Текст книги "Кровь нерожденных"

Глава десятая

Лидия Всеволодовна Глушко была пятой в очереди в кабинет ультразвука. Она сосредоточенно вязала синий свитер для сына Васи. Сыновей у Лидии Всеволодовны было трое. Старшему, Михаилу, восемь, среднему, Васе, пять. Младшему, Данилке, два годика.

Самой Лидии Всеволодовне было всего двадцать девять, но выглядела она ровесницей своего сорокалетнего мужа Георгия. От родов и кормлений фигура расплылась, волосы поредели.

Теперь Лида была опять беременна.

Для нее, человека православной веры, об аборте не могло быть и речи: это смертный грех. Грехом было и то, что она не хотела этого ребенка. А она его не хотела и честно признавалась себе в этом.

Каждая копейка в доме была на счету. Георгий Глушко работал мастером на часовом заводе, получал не так уж мало, но семья-то какая!

Лида вязала свитер для Васи и думала о том, что Мише пора покупать новые ботинки. Нога у мальчика растет не по дням, а по часам. Причем старые ботинки не только малы, но и до дыр изношены, значит, Васе уже не перейдут. А у Васи в детском садике почти у всех детей есть конструкторы «лего». Васе, конечно, тоже хочется. Поиграть ему не дают, а покупать – даже подумать страшно, сколько эти кусочки пластмассы стоят… Да еще позавчера воспитательница ей сказала: «Вы меня, конечно, простите, но ваш Вася проплакал сегодня весь тихий час. Его бомжонком обозвали. Знаете, дети злые бывают. Вы уж одевайте его как-нибудь получше, а то все штопаное-перештопаное».

И надо же – четвертый ребенок. Одно утешение – может, наконец родится девочка. Но так тоже нельзя. Кого даст Бог, того и даст. И все-таки хотелось девочку… Сегодня на ультразвуке, возможно, скажут, кто там. Уже двадцать две недели, можно определить.

Врач, молодая элегантная женщина, молча смотрела на мерцающий экран. Потом отошла к столу, стала что-то быстро писать.

– Мне можно одеваться? – робко спросила Лида.

– Да, конечно, – вскинула на нее искусно подведенные светло-карие глаза докторша.

«Ведь она наверняка моя ровесница, – подумала Лида, – а как хорошо выглядит. Стройненькая, волосы шикарные. А я…»

– Садитесь, пожалуйста. Как вы себя чувствуете? Тошноты, головокружения нет?

– Да вроде все нормально, – пожала плечами Лида.

– Сейчас давление измерим, а потом поговорим. – Голос у докторши был низкий, грудной. Она смотрела на Лиду спокойно и внимательно.

– Ну, кто там у меня? Неужели опять мальчик? – Лида попыталась заглянуть докторше в глаза, когда та наматывала ей на руку ленту аппарата.

– У вас ведь четвертая беременность? Детишки здоровые?

– Здоровые, – кивнула Лида.

Она чувствовала терпкий запах дорогих духов докторши, и что-то в этом запахе было неприятное, тревожное.

– Скажите, что-то не так?

– Давление у вас нормальное. – Докторша размотала ленту, убрала аппарат.

– А ребенок?

– Дело в том, Лидия Всеволодовна, что ребенок ваш… В общем, нет сердцебиения.

* * *

Когда ее усадили в машину, она заплакала. Слезы текли и текли; она даже не обратила внимания, что машина – обыкновенный зеленый «жигуленок», без красного креста.

Сидя на заднем сиденье, она корила себя: «Что я наделала? Зачем я не хотела этого малыша? Господи, прости меня!»

И вдруг слезы высохли. Она почувствовала, что ребенок у нее внутри двигается, прямо-таки прыгает. Лида была беременна в четвертый раз и движения ребенка не могла спутать ни с чем.

– Послушайте, – крикнула она в ухо сидевшему рядом молодому санитару, – ребенок живой! Не надо в больницу!

– Что? – уставился на нее парень.

