Текст книги "Шенна"

Глава одиннадцатая

В это время Микиль и его мать трудились изо всех сил, чтобы завершить сватовство. Уже почти уговорились, кто будет на свадьбе.

Тут они услыхали, как кто-то подходит к дому. Оба вскочили и выглянули из дверей. А мимо двери прошел не кто иной, как Шенна. Он посмотрел на обоих. Даже рта не раскрыл – просто смотрел. Можно было подумать, что этот взгляд приковал их к земле. Шенна не стал останавливаться. Просто посмотрел на них и прошел. Ни тот, ни другая долго не могли вымолвить ни слова. Наконец молвила вдова.

– Ну? – проговорила она. – Что ты теперь скажешь?

– Скажу, что если это ухаживание, то очень необычное, – ответил Микиль. – Парень собирается жениться и идет потолковать с девушкой после того, как побывал у священника, а сам без куртки, без шляпы, в фартуке сапожника, на пальцах воск и глаза горят. Сдается мне, что в этом деле все наперекосяк.

Микиль вышел и отправился по своим делам. И, скажу я вам, резвости в его хромой ноге было вовсе не столько же, сколько водилось, когда он явился домой.

Шон Левша сидел у окна в гостиной у себя дома. Майре – прямо напротив него. Тут они увидели, что к двери приближается сам Шенна. Шон выскочил его встретить.

– Тысячу раз добро пожаловать, Шенна! – воскликнул он.

– Долгих тебе лет, Шон, – ответил Шенна. – Мне бы хотелось перемолвиться парой слов с Майре, если позволишь.

– Так вот же она, в доме. Надеюсь, ты скажешь ей что-нибудь хорошее, а не то, что сказал мне сегодня утром.

Шенна шагнул на порог.

– Тысячу раз тебе добро пожаловать, Шенна! – воскликнула Майре Махонькая.

– Тут такое дело, Майре, – сказал тот. – Я должен открыть тебе тайну. Не думал, что придется открывать ее кому-то хоть когда-нибудь. А теперь, похоже, с моей стороны неправильно будет не явиться как можно скорее и не поведать ее тебе. Я связан перед Богом обетом не жениться.

Он замолчал. И она какое-то время тоже не говорила ничего.

– Это благородный обет, – проговорила наконец Майре. – Благородный обет и священный. И если ты принял такой благородный обет, правильно будет принять такой же благородный обет и мне. Не волнуйся, – сказала она. – Я сохраню твою тайну. С этой минуты мое сердце будто стало в два раза больше. Великое благо дал тебе Господь, заронив в твой разум мысль принять такой обет.

– Я сделал то, зачем пришел. Благослови тебя Бог, Майре, – сказал он и удалился, хозяину ни слова не молвив.

Когда Шенна выбрался на воздух, ему показалось, будто мрачная туча опустилась сверху ему на голову. Потемнело небо, а вслед за ним и земля. Грудь ему сдавило. И почудилось Шенне, будто сердце враз выскочило у него из груди, а вместо сердца стал большой тяжелый камень. Шенна посмотрел на свой дом, но, сколько ни глядел, все больше охватывало его ужасное отвращение к этому дому, и к деревне, и к яблоне, и к мешку с мукою, к работе и ко всему, что только окружало его на этой земле, – что в доме, что на улице. И тогда не в деревне он остался, а отправился на холм.

Когда Шенна проходил мимо соседского дома, во дворе играли двое ребятишек. И едва они его увидали, как тотчас же вбежали в дом с воплями.

– Ой, мама! – закричал один. – Там во дворе сумасшедший, и он посмотрел на меня!

Шенна держал путь к холму. Когда наконец достиг вершины, он даже удивился, сколь же мало он устал, хоть холм и был высоченный. С вершины открывался прекрасный вид. Увидал сапожник улицу и ярмарочное поле, дом Диармада Седого и дом вдовы. Увидал он и собственный дом, и дом Шона Левши. Но будь этот вид даже в сто раз прекрасней и милее, все равно не смог бы он ни снять камня с сердца Шенны, ни развеять мрачные тучи над его головой. На вершине холма была чудесная просторная лужайка, поросшая мхом, сухая, будто ложе из птичьего пуха, и такая мягкая, что утонешь в ней по колено. Бросился Шенна ничком на той лужайке, зарылся в мох лицом, и, верно, не нашлось бы в тот день в земле Ирландской человека, у кого мысли были бы угрюмей и тоскливей.

