Текст книги "Шенна"

КАТЬ: Если б не Шенна, плохо было бы их дело.

ШИЛА: Да как же так, Кать? Хоть Шенна и сказал закрыть за ним дверь, разве Сайв не сама ее открыла?

КАТЬ: Дело не в том, открыла или закрыла, а в том, как хитро Шенна повернул закавыку со сватовством и тремястами фунтов и заставил всех об этом говорить. Вот что спасло их от людского гнева.

ПЕГЬ: И пусть Сайв не поняла этого, она оказала Шенне очень большую помощь в этом деле. Пока они смотрели на нее и какое-то время слушали, что она говорит, то убеждались и говорили друг другу, что она уж верно сошла с ума. Явились две ее соседки и отвели Сайв домой. И тотчас поползли слухи, что она совершенно спятила и придется, пожалуй, ее связать. Это избавило девушку и ее отца от всякой опасности. Всяк поверил, что они не виновны в деле с мошенниками и не знали никаких злодейских секретов и замыслов – да и вообще никто не пострадал больше них.

Глава восемнадцатая

Ночь была на исходе, а Кормак все не возвращался и от него не было никаких внятных вестей. Те, что лишились лошадей, начали тревожиться и устыдились. Они слышали слова, какие бросила Сайв хозяину жеребца, и в глубине души понимали, что она права. Не было среди них никого, кому ее замечания не подходили бы столь же полно, как и ему. Они осознали, что никому их толком не жаль и им самим не очень-то жаль друг друга. Собственное разумение подсказывало им, что, когда за лошадей их давали крупные деньги, выходило много больше, чем можно было выручить, – и они приняли эти деньги. Как только они уяснили правду, постепенно поняли про себя, что получили по заслугам, потому что понимали, что поддаются злой воле. Они разошлись по домам мрачные, скрепя сердце, недовольные собой и итогами прошедшего дня.

ШИЛА: Видать, много есть разных путей делать фальшивые деньги, кроме как дьявольскими чарами из кусочков шифера.

КАТЬ: Видать как есть. А еще, видать, редко случается, что человек достаточно честен, чтобы вернуться через неделю и принести настоящие деньги заместо фальшивых, как Михал Ремань.

ГОБНАТЬ: И кстати, по всему ясно, мало он получил благодарности. А он, как говорится, и имя сберег, и имущество.

КАТЬ: Какое такое имя он себе сберег, Гобнать? В честности или в колдовстве?

ГОБНАТЬ: К месту ты это сказала, Кать. Думаю, и в том, и в другом.

НОРА: Вряд ли, Пегь, была хоть какая-то надежда, что благородный человек вернется и раздаст настоящие деньги тем, кому он прежде дал фальшивые.

ПЕГЬ: Боюсь, Нора, случись так, те же люди сказали бы, что он спятил – настолько же, насколько Сайв, которую они посчитали безумной.

ГОБНАТЬ: Ой, Пегь, а ловко же Нора попыталась над нами пошутить. «Вряд ли была хоть какая-то надежда, что он вернется», – сказала она, будто хоть сколько-нибудь сомневалась в душе, что никакой надежды не было.

НОРА: Ей-же-ей, Гобнать, я ничего плохого в душе не замышляла. Только мне вот что кажется: Михал Ремань сотворил деньги колдовством из маленьких кусочков шифера и отдал их хозяйке таверны, чтоб получить назад свою шляпу. Однако он не успокоился, пока не вернулся через неделю и не принес ей настоящие деньги, ни сам он, ни кто другой ничего удивительного в этом не углядели. А вот кабы тот благородный человек вернулся да отдал честные деньги тем людям, каким отдал фальшивые, они сказали бы, что он выжил из ума, – настолько же, насколько и Сайв, как они думали. Вот я про что.

ПЕГЬ: Ты на это вот как посмотри, Нора: между этими двумя случаями есть разница. Михал Ремань был честный человек, владел он дьявольским умением или нет. А тот благородный человек был негодяй, какое бы благородство он ни выказывал.