– Я говорю, ребенок живой. Ошиблась докторша. Вы меня где-нибудь у метро высадите, я домой поеду.

– Не имеем права, – тусклым голосом ответил парень, – в больницу привезем, там разберутся.

– А вы меня в какую больницу везете? – уже спокойно спросила Лида. Она была уверена – в больнице ее посмотрят и отпустят.

– В хорошую, – буркнул парень.

В приемном отделении ее встретила медсестра в белом халате.

– Ребенок живой! – радостно сообщила ей Лида. – Мне бы домой скорей, а то больница ваша далеко, за городом.

– Давайте мы вас сначала посмотрим, раз уж приехали, – приветливо улыбнулась медсестра, – раздевайтесь.

Лиду огорчало только одно: домой придется добираться на электричке, а это дорого. Она послушно разделась и отдалась в руки проворной медсестре.

«Посмотрят и отпустят», – повторяла она про себя, но пока ее никто не смотрел.

Лежа в какой-то маленькой комнатке с воткнутой в вену иглой капельницы, Лида ждала врача и старалась не двигаться. Улыбчивая сестра, которая ставила ей капельницу, уходя, предупредила:

– Лежите, не двигайтесь.

– А там что? – спросила Лида, скосив глаза на подвешенную над ней банку.

– Витаминчики, – ответила сестра.

Лида старалась не двигаться и не заметила, как задремала. Проснулась она от резкой боли в пояснице и сначала ничего не поняла.

Все остальное происходило как в страшном сне. И в этом сне она услышала слабый, жалобный писк, похожий на мяуканье крошечного котенка. Приподнявшись на локте, Лида увидела в руках высокой полной женщины большой эмалированный лоток. Из лотка выглядывала крошечная ножка. Она мелко дрожала и подергивалась.

– Девочка, – будто сквозь вату, услышала Лида голос пожилой полной женщины, которая отдала лоток улыбчивой медсестре.

Из груди Лиды вырвался дикий, животный вопль. Пожилая докторша оглянулась.

– Больная, что вы кричите? Все уже позади.

– Что позади? Она живая. Отдайте мне ее, я выхожу!

– Успокойтесь, пожалуйста. Да, плод оказался живым. Но у него патология, несовместимость с жизнью. У вас произошел выкидыш. Хорошо, что это случилось здесь, в больнице.

– Какой выкидыш? – выкрикнула Лида в спокойное, холеное лицо.

– Обыкновенный. Вас привезли к нам с подозрением на внутриутробную смерть плода. Плод действительно оказался нежизнеспособным. Мы поставили вам капельницу с глюкозой и витаминами, чтобы попробовать поддержать его. Но у вас от нервного перенапряжения началась активная родовая деятельность.

– Я подам на вас в суд, – тихо и решительно произнесла Лида.

– Это ваше право, – пожала плечами Амалия Петровна.

Выйдя из операционной, она быстрым шагом направилась к себе в кабинет, заперла дверь изнутри, сняла телефонную трубку и набрала номер.

– Все в порядке. Сырье есть, – быстро сказала она.

* * *

Бориса Симакова вторую ночь подряд мучила бессонница. Он пробовал все – вечернюю прогулку, теплую воду с медом, валерьянку с пустырником. Но заснуть не мог. Было искушение – принять таблетку снотворного. Но он знал свой организм и не хотел к навалившимся проблемам прибавлять еще одну: ведь две-три ночи со снотворным, и потом без него вообще не уснешь, и надо будет все увеличивать дозу.

Жена Регина не могла спать при свете. В соседней комнате посапывал трехлетний Тема. Измотанному Симакову оставалось сидеть на кухне и читать детективы Чейза. Раньше после пяти-шести страниц любого иностранного детектива он засыпал моментально. А теперь заканчивал читать уже сто двадцатую страницу, а сна не было ни в одном глазу.

Впрочем, в теперешней его ситуации уснуть мог бы только человек с железобетонными нервами.