Через некоторое время он поднял голову и оглянулся на западный склон горы. Увидел он, как оттуда идет женщина. Сперва Шенна подумал, что кто-то из его соседей срезает себе путь через холмы. Вскоре заметил он, что женщина направляется прямо к тому месту, где лежал он сам. Шенна вскочил. Совсем скоро он узнал ее. Босая женщина – вот кто это был!

– Мир тебе от Бога, о Шенна! – молвила она.

– Он мне нужен, – ответил тот, – как мало кому другому.

– Гляди! – сказала она и раскрыла ладонь. – Вот он, тот шиллинг, что дал ты мне ради Спасителя.

– Я помню его, – ответил Шенна. – С тех самых пор множество шиллингов прошло через мои руки, но ничтожно то утешение, какое дали они мне на сей день. Покоя в моей жизни было бы куда больше, если б я их и вовсе не видел.

– Много добра ты сделал с их помощью, чего не сумел бы сделать, если бы их вовсе не видел.

– Быть может и так, что свершилось и зло, какого бы не было, если б я их вовсе не видел.

– Добро сильнее зла, – сказала она.

– Сегодня зло сильней, – возразил он, – чем все добро вместе взятое.

– Отчего же? – спросила она.

– Обойдись я в тот день этим шиллингом, а в придачу к нему двумя другими, ни я бы никогда не думал о Майре Махонькой, ни она обо мне. И не знал бы я никогда печали сего дня, и сердце мое не обратилось бы в камень, и голова моя не была бы словно в тумане, и разум мой не пылал бы, словно кузнечный горн. И жизнь моя не сократилась бы до тринадцати лет, половина из которых уже прошла.

– Гляди, Шенна! – сказала она, раскрыла другую ладонь и показала ему в самой середке прозрачный шарик. И светился тот шарик таким ярким светом, что, взглянув прямо на него, можно было ослепнуть. И лучики света исходили от него кругом, как от солнца. На шарике том был тонкий золотой поясок, а на пояске – золотая цепочка.

– Что же это такое? – спросил Шенна, когда попытался посмотреть на шарик и сила света ослепила его глаза.

– Он твой, – сказала женщина.

– Из-за чего он вдруг стал моим?

– Из-за того поступка, что ты совершил этим утром, – ответила она. – Самый благородный поступок, каких давно не бывало в Ирландии.

– Да что же за благородный поступок совершил я сегодня утром?

– Ты, – сказала она, – отлучил от своего сердца лучшую в Ирландии женщину – ради Спасителя.

– Ничего ж не попишешь тут, – отозвался он. – Как мог я столь несправедливо поступить с такой женщиной?

– Ты расстался с такой женщиной прежде, чем поступил с нею неправильно.

С этими словами она надела цепочку Шенне на шею и спрятала самоцвет у него на груди, у самого сердца.

– Храни его здесь, – сказала она. – И тогда в величайшем испытании из всех, что тебе предстоят, и в самый тяжелый час, что для тебя настанет, ты не утратишь мужества.

Едва она коснулась рукой его груди, как Шенна почувствовал, будто что-то взорвалось у него в ушах. Туман рассеялся. Земля и небо стали яркими. Черное отчаянье оставило его разум. И сердце снова к нему вернулось.

А едва женщина сказала последнее слово, какой-то белый туман скрыл ее от глаз Шенны, и потом, когда туман рассеялся, ее уже не было. Шенна посмотрел на небо и на землю. Разум его оставался так же спокоен, каким был всю его жизнь. Потом он взглянул на деревню, на дом Диармада Седого, в одну сторону – на дом вдовы, и в другую – на дом Шона Левши. Улыбнулся и отправился домой.

ГОБНАТЬ: Интересно, а что сказал Микиль, когда увидел, что Шенна вернулся?

