Текст книги "Эпоха последних батыров"

Батыры

Өскен ауылдың баласы бiрiнбiрi батыр дейді,

Өшкен ауылдың баласы бірінбiрi қатын дейді.

Казахская народная пословица

В культуре казахов, как и других родственных народов, героический эпос имел исключительное значение, потому как каждый кочевник являлся воином. Степная вера в священных предков обожествляла батыров. Жизнь и деяния Кобланды, Алпамыса, Едыге, Шоры, Ер-Таргына значили для казаха гораздо больше, нежели жития любых мусульманских святых. Степняк мог не знать даже самых простейших молитв, но о легендарных батырах знал все, вплоть до кличек боевых коней. Могилы знаменитых воителей превращались в места поклонения. Их имена становились уранами (боевыми кличами) целых племен. А неграмотные степные сказители наизусть запоминали десятки тысяч строк великих сказаний. Современные ученые, изучающие народное творчество, с удивлением совершают все новые и новые открытия в своей области и не устают поражаться богатству и красоте богатырского эпоса. Однако наряду с легендами и мифами есть еще и реальная история батыров, о которой на сегодняшний день мало известно.

Одной из причин такого положения дел, безусловно, является скудность исторических источников, характерная для любого кочевого народа. Но эта причина далеко не самая главная. Как это ни странно, гораздо более важное значение имеют субъективные обстоятельства.

Так, практически все добросовестные историки, занимающиеся, к примеру, историей Казахского ханства, говорят о том, что власть казахских ханов и султанов к началу XVIII в. носила номинальный характер и реальными правителями в степи являлись вожди племен и родов. Такая точка зрения не вызывает никаких споров, поскольку подтверждается всеми известными источниками. Но в то же время в своих трудах эти же историки главным образом освещают деятельность ханов и султанов, отводя батырам скромную роль вассалов при дворе царствующих особ.

Вероятно, подобный «монархизм» отечественных историков в какой-то мере носит подсознательный характер. Немалую роль здесь сыграли и изыскания советской поры, когда марксистам от науки требовалось любой ценой выявить классовую борьбу в истории казахского народа. Так отпрыски Чингисхана получили ярлык эксплуататоров, а в учебниках по истории Казахской ССР стали приводиться совершенно некорректные данные о том, что казахские ханы собирали с кочевников различные виды налогов, или о том, что у казахов существовала частная собственность на землю. Батыры советской наукой рассматривались исключительно как представители военно-феодальной знати, выступавшие пособниками ханов и султанов в деле эксплуатации трудового народа.

Конечно, в настоящее время таких глупостей уже никто не пишет, но, к сожалению, обозначились совершенно иные тенденции. Современные историки ударились в другую крайность, и зачастую рассматривают историю батыров чересчур примитивно, уподобляя их «рыцарям без страха и упрека». В качестве источников широко привлекаются устные легенды, некоторые из которых, судя по всему, были созданы лишь на рубеже XX–XXI вв.

Автор этих строк ничего не имеет против их использования историками в тех случаях, когда эти легенды и сказания не противоречат письменным источникам. К слову сказать, настоящему кочевому эпосу всегда был свойственен реализм, поэтому он многое дает для понимания культуры казахского общества той эпохи, несмотря на то, что для уточнения каких-то дат или конкретных событий эти источники могут быть привлечены достаточно редко.

Батыры, как уже говорилось, всегда обладали большой властью в кочевых государствах, но, для того чтобы понять, как эта власть стала абсолютной, необходимо снова вернуться к вопросам истории Казахского ханства.

Усилия первых властителей государства, возникшего после распада Золотой Орды, долгое время были направлены на восстановление единой степной империи, созданной легендарным ханом Бату. Однако все попытки добиться этой цели неизменно терпели крах. Тем не менее, более ста лет, начиная от хана Уруса, все общественные отношения неизменно регулировались Ясой.

Стремление выстроить жесткую систему государственного управления на практике постоянно приводило к мятежам и волнениям среди вольнолюбивых кочевников. Потомки Уруса трижды упускали власть и восстанавливали ее лишь потому, что их соперники совершали те же самые ошибки. Первым из ак-ордынских ханов необходимость выработки новой системы государственного устройства понял хан Касым, ставший автором новых законов, известных под названием «Каска жол» («Чистый путь»). Отказ от законов Ясы, то есть урезание собственных ханских полномочий, примирил династию урусидов с собственным народом. После этого на протяжении веков в Казахском ханстве правителями признавались лишь потомки хана Уруса. Однако реальными и полновластными правителями ханов назвать было трудно.

