонких резиновых перчатках. Даже когда они включили маленький ночничок у изголовья ее кровати, она не проснулась.

Амалия Петровна открыла глаза лишь тогда, когда ей аккуратно залепили рот куском лейкопластыря.

Она задергалась, стала бессмысленно шарить руками по воздуху, но тут же чьи-то железные пальцы сжали ее запястья. На лицо ей опустили маленькую подушку, не прижимая. Она могла дышать, правда, с трудом, но видеть не могла ничего.

На локтевом сгибе левой руки она почувствовала холодок ватки со спиртом. Через секунду в вену вошла игла – легко и не больно. Укол делал профессионал. Что-то стало медленно вливаться ей в кровь.

Иглу осторожно вынули из вены, уколотое место протерли спиртом, подушку убрали с лица. Едва освещенная комната расплывалась в каком-то мягком, вязком тумане и таяла. К горлу подступила тошнота, но не сильная, терпимая.

Над собой Амалия Петровна увидела двух мужчин с приятными молодыми лицами. Мужчины внимательно смотрели на нее.

– Думаешь, достаточно? – с сомнением спросил один.

– Вполне. Пять граммов. И слону бы хватило, – ответил другой и осторожно приложил пальцы правой руки Амалии Петровны сначала к пятиграммовому шприцу, потом к нескольким надколотым ампулам.

Сознание угасало. Она уже не чувствовала ни ужаса, ни удивления. Дыхание стало редким, поверхностным, лицо побелело.

Один из молодых людей приподнял ей веко. Зрачок в бледно-голубой радужке был сужен до точки. Пульс едва прощупывался. Мужчина очень бережно отклеил кусок лейкопластыря от ее рта, а его напарник, оглядев туалетный столик, нашел ромашковый крем, снимающий раздражение, и смазал покрасневшую под пластырем кожу.

– Кома, – тихо сказал тот, что делал угол. – Можно уходить.

Придирчиво оглядев спальню в последний раз, оставив гореть ночничок и работать радио, из которого нежно звучала старинная лютневая музыка, молодые люди бесшумно удалились, не оставив в замке стальной двери ни единой царапины от отмычки.

* * *

Валя резко вскинула руку и выпустила в лицо сопящему человеку струю газа. Человек заорал, упал на четвереньки. Рядом с ним шлепнулся и пробил корочку льда какой-то небольшой металлический предмет.

«Нож!» – мелькнуло у нее в голове. Но уточнять она не стала, опрометью кинулась через сквер, пробежала два квартала и с дико колотящимся сердцем влетела в милицию.

– Меня только что хотели зарезать, там, в сквере… Он лежит там сейчас, я в него газом из баллончика пальнула, прямо в лицо. Он упал…

От волнения Валя не сразу заметила Митю Круглова, который сидел рядом с дежурным, курил и прихлебывал горячий чай.

– Девушка, успокойтесь, – строго сказал дежурный, – не тараторьте так, толком все расскажите. Фамилия ваша как?

– Потом, все потом! Надо скорее идти, брать его, пока он не очухался. Я знаю, его наняли, и знаю кто.

Тут Митя вскочил, опрокинул стакан с горячим чаем, выбежал из-за перегородки и схватил Валю за руку:

– Валюша, ты правда успокойся. Пойдем вместе, покажешь.

– Эй, Круглов! – возмутился дежурный. – Ты хоть подотри за собой – все ведь мне на брюки пролилось!

Но Круглова и Вали уже след простыл.

– Он один был? – спросил Митя на бегу.

– Один.

Через три минуты они были в сквере.

– Вот он! – указала Валя в темноту.

Прусак пытался встать, хотя бы на четвереньки, но не мог. Так и лежал, скрючившись. Он дал обыскать себя, слабо щурясь на луч фонарика. Его тошнило, голова кружилась.

– Я не подниму его, – развел руками Митя, – тяжелый он, хоть и тощий. Эй, Прусак, вставай, я ведь тебя сразу узнал. Вставай, говорю!

Митя еще раз попытался его поднять. Валя помогала ему, поеживаясь от страха и брезгливости.