ПЕГЬ: Никто не промолвил ни слова, когда все увидели, что он возвращается. Вскоре после того, как Шон Левша тем утром приходил, весь поселок облетела весть, что Шенна сошел с ума, сватовство было почти улажено, Майре Махонькая отказалась выходить замуж, а Шенна лишился рассудка. Что видели, как днем он ходит по деревне в одних только штанах и рубашке, что он убил ребенка на окраине деревни, а после бежал в холмы, словно дикий олень с Мангарты. Что он отправился в Долину Безумцев[15]15
  Мангарта (upл. Mangarta, an Mhangarta, англ. Mangerton) – гора в графстве Керри. Долина безумцев (Gleann na nGealt) находится в восточной части полуострова Корка-Гыне в графстве Керри. Согласно легендам, в Древней Ирландии сумасшедшие, потерявшие разум в результате проклятия, как, например, легендарный король Суибне Безумный, теряли память и обрастали перьями, в результате чего могли передвигаться по воздуху, отталкиваясь от земли и маша руками, как крыльями. Безумцы боялись доверять обычным людям и говорить с ними, поэтому чаще всего бежали в особые укромные долины, где встречались друг с другом и обменивались новостями. Таких долин в Ирландии существовало несколько. В Долине безумцев в Керри находится источник, считавшийся целебным. Его свойства, а также благоприятный климат долины привлекали туда сумасшедших, которые собирались там вплоть до XIX века.


[Закрыть], и уж наверно никто не знает, когда он вернется. Что люди со всех семи приходов нащепили лучины и наготовили факелов, чтоб ночью пойти его искать с огнем, и что, без сомнения, его найдут в какой-нибудь яме, куда он забрался с головой и утоп, или в пещере, где он сгинул от холода и голода.

КАТЬ: Да не воздаст им Бог за труды! Наверняка, если бы он и правда страдал от холода и голода, мало бы кто хоть чуточку участия к нему выказал.

ПЕГЬ: Твоя правда, Кать. Но в этом они ничуть не отличались от самого Шенны. Ведь и ему было бы безразлично, чем они там заняты или что собираются предпринять, узнай он, что происходит. Правда, он этого не знал.

ГОБНАТЬ: Вот была бы потеха, если б они всю ночь бродили по холмам и болотам, разыскивая его, а он сидел себе спокойно дома, тачал башмаки и напевал «Ворсистую ведьму».

ПЕГЬ: Скажу тебе, Гобнать, ты сняла это прямо у меня с языка. Как только Шенна пришел домой, он взялся за работу и не успел сделать и трех стежков, как принялся напевать «Ворсистую ведьму» так же весело, как и прежде. Работники переглянулись, а Микиль всадил себе шило глубоко в большой палец.

ШИЛА: И с чего это он вдруг, Пегь?

ПЕГЬ: Откуда же мне знать, Шила? Небось задумался крепко о чем-то, когда укололся.

ШИЛА: Я знаю, о чем он думал.

ПЕГЬ: И о чем же, Шила?

ШИЛА: Он думал, хорошо бы узнать, что сказала Майре Махонькая, когда увидала, что у Шенны на пальцах воск, а сам он в фартуке и с непокрытой головой, и не расторгнуто ли сватовство из-за всего этого.

ПЕГЬ: И конечно, Шила, если у него было столько всего на уме, неудивительно, что он уколол себе шилом большой палец.

ШИЛА: Мать сказала ему, что у него хорошо получится уладить сватовство, а мне вот кажется, ничего хорошего у него бы не вышло.

ПЕГЬ: А почему ты говоришь, что не вышло бы ничего хорошего, Шила?

ШИЛА: Да такой уж он недотепа. У него гораздо лучше вышло бы расстроить сватовство, чем уладить.

ГОБНАТЬ: Погоди, Шила, милушка. Ну конечно же, ни одна живая душа не смогла бы уладить этого сватовства. И сам Диарман не смог бы. Разве Шенна не был против с самого начала? Разве он не сказал, что ей лучше сгореть живьем, чем выйти за него замуж?

ШИЛА: Интересно, Пегь, а почему он такое сказал?