КАТЬ: Воистину, такое мое мнение, что самые благородные господа и есть самые большие злодеи. Взять хотя бы того господина, какой выгнал из дома семью Мак Оунь. Говорят, у него был доход в десять тысяч фунтов в Англии. Только ему этого было мало. И тогда он явился к бедной семье Мак Оунь и выгнал их под ливень в рождественскую ночь. Там была пожилая пара, молодая пара и девять человек детей: старший одного возраста с Пегь, а самому младшему сравнялось всего три недели. Когда они оказались на улице под проливным дождем, молодой Шон Мак Оунь сделал для них навес у изгороди, чтобы укрыться. Так благородный господин вышел и развалил шалаш.

НОРА: Боже сохрани, Кать, неужели так и сделал?

КАТЬ: Честное слово, вот так и сделал! Пристав сказал ему, будто в законе есть какая-то лазейка и придется проделать ту же работу, чтоб выселить их из шалаша, что и из дома. Вот он и развалил шалаш на всякий случай. А потом, когда бедный старик заплакал и господин увидел, как тот рыдает, «си, – говорит, – хау зэ олд кок крайз».

ШИЛА: А это что еще такое, Кать?

КАТЬ: «Гляди, – сказал он, – как этот старый петух плачет».

ШИЛА: Ой, ну поглядите на него! Ведь он сам же его и заставил плакать!

ГОБНАТЬ: Я бы сказала этому господину то же, что Майре Парталань сказала человеку, который отобрал у нее годовой запас масла из-за того, что по закону она за себя постоять не может. «Честное слово, – сказала она, – хорошо, что существует ад!»

ПЕГЬ: Ох, осторожней, Гобнать! Откуда ж ей было знать, что она сама не попадет в ад!

ГОБНАТЬ: Возможно, она не от всей души это сказала, а только со зла – и серчать ей было на что.

ШИЛА: Не думаю, что была нужда говорить такое господину, какой выселил людей и разрушил их шалаш.

ГОБНАТЬ: Это почему же, Шила?

ШИЛА: Потому что Бог сам его накажет, без напоминаний, хвала Ему во веки веков.

ПЕГЬ: И что же он сделает, Шила?

ШИЛА: Он отправит этого господина в ад.

ПЕГЬ: А почем знать, Шила, что этот благородный человек не принес бы покаяния?

ШИЛА: Покаяние ему бы не зачлось, пока он не построит заново дом да не запустит туда Мак Оуней, живых и здоровых, как были до этого. И не даст им денег за весь вред, что причинил.

КАТЬ: Ай да молодец, Шила! Вот это разговор. Ужасно жаль только, что не ты пишешь нам законы. Ты бы поставила благородных на место, как уже давно пора сделать. Но послушай, Пегь, а правда, что благородные люди совсем не приносят покаяния?

ПЕГЬ: Эге! С чего это взбрело тебе в голову, Кать?

КАТЬ: Я все время слышу об их дурных поступках, о кривдах да вреде, какие они чинят бедным, как они их разоряют, притесняют, губят и гонят, обрекая на холод и скитания, зато никогда не слышала, чтоб благородный человек принес покаяние или возместил бы ущерб. Только бедные непрестанно каются. Веселенькое дело.

ПЕГЬ: Ну конечно, Кать, благородные люди тоже каются. Святая Гобнать из Балевурни была королевской дочерью, святой Кольм Килле[26]26
  Святая Гобнать (VI в., день поминовения 11 февраля) – заступница и целительница, покровительница гэлтахта Баливурни в графстве Корк. Гобнать считается покровительницей больных тяжелыми нервными заболеваниями и параличами, дарующей исцеление от глухоты, покровительствует пчеловодству, кузнецам и ремесленникам, работающим с железом. Высокая популярность этой святой на всем Юге обусловлена тем, что исторически почитание святой Гобнати никогда не прекращалось – даже в эпоху карательных законов и гонений на католическую веру. Кольм Килле (св. Колумба, 521-597) – христианский святой, проповедник, один из «двенадцати апостолов Ирландии», основатель множества монастырей, в том числе в Дерри (543 г.), Дюрроу (553 г.), на о. Иона (563 г.); считается автором первого Устава ирландского монашества, а также автором первого Миссала Церкви Ирландии, составителем первого Пенитенциала, инициатором введения в литургическую практику Католической церкви частной исповеди и одним из трех главных небесных покровителей и защитников Ирландии (наряду со св. Патриком и св. Бригиттой Ирландской).


