Текст книги "Шенна"

Глава девятая

Шенна в этот день домой не вернулся, не вернулся и ночью. Микиль остался стеречь дом. Очень он удивился, когда узнал, что Шенна так и не возвратился. Микиль коротал ночь на плетеном стуле. Время от времени ему чудилось, что Шенна входит в дверь. Трижды он вскакивал и подходил к ней. Каждый раз, как ему казалось, он слышал человечьи шаги, и готов был поклясться Святым Писанием, что это Шенна. В последний раз ему померещилось, будто он видит, как Шенна приближается к дверям, и Микиль уже открыл было рот, чтоб с ним заговорить, но когда присмотрелся внимательней, там никого не было. Больше к дверям он не совался. Остался на стуле рядом с очагом. То и дело подбрасывал в очаг куски торфа. Так и провел там все время. Микиль думал, что ночь не может быть такой долгой. Его одолевали одиночество, страшный озноб и жуть, но они не помешали ему то и дело проваливаться в сон. Один раз он заснул крепче обычного и увидел, что дом полон маленьких черных человечков, все они столпились вокруг него и старались напасть, а какой-то одинокий господин защищал его от них. Наконец один черный человечек проскочил тому заступнику за спину, бросился на Микиля и оскалил зубы.

Микиль очнулся от сна. Каждая капля его пота была размером с черничину, а руки и ноги дрожали.

– Пресвятая Дева Мария, – вымолвил он. – Что же мне делать? И что сталось с этой ночью, чего она такая длинная? И что стряслось с Шенной? Что его держит? Если ему захотелось посвататься к Сайв, неужто день для этого недостаточно долог, чтобы проводить за таким занятием еще и ночь? Темный он человек. Трудно под него подстроиться. Говорил, будто ей лучше умереть, чем выйти за него замуж, а теперь сам что есть сил старается на ней жениться. Никак в толк не возьму, почему ж ей лучше умереть, чем выйти за него замуж. По-моему, это ему лучше умереть, чем Сайв за него замуж выйдет. Я бы на ней не женился за все деньги Шенны, самой Сайв и ее отца вместе взятые, еще чего!

В эту минуту Микиль заметил свет, похожий на зарю. Это очень его воодушевило, но немного погодя он понял, что всего лишь взошла луна. Когда он увидел в окне лунное сияние и его отблеск на стене, там, где висел мешок, а рассвета по-прежнему не было, все стало для него иссиня-черным, и Микиль совсем приуныл. Не будь паренек так напуган, может, он бы даже заплакал. Когда луч света упал прямо на мешок, тот сделался похож на человеческую голову. Микиль подумал, что подобной головы не встречал никогда. Разве что в сказках про фениев[12]12
  Фении – полулегендарные богатыри, охранявшие границы владений и выполнявшие задания Верховного короля Ирландии Кормака Мак Арта. Предводитель фениев – Фин Маккул, один из главных персонажей средневековой ирландской литературы.


[Закрыть], где старая ведьма опиралась на два своих самых длинных коренных зуба, как на костыли. Микиль посмотрел на мешок еще немного, и глаза задвигались, и рот открылся, будто голова хотела что-то сказать. Микиль разумел, что это просто мешок, но все это время кровь стыла в жилах, волосы стояли дыбом, пробирала Микиля ледяная дрожь. Пришлось зажмуриться, чтобы не смотреть в эти подвижные зрачки. Вскоре, однако же, страх и ужас заставили Микиля открыть глаза. Наконец луну затянуло облаком, и мешок снова стал самим собой. Большое облегчение. Микиль возблагодарил Господа пылко, уж будьте уверены. А потом, должно быть сразу же, провалился в глубокий сон, потому что следом увидел уж солнце, что вместо луны озаряло теперь мешок. Вокруг него вовсю кипела работа, слышалось сопение мастеров, мерный стук молоточков да скрип продеваемой вощеной нити. Он посмотрел на место Шенны. Там Шенна и был, и работал столь усердно и старательно, будто останется без еды, покуда башмак этот не найдет покупателя.