ПЕГЬ: А сама ты как считаешь, Шила?

ШИЛА: Я считаю, ему очень не хотелось оставить ее вдовой, когда пройдут тринадцать лет. Но это ведь не то же самое, что гореть живьем.

ПЕГЬ: Думаю, в этом было кое-что еще, Шила. Он обязательно должен был рассказать ей всю свою повесть про Черного Человека от начала до конца. Если б он ей рассказал и если бы потом она вышла замуж за Шенну – а так бы она и сделала, – то мысли о том, что он поведал, подорвали бы ее здоровье. Она бы угасла от тоски и не прожила долго. А если б ничего он ей не выдал, то совершил бы самый вероломный обман из всех, какие когда-либо совершались. Шенна не мог пойти на такой обман, и поэтому ни у кого так и не получилось то сватовство уладить.

ГОБНАТЬ: А я слыхала про одно сватовство, которое не удалось уладить Диарману.

ШИЛА: А что за сватовство, Гобнать?

ГОБНАТЬ: Сватовство Килти.

КАТЬ: Святая истина, Гобнать, я, право, слышала про что-то такое, только не знала, что оно расстроилось. Но что же его расстроило? Все удивлялись, когда узнали, что он женится на Шун.

ГОБНАТЬ: Как-то раз собралась компания шутников в кузне у Микиля Кузнеца. И Диарман тоже был там. Говорили они, что у Килти в изголовье кровати лежит бочонок золота с тех пор, как он ходил в дальние моря. «Тут ничего лучше не придумаешь, Диарман, как взять да женить его», – сказал один. «А с кем бы мне поговорить?» – спросил Диарман. «А с Тайгом Белым», – сказал другой шутник. Все заулюлюкали и засмеялись, а Диарман подумал, что это они одобряют сватовство. Он вышел и направился прямиком к дому Килти. «Уважаемый Килти, – сказал Диарман. – У меня для тебя готова завидная партия». – «Дай тебе Бог здоровья, Диарман, – ответил Килти. – Да чтоб не хворать тебе столько, сколько в этом году[16]16
  Форма благодарности, которая произносилась вне зависимости от того, сколько человек на самом деле болел и болел ли вообще.


[Закрыть]. Кто ж она такая?» – «Не спеши, не спеши, дорогой Килти. Не все ли тебе равно, кто она такая? Да я тебе и не расскажу, кто она, и имени ее не назову, покуда не узнаю, что ты решился и твердо готов жениться». – «Я-то готов и в полной мере решился», – ответил тот. «Ну хорошо, – говорит Диарман. – Вот это я им и скажу». И ушел.

И вот подался Диарман к дому Тайга Белого, а в доме не было никого, кроме Шун. «Шун, – говорит он, – хочу я тебя просватать». – «Да не вознаградит тебя Бог за труды», – отвечает та. «А вот и вознаградит, – отвечает он. – Тот, у кого в изголовье кровати целый бочонок золота. Ну да. А у тебя-то под кроватью в изножье полный бочонок ветра!» – «Откуда ж он взял золото?» – «Привез с собой из-за моря», – ответил Диарман. «Уж не Килти ли ты имеешь в виду?» – «Как раз его самого я и имею в виду», – заявил Диарман. «А ты с ним говорил?» – спросила Шун. «Я только что от него. И сказал он, – объявил Диарман, – что готов и полностью решился на тебе жениться». С той поры не было и дня на всей неделе, чтоб не думала Шун каждую минуту, будто это Килти идет к ее дверям, если только слышала, что идет хоть кто-нибудь. Наконец лопнуло у нее терпение и пошла она к дому Килти.

ПЕГЬ: Да нет, не пошла же!

ГОБНАТЬ: Да говорю тебе, пошла и нос задрала так же глупо и чванливо, как и всегда. Вот уж удивился Килти, что́ это ее принесло. Его так долго не было в родных местах, что он уж и забыл, кто такая Шун, и не узнал ее.

«Ффай донт ю мерри ми?» – спрашивает она.

«Ффот даз ай вонт ю фор, – отвечает Килти. – Ю хед ов э фул!»