С таким положением дел пытался было покончить хан Тауекел, который добился даже определенных успехов в этом отношении. Целью этого правителя было объединение Казахского ханства и Средней Азии и создание нового мощного государства под зеленым стягом ислама. Но для полного осуществления этой идеи не хватило всего немного: в 1598 г. Тауекел погиб в бою, не сумев овладеть самым последним оплотом шибанидов – Бухарой.

Преемник Тауекела, его брат Есим, вероятно, под давлением своих подданных, оказался вынужден отказаться от шариатского права и вернуться к законам хана Касыма, и потому новые законы получили название «Ески жол» («Старинный путь»). С этого момента ханская власть окончательно приобрела номинальный характер. Фактически у ханов осталось лишь ведение внешнеполитических отношений и руководство объединенными войсками разных родов во время конфликтов. Несомненно, что в это же время ханы и султаны стали обзаводиться туленгутской гвардией – пленниками и беглецами из других народов. Количество этих туленгутов было всегда ограничено и не шло ни в какое сравнение даже с вооруженными силами самых малочисленных казахских племен.

В казахской степи насчитывались сотни потомков Чингисхана, но рассчитывать на признание своей власти они могли только в том случае, если демонстрировали храбрость на полях сражений и признавались батырами. Не случайно, что сам Есим заслужил почетную приставку к имени Ер «мужественный», его сына Джангира именовали Салкам «внушительный», а внук Тауке стал первым ханом, который включил в свой официальный титул звание батыра.

Казахское ханство к началу XVIII в. фактически превратилось в конфедерацию родов и племен. «Ни у кого из киргизов, – отмечал П. И. Рычков, – нет такой власти, чтобы покарать по усмотрению хотя бы самого тяжелого преступника, ни у кого, даже у самих владык-правителей, уже не говоря о военных начальниках. Чем сильнее род, к которому кто-нибудь принадлежит, тем больше его влияние и авторитет, ибо в случае надобности он может пользоваться силою своего рода для своей защиты, помимо всякого правосудия. Двинуть киргизов на какое-либо дело можно лишь с одобрения многочисленных родовых глав; веление самого хана имеет сравнительно мало значения». С. Б. Броневский говорил о казахских аристократах (торе), что «в степи едва их замечают и подвластные весьма щадят для них почести, и удостаивают иногда одним: «Аман Тюря или батыр (здравствуй солтан батырь)». «Они (ханы – Р. Т.) пред другими салтанами, кроме предпочтения, во власти своей почти никакого преимущества не имеют и по состоянию народному усилиться и абсолютным сделаться им не только трудно, но и невозможно, ибо через одни интриги и военное искусство один над другим преуспевают, почему и титул ханский достают», – отмечал также И. И. Неплюев.

В свете данных свидетельств можно полностью согласиться с мнением видного советского историка С. Е. Толыбекова, что «… сама по себе слабая власть над народом предводителя рода – бия, султана или хана была более реальной в том случае, если хан, султан, бий были батырами». Поэтому представляется более верным рассматривать историю не только ханов и султанов, которых правильнее было бы называть батырами из «белой кости», но всего батырского сообщества в целом.

Сам титул «батыр» носил чрезвычайно широкое значение, хотя многие историки и совершают часто ошибки, пытаясь придать этому термину какое-то узкое толкование. «Батырами называют людей храбрых, справедливых и предприимчивых; во время войны это наездники», – отмечал Е. К. Мейендорф. В свою очередь, И. Казанцев писал: «В древности титул или звание батыра присоединяли к именам своим многие владельцы. Его получал тот, кто три раза прежде всех врывался в неприятельский народ и каждый раз убивал в нем хоть одного человека». Другие источники свидетельствуют о том, что для признания батыром необходимо было одержать верх в традиционных поединках, которые в степи проводились почти перед каждым сражением. Видимо, достаточно часто бывало и так, что битв между кочевниками вообще не было и дело решалось несколькими единоборствами между батырами противоположных сторон. В отношении «кочевых узбеков» Ф. Беневени отмечал, что они «сражения генерального при баталиях не чинят, токмо когда два корпуса сойдутся вместе по малому числу, яко из них на поединок со обоих сторон высылаются».