[Закрыть] был сыном короля.

ШИЛА: Слыхала ты про это, Гобнать?

ГОБНАТЬ: Конечно, Шила, давным-давно. Она была дочерью короля, и, когда покинула дом отца, ангел велел ей не останавливаться и не искать приюта нигде, покуда не повстречает она девять белых спящих оленей. Пришла Гобнать в одно место и увидела там трех таких. Задержалась в том месте ненадолго. Затем отправилась в Кил Гобнатан, где повстречала еще шесть. Осталась и там на некоторое время, и потому это место названо Кил Гобнатан, то есть «Церковь Гобнати». После того пошла она в Балевурни, где обнаружила девять оленей. Там уже провела святая Гобнать всю свою оставшуюся жизнь, там и похоронена.

КАТЬ: Бьюсь об заклад, долго придется скитаться семье Мак Оунь, покуда благородный человек, какой их выселил, не покается и не пустит их обратно в дом.

НОРА: Надо думать, те господа, что живут сейчас, отличаются от благородных людей, какие жили в давние времена.

ПЕГЬ: Ну конечно. Думаю, не скоро еще промеж них увидят святого.

ГОБНАТЬ: А что там вышло у Кормака Носа, Пегь?

ПЕГЬ: О нем не было ни слуху ни духу еще неделю со дня ярмарки. Все понемногу успокоилось, ни Сайв, ни отца ее всю ту неделю не видели – не выходили они из дома. Те, кто больше всех понес ущерба от мошенников, меньше всего об этом говорили. А те, кто ничего не потерял, не закрывали рта, и каждый заявлял, что, будь у него только лошадь на продажу, уж он бы не дал себя так нагло провести.

Через неделю вернулся Кормак. Первым делом направился он в дом Шенны. Хозяин вышел ему навстречу – так же, как выходил встретить Шона Левшу в тот памятный день.

– Ну! – сказал Шенна.

– Повесили троих, – ответил Кормак. – А Шиги, или как его там зовут, ушел. Как ни старались мы, нам не удавалось их настичь до самого города. Я тотчас пошел расспрашивать людей короля, с которыми хорошо знаком, и изложил им все это дело. Никогда еще не видел я, чтоб все до единого так изумились. «Ух ты! – воскликнули они. – Ведь к нам сюда приходил человек, совсем недавно, поведал в точности то же и указал нам троих негодяев. Мы их немедля схватили, и, верно, завтра их повесят. Человек сказал, что самая большая вина не на этих троих, а на том, кто был их главарем и вожаком всех разбойников подобного сорта в Мунстере. Это человек по имени Шенна. Он уже давно изготавливает фальшивые деньги. Тем-то и известен он в своих родных местах, что прозябал в крайней нищете, за исключением последних пяти или шести лет. Зато теперь он самый богатый человек в Мунстере[27]27
  Так сложилось исторически, что провинция Мунстер (и в том числе Западный Корк, где происходит действие романа) развивалась под владычеством «старых» англичан.


[Закрыть], а может, даже во всей Ирландии. И еще, – говорят они мне, – есть приказ от короля без промедления собрать помощь людьми и оружием, пойти и схватить оного Шенну, кто бы он ни был, и доставить сюда под арест». – «А где тот человек, что вам это рассказал?» – спрашиваю. «Да вот там он, внутри», – говорят. Заходим мы внутрь – а его и след простыл. Тут забегали они туда и сюда, стали его искать. Только найти так и не удалось, будто его земля поглотила. «А где другие трое?» – спрашиваю. «Вон они, в темнице», – говорят. «Посмотрим на них и расспросим», – говорю я. Зашли мы и расспросили их, каждого человека в отдельности. Все в один голос говорили вот что: фальшивые деньги чеканят где-то в городе. Только места ни один из них не знает. Они получали по кроне[28]28
  Крона составляла 5 шиллингов, или четверть фунта стерлингов.