Микиль встал и глянул на свое место.

– Микиль, – сказал Шенна. – Ступай домой, поешь чего-нибудь да поспи еще немного. За эту ночь ты заслужил дневную плату. На работу до завтрашнего утра тебе являться не нужно.

Говоря это, он посмотрел на Микиля, и как бы ни были глаза у парня затуманены сном, он перехватил взгляд Шенны. Выглядел Шенна на десять лет старше, чем вчера, накануне. Микиль отправился домой, но взгляд Шенны не шел из ума.

– С ним творится что-то ужасное, – сам себе сказал Микиль. – Непременно нужно выложить все матери да посоветоваться с нею, как поступить.

Микиль пришел домой, но мать словно в воду канула. В доме не было ни единой крещеной души. Парень обыскал весь дом, звал ее. Но все без толку.

– Ой-ой-ой! Ну и ну! – сказал он себе. – Видали вы такое? Все верно и крепко, как наконечник на палке хромого. Она ушла в дом Диармада Седого завершить сватовство! А мне что делать? За что хвататься? Я бы и за все золото мира не пожелал Шенне жениться на этой каре Господней. Охохонюшки! Что же я теперь делать-то буду! Уж я думал, у моей матери разум имеется, да видно, ни крупицы не осталось, коли она сладила такое сватовство. И делать-то мне теперь больше нечего, кроме одного: пойти сей же час да сорвать эту женитьбу, пока еще не слишком поздно. Наглая спесивая гордячка! Тьфу! Стоит ли удивляться, что вид у него такой измученный да потрепанный! Уж не знаю, чем они его там держат. И правда, разве не может так быть, что он связал себя каким-то обещанием, а они теперь будут пытаться тянуть из него деньги? Мы все насмехались над Диармадом в тот день, когда он пришел. А он, должно быть, знал, что творится. «И дух, и пука[13]13
  Пука – персонаж кельтского фольклора, злобное существо, поросшее черной шерстью, приносящее вред человеку. Часто может принимать вид лошади или козла.


[Закрыть], всяк свое дело знает». И гляди-ка, не сказал ведь Шенна: «Не стану на ней жениться», а только: «Жениться у меня никакого желания». Может статься, разорвать это сватовство у меня и не выйдет так гладко, как я думал… Но гляди ж ты! Пока я тут прикидываю да размышляю, мать моя, пожалуй, уже и сватовство улаживает. Да не воздастся ей за хлопоты! Ишь, какая добрая соседка!

Микиль еще не закончил рассуждать, а уже очутился в поле, довольно далеко от дома, и несся он сломя голову к дому Диармада Седого – быстрее всех в земле Ирландской, уж как позволяла ему хромая нога. Совсем скоро он уже стоял, отдуваясь, перед домом Диармада.

Самого Диармада в дверях еще не было. День только начался. Микиль встал прямо напротив двери.

– Матушка! – завопил он во всю глотку, насколько хватало голоса.

Сайв высунула голову из дверей, дожевывая кусок хлеба.

– Матушка! – снова заорал Микиль. – Выходи и пойдем домой сейчас же! У тебя еще есть чем заняться, вместо того чтобы скакать тут перед ними по грязи собачкой! Желают свататься – пускай сами и сватаются или оставят все как есть!

Сайв проглотила кусок, что был у нее во рту.

– Эй, колченогий, бить тебя колотить, – сказала она. – Что с тобой такое?

– Колченогий, ага? – сказал Микиль. – Да со мной уже сверх всякой меры разного сталось. Мало тебе, что и твое имя, и имя отца твоего у всякого на языке, так вы еще и мою мать не могли не втянуть в ваши дела. Только я уж хорошенько позабочусь, чтобы все, что вам самим не удалось, у вас и с ее помощью не сладилось. Мать! Мать, говорю!