Раздался скрип тормозов. В темноте вспыхнули фары. Из подъехавшего милицейского «газика» вышли двое, присланные на подмогу.

Прусака погрузили в машину.

– Нож! – закричала Валя. – Я забыла сказать, он обронил что-то, похожее на нож.

Один из милиционеров посветил фонариком. В грязи действительно валялась длинная, заточенная как бритва финка.

* * *

Прусак еле ворочал языком. Рвало его так, что пару раз пришлось сводить его в сортир.

Однако сначала он даже попытался возмущаться:

– Это, начальник, мое личное дело. Мне девка эта давно нравилась. Я, в натуре, поговорить с ней хотел, по-человечески. А она мне прямо в морду этой дрянью пальнула. Ее задержать надо, в натуре, а не меня, слышь, начальник!

Раскололся Прусак довольно быстро. Выложил все – и как наняла его Зотова, и сколько заплатить обещала.

Валя подтвердила: в ее смерти мог быть заинтересован только один человек – Амалия Петровна Зотова, и подробно объяснила почему.

На том же «газике» Валю отвезли домой. В ее окнах горел свет.

– Я видела, ты подъехала на милицейской машине. – Мама распахнула дверь, как только Валя вставила ключ в замочную скважину. – Что произошло, Валентина?

– Ничего, мамуль. Все в порядке. Жива, как видишь. Завтра расскажу, очень спать хочется.

* * *

Стальную дверь квартиры Амалии Петровны долго не могли взломать. Когда наконец вошли, капитан Савченко тут же вызвал «скорую» и опергруппу.

– И смотреть нечего, – вздохнул врач «скорой», – вколола себе сама в вену, и привет. Она же медик.

То же самое сообщил и судмедэксперт, прибывший с оперативниками. Тело увезли в морг. Квартиру опечатали. Вскрытие показало, что смерть наступила от отравления большой дозой морфина гидрохлорида, введенной внутривенно. Дактилоскопической экспертизой было установлено, что и на шприце, и на вскрытых ампулах были отпечатки пальцев только одного человека – покойной Амалии Петровны Зотовой.

– Не верю, что она сама, – сказал капитан Савченко, сидя поздним вечером с женой на кухне, – не могла она. Не таким была человеком. Да и не знала она еще, что Прусак раскололся.

– Давай помянем ее по-хорошему, – вздохнула жена, – несчастная она была женщина, совсем одинокая.

И они выпили коньячку, не чокаясь.

Глава двадцатая

– Ты решительно отказываешься ехать в Гринвич-Вилледж? – спросил Стивен, выходя из дома вслед за Леной.

– Поздно уже, Стив. Я устала, глаза закрываются. Лучше пообедаем дома, купим что-нибудь, я приготовлю.

– Но должны же мы отпраздновать твой приезд! – Стивен вертел на пальце ключи от машины. Он был явно огорчен. – Зачем я тогда надел парадный костюм?

– Хорошо, – вздохнула Лена, – есть компромиссный вариант. Помнишь тот уютный итальянский ресторанчик, в двух кварталах отсюда? Там еще хозяин такой маленький-маленький.

– Ладно, что с тобой делать! Там, конечно, никто не оценит мой лондонский костюм…

– Я уже оценила! – утешила его Лена. – Зато тебе можно будет немного выпить. Мы же пойдем пешком туда и обратно.

Из окна кухни высунулась черная курчавая голова приходящей прислуги Стивена Саманты.

– Если вы не собираетесь ехать, можно я возьму машину на пару часов? – крикнула она.

– О’кей! Я сегодня добрый. – Стивен с удивительной для его возраста меткостью кинул ключи прямо в руки Саманте. – Только ты сначала уж дочисти мою конюшню.

В ресторане было почти пусто. На маленькой неосвещенной эстраде пожилой скрипач с выразительно всклокоченной иссиня-черной шевелюрой настраивал скрипку. Хозяин, крошечный, лысый, как коленка, человечек, подлетел к ним и стал трясти Стивену руку, повторяя:

– Как я рад вас видеть! Вас и вашу красавицу, русскую подругу. Видите, я узнал вас, мадам, – сияя ослепительными вставными зубами, обратился он к Лене, – вы были здесь давно, а я узнал. О, такую красивую леди нельзя забыть!