[Закрыть] за фунт за расплату теми монетами на рынках и ярмарках. Жили они расхожей торговлей, покуда не ввязались в это дело. Фальшивые монеты также посылают в их родные места. Они никогда не видели, ни где делают деньги, ни кто управляет всем этим предприятием.

Клянусь, в жизни своей ты не видел такого изумления, как у людей короля, когда они все это услыхали. Потом я рассказал им, как ты навел меня на след мошенников, и открыл стражникам глаза, что, если бы не ты, поймать злодеев было бы никак невозможно. Назавтра мне пришлось предстать перед судьею и рассказать ему все подробно. Далее тех людей приговорили к повешенью за их деяния и за то, что они совершали их именем короля. Потом назначили соглядатаев и разослали их по всем пяти провинциям[29]29
  Пять провинций (пятин) Ирландии: Ленстер, Мунстер, Коннахт, Ольстер, Мит.


[Закрыть] – посмотреть, не удастся ли изловить достопочтенного Шиги, кто бы и где бы он ни был. Назначили также сыскные отряды, чтоб обнаружить место, где чеканили фальшивые деньги, поскольку наверняка участвовали в этом и другие, кроме тех четверых, и их необходимо выследить и схватить прежде, чем они смогут причинить новый вред. Множество гончих псов преследуют проходимца по пятам, и честно тебе скажу: если он унесет от них ноги, то-то я удивлюсь. Когда они узнали, как превосходно ты показал себя в тот день на ярмарке и как близко удалось подобраться к тем четверым, все сказали, какая жалость, что ты сейчас не среди людей короля. Ведь среди них ты мог бы обратить на пользу свой ум и способности.

– Боюсь, Кормак, – сказал Шенна, – если ты, перечисляя мои способности, не погрешил против истины, то преуменьшать там было нечего. Но вот что скажу: даже если бы ты не так прытко гнался по пятам за этой важной птицей и не прибыл бы в город сразу же после него, мне все равно пришлось бы отправиться к людям короля – и вовсе не из-за моих способностей. Совершенно точно, в отчаяньи он замыслил против меня что-то дурное. Жаль, что такие, как он, могут появляться, где им заблагорассудится. Если горожане его не схватят, это будет большая беда – при том, что имя его известно теперь по всей Ирландии из-за всего, что он совершил. Кстати, мне совсем уж удивительно, когда я слышу разговоры, будто ему приходилось прикрывать свои дела именем короля. Уж ему бы следовало знать, что, прикрываясь королевским именем, он далеко не уедет.

– А я вот думаю, – сказал Кормак, – он очень хорошо понимал, что́ делает, и на ярмарке действовал с умыслом.

– Это как же? – спросил Шенна.

– Из того, что я понял, – сказал Кормак, – он целил именно в тебя. И вот как собирался он тебе навредить, удайся ему это. Как только он закончил бы свои дела на ярмарке, вместе с Сайв направился бы в большой город. Там он оставил бы троих остальных с лошадьми и отпустил их, чтобы те встретили на дороге прочих из этой ватаги да отправились сбывать лошадей на другие ярмарки. Достигнувши города, он явился бы к судье и обвинил тебя перед ним в том, что делал сам, заявив, что это ты чеканил фальшивую монету и покупал на нее лошадей, вроде как для короля. А у него самого единственное дело в тех краях было посвататься и привести в дом жену. А затем, после того, как оболгал тебя так, как ему нужно, и закинул на твою шею веревку, он женился бы на Сайв, а тогда поди гляди, кто бы сказал, что он мошенник! Не так уж трудно ему было бы уверить горожан во всем этом, расскажи он им, как мало денег было у тебя совсем недавно и какое богатство у тебя сейчас.