– Ступай-ка ты домой, куча не пойми чего, и не оглушай нас своими воплями. А коли принял капельку, так пойди проспись, оно и пройдет, – отвечала Сайв.

– А тебе говорю, не сойду с места, покуда она сюда не явится! – заявил Микиль. – И еще скажу, уж ты мне поверь, что незачем тебе тряпки на себе рвать оттого, что Шенна на тебе не женится. Он бы на тебе не женился, даже если б в Ирландии и вовсе никого не осталось, кроме тебя, рухлядь ты бесстыжая! Мать! Эй, мать, говорю! Выходи без промедления сюда, не то я сам войду и тебя на руках вынесу!

– Слушай-ка, ты, оборванец, коряга хромая! Если ты сей же час не уйдешь с этого места и не уберешься с глаз моих долой, да пошустрее, я тебе оставлю отметину, какая будет с тобою столько же, сколько и хромая нога! – пообещала Сайв. Только она уже не говорила, а вопила и скакала, и волосы плясали у нее вокруг головы.

Она ушла в дом. Микиль подумал, что сейчас к нему выйдет мать. Вместо этого вернулась Сайв, и в руках у нее была лохань. И маханула она все, что было в лоханке, прямо ему в лицо. По счастью, Микиль успел отскочить в сторону. Вода из лохани расплескалась по дороге, и от нее пошел пар.

– Злодейка! – закричал Микиль. – Ты что же, меня правда убить решила?

– Пусть мне ухо отрежут, – крикнула Сайв. – Но если ты все уяснил как следует, то больше не придешь сюда искать свою мать, шушера!

Тут вышел Диармад в пестрой кепке. Взял Микиля за плечо.

– Микиль, – сказал он. – Ты что-то ошибся. Нет здесь твоей матери и не было уж не знаю сколько.

– Это ты мне верно говоришь? – спросил Микиль.

– Говорю как есть, не сомневайся, – заверил Диармад. – А она точно не дома?

– Да не было ее дома, когда я оттуда уходил.

– А вчера вечером она дома была? – спросил Диармад.

– Твоя правда, – сказал Микиль. – Может, и была. Я как раз ее дома оставил.

Микиль был хорошо знаком с Диармадом и с его бесконечными вопросами, но так легко не отвертелся.

– Постой, Микиль, – сказал Диармад. – Только не притворяйся дураком. Это ведь не так. С чего ты вбил себе в голову, что она здесь сватает Сайв за Шенну?

Так они шли не спеша и отдалялись от дома. Микиль повернул к себе, Сайв честила его в спину, а Диармад все ожидал ответа.

– Ну да, конечно, – сказал Микиль. – Из-за одного чудно́го дела. Привиделся мне вчера странный сон. Почудилось мне, будто я в доме Шенны один, сижу на плетеном стуле, а напротив меня мешок висит у каминной полки. И тут мешок принял форму женской головы. Заговорила со мной голова, и я узнал голос Сайв. «Твоя мать, – говорит голова, – из сил выбивается, чтоб устроить свадьбу между мной и Шенной, только лучше Шенне умереть самой лютой смертью из всех, что могут настичь живое существо, чем на мне жениться». Тут я проснулся и сел. Позвал мать. И никакого ответа. Сразу подумал, что она здесь, ну и пошел за нею.

Диармад посмотрел ему прямо в глаза. Микиль не моргнул. А Диармад, даже если бы ему отдали за это всю Ирландию, все равно не смог бы угадать, говорит Микиль правду или лжет. Задумался надолго. И наконец сказал:

– Боюсь, Микиль, что этот сон свой ты видел с открытыми глазами.

– Ну да, конечно, – согласился Микиль. – В том-то все и дело. Я и сейчас не могу понять и вряд ли вообще когда-нибудь пойму, спал я или бодрствовал, когда звал свою мать.

– Я бы тебе вот что посоветовал, – сказал Диармад. – Каких бы снов ты ни видел, больше сюда не возвращайся. Ступай-ка лучше домой, и дай тебе Бог ума побольше! Ты очень здорово отделался.