КАТЬ: Теперь я понимаю, что там к чему. Диарман с тех пор к их дверям и не приближался. И чаще мог встретить на дороге красного солдата[17]17
  Красный солдат – здесь: английский солдат в традиционном для английской армии ярко-красном мундире (до XX века).


[Закрыть], чем кого-нибудь из них – хоть Шун, хоть ее отца.

ШИЛА: А скажи это по-ирландски, Гобнать.

ГОБНАТЬ: «Чего ты на мне не женишься?» – говорит Шун. «На что ты мне, дурья твоя башка!» – отвечает Килти.

ШИЛА: Вот. Теперь-то мне ясно. Что за отвратительный язык этот английский. Ума не приложу, с чего это люди так стремятся на нем разговаривать. Англичане-то и не говорят ничего, а только «Ффот? Ффот? Ффот?», словно курица, у которой типун вскочил.

Глава двенадцатая

НОРА: Послушай, Пегь, но Шенна ж не давал никакого обета не жениться.

ПЕГЬ: Я думаю, Нора, он обещал не поступать неправедно.

НОРА: Так ведь Майре Махонькая из его речи поняла не это. А то, что он дал обет перед Богом, как монашка или брат монах.

ПЕГЬ: Откуда нам с тобой знать, что он не давал такого зарока или обещания себе самому, перед тем как говорить с нею в тот день.

НОРА: Но Майре поняла это все именно так, что бы там ни было.

ПЕГЬ: Правда твоя, Нора. Несколько дней спустя она беседовала с матерью Микиля и сказала ей вот что: «Шивон, – сказала она ей. – Разве не странно, что Шенна даже не упоминал при тебе, что решил пойти в Божьи Супруги, – дабы не сбивать нас с толку, как на самом-то деле и вышло?»

ШИЛА: Что это еще такое – Божий Супруг, Пегь? Уж конечно, ни один человек не может быть супругом Богу, да святится имя Его!

КАТЬ: Право же, Пегь! Я слыхала, как мой дедушка говорил, будто в старину, давным-давно, бывали такие люди, что не женились ни на какой женщине, потому что считали себя посвященными самому Царю Славы. Поэтому раньше их и называли таким именем – Божьи Супруги.

ШИЛА: Ух ты! Хвала Богу во веки веков! Как же они тогда могли жениться? Уж конечно, это не женитьба.

КАТЬ: А если они не были женаты, как же их называли «супруги»? Ведь супруги – это женатый мужчина или замужняя женщина? Разве не так, Пегь?

ПЕГЬ: Всё так, без сомнения.

ШИЛА: И, Пегь, разве может мужчина быть женатым на Боге? Уж конечно, мужчина не может быть женат ни на ком, кроме женщины. Слыханное ли дело!

ГОБНАТЬ: Шила, какая ж ты настырная! А кто тебе сказал, что мужчина не может быть женат ни на ком, кроме женщины?

ШИЛА: Пегь сказала мне давеча, когда учила меня семи таинствам. Но гляди-ка, что же ты мне тогда не сказала, Пегь, что давным-давно жили такие люди, какие были женаты на Господе Всемогущем!

КАТЬ: Ей-ей, были такие. Я сама слыхала, как мой дедушка семь раз говорил – да нет, не семь, а двадцать и еще семнадцать раз.

ШИЛА: Ну конечно! Кать Ни Буахалла легко такие речи говорить. Не у каждого ведь бывает дедушка. У меня вот тоже был дедушка – на немножко. А потом преставился. Лихорадка его унесла. Дай Бог здоровья всем, где говорят такое слово!

КАТЬ: Будет тебе, Шила, милушка! Послушай, я и не вспомнила, пока сама этого не сказала. Ох, вечно я все не то говорю. Послушай, Шила, славная моя девочка, я очень хорошо помню твоего дедушку, и был он мне очень по сердцу.

ПЕГЬ: Так оно и было, Кать. А он гордился тобой. И уж так гордился – больше всех прочих, кроме, конечно, Шилы. Я помню, когда ты была здесь, а он держал на коленях Шилу, она все время недовольство показывала и никак не успокаивалась – уж такая была малышка, – до тех пор, пока ее не сажали и к тебе на другое колено. И еще вот была потеха, когда он притворялся, что уснул, а вы вдвоем тайком от него целовались.