– Но ведь никто ни разу не говорил, что получал от меня фальшивую монету, – сказал Шенна.

– Именно что не получал, – ответил Кормак. – Когда мне давно еще сказали, что это ты заплатил ренту за вдову, я проверил каждую монетку, и все они были такие настоящие, будто прямо этим утром прибыли из королевской казны.

– Думаю, – сказал Шенна, – будь они фальшивые, мне бы это вышло боком.

И он усмехнулся.

– Не бойся, из-за меня бы тебе ничего боком не вышло, – сказал Кормак, – пока ты не сделал бы ничего предосудительного.

В это время случилось так, что он посмотрел Шенне в глаза, а как посмотрел, так и осекся.

ШИЛА: Отчего же он осекся, Пегь? Думается мне, кого бы Шенна напугал или не напугал своим взглядом, трудно было бы хоть немного устрашить Кормака Носа. Думаю, будь там Шон с Ярмарки, этот бы тоже ничуть не опешил. А коли опешил бы, так не больше, чем супоросая свинья, случись ей там быть.

ПЕГЬ: А с Кормаком дело обстояло так, что Шенна знал про него кое-что некрасивое. Вскоре после того, как тот явился требовать жилище у вдовы, Шенна разузнал все про его взятки, – и Кормаку было известно, что Шенна про них узнал. С тех пор никак не мог он успокоиться и спать по ночам, покуда не пошел поговорить с Шенной и не упросил того не подавать на него жалобу. Шенна сказал, что он этого делать не будет, если только Кормак больше не станет брать взяток. Тот согласился с дорогой душой.

ШИЛА: Вот же бессовестный малый! «Из-за меня бы тебе ничего боком не вышло, пока ты не сделал бы ничего нечестного». Неудивительно, что он испугался. Узнай про все это Сайв, она поняла бы, чем его держит Шенна.

ПЕГЬ: Шенна держал его крепкой хваткой, и потому, стоило ему только кивнуть, как Кормак тут же принимался за работу – неважно, тяжела или легка была та работа, раннее или позднее время, очень ли мокрая или холодная пора.

– Как думаешь, есть ли надежда, что его схватят? – спросил Шенна.

– Гонятся за ним резво, как бы там ни было. За ним такие люди посланы, что уйти от них нелегко, уж ты мне поверь. Сами они говорят, что от них еще ни один злодей не уходил. И если этот от них уйдет, считай, он вытянул счастливый жребий.

– А говорил ли ты с Диармадом Седым по возвращении? – спросил Шенна.

– Не говорил, – ответил Кормак. – Но слышал, что Сайв ушла из дома и нет от нее никаких вестей. Я собрался было пойти туда и поглядеть, не вернулась ли она и правда ли все это.

– Я пойду с тобой, – сказал Шенна. – Ни слова об этом не слышал. Как же мужика, беднягу, жалко.

И они отправились.

Глава девятнадцатая

Диармада в дверях не оказалось. Дверь была закрыта. Они открыли ее и вошли в дом. Ни Сайв, ни Диармада не видать. У огня сидела чужая старуха. Она подняла голову, посмотрела на них и снова ее опустила, не сказав ни слова. Они узнали ее. Соседка то была их, звали ее Пайлш Глухая – и не то чтоб она была такая уж глухая, просто очень неторопливая.

– Где хозяин, Пайлш? – спросил Кормак.

– Ему нездоровится, – ответила она не торопясь.

– Что ж он, лежит? – спросил Кормак.

– Да, – ответила Пайлш. – А Майре, дочь Арта, за ним приглядывает.

В эту минуту сиделка как раз открыла дверь.

– Добро пожаловать, – сказала она.

– Что с этим человеком, Майре? – спросил Кормак.

– Боюсь, Кормак, – ответила сиделка, – что у него приступ лихорадки, дай вам всем Бог здоровья. Он свалился больным на другой день после ярмарки, когда узнал, что Сайв ушла. Как священник прознал, каких ужасных бед натворили мошенники на ярмарке, то сам пришел сюда. А как увидел, что Диармад занедужил, а ему даже питья подать некому, послал за мной, и я пришла.