Они уселись за столик, и Стивен закурил. Вопреки общеамериканскому антиникотиновому безумию он оставался заядлым курильщиком.

– Тебе, как всегда, мартини «бьянко» со льдом? – спросил он, глядя в карту вин.

– Нет, – улыбнулась Лена, – мне только сок.

Стивен презрительно фыркнул.

– Меня не удивляет, что у вас в России показывают нашу дурацкую рекламу здорового образа жизни. Но что ты на это купишься – я не ожидал. Я ведь заметил, ты совсем не куришь. Неужели бросила? А теперь, оказывается, еще и не пьешь.

Застывший рядом в ожидании заказа крошка хозяин вдруг сладко зажмурился и что-то зашептал Стивену на ухо. У того брови медленно поползли вверх.

– Это правда? – уставился он на Лену.

– Что?

– Синьор Луцони говорит, будто ты…

– В таких вещах я не ошибаюсь, – напыжился итальянец, – у меня девять детей. Для вас, мадам, я сейчас сам лично зажарю нашу фирменную форель. Вам необходима рыба, в ней много фосфора, и беби вырастет умным.

– Спасибо, синьор Луцони. Думаю, от вашей фирменной форели мистер Поллит тоже не откажется. Верно, Стивен?

Когда итальянец удалился на кухню, Стивен тихо спросил:

– Почему ты мне сразу не сказала?

– Мне кажется, этого нельзя не заметить. А у тебя стало такое лицо, будто мне пятнадцать лет и я, как говорила моя тетя Зоя, «принесла в подоле». Знаешь, есть такое русское выражение?

– Да, – Стивен звонко хлопнул себя по лбу, – я забыл спросить, как поживает твоя коммунистическая тетушка?

– Она умерла, – Лена вдруг почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, – совсем недавно. От инфаркта.

– Бедная моя девочка, – покачал головой Стивен. – Ну, а отец твоего ребенка, наверное, тот красавец Юрий? Хотя нет, вы же с ним давно развелись. У вас ведь еще лет восемь назад не ладилось.

– У нас никогда не ладилось, – Лена постаралась улыбнуться, – отец моего ребенка – совсем другой человек.

– Вы живете вместе? Кто он? Расскажи, пожалуйста, сделай милость.

В этот момент где-то совсем близко грянул взрыв.

* * *

«Елки! – Света даже присвистнула. – Мне нужен постоянный человек. Я одна не справлюсь. Я не могу быть в двух-трех местах одновременно!»

Она стояла в толпе за полицейским ограждением у дома Стивена.

Останки зеленого «Форда» еще дымились. Света видела, как заворачивают в черный пластиковый мешок то, что осталось от негритянки Саманты.

Взрывной волной вышибло несколько стекол в соседних домах. Стивен давал показания полицейскому детективу. Полянская стояла рядом, и Света видела – ее била крупная дрожь.

В небольшой толпе зевак Света пыталась вычислить «их» человека, но не могла. Судя по разговорам, все собравшиеся были жителями этого респектабельного квартала – они выбежали из соседних домов, напуганные взрывом.

– Я всегда говорила мистеру Поллиту, нельзя пускать в дом женщину, у которой муж сидит в тюрьме! – услышала Света чей-то голос рядом. – Ведь по чистой случайности он сам не оказался в машине!

– Жалко, мистер Поллит так любил свой старый добрый «Форд»! – обронил кто-то.

Толпа стала потихоньку расходиться. Несколько полицейских зашли в дом Стивена.

– Значит, вы уверены, мистер Поллит, что это не могло быть покушением на вас? – спросил улыбчивый чернокожий детектив.

– Кому я нужен? – пожал плечами Стивен. – Хотите кофе, господа? – обратился он ко всем присутствующим.

– Нет, спасибо, – ответил за всех детектив. – Как давно работала у вас Саманта Робинсон?

* * *

На следующее утро, в восемь часов, Лена тихонько захлопнула входную дверь и направилась к метро. Через полчаса она уже входила в помпезный, отделанный мрамором холл нью-йоркского Департамента полиции.