Одно дело – высказать все этой страшной бабе, швырнуть ей в морду заявление об уходе, хлопнуть дверью. И совсем другое – остаться наедине с результатом этого приятного, красивого поступка, который доставил ему истинное удовольствие.

С какой радостью вышел Борис из кабинета Зотовой! Он шел домой по пустым улицам и думал, что дальше все будет хорошо, просто отлично. Он закончит ординатуру в будущем году, найдет работу в каком-нибудь кооперативе, а если повезет – в частной клинике. Почему нет? Он классный специалист, такие везде нужны. Потом можно будет заработать на небольшую квартирку в Москве, обменять Лесногорскую с доплатой, машину купить. Можно ведь зарабатывать деньги, не делая тех гадостей, которые он делал, работая с Зотовой. Да, теперь все будет хорошо!

Но от радости не осталось и следа после утреннего разговора с женой. Выслушав новость, Регина сказала:

– Ты с ума сошел? На что мы будем жить?

– Да ты хоть знаешь, чем мне там приходилось заниматься?

– Не знаю и знать не хочу. Ты кормил семью. Если вы с Зотовой воровали, так все воруют. Главное – не попадаться.

– А ты хоть представляешь, что именно мы воровали?

– Мне это неинтересно.

На сем разговор был окончен.

Итак, Симаков потерял работу, а теперь может запросто потерять и семью. У Регины было твердое убеждение: мужчина обязан кормить семью, а если не может – он не мужчина, не муж и не отец.

В результате своего красивого жеста Борис теперь не только кормить, но и гарантировать безопасность своей семье не может. Угрозы Зотовой – не блеф. Значит, либо надо приползти к ней на брюхе: «Амалия Петровна, простите меня, дурака, погорячился», либо идти против нее.

Первое было невозможно. Он потерял бы уважение к себе, растоптал бы себя самого. Остается второе: потягаться с Зотовой. А почему нет? Пожалуй, это – единственно возможный и достойный вариант.

Решение созрело, и Симаков наконец смог спокойно заснуть.

* * *

Дверь, за которой могла бы скрываться лаборатория, Валя Щербакова нашла в самом конце коридора, в маленьком закутке. Раньше Валя ее не замечала, но теперь, подойдя поближе и разглядев внимательно, обнаружила, что дверь эта отличается от других – она стальная, с каким-то мудреным замком, и на ней нет никакой таблички. Ни разу за всю свою практику Валя не видела ее открытой.

«Да, скорее всего лаборатория именно там, за стальной дверью. А что толку? Я все равно туда не войду, – подумала она. – Надо последить за Зотовой, посмотреть, кто входит туда, кроме нее, что туда приносят, что выносят оттуда».

Валя побрела по коридору к ординаторской, размышляя о том, что пользы от ее шпионажа будет мало. Если и правда в больнице происходит весь этот кошмар, доказать ничего не удастся. Не допустят…

Дверь в маленькую отдельную палату, где лежали послеоперационные больные, была приоткрыта. Вале показалось, что оттуда раздаются тихие всхлипывания.

В палате было темно и душно. Лежавшая на койке женщина горько плакала.

– Что случилось? – тихо спросила Валя. – Вам плохо?

– Да, – ответила женщина, – мне плохо. Я так хотела девочку. Она была живая, я бы выходила ее.

– Вам сделали искусственные роды? – догадалась Валя и присела на край койки.

– Да. Но сказали, что был выкидыш.

Валя взяла женщину за руку. Рука была ледяная.

– Хотите, я вам чайку горячего принесу?

– Девушка, миленькая, который сейчас час? – Женщина приподнялась на койке.

– Без десяти одиннадцать.

– Я вам номер скажу, вы позвоните, пожалуйста, моему мужу.

– Конечно!

* * *

Георгий Глушко ждал звонка. Вечером, когда он пришел домой с работы, теща, сидевшая с детьми, сообщила:

– Звонили из консультации. Лидочку прямо оттуда увезли в больницу на обследование. В какую именно больницу и что случилось, не сказали.