– А ничего, если мы зайдем посмотреть на него? – спросил Шенна.

– Да ничего, ничего, – сказала сиделка.

Кормак, не дожидаясь разрешения, уже протолкался внутрь.

ШИЛА: А я и не сомневалась.

ПЕГЬ: «Как дела, Диармад?» – спросил Кормак.

– Спроси что полегче, – сказал Диармад. – Где ты ее оставил? Он ее у тебя отбил? Никчемный ты человек, если позволил ей с ним уйти.

– Вот так с ним с тех самых пор, как я пришла, – сказала сиделка. – Молотит языком, рта не закрывая.

– Узнаёшь ли ты меня, Диармад? – спросил Шенна.

– Мне ли тебя не узнать! Я тебя узнаю́ так же хорошо, как и ты меня. Так же хорошо ты меня, как и я сам тебя узнаю́. Так же хорошо я тебя узнаю, как и ты меня узнаёшь…

И так Диармад повторял всё те же слова вновь и вновь, меняя порядок, и если ему случалось пропустить хоть одно слово или сказать их не в том порядке, он возвращался и начинал сызнова, пока не успокаивался, если ему казалось, что он повторил их именно в том порядке, в каком хотел. Потом заговаривал он быстрее, так, будто побился об заклад, сколько раз сможет повторить одни и те же слова, не переводя дыхания. Он так сильно напрягался, что можно было подумать, будто вот-вот задохнется от недостатка воздуха. Чуть погодя Диармад вдруг перестал подхлестывать слова и уставился в угол комнаты.

– Позор всем вам, – сказал он. – Вон там несчастный, у которого голова раскалывается от боли, и никто из вас о нем не печется.

ШИЛА: Про кого это он, Пегь?

ПЕГЬ: Ни про кого, Шила. Бедняга просто бредил.

КАТЬ: Наверно, это у него у самого голова болела.

ПЕГЬ: У него самого, не иначе.

КАТЬ: Вот вам слово, когда-то давно я видела, как с нашим Шемасом было точно так же, когда у него болел палец. Левый большой палец, большой палец левой руки у него болел. И от этой боли начались у него бредни, и он звал мою мать и Нель и просил их присмотреть за тем мальчонкой в углу, у которого очень болит большой палец.

НОРА: И что же дальше, Пегь?

ПЕГЬ: Они просидели там еще порядком времени и слушали Диармада, но так и не смогли добиться от него хоть какой-то осмысленной речи.

– Что ты о нем думаешь, Майре? – спросил Шенна сиделку.

– Вряд ли ему что-то угрожает, – ответила та. – Для болезни хороший знак, когда бред такой бойкий. Я не замечаю у него никакого омертвения. Пить ему хочется, но жажда не слишком велика, и я даю ему доброй пахты.

Они вышли из комнаты.

– Есть ли хоть какие-то вести от Сайв? – спросил Шенна. – Или, может, кто-нибудь знает, в какую сторону она подалась?

– Здесь никто не видел, как она уходила, кроме Пайлш, – сказала сиделка. – На другой день после ярмарки Пайлш выбралась на улицу до зари. Из-за этих мошенников и хлопот, что они всем доставили, у бедной женщины выдалась бессонная ночь. Она сидела у дверей своей хижины в предрассветных сумерках. И увидала Пайлш, как из этого дома выходит женщина. Шла она, нахохлившись, и на голове у нее был капюшон. Направилась прямо к хижине и не ожидала, что Пайлш будет сидеть там в такую рань. Женщина та даже не заметила Пайлш, покуда не столкнулись они. Посмотрели друг на дружку и обе не промолвили ни слова. Пайлш редко рот открывает, только если кто-нибудь сам заговорит с нею, да и тогда не слишком торопится с ответом. Сайв прошла по дороге на северо-запад, ускоряя шаг. Это дорога к большому городу. С тех пор ее не видали ни живой, ни мертвой, и я не слыхала, чтоб кто-нибудь видел ее в то утро, кроме Пайлш.