В центре холла возвышалась двухметровая скульптура бравого полицейского с собакой. И полицейский, и пес глядели на Лену суровыми медными глазами.

«Похоже на станцию метро „Площадь Революции“, – подумала Лена, подходя к одной из стоек перед ограждением.

– Доброе утро, – обратилась она к молоденькой китаянке за стойкой, – могу я поговорить с детективом Мак-Ковентри? Это очень срочно, – и протянула китаянке визитную карточку, оставленную вчера чернокожим детективом.

– На который час вам назначили встречу? – вежливо осведомилась китаянка.

– Конкретной договоренности не было, просто мистер Мак-Ковентри просил зайти, если появятся какие-нибудь дополнительные сведения о вчерашнем взрыве в Бруклине.

Детектив не просил зайти. Он даже не просил позвонить. Но карточку-то оставил.

– Могу я посмотреть ваши документы, мэм? – улыбнулась китаянка.

Лена достала международную пресс-карту и паспорт.

– Какой это язык? – вскинула тонкие бровки девушка, разглядывая темно-вишневую обложку паспорта.

– Русский.

– Как точно произносится ваше имя?

Лена медленно, по слогам произнесла. Китаянка сняла телефонную трубку.

– Здесь русская журналистка, хочет побеседовать с детективом Мак-Ковентри. О’кей, я пропускаю. Поднимитесь на лифте на восьмой этаж, там первая дверь направо, – китаянка протянула Лене одноразовый пластиковый пропуск с прищепкой, – это надо прикрепить на ваше платье.

Внутри сходство со станцией метро «Площадь Революции» полностью исчезло. Здесь все выглядело именно так, как в полицейских учреждениях из американских боевиков.

Лена вошла в большой зал, разделенный стеклянными перегородками на кабинеты, между которыми сновали могучие американские молодцы в белых рубашках, с перекинутыми через плечи ремнями, на которых держалась кобура. Стрекотали компьютеры, кто-то из молодцов пил кофе из бумажных стаканчиков, сидя в кресле с закинутыми на журнальный столик ногами.

Мак-Ковентри встретил Лену широкой улыбкой.

– Я не хотела говорить при мистере Поллите, – начала Лена, усаживаясь в предложенное ей кресло, – он пожилой человек, не стоит его волновать. Дело в том, что у меня есть основания подозревать, что взрыв его машины связан с покушением на меня.

Черное лицо Мак-Ковентри стало непроницаемым. Улыбка растаяла, черные немигающие глаза уперлись в Лену, как два пистолетных дула.

«Наверное, так он глядит на подозреваемых, которых допрашивает, – подумала Лена, – хочется убежать или спрятаться под стол с криком: „Не стреляйте, сэр, я все скажу!“ Вот сейчас вдохну глубоко и скажу».

– За мной охотились в России и, вероятно, продолжают охотиться здесь, – решилась она.

Коротко и внятно, не вдаваясь в подробности, Лена изложила суть дела. Детектив смотрел на нее своими глазами-дулами, слушал не перебивая. Лене вдруг показалось, что он вообще не понимает ее, будто она говорит с ним не по-английски, а по-русски, и она постаралась скорее закончить свой рассказ.

– Насколько мне известно, в США производство такого препарата запрещено законом. Вероятно, люди, охотившиеся за мной в Москве, имеют здесь свой канал сбыта, а стало быть, свою структуру в Нью-Йорке. Они выследили меня. Возможно, это люди из русской мафии с Брайтон-Бич.

– Вы все сказали, леди? – спросил Мак-Ковентри после паузы.

Лена кивнула.

– Так вот, – детектив встал и заходил по кабинету, – никакой русской мафии на Брайтон-Бич нет. Все это выдумки журналистов. Муж погибшей Саманты Робинсон, домработницы мистера Поллита, год назад был арестован за торговлю наркотиками и в данный момент находится в тюрьме. Мы полагаем, что взрыв связан с этим, и только с этим, фактом. Сейчас ведется расследование. А теперь ответьте мне, пожалуйста, леди. Препарат, о котором вы говорите, – наркотик?