ГОБНАТЬ: Правда, Пегь! Она и сейчас поцеловала Кать!

ШИЛА: Поцеловала и еще поцелую! Гляди!

ГОБНАТЬ: Целуй ее сколько хочешь, дитятко!

НОРА: А ты нам так и не сказала, Пегь, как же человек мог стать Божьим Супругом.

ПЕГЬ: Что там про это говаривал твой дедушка, Кать?

КАТЬ: Он говорил, что они как раз и питали к Богу такую любовь, какую мужчина питает к женщине.

ПЕГЬ: В точности так и есть.

ШИЛА: Вот тебе честное слово, Пегь, что вовсе не из любви к Богу – хвала Ему во веки, – а из страха перед Черным Человеком решил Шенна сделаться Божьим Супругом.

ПЕГЬ: Черный Человек не мог появиться, покуда не пройдут тринадцать лет. А потому ничто не мешало Шенне жениться за это время.

ШИЛА: А я разве не об этом говорю? Когда придет Черный Человек, он, верно, заберет с собой обоих.

ГОБНАТЬ: А разве это не показывает, Шила, что как раз из любви к Майре Махонькой Шенна и решил не женится на ней?

ПЕГЬ: Именно так, Гобнать. И если Шенна почувствовал к Богу такую же любовь, что была у него к Майре, в ту минуту, когда не смог любить ее, не отдавая под власть Черного Человека, разве не это сделало его Божьим Супругом – точно так, как говорил твой дедушка, Кать?

ГОБНАТЬ: Наверное.

ПЕГЬ: Это не «наверное» – это точно, Гобнать. Но пусть даже так, не сказала бы я, что Майре Махонькая правильно поняла все это. Пойми она, не говорила бы матери Микиля таких слов: «Разве не удивительно, что Шенна не поведал тебе, что стал Божьим Супругом, – дабы не сбивать нас с толку». – «Он мне ни слова о том не сказал, дорогая, – ответила Шивон, – а только что лучше тебе принять смерть худшую их всех, что могут настичь человека, чем выйти за него замуж».

– Он был в нашем доме несколько дней назад, – сказала Майре Махонькая. – В тот же день, когда приходил Микиль, и сам сказал мне, что дал перед лицом Господа обет никогда не жениться. И вот задумайся, Шивон, – добавила она, – мог ли кто подумать, что из всех мужчин на белом свете такое обещание дал именно Шенна? Отроду я так не удивлялась. Говорю тебе, – продолжила Майре, – у меня словно открылись глаза. Человек, про кого люди болтали, что нет у него никакой веры, принес подобный обет Богу. А я, чья вера у всех на устах, разрываю свое сердце между Богом и им. Хорошенькое же дело, а, Шивон? Ничто на земле и на всем белом свете не подскажет мне, что такое на меня нашло, что ослепило и что затмило мой разум и лишило меня душевных сил, чтоб я позволила себе подобное. Что же соседи-то скажут?

– Не волнуйся об этом, дорогая, уже распустили слух, что Шенна сам пошел к тебе свататься, что ты отказала ему на том же самом месте и после бедняга сошел с ума.

– Ох, – ответила Майре. – Быстро же они такое придумали. А что сказал Шенна на эти выдумки?

– Ни слова не сорвалось с его губ, – ответила Шивон. – И уж точно тебе говорю, вряд ли кто-нибудь задал ему хоть один вопрос, а если кто задаст, то такому он посмотрит в глаза, и пусть мне отрежут ухо, если следом зададут ему второй вопрос.