Георгий сильно нервничал. Вера Александровна покормила ужином его и детей и уехала домой.

– Станет известно что-нибудь, сразу звони, – сказала она на прощание, – звони в любое время. Завтра суббота, я приеду утром, посижу с мальчиками, а ты отправляйся к Лидуше в больницу. Только узнай, в какую.

В десять вечера Георгий уложил детей, прочитал им очередную главу «Пеппи Длинный-чулок», погасил свет в детской и отправился на кухню. Поставив чайник на огонь, он закурил и стал думать: что могло случиться с Лидой?

У нее уже двадцать вторая неделя. До сегодняшнего дня все шло нормально. Интересно, в какую ее увезли больницу? И зачем? Почему до сих пор никто не звонит?

Впрочем, было бы что серьезное, сообщили бы. Сейчас уже поздно, а завтра утром Лидуша сама позвонит. Но лучше бы сегодня узнать.

В коридоре раздалось шлепанье босых ног, на пороге кухни возник двухлетний Данилка.

– А где мама? – спросил мальчик, сладко зевая.

– Мама немножко заболела, ее повезли в больницу. Полечат и отпустят.

– Я хочу к маме, – строго сказал Данилка.

– Ты сейчас поспи, а завтра утром мы поедем, маму заберем домой.

– Я не хочу спать. Поехали сейчас. Я хочу к маме.

Георгий отнес Данилку в кроватку, посидел с ним немного, гладя мягкие, шелковистые волосенки – так делала Лида, когда мальчик не мог заснуть: сидела с ним и тихонько гладила по головке.

– Ну, пожалуйста, – уже засыпая, пробормотал Данилка, – поехали сейчас к маме.

Когда мальчик наконец уснул, Георгий вышел на цыпочках из детской, прикрыл дверь и вернулся на кухню.

«Ведь наверняка есть какая-то общая справочная служба, где сообщают, в какую больницу отвезли человека, – размышлял Георгий, – но нет телефонного справочника в доме, а если звонить по „09“, придется занять телефон на час, не меньше – там постоянно занято. А вдруг Лидуша сама будет звонить в это время или кто-то из больницы?»

Чайник давно закипел, Георгий налил себе чаю, закурил еще одну сигарету. И тут раздался телефонный звонок.

– Лидуша? – крикнул Георгий, схватив трубку.

– Здравствуйте, Георгий Иванович, – ответил незнакомый молодой голос, – меня зовут Валя. Ваша жена просила позвонить.

– Вы из больницы? Где она? Что случилось?

– Лидия Всеволодовна в Лесногорской городской больнице, в отделении гинекологии.

– В Лесногорской? Это же сорок километров от Москвы! Что с Лидушей?

– Георгий Иванович, я понимаю, глупо так говорить, но вы все-таки постарайтесь успокоиться. Лидии Всеволодовне сделали искусственные роды.

– Но ведь все было нормально! Зачем?

– Я пока ничего не могу вам сказать, – вздохнула Валя, – я студентка, а здесь просто практику прохожу. Вы приезжайте завтра, фруктов ей привезите, соков каких-нибудь, а главное – постарайтесь ее успокоить.

– Как она себя чувствует? – упавшим голосом спросил Георгий.

– Ну, в общем, ничего. Только плачет все время. У вас есть дети?

– Да, – растерянно ответил Георгий, – трое мальчиков.

– Ну, слава Богу. Вы обязательно завтра приезжайте.

– Спасибо вам. Скажите Лиде, дома все нормально. Дети спят.

«А ведь его не пустят!» – подумала Валя, повесив трубку.

В ординаторской закипел чайник, она налила два стакана, бросила в карман халата горсть карамелек и сушек и отправилась в послеоперационную палату.

А Георгий Глушко достал из холодильника непочатую бутылку водки, налил себе полстакана, выпил залпом, закусил кусочком черного хлеба.