Многие батыры в поисках славы могли разъезжать в одиночестве и вызывать на поединок встретившихся врагов. В Европе о подобных обычаях к XVIII в. уже и не вспоминали, и потому полковник И. Ф. Бларамберг с иронией рассказывал о том, как «нередко случалось, что Русские отряды встречал с ног до головы вооруженный всадник и от имени целого народа спрашивал: «по какому праву топчут их землю, и какое имеют дело и в их владениях». Конечно, снятая с передков пушка и штыки тотчас переменяли тон переговорщика, но все же он оставался при своем вопросе: что вам здесь надобно? И заключал им каждую речь».

Вообще, кочевника трудно было удивить единичным случаем проявления удали, и победа над одним либо несколькими противниками в одной битве была делом достаточно заурядным. Каждый мужчина должен был защищать свою семью, свой аул, свое племя, свой скот, свое кочевье в случае вторжения врага. Поэтому важна была не только храбрость и степень воинского мастерства, но и характер, поведение, система ценностей, которые и позволяли народу нарекать своих сынов батырами. Вот что писал, к примеру, итальянский путешественник Барбаро, воочию имевший возможность увидеть военные традиции кочевников: «Военные люди в высшей степени храбры и отважны, причем настолько, что некоторые из них, при особо выдающихся качествах, именуются «талубагатер», что значит безумный храбрец. Такое прозвище рождается в народе… Эти богатыри имеют одно преимущество: все, что бы они ни совершали, даже если это в известной мере выходит за пределы здравого смысла, считается правильным, потому что раз это делается по причине отваги, то всем кажется, что богатыри просто занимаются своим ремеслом. Среди них есть много таких, которые в случаях военных схваток не ценят жизни, не страшатся опасности, но мчатся вперед и, не раздумывая, избивают врагов, так что даже робкие при этом воодушевляются и превращаются в храбрецов. Прозвище их кажется мне весьма подходящим, потому что я не представляю себе отважного человека, который не был бы безумцем. Разве, по-вашему, это не безумство, когда один отваживается биться против четверых? Разве не сумасшествие, когда кто-нибудь с одним ножом готов сражаться с многими, да еще вооруженными саблями?».

К этой цитате следует сделать одно необходимое пояснение, касающееся термина «талубагатер» (в передаче Барбаро), который, видимо, не всеми историками понимается правильно. Так, Т. И. Султанов, основываясь на тех же самых сведениях Барбаро, пишет: «Особо выдающиеся рубаки, многократные герои поля брани получали как свидетельствует источник XV в., титул или прозвание толубатыр (толубахадур) – собственно «полный богатырь», то есть человек безмерной отваги, стойкости, силы». В данном случае перевод Т. И. Султанова выглядит абсолютно некорректным, поскольку для любого человека, владеющего каким-либо из кипчакских языков, очевидно, что читать этот древний термин надо как «долыбахадур», что в переводе как раз и означает «безумный храбрец», о чем собственно и говорил Барбаро.

Надо признать, что для таких прозвищ, действительно были основания. В обыденной, мирной жизни человек с батырским характером, задиристостью и неуемным темпераментом зачастую причинял много ненужных хлопот своей общине. Так, в сказании об Алпамысе не случайно подчеркивается, что этот батыр уже с младых лет внушал дикий ужас всей детворе своего аула, которая пряталась по юртам при его появлении. С. Е. Толыбеков приводит следующий реальный исторический эпизод выдвижения батыра в XIX в. в роде шомекей: «…сообщили, что приближается огромная масса кокандского войска. Аулы моментально собрались и обратились в бегство, а все взрослые мужчины верхом на лошадях направились преградить путь неприятелю. В этот период у данной родовой группы не было известных батыров, за исключением рядового батыра брата Кетебея – Мырзабая, который был уже глубоким стариком. У Мырзабая был сын Ходжеке, которому тогда было лет 20–21. В ауле до этого момента его называли юношей с плохим характером, скандалистом. Казахи вступили в бой с кокандцами. В этом бою своею храбростью, ловкостью и силой отличился Ходжеке. Благодаря героизму Ходжеке Мырзабаева вражеское войско было отброшено назад, имея большое количество убитых и раненых. Аулы родовой группы были спасены от разграбления. С этого момента Ходжеке Мырзабаев был признан батыром, не знающим страха в борьбе».

Здесь, может быть, уместно будет вспомнить и такого легендарного героя Великой Отечественной войны, как Баурджана Момыш-улы. Его доблесть на полях сражений не подлежала никаким сомнениям, но, как только война закончилась, в армии мирного времени вспыльчивый и неуживчивый Баурджан стал не нужен и под благовидными предлогами был отправлен в отставку.