– Это самый необычный человек из всех, кого я знаю, – сказала Майре. – Много времени прошло, прежде чем я смогла понять, плохой он человек или хороший. В первый раз, когда увидала этот его взгляд, подумала, будто сам нечистый – стань между ним и нами Крестная Сила! – вселился в его сердце, так что лучше не встречать мне его на пути и не говорить ему ни слова. Но однажды вечером я шла домой из города, и, когда добралась до большой дороги, напала на меня слабость, и села я на камень у ограды. Сморил меня сон, а когда я проснулась, немощь прошла, но кругом была уже глухая ночь. Я вскочила и отправилась домой, и скажу тебе, что в ногах уж вовсе силы не было. Ночь стояла безлунная, с яркими звездами. И когда оставалось всего двадцать ярдов до перекрестка, повстречался мне у Булыжной дороги не кто иной, как Лунный Шон, вор и разбойник.

ШИЛА: А кто это такой, Пегь?

ПЕГЬ: Это злой дух, что нередко показывался в наших местах и убивал людей.

– Как увидала я его, – сказала Майре, – то сразу подумала, что мне конец. И тут я услышала, что идет за мною какой-то человек. Оглянулась через плечо – а это Шенна. Глаза пылают, а в руке у него нож с черной рукоятью. Прошел он мимо меня и двинулся прямо на призрака. Тут увидала я вспышку пламени, а сразу после – Шенну на том же месте, только он был один.

«Вот, Майре, – молвил Шенна. – Повезло тебе сегодня выбраться из беды. Приметил я, как ты идешь мимо, и удивился: что это заставило тебя бродить так поздно. Подался за тобою, потому как опасался этого места. А теперь пойдем, я отведу тебя домой».

У меня не было сил говорить, и я едва могла идти. Шенна не расставался со мной, покуда не привел к дверям моего отца. С того дня и до сегодняшнего ни один человек, ни молодой, ни старый, не слыхал от него ни слова об этом происшествии. Наутро, как говорят, нашли на перекрестке кучку студня размером с мой кулак, а в нее воткнут нож с черной рукоятью. И с тех пор не скажу, чтоб кто-нибудь встречал Лунного Шона в этих местах. Я подумала: на великое дело отважился Шенна, подвергая свою жизнь опасности ради меня. И почувствовала к нему большое уважение. Конечно, Шивон, и передать не могу, что было у меня на уме с этой ночи и до того самого дня, когда он пришел ко мне рассказать, будто есть у него перед Богом такое обязательство, чтобы не жениться. Я тогда рассудила, что, видно, этот обет и даровал ему победу над призраком. Наслышана я, будто люди, которые обещали себя Господу, способны побеждать нечистый дух. И как сказал он мне, что дал обет перед Богом вовек не жениться, то и я дала Богу такой же обет. И вот что, Шивон: едва я это пообещала, все, что только было плохого, тотчас же оставило мой разум. Ты сама видела, какой я была в тот день, когда попросила тебя кое-что для меня сделать. Вспоминаю сейчас об этом и думаю, что тогда была вроде как не в себе. Что бы там со мною ни стряслось, сейчас все это прошло без следа, слава Господу Всемогущему за это!

– Аминь, о Господь! – отвечала Шивон.

ШИЛА: А скажи-ка, Пегь, разве «Лунный Шон» – не смешное имя для призрака? Это потому, что он не виден, кроме как при лунном свете?

ПЕГЬ: Безлунная звездная ночь была, когда Майре Махонькая его увидала.

ШИЛА: Вот именно. А раз так, то зачем же его называть «Лунный Шон», если он появлялся даже тогда, когда луны вовсе не было?

ПЕГЬ: Сперва он был смертный человек, вор и разбойник. Тогда он как раз и выходил грабить по ночам при лунном свете. Звали его Шон, а прозвище ему дали «Лунный» за его грабежи. Он подкарауливал на Булыжной дороге людей – из тех, что шли по ней в поздний час. Наконец темной ночью на этой дороге он убил человека, а чуть погодя – еще одного. После родичи тех людей пришли и спрятались у дороги, а когда стемнело, кто-то из них вышел и притворился, что пьян. Шон тоже наблюдал. И когда увидел пьяного – как ему показалось, – выскочил на дорогу и напал на него. Тогда уж выпрыгнули и все остальные.

Так Лунного Шона и убили. А с тех пор часто встречали его дух на Булыжной дороге, и прозвание за тем призраком увязалось – Лунный Шон.