«Значит, четвертого ребенка не будет, – подумал он, – ну что ж, трое детей уже есть. В наше время это много. Но почему мне так тошно? А Лидуше сейчас каково? Девушка из больницы сказала, мол, плачет Лида. Интересно, зачем ее все-таки повезли в Лесногорск? Что, в Москве больниц мало?»

Георгий хотел налить себе еще водки, но передумал. Завтра он должен быть со свежей головой. Он вспомнил, что надо позвонить теще.

Вера Александровна отнеслась к сообщению спокойно.

– Ну, дело житейское. Я сама двоих родила, троих выкинула. Такая наша бабья доля. Да и куда вам четвертый-то ребенок? Может, оно и к лучшему.

Почему-то после разговора с тещей стало еще тошней. А когда Георгию было тошно, он звонил своему старому другу, однокласснику Сереге. Встречались они редко, да и перезванивались нечасто, но всегда знали, что они есть друг у друга, как бы ни повернулась жизнь. А жизнь у них повернулась по-разному: Георгий – всего лишь мастер на часовом заводе, а Серега – подполковник милиции.

Телефон Сергея Кротова Георгий знал наизусть.

Кротов оказался дома и сразу взял трубку.

* * *

Борис Симаков уже второй час сидел на скамейке в маленьком дворике в центре Москвы и смотрел не отрываясь на три подъезда старого, добротного дома. Двери подъездов были снабжены домофонами, а квартиры внутри занимали по половине этажа каждая. Было и несколько двухэтажных квартир. Человек, которого ждал Борис, занимал именно такую, бесконечно огромную, двухэтажную квартиру.

– Боря? Здравствуй, рад тебя видеть! – услышал он у себя за спиной. – Ты меня ждешь или случайно здесь?

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Я вас жду.

– А что не позвонил? Заранее договорились бы. Я ведь случайно заехал. Ты бы так мог до глубокой ночи ждать. Случилось что у тебя?

– Случилось, Андрей Иванович, – Борис тяжело вздохнул. – Из больницы я уволился.

– Сам ушел или тебя ушли? Ладно, подожди в машине. Мне надо домой зайти минут на десять.

Квадратный кожаный шофер распахнул перед Борисом заднюю дверцу новенького черного «Сааба».

Ровно через десять минут Андрей Иванович вышел из подъезда.

– Рубашку сменил, – объяснил он, – не могу целый день в одной ходить. Потею, даже зимой. Кровь у меня горячая.

Он уселся рядом с шофером на переднее сиденье.

– Давай, Вовчик, в клуб. А ты, – он обернулся к Борису, – уж извини, в машине говорить не будем. Надо мне кое-какие бумажки проглядеть.

Минут через двадцать машина остановилась в одном из тихих переулков в районе Таганки, у старинного двухэтажного особнячка.

В тот же миг из подъезда появился швейцар в ливрее и распахнул заднюю дверцу:

– Андрей Иванович! Милости просим!

Внутри особнячок выглядел так, как Симаков представлял себе настоящий Английский клуб: стены, обитые темным матовым деревом, темно-синие наглухо задернутые шторы из тяжелого бархата, необъятные кожаные кресла. Пахло отличным табаком и дорогим мужским одеколоном.

Борис почувствовал себя неловко в своих побелевших от уличной соли ботинках и потертой рыжей дубленке, которую бесшумный лакей тут же снял с него и унес куда-то.

Так же бесшумно явился пожилой господин в безупречном черном костюме, тепло улыбаясь и спрашивая Андрея Ивановича о здоровье и семье, проводил их в ресторанный зал, где стояло не более пяти столиков, отделенных друг от друга резными перегородками.

Их усадили за столик, покрытый белоснежной скатертью, зажгли старинную настольную лампу.

Симаков слышал, что в Москве существуют закрытые клубы, но чтобы самому попасть в такое место – об этом он, рядовой врач, и не мечтал.

И если интерьер и уровень обслуги он мог представить себе по фильмам и книгам, то запах и вкус блюд, которыми через пятнадцать минут был уставлен стол, не могли присниться ему даже во сне.