Однако в казахской степи эпохи позднего средневековья конфликты различного масштаба носили перманентный характер, и потому отправить батыра на заслуженный отдых не было никакой возможности. Многое в таком положении дел определялось и формой кочевого хозяйства. Единственным богатством степняков был скот, и это богатство тяжело было назвать устойчивым. При вражеских нашествиях стада баранов и табуны коней легко попадали в руки неприятеля, что влекло за собой голодную смерть их хозяев. Кроме того, скотоводство было беззащитно перед ударами природы. Летом грозила засуха, зимой – джут, когда после оттепели степь при новых морозах покрывалась коркой льда, и скот, находившийся на подножном корму, не мог добыть себе пропитания.

В этих условиях батыры брали на себя функцию снабжения, откровенно грабя соседние племена, что также находило оценку в трудах исследователей. «Отчаянные воры и разбойники прежде пользовались в народе почетом и носили титул батыров», – писал Л. Костенко. Еще резче высказывался Бланкеннагель, который отмечал, что казахи – «народ кочевой; сила у них все решает; наисильнейший не только бывает прав, но в большее еще тем приходит уважение; кто из них оказал более грабежей, тот получает почетное название батыря, слово означающее богатыря. У них нет другова уважения; сам хан их ничего не значит и подданные поступают с ним, как кто к нему расположен. Все что человеку льстит на сем свете – честь, уважение и благосостояние, почитается у них в одних грабежах и воровствах».

Необходимо признать, что скотокрадство и барымта играли огромную роль в повседневной жизни кочевников, хотя соседние оседлые народы не видели между ними особой разницы. Для них то и другое являлось лишь откровенным самоуправством и циничным грабежом. Стоит отметить, что и сами кочевники разницу ощущали слабо. Ведь то, что один род мог считать священной барымтой, другой род мог квалифицировать как наглое попрание всех норм степного права. Объяснение этому заключалось в том, что барымта являлась средством обеспечения иска, взимания залога, ареста на имущество, принудительным исполнением судебного решения и многих других, не всегда юридических, функций, в то время как угон скота был всего лишь угоном скота, где воры и грабители ощущали себя ворами и грабителями.

Впрочем, кражи скота тоже расценивались двояко. Кража козы, барана, коровы или верблюда вызывала только огромное общественное презрение к вору, в то время как похищение прекрасного аргамака либо табуна откормленных кобылиц расценивалось как доблесть настоящего джигита. Это тоже был один из путей, чтобы стать батыром.

Также почтительно в степи относились к набегам на соседние оседлые народы. Собственно говоря, по этой причине кочевников не любили. «С кем вы ни поговорите – с персами и азербайджанцами о туркменах или с русскими и татарами-перселенцами Западной Сибири и Оренбурга, китайцами и кокандцами о киргизах, всюду услышите то же отрицательное суждение», – писал В. В. Радлов. Естественно, что это отрицательное мнение было связано с набегами кочевников, и подтверждений этому было очень много. Так, П. И. Рычков отмечал, что «национальный нрав и общее застарелое обыкновение киргиз-кайсацкого народа есть склонность к воровству и грабительству соседственных к ним народов».

Конечно, подобные мнения имели право быть высказанными, и со своей стороны они были совершенно справедливыми, но несомненно и то, что авторы подобных высказываний смотрели на кочевников с точки зрения своей культуры. Их удивляли поступки, которые казахи считали обыденными. Так, множество исследователей были искренне поражены, что, наряду с вполне ожидаемыми варварскими привычками, степняки обладали набором положительных качеств, в целом не свойственных для оседлых народов. К примеру, И. Казанцев отмечал: «Киргизы тверды в исполнении своих обещаний: давши слово, они свято его держат, хотя бы для того нужно преодолеть все возможные препятствия. Торговцы наши раздают киргизам в долг товары, хлеб и прочее, и они всегда бывают верными плательщиками в условленное время. Киргизец не воспользуется чужой вещью, если она поручена ему на сохранение, как бы беден он не был».