Они расстались.

– Ну вот, – сказал себе Микиль. – Я чуть было не натворил бед. А все-таки интересно, где же моя мать провела ночь.

Когда Микиль пришел домой, мать оказалась прямо перед ним. И лицо ее, и глаза распухли от рыданий.

– Матушка, – сказал Микиль. – Нешто где поминки были?

– Что это тебя домой принесло? – спросила та.

– А что? – ответил Микиль. – Я остался стеречь дом Шенны прошлой ночью, потому как сам он провел ночь где-то не дома, а сегодня утром велел идти домой и поспать еще немного и сказал, что я заработал дневную плату за эту ночь.

– Ох ты, – сказала мать. – А где же ты шатался весь день с утра?

– День был славный, – ответил Микиль. – И не устал я, и спать не хотелось. А вот то, что я проголодался, так это точно.

Дала она ему кое-какой еды, но и такая пошла ему очень впрок. Микиль смолотил целую большую миску без промедления, а когда все доел, завел беседу.

– Матушка, – начал он.

– Говори, Микиль.

– Ты мне так и не рассказала, где были поминки.

– Что задержало Шенну так, что он провел прошлую ночь не дома?

– Его не только прошлой ночью дома не было, он со вчерашнего утра куда-то делся. Когда ты ушла вчера утром, после того как поговорила с ним, – ты тогда чуть в обморок не упала, – я пошел в дом, а Шенны там не оказалось. За весь день он тоже не пришел, а потом, когда мужики собрались по домам, я остался стеречь место. Каждую минуту думал, что он вот-вот войдет в дверь. Потом в какое-то мгновение ночью меня сморило, а когда я открыл глаза, вокруг меня уже все работали, и Шенна тоже. Но послушай, матушка, над ним висит какое-то необычайное горе.

– С чего бы, что за горе может над ним висеть? Разве не ему денег хватит на всю жизнь? Разве не ему все благодарны?

– Да вот знаю я кое-кого, кто ему вовсе не так уж благодарен, – сказал Микиль.

– Это кто же? – спросила мать.

– Да вот есть. Сайв Диармадова.

– Да ну, и какая тому причина?

– А вот есть, – сказал Микиль. – Веская причина. Потому что он на ней не женится.

– Ах язви ее, этакий мерин![14]14
  Слово «мерин» часто употребляется в Ирландии применительно к мужеподобным женщинам.


[Закрыть] Кто ж на ней женится!

Микиль так и повалился, и чуть со смеху не лопнул.

– Мерин! Мерин! Мерин! – кричал он. – Ох, какая жалость, что я этого слова с утра не вспомнил!

– А что у тебя там за дело было с утра? – спросила мать.

– С утра на другой день, я имею в виду. Послали меня принести немного кожи, а она обозвала меня колченогим.

– Это она тебя обозвала колченогим? Кабы я услыхала, я б ей сказала, кто у нее там колченогие, и еще кое-что ей сказала бы, о чем тебе сейчас не скажу, это бы с нее сбило спесь, точно тебе говорю.

– Послушай, матушка, раз уж такое у тебя к ней уважение, что ж ты вчера утром приходила в дом Шенны и пыталась устроить сватовство между Шенной и вот этой вот?

– Сватовство между вот этой вот и Шенной! Да что ты, я бы скорей самолично утопилась, чем занялась подобным.

– А если так, что же ты сказала Деве с Крепкого Холма в тот день, когда она здесь была, что Шенна не женится ни на одной женщине в Ирландии, кроме Сайв?

– Дева с Холма? Ой, да она такая дуреха, надо же мне было как-то пришпилить ей язык, чтобы она не разнесла по всей округе, что Шенна женится на ней, а вся округа бы над ней насмехалась.

– Да уж, верно, – согласился Микиль. – Тогда не стоило тебе скрывать от меня, что ты готовила сватовство вчера утром.