– Нет, – тяжело вздохнула Лена. – Это не наркотик. Само по себе это лекарство опасности не представляет, но производят его из живых, еще не родившихся младенцев. И вот это уже представляет реальную опасность не только по моему мнению, но и по мнению законодателей США. Простите, мистер Мак-Ковентри, мне кажется, мы с вами не совсем поняли друг друга. Может быть, мне стоит объяснить еще раз?

– Не трудитесь, леди. Я вас отлично понял. Вы очень впечатлительны, как я успел заметить. Вы приехали читать лекции в Колумбийском университете? Вот и читайте. Пусть каждый занимается своим делом.

Детектив сел за компьютер и, уставясь в пустой экран, забарабанил пальцами по пластмассовому боку клавиатуры. Он давал понять, что беседа окончена.

– Благодарю вас, сэр! – Лена встала и приветливо улыбнулась. – Вы отличный полицейский.

– Я знаю, – кивнул Мак-Ковентри, – мне это уже говорили. Вот что я вам скажу, леди: если бы за вами в России охотились серьезные преступники, они бы вас там и убили. А не убили – значит, не охотились. Повторяю, вы очень впечатлительны. Расслабьтесь. Говорю вам как полицейский: серьезные преступники, если хотят убить, всегда убивают. Сразу. Возможно, кто-то и преследовал вас там, в России. Но сейчас вы в Америке. И вы живы. Значит, за вами охотились не такие бандиты, у которых могли бы быть связи здесь. Следовательно, никакого покушения на вас не было.

– У вас железная логика и отличная карьера впереди, – заметила Лена.

– Спасибо, леди. Всего доброго. Рад был с вами познакомиться.

Он встал и крепко, по-дружески пожал ей руку.

«Значит, все продолжается! – Лена тяжело опустилась на лавку в вагоне сабвея. – Только не раскисай, пожалуйста, – попросила она себя и самой себе ответила: – Постараюсь».

Она стала с любопытством разглядывать пассажиров. Возможно, кто-то ведет ее сейчас.

Прямо над ней стоял высоченный, весь в черной коже негр. Его длинные войлочные волосы были заплетены во множество косичек. Он быстро вертел тяжелую связку ключей на длинной цепи – вот-вот заедет кому-нибудь по физиономии.

Веселая толстуха напротив Лены уплетала макароны из картонной коробки. Рядом белесый маленький господинчик в чиновничьем костюме аккуратно кушал гамбургер.

Лена давно заметила, что в нью-йоркском метро, или сабвее, как его называют, все едят. Причем не просто мороженое или банан – едят суп из пластиковых мисочек, макароны, жареную картошку, хот-доги, огромные пирожные и все это запивают колоссальным количеством ледяных «спрайтов», «кок» и «фант». В Европе такое не принято. Французы, например, никогда на ходу есть не будут, тем более в транспорте. Они зайдут в кафе и просидят два часа за чашечкой кофе. К еде они относятся с почтением. А американцы – без всякого почтения, но с шальной любовью. Очень любят покушать – где угодно и когда угодно. При этом как бы следят за своим здоровьем, не курят, бегают трусцой в Центральном парке. Житель Нью-Йорка втиснет в себя гору чизбургеров, потом побегает, потом опять набьет живот до икоты.

Думая обо всем этом, Лена продолжала рассматривать пассажиров. Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Прямо напротив нее, возле толстухи с макаронами, сидела молоденькая девушка, типичная «колледж-герл»: короткие рыжие волосы, широкий свитер, джинсы, кроссовки. Что-то показалось знакомым в этой девушке, где-то Лена видела ее совсем недавно.

А не вчера ли на университетской площади, когда чуть не попала под машину? Нет. Та, что оттащила ее за плечи, была черноволоса. Длинные черные волосы свисали из-под кожаной кепки. Не могла же она за одну ночь постричься и перекраситься?

Та вчерашняя девушка спасла ей жизнь. Вполне возможно, тогда тоже было покушение… Господи, сколько раз она могла умереть в Москве и здесь уже дважды!