Если соседние земледельческие народы частенько пребывали в страхе из-за возможных набегов казахов, то самим кочевникам очень сильно доставалось в городе, что живописно описывал В. Наливкин: «Во время частых прежде междуусобий, а равно и во время набегов… сарт… по большей части прятался в джугаре или в садах, причем на киргиз смотрел как на безбожников и отчаянных головорезов… Зато каждый раз, когда нужда заставляла киргиза мирным образом приехать на базар в город или в сартовское селение, он считал себя потерянным человеком, ибо ему доставалось решительно от всех: сартовские собаки лаяли на его лохматый тумак (малахай); сартята вприпрыжку бежали за ним по улицам, распевая неприятные для него куплеты, а лавочники-сарты нагло обмеривали, обвешивали и обсчитывали его на базаре, зачастую глумясь… над его неотёсанностью, и над его совершенным незнанием мусульманских правил общежития, и над его грубым, аляповатым выговором. За все это киргиз искренно ненавидел и презирал сарта, считая его трусом, мошенником и выжигой, с которым нельзя иметь никакого дела, но от которого никуда не уйдешь».

По причине подобного вечного антагонизма, набеги на оседлое население кочевники расценивали как барымту. К этому же можно отнести и нападения на караваны, ведомые ненавистными купцами. Последние с большим риском сколачивали себе огромные состояния на торговле со степняками. Несмотря на все протесты соседних государств, караваны грабились нещадно.

Ограбить караван или крестьянскую деревню, захватить добычу, а потом раздать ее своим многочисленным родственникам также считалось величайшим батырством. Российский ботаник Н. Северцов в 1858 г., который при набеге на русский сотенный отряд был взят в плен степной шайкой конокрадов, состоявшей всего из двенадцати человек, описывал своего пленителя батыра Досжана следующим образом: «Он щедро делился своей добычей со всяким, кто ему был полезен, не был скуп и на угощения, а остатки продавал или выменивал, и вместо угнанного скота у него являлись щегольские халаты, шапки, оружие, конская сбруя, отличные скакуны, подарки любовницам, которым он впрочем уже и тем нравился, что красивее, ловче, наряднее киргиза не легко было встретить. Не для наживы и скопидомства разбойничал Дащан, хотя чужое добро вообще имело для него магическую прелесть, а для молодечества, да чтобы были и средства пожить в свое удовольствие». Если бы казахи той эпохи могли бы что-то слышать о «славном парне» и браконьере, по имени Робин Гуд, они однозначно бы считали его великим батыром.

Вообще, казахи уважали проявления батырства и у других народов. Казахи почитали таких эпических батыров, как кыргызский Манас и туркменский Кёр-оглы. Батыром считался и Ермак, а впоследствии этот титул признавался еще за многими казачьими атаманами. Широкой известностью в народе пользовались также и ойратские богатыри. Любопытно, что титул батыра могла получить даже женщина. Согласно преданиям, одной из таких известных воительниц XVIII в. являлась Гаухар, сестра батыра Малайсары. Незаурядной храбростью отличалась и сестра Кенесары – Бопай.

Естественно, что батыры в то время представляли первоочередную цель в конфликтах разного уровня. Имеется масса свидетельств о том, как на батыров устраивались покушения. В ход шло все: от ядов до коварных убийств во время молитвы или сна. Немаловажную роль в ходе боев играли снайперы-мергены. Как и в нынешнее время, их задачей являлось уничтожение особо важных объектов, к которым в первую очередь относились батыры. На них во время боя устраивалась самая настоящая охота. Так, в одном из казахских преданий рассказывается о том, как калмыцкий богатырь одолел в единоборстве нескольких казахских батыров. Казахи дрогнули, но положение спас мерген Байгозы из рода таракты, который метким выстрелом из лука уложил вражеского воина. Казахские батыры также неоднократно становились жертвой вражеских снайперов. При схожих обстоятельствах погиб и батыр Жасыбай из рода басентиин, имя которого увековечено в названии озера в Баян-Ауле.

Ликвидация вражеского снайпера, вооруженного ружьем и занявшего удобную позицию, являлась делом неимоверно трудным и считалась величайшим подвигом. Вот как рассказывалось о подобном эпизоде в одном из казахских преданий, записанных Чоканом Валихановым: «В одной из пещер в степи засели калмыки. У входа сидел один стрелок с знаменитым тогда корама черным ружьем (калмык из него стрелял сайг через Иртыш); после смерти нескольких смельчаков, никто из батыров не смел идти. Вдруг выезжает на буланой лошадке сыргелинец Ильчибек-батыр и отправляется на калмыка мелкой рысцой. Все ожидают, что он сейчас падет. Ильчибек, доехав таким образом довольно близко, вдруг устремился, калмык приложил фитиль – осечка и не успел приложить еще раз, как был изрублен батыром.