– А почем тебе знать, что я готовила?

– Потому как говорил он громко, и я сам слышал такие слова: «Лучше ей умереть, чем я на ней женюсь».

– Послушай, Микиль, – сказала мать. – А вот если б за тобой был выбор в этом деле, ты бы сам кого для него выбрал?

– Майре Махонькую, конечно.

Мать пристально посмотрела на него.

– А что за причина, – спросила она, – выбирать тебе для него Майре Махонькую вперед прочих женщин, которых весь народ за него сватает?

– Прежде всего прочего, матушка, не много у меня уважения к тому, что говорит весь народ. Народу-то все равно, что́ чаще от этих речей бывает – вред или польза, лишь бы поговорить. Это весь народ сватает его за Сайв Диармадову. А Шенне-то уж лучше бы взять да утопиться. Деву с Крепкого Холма ты бы ему не выбрала. Про Нору с Плотинки я ничего не говорю, ни хорошего, ни плохого, ни всякого другого; говорю только, что дурак этот весь народ, а по мне лучше дураком прослыть, чем дурацкие советы принимать.

– Но гляди-ка, – сказала мать Микиля, – весь народ сватает его за Майре Махонькую, а ты в этом ничего дурного не видишь.

– Вот уж правда, хорошенькое состязание: Майре Махонькая – и все эти прочие! Ну где же найдешь подобную Майре Махонькой? В семи приходах такой нет. Славная женщина, красивая, благородная. Женщина рассудительная. Понимающая. И до чего хорошо воспитана, такой и бедные, и богатые благодарны. К тому же набожная, достойная подражания. А для церкви, куда она ходит мессу слушать, просто находка. И злые, и добрые к ней относятся с почтением. Начни, к примеру, две женщины собачиться, так, завидев ее, непременно прервутся, пока она мимо них не пройдет, будто это священник.

– А вот сомнительно мне, – сказала мать, – что если бы Сайв бранилась у дороги, она перестала б, увидевши, что Майре идет.

– Да вот тебе мое слово, матушка, что я собственными глазами видел: так и было. И я ничему сильнее не удивлялся. Шел я себе прямо к дому Бурков с сообщением, а когда приблизился к дому Диармада, расслышал, как Сайв ругается и честит какого-то соседа во весь голос «свиньей» и «собакой». И, представь себе, в эту минуту из-за угла как раз и появилась Майре Махонькая. Чуть только Сайв ее увидела, сразу вся ругань прекратилась. Повесила она голову и пошла так в дом, очень медленно.

– Вот разве не удивительно, – сказала мать, – что ты сам не взялся давным-давно просватать ее за Шенну?

– Ну так в том-то все и дело, – ответил Микиль. – Я-то думал, что ты сама давно этим занялась и найдешь к нему куда более ловкий подход, чем я.

– Боюсь я, – сказала мать, – что насчет этого ты ошибаешься. Если б только можно было сладить такое сватовство, думаю, никто бы с этим не справился лучше тебя, чтоб оно удалось, в особенности если тебе так неймется.

– Ясное дело, матушка, – ответил Микиль. – Что ни говори, а в этом ты права. Больше всего на свете я хотел бы, чтобы сладилось такое сватовство. Никогда еще не было пары, которая подходила бы друг другу лучше этой. Трудно было бы превзойти добродетели Майре, а уж он ей во всем под стать. Хотел бы я устроить эту свадьбу, только не знаю, как к этому подвести.

– А как же к этому подвести, как не сходить на запад, к дому самого Шона Левши, не отозвать его в сторонку да не открыть ему, что у тебя на уме. А уж потом, коли ему понравятся твои речи, он сам изложит своей дочери все как есть. И если ей по душе будет выбор, значит, и впрямь полдела сделано.

– Видит Бог, – сказал Микиль, – ты права. Пойду-ка я прямо сейчас.

И он отправился в путь.