Они попытаются и в третий, и в четвертый раз, пока не прикончат ее. Ведь сказал же мудрый чернокожий детектив: «Если серьезные бандиты хотят убить – они обязательно убивают». Здесь у них шансов больше. Она одна, и никто не защитит. Но самое ужасное – из-за нее может погибнуть Стивен. Нельзя у него оставаться. Однако где жить в таком случае?

Есть в Нью-Йорке несколько хороших знакомых. Можно переночевать, но не поселиться на две недели. Да и по какому праву она будет рисковать жизнью этих людей, их детей и стариков? Ведь ее все равно выследят. Она беззащитна и безоружна. Спасти ее может только очередная случайность. Она безоружна… А почему, собственно?

Идея, которая пришла в голову, сначала показалась абсурдной…

Встретившись с Полянской глазами, Света подумала: «А ведь она скоро вычислит меня. Сколько ни меняй разноцветных париков и контактных линз, как ни штукатурься гримом, все бесполезно. Она меня сейчас уже почти узнала. Ее камуфляж пока сбивает с толку, но еще раз-другой – и все. Может, просто подсесть к ней сейчас и войти в прямой контакт? Нет, пока рано. Слишком долго объяснять придется, да она может и не поверить».

Будь на месте Полянской мужик – конечно, не профессионал, – достаточно было бы просто менять парики и одежду, общий облик, а не детали. Но женщина видит по-другому, она запоминает именно детали, черты лица.

«Интересно, – размышляла Света, – какой разговор состоялся у Лены в Департаменте полиции? Впрочем, нетрудно догадаться – безрезультатный. Достаточно посмотреть на ее лицо».

* * *

Из университета Лена позвонила Стивену:

– Я буду поздно, но не очень– часов в одиннадцать. Не волнуйся, пожалуйста. Со мной все в порядке. Я хорошо выспалась. Мне нужно навестить одного русского приятеля. Помнишь, поэт Арсюша? Да, он живет по-прежнему на Брайтоне. Хорошо, привет передам. Все, целую.

Сквозь открытую дверь кабинета Света слышала весь разговор. «Ну, что ж, Брайтон – это даже хорошо. Мне в любом случае надо было там побывать».

Опять этот грязный, вонючий сабвей! Света видела метро Парижа, Праги и Стокгольма. Конечно, таких роскошеств, как в Москве, нигде не было. Но все функционально и чисто. А в Нью-Йорке нет более поганого места, чем сабвей.

Бесконечные путаные линии, в которых по схеме разобраться практически невозможно. Поезда нумеруются всеми буквами алфавита от А до Z, да еще буквы вписываются в значки разных форм и цветов. Например, «О» в синем квадрате или «С» в зеленом кружке.

Если ты, например, сел не в тот поезд, то уже не сможешь, выйдя на ближайшей станции, перейти на другую сторону платформы. Тебе придется долго плутать по переходам, потом еще пару-тройку станций проехать по другой линии, имея шанс попасть в противоположный конец города, куда-нибудь в черный Бронкс, где лучше вообще не появляться. Возможно, в конце концов тебе повезет, и ты найдешь нужную линию, но ждать поезда придется минут сорок.

В вагоне рядом с тобой может плюхнуться на лавку какой-нибудь оглушительно воняющий бродяга. Если он черный, лучше не пересаживайся на другое место: это будет воспринято окружающими как расистская демонстрация, на тебя начнет пялиться с осуждением весь вагон, а бродяга – бомж по-нашему – может подойти и, брызжа слюной в лицо, обозвать «грязной расистской свиньей».

Света успела возненавидеть сабвей и вздохнула с облегчением, выйдя вслед за Полянской на станции «Брайтон-Бич» прямо на улицу из вагона.

Она узнала это место, будто много раз бывала здесь. В последние несколько лет русский район без конца показывали по телевизору во всех подробностях.

Конечно, увидеть все это живьем было куда интересней, но экзотика деревянных ложек, павловских платков и партийных билетов, разложенных на лотках вдоль улицы, Свету сейчас не интересовала. Она чуть не потеряла Полянскую, которая быстро шла сквозь крикливую, разодетую в кожу и меха брайтонскую толпу.