Когда его спрашивали о причине того, что он ехал все рысью, он отвечал: «калмык хотел моей лошади и дожидался, чтобы я подъехал ближе, я же расчитывал, что пока я буду ехать, на фитиле образуется большой нагар и после даст осечку».

За такие незаурядные поступки людей и нарекали батырами. И естественно, что власть батыра не ограничивалась только военным временем. Важнейшей функцией крупных батыров, располагавших собственными отрядами, был справедливый раздел добычи после удачного похода. Здесь тоже не было места для уловок. Если батыр был справедлив в разделе добычи, то к нему и в мирное время обращались как к третейскому судье – бию. В этом звании оставаться можно было только при условии постоянного обращения тех либо иных конфликтующих сторон. А для этого необходимо было быть справедливым настолько, чтобы это признавала даже проигравшая сторона.

Богатство кочевника к началу XVIII в. еще не достигло какого-то серьезного значения. Обычный казах в течение своей жизни мог попеременно несколько раз побыть и баем, и байгушем. Скопидомство в таких условиях не имело никакого смысла. «Кроме врожденной чувствительности, – отмечал Ч. Ч. Валиханов, – кайсака заставляет быть сострадательным еще то понятное всякому опасение сегодня или завтра обнищать самому через баранту или падеж, столь частые в степи. Взаимная друг другу помощь, оказываемая кайсаками в последнем случае, достойна подражания и просвещенному европейцу. Потерпевшие от баранты или падежа пользуются неотъемлемым правом идти к другим родовичам со смелым требованием жлу, т. е. вспомоществования, следующего со всего благополучно пребывающего общества, которое или из сострадания или побуждаемое каким-либо иным чувством действительно делает складчину в пользу первых».

Не удивительно, что в таких условиях любимым отрицательным персонажем в казахских сказках являлся бай-скряга, а непременной чертой положительных героев обязательно должна была быть щедрость. Советские ученые в свое время долго пытались навязать мнение, что все виды проявления помощи богатых казахов своим бедным родственникам являлись лишь формой замаскированной эксплуатации. Но похоже они не смогли убедить в этом и самих себя, потому что все выводы о классовой борьбе в казахском обществе шли вразрез со всеми известными данными. Даже критично настроенный автор С. Б. Броневский говорил о казахах, что они «простодушны и добры до безпредельности к своим собратам: нет вещи, которой они бы не разделили, и нет услуги которой бы не оказали – гостеприимны в полной степени; накормить не значит у них обязать, а исполнить долг. Киргизец, услышав запах кипящей баранины, при чувствах аппетита, идет к незнакомому, и будет угощаем как брат. Званые и незванные не различаются. Русского и всякого иностранного принимают у себя радушно: юрта, пища и верное ручательство за безопасность личную, непритворно предлагаются».

Как сообщают многие источники, ханы вынуждены были постоянно раздавать своим соратникам добычу, подарки и дань, получаемые из других государств. Так, в 1735 г. сарт Нурмухаммед, описывая Ташкентское владение, сообщал: «И с тех, со всех городов, Жолбарс-хан берет ясак, т. е. подать, а больше раздает в пожить тем, кого из своих подданных любит или боится». Точно такие же свидетельства были зафиксированы и о других казахских ханах и султанах.

Все баи фактически были вынуждены платить общественный налог в виде постоянной организации пиршеств, курултаев и состязаний, на которых для гостей из других родов устанавливались сотни юрт и под нож шли целые стада. У них просто не было выбора: скупость сказывалась очень быстро и неблагоприятно. Зато батыр, в дополнение к своим ратным подвигам, проявивший себя еще и как мырза, и как бий, обладал абсолютной властью в своем роду или племени. Чингизид, проявивший себя и на этом поприще, становился султаном улуса или ханом, но здесь существовали свои особенности. Батыр-чингизид был чужаком, и племя, недовольное его управлением, легко могло отказать ему в доверии, а потому власть батыра из черной кости над своими сородичами была более сильной. С другой стороны, чингизид мог объединить под своей властью несколько племен, в то время как, например, аргыны не стали бы подчиняться найманскому бию или батыру.

По этой причине дальновидные чингизиды всегда старались заручиться поддержкой своих боевых товарищей из простонародья. К XVIII в. чингизиды перестали брать невест только в своем сословии и стали все чаще родниться с предводителями сильных степных племен. Батыры и бии тоже охотно шли на подобное сближение, не без оснований рассчитывая использовать знатных зятьев в своих интересах. Эта форма взаимоотношений двух элит и была единственной силой, способной каким-то образом влиять на ситуацию в обществе.