– Что же ты с ней не поговорила, Пайлш? – спросил Кормак.

– Вот уж не знаю я, – ответила та не торопясь.

– Верно и крепко, как наконечник на палке хромого, – сказал Кормак, – что она ушла за Шиги, только не из любви к нему и не из-за его богатства тоже. Много хитрых уловок провернул он за свою жизнь, но даю вам честное слово и свою руку на отсечение, что самой хитрой и подлой проделкой для него самого окажется то, что он провернул с Сайв в день ярмарки. Если она отправилась за ним, а так оно и есть, – то укройся он от нее хоть в буровой скважине, ему и это не поможет. Сайв его настигнет и сладит ему узкий галстук, а это так же верно, как то, что у него есть шея. Пусть мне отрежут ухо, если не сладит. Думаю, если б он только знал, что она за человек, он бы ее обходил стороной. А теперь уж поздно.

– Послушай, Кормак, послушай меня! – сказала сиделка. – Не выставляй сам себя на посмешище. Чем заняться Сайв в большом городе? Что ей там делать? Кого она там знает? Как она разведает в этом городе хоть что-нибудь, если в жизни не была к нему ближе ста миль? И уж наверно, этому молодцу в любом уголке большого города знакомы даже крысиные норы. Поверь мне, если уж она пошла за ним вдогонку, очень скоро или сам он, или кто-нибудь из его людей ее прикончит… Если, конечно, она отправилась туда. Разумеется, может быть, что и не туда, и в этом нет ничего удивительного.

– Погоди-ка, – сказал Кормак. – Никакой другой замысел не вытащил бы ее из дома, кроме как изловить Шиги и предать его в руки закона. Навряд ли отыщется в памяти людской столь же отвратительный, низкий и неправедный поступок, как тот, что совершил он по отношению к ней и ее отцу. Она скорее дала бы изрубить себя на кусочки, чем позволила бы ему уйти безнаказанным, и поди упрекни ее в этом.

– Так что же, друг сердечный, если ты в душе так уверился, что она ушла из дома именно с таким замыслом, чего же ты сразу не вскочил и не бросился за нею?

– Еще вскочу, не изволь беспокоиться, – ответил Кормак. – Мне всего-то и нужно было узнать, куда она отправилась. Я надеюсь, ты останешься здесь, пока этот человек не придет в себя или, по крайней мере, ничто ему не будет угрожать.

– Останусь, – сказала сиделка. – Священник велел мне оставаться.

– И вот что, Шенна, – сказал Кормак, – если тебя ничто не задерживает, не хочешь ли ты составить мне компанию?

– Нет в этом нужды, – ответил Шенна. – Вашей компании вам вполне хватит.

– Я знаю, – сказал Кормак, – что люди короля хотели бы свести с тобой знакомство, и, может, там ты сможешь найти более полезное для жизни занятие, чем сапожное ремесло.

– Да мне и сапожного ремесла хватит еще на какое-то время, – ответил Шенна.

– Что ж, ладно. Да пошлет вам всем Господь хороший день, – сказал Кормак. – А мне теперь снова придется отправляться в путь – да так скоро, что не стоит даже и пыль дорожную с башмаков вытирать. Как жаль, что нельзя мне связать все негодяйское ворье в Ирландии одной веревкой, да и повесить на одной виселице. То-то бы я их прижал! Тогда бы вышло нам облегчение на какое-то время.

– Большой бы у тебя вышел сноп, – сказала сиделка.

ШИЛА: Божечки, Пегь! И он даже не вспомнил про взятку?

ПЕГЬ: Про какую взятку, Шила, милушка?

ШИЛА: Про ту взятку, что он согласился принять, когда шел выселять вдову из дома, а у той не было денег за аренду, покуда Шенна за нее не заплатил.

ПЕГЬ: Вот уж не знаю, Шила. У людей частенько бывает плохая память на то, чего они не хотят вспоминать.