Отправив в рот первый прозрачный кусочек малосольной семги, намазав поджаренный ломтик ржаного хлеба паюсной икрой, Симаков на несколько мгновений забыл обо всем на свете.

– Ну, рассказывай, что стряслось? – Андрей Иванович смотрел на него, ласково улыбаясь, но серые глаза были холодны и серьезны.

– Я уволился из больницы потому, что там происходят странные вещи. Честно говоря, я испугался.

И он выложил всю историю с Полянской, опустив только те детали, которые дали бы понять его собеседнику, что подоплека происшедшего ему, Симакову, отлично известна.

Закончив свой рассказ красочным описанием ярости Зотовой, он вздохнул облегченно и поднес ко рту сигарету, которую до этого вертел в пальцах. Тут же вспыхнул огонек зажигалки в невидимых руках официанта.

Андрей Иванович, подождав, когда официант удалится, задумчиво спросил:

– Что-нибудь подобное раньше бывало?

– Искусственные роды, выкидыши и всякое такое – да, довольно часто. Возможно, чаще, чем в других больницах. Но я не задумывался над этим. Знаете, сейчас такое время, такая экология…

– И на каких же сроках чаще всего бывали у вас искусственные роды?

Прежде чем ответить, Симаков немного помолчал, будто пытаясь вспомнить.

– Пожалуй, больше на поздних, – медленно произнес он, – где-то с двадцатой до двадцать пятой недели.

Легкая тень пробежала по лицу Андрея Ивановича.

– И что ты сам обо всем этом думаешь, Бориска?

– Я думаю, что остался без работы, а у меня семья.

– Хорошо. С твоим трудоустройством что-нибудь придумаем. Хотя ты у нас гинеколог, а мы занимаемся фармацевтикой.

– Ну, необязательно к вам в фирму, – смутился Симаков, – у вас ведь связи по всей Москве.

– А как ты собираешься каждый день из своего Лесногорска в Москву и обратно ездить? Машины-то у тебя нет, – хитро подмигнул Андрей Иванович. – Впрочем, врач ты неплохой, я знаю. Можешь при желании и на машину заработать, и квартиру свою на московскую обменять – все в твоих руках. Ты когда ординатуру кончаешь?

– В будущем году.

– Ну и отлично. Значит, говоришь, заведующая твоя в ярости была? Как ее зовут, я забыл?

– Зотова Амалия Петровна.

– А как зовут ту умницу, которая от вас сбежала?

– Полянская Елена Николаевна.

– Кто она, не знаешь случайно?

– Случайно знаю. В ее карте написано было. Она журналистка, заведующая отделом в журнале «Смарт».

– Есть такой журнал, слышал, – кивнул Андрей Иванович, – а теперь ответь честно, Бориска. Ты ко мне пришел, чтобы я разобрался с этой твоей Зотовой?

– Если честно, то да, – признался Симаков. – Понимаете, я, конечно, в герои не гожусь, но все-таки существуют же какие-то остатки профессиональной чести…

– Эка ты загнул, Бориска! – покачал головой Андрей Иванович. – Скажи по-человечески: стало тебе страшно, ну и жалко живого ребенка убивать. Это я пойму.

* * *

Когда они вышли, сыпал мокрый снег, дул ледяной ветер. После уютного клуба на улице показалось особенно противно.

– Ты сейчас домой? – спросил Андрей Иванович.

– Домой.

– Неохота небось на электричке после такого ужина? Все впечатления растрясутся. Ладно уж. Сейчас Вовчик меня завезет, а потом тебя в твой Лесногорск доставит. Со всеми удобствами.

– Да что вы, Андрей Иванович, – смутился Симаков, – я как-нибудь сам, своим ходом, спасибо вам большое.

– Ладно тебе! Не ломайся, как девица. Ты даже не представляешь, какое сейчас хорошее дело сделал. Садись в машину, поехали.