«Пусть у тебя выйдет лучше, чем вышло у меня», – сказала вдова про себя.

Глава десятая

Следующим утром Шенна и его работники трудились изо всех сил. Сопение мастеров, мерный стук молоточков да скрип продеваемой вощеной нити не затихали вовсе, будто не осталось во всей Ирландии ни одного сухого места, где можно было бы сшить хоть один башмак или сапог.

– Кто это там поднимается? – сказал один мастер.

Все повернули головы, кроме Микиля.

– Шон Левша, конечно, – сказал кто-то.

Шенна вскочил и выбежал за дверь навстречу Шону Левше.

Оба долго бродили по полю туда и сюда и беседовали друг с другом, но отошли далеко, никто из работников не смог уловить ни слова из их разговора. Наконец они расстались. Шон Левша отправился на запад, к себе домой. А Шенна не стал возвращаться к делам, а пошел по дороге к поселку.

Микиль подскочил, отшвырнул ботинок, что был у него в руках, и рысью побежал домой.

– Матушка! – закричал он, едва оказавшись за дверью. – Тут такое дело. Сватовство-то сладилось!

– Думай, что говоришь, – сказала та.

– Ну конечно, а то как же! – ответил Микиль. – Сам Шон Левша был у нас недавно, и они вместе с Шенной провели в поле целый час, а потом Шон Левша ушел к себе домой, а Шенна подался на восток, к дому священника.

– А о чем же они говорили в поле? – спросила мать.

– Не знаю, – сказал Микиль. – Слишком далеко они от меня были.

Прав был Микиль: Шенна пошел к дому священника. Но, конечно, не затем, чтобы сладить сватовство.

– Благослови тебя Бог, Шенна, – молвил священник. – Те ботинки, что ты мне прислал, оказались очень удобными.

– Благослови тебя Бог, и Дева Мария, и святой Патрик, отче! Я рад, что тебе понравились башмаки. Но я пришел к тебе поговорить, потому что попал в беду.

– Разумеется, Шенна, мне очень жаль это слышать – и не мне одному. Нет в нашей округе человека ни низкого, ни высокого сословия, ни бедного, ни богатого, кто не сожалел бы об этом, услышав от тебя такое. И конечно, не потому, что ты сейчас стоишь передо мной, я так говорю: верно, у всех них будет веская причина для расстройства.

– Через многие трудности я прошел, отче, но эта беда крепче всех схватила меня за сердце. Знаешь ли ты дочь Шона Левши?

– Разумеется, Шенна. Кто же не знает Майре? Это самая уважаемая из молодых женщин в нашем приходе.

– Из тех, что ходят по росе, сегодня нет ни одной подобной ей, отче. И дело мое в том, что уже долгое время готов я отдать все, что у меня было, и все, что когда-либо будет, лишь бы на ней жениться.

– Жаль, что ты давно не сказал мне об этом, сын мой. Известно мне – так, что можно и тебе сказать о том, – что Майре думает о тебе так же.

– Что же ты такое говоришь, отче? – спросил Шенна в испуге.

– Мне известно, что жизнь Майре Махонькой будет гораздо короче, если она не выйдет за тебя замуж. Она чахнет у нас на глазах.

– О, Господи, спаси мою душу! – вскричал Шенна. – Значит, всё в семь раз хуже, чем я предполагал!

– Да не ума ли ты лишился? – спросил священник.

– О, не лишился я, отче, ни ума, ни рассудка. Слишком хорошо владею я и тем, и другим. Здесь живет бедная женщина, которой я недавно оказал небольшую услугу. Она пришла, как ей казалось, ради моего же блага и говорила со мной об этом деле. Я думал, будто ясно дал ей понять, что у меня нет возможности свататься ни к Майре Махонькой, ни к кому другому. Ожидал, что она даст знать об этом и самой Майре, и ее отцу и все это дело затихнет, не причиняя беспокойства никому другому, кроме меня. А вместо этого вышло так, что злосчастная судьба движет это сватовство вперед, вопреки моему отчаянному сопротивлению. Достойный человек самолично пришел пешком сегодня утром, чтобы сказать мне, что никого на свете не хотел бы видеть своим зятем, кроме меня. И когда я разъяснил ему – уж как мог мягко, – что у меня никогда не будет возможности жениться, показалось, будто темная ночь обрушилась на него посреди дня. А теперь, вдобавок ко всем бедствиям, я узнаю от тебя, отче, что и сама Майре Махонькая слаба здоровьем. Какая же печальная повесть! Какая же горестная и печальная повесть!