ШИЛА: Ему бы следовало стыдиться.

ПЕГЬ: У кого нет стыда, тому легче всего поступать по-своему.

ШИЛА: Небось так. Но мне их хвалить не за что – таких людей без стыда. Лучше б ему помолчать и не зарекаться от мошенничества, как белому коту от сметаны.

ГОБНАТЬ: Это похоже на случай с человеком из Килларни, который собрался лезть в драку. Был у него большой толстый нос, точно как у Кормака. Люди дали ему прозвище «Набалдашник» из-за этого носа. И вот кликнул его отец, как только тот ввязался в драку: «Доналл, сынок! – крикнул он. – Давай, поторопись, да обзови кого-нибудь Набалдашником, покуда тебя не назвали!» Вот и с Кормаком то же самое. Он подумал, что нет лучше способа избежать прозвания мошенника, чем назвать мошенником кого-нибудь другого.

ШИЛА: Верно, Пегь, а ведь его это не спасет. Разве нельзя будет его так обозвать, даже если он сам никого так не обзывал?

ПЕГЬ: Пожалуй, ему очень важно было выступить первым. Оставить за собой первый выстрел и не провалиться в первую яму. А людям нечего и сказать тогда, кроме того, что сам он такого прозвища не боится, потому как бойся он его – не смел бы упоминать.

КАТЬ: Это похоже на то, как малыш Доннха украл ножик Шемаса. Никто не искал пропажи усердней его самого, а ножик-то у него в кармане лежал, у поганца!

ШИЛА: А как же его нашли, Кать?

КАТЬ: Это я заметила его в кармане. Карман у него оттопыривался на куртке, словно мешочек с червяками. Хлопнула я по карману – а там ножик.

ШИЛА: Бедняжка! То-то ты его напугала.

КАТЬ: И не говори! Он весь переменился в лице и заплакал.

ШИЛА: А его выгнали?

КАТЬ: Нет. Нель его защищала. Она сказала, верно, кто-то подложил нож ему в карман без его ведома, а отец сказал, что она права.

ГОБНАТЬ: Он думал, что если будет изображать, как усердно ищет, не стоит опасаться, что его самого будут подозревать. Ну да, вот так здорово!

ПЕГЬ: Да что ты, он же всего лишь ребенок, Гобнать! У него еще и ума-то не было. Да и ножик, пожалуй, ничего не стоил.

КАТЬ: Верно, не стоил. И Шемас тогда просто подарил ему этот ножик. А я чуть было не взбесилась. По мне, так лучше было его в огонь бросить, чем отдать Доннхе после того, как он пошел на такой обман. Ножик-то, может, ничего не стоил, но если бы у него дело выгорело, то подозрение пало бы на кого-то другого. Вот и гляди, как славно ему бы все удалось.

ПЕГЬ: Твоя правда, Кать. У скверного поступка эхо долгое.

ГОБНАТЬ: Ну ладно, Пегь, рассказывай лучше дальше, а то они тебя до завтрашнего дня будут держать со своими спорами, раздорами да разговорами.

НОРА: Уж конечно, Гобнать. Ты и сама мимо споров не пройдешь, и других без споров не оставишь.

ПЕГЬ: Кормак снова отправился в путь, не стерев дорожной пыли с башмаков, как и сказал, и едва удалился он, Шенна опять вошел в комнату, где лежал больной.

– Долго же ты не возвращался, – сказал Диармад. – Сватовство тебя ждало с ноября по май. Полдеревни переженилось, пока ты раздумывал. Да где же она? Она ведь только что была здесь! «Женщина лучше приданого». Девушка тихая, рассудительная – если, конечно, ее не злить. Тьфу ты! Не бей! Ой, да чтоб тебя! Не бей! Ну ты посмотри!

– Есть ли в доме деньги? – спросил Шенна сиделку.

– Ни полпенни нету, – ответила та.

– Вот, – сказал Шенна. – Я недавно взял у него немного кожи, так что теперь мне самое время расплатиться.

И протянул ей немного денег.