Священник посмотрел на него.

– Шенна, – сказал он. – Ты самый необычный человек из всех, что мне когда-либо где бы то ни было встречались. Когда ты вошел, я решил, будто больше всего твое сердце гнетет то, что ты не можешь жениться на Майре Махонькой. Теперь же ее отец сам выражает согласие и отдает ее тебе, а ты только и можешь сказать, что все это горестная и печальная повесть! Что же ты за человек? И чего ты хочешь?

– Немудрено, что ты задаешь этот вопрос, отче, – сказал Шенна. – Тяжело сказать, что я за человек и чего хочу. Каким бы человеком я ни был, об этом сватовстве я должен сказать только одно: лучше Майре Махонькой умереть самой лютой смертью из всех, что могут настичь живое существо, чем выйти за меня замуж. Вот какой я человек. Если бы нашелся тот, кто поговорил бы с ней, разъяснил все и дал совет, что лучше выбросить ей меня из головы и сердца и посвятить себя Богу, ничего большего я бы не желал. Я думал, вдова с этим справится, но если она и пыталась, у нее не вышло. Я попросил самого Шона Левшу – совсем недавно, однако, боюсь, этот человек сам не знает, как ему лучше поступить. Я пришел к тебе, отче, полагаясь на твой опыт, понимание и рассудительность, чтоб ты взялся за это – или посоветовал бы, что лучше предпринять в этом случае.

– Боюсь, Шенна, – сказал священник, – что ты сам с собою обходишься совсем несправедливо. Я хорошо тебя знаю – и давно. В самый скудный из дней твоих я не слышал, чтоб ты присвоил хотя бы фартинг. В день, когда ты не зависел ни от кого, никто не говорил, что ты несправедливо обходился с работниками или принуждал их работать, не платя за труды. Богат ты был или беден, никогда я не слыхивал, чтобы кто-нибудь видел, как ты возвращался домой пьяным, ввязался в драку или сошелся с дурной компанией. Тебя никогда не обвиняли ни в грабеже, ни в хищении. Ни в сварах, ни в ссорах, ни в сутяжничестве тоже нельзя тебя обвинить. Что же до тех, у кого были твои деньги, так их и счесть-то трудно. И я не слышал пока, чтоб ты настаивал, требуя свои деньги назад. Зато частенько слышал, что некоторые из тех людей недостойны того, чтоб им дали хоть что-то. И я не могу взять в толк – понимаешь ли? – почему же ей лучше умереть, чем выйти за тебя замуж.

– Я не хочу в это дальше лезть, отче. Человек сам лучше знает, где ему жмет башмак. Я пришел к тебе просить совета, чтобы расторгнуть это сватовство. Отмени его, если не хочешь, чтобы она горела в аду! Ты пересчитывал мои достоинства, а сосчитать их очень просто. Все доброе, что я делал, делал я с единственной мыслью. Я делал это ради Спасителя, не хвастаясь этим перед Богом. Но что мне пользы, если теперь я сотворю кривду?

– Шенна, – сказал священник. – Думаю, я наконец понял. Ты вообразил, что можешь причинить зло Майре Махонькой, если женишься на ней. И ты отказываешься причинять зло – ради праведности. Топчешь собственное сердце ради Спасителя…

Больше он ничего не успел сказать. Только услышал Шенна слова «ради Спасителя», как выскочил за дверь и был таков.