Текст книги "Джованна I. Пути провидения"

Встреча состоялась в Сомма-Везувиане. Елизавета представляла, что невестка сразу же попадёт под её влияние, ведь даже всевластные монархи теряли уверенность в её присутствии. Но Джованна уже вела в счёте, выиграв первое сражение тем, что не приняла августейшую особу сразу. Также во время встречи хозяйка надела церемониальную корону, подчёркивая свой королевский статус и вынуждая гостью чувствовать себя неуютно.

Внучка покойного Роберта приняла мать мужа весьма любезно, однако чуть свысока, всем своим видом выражая величие и достоинство, и говорила с ней так, как подобает настоящей правительнице. Елизавета же, не ожидавшая такого поворота, пыталась спрятать свою беспалую руку – тайный источник её подсознательного унижения на фоне величественной и прекрасной принцессы. Поэтому встреча носила больше формальный характер, и венгерка не решилась раскрыть цель своего визита. Разговоры были на общие темы, тем более что с самого начала женщины чувствовали, что говорить им особенно не о чем.

Таким образом, раздосадованная королева вынуждена была отказаться от своего первоначального плана и, едва сдерживая негодование, 25 июля вместе со своей свитой поспешно выехала в Неаполь, где встретилась с Санчей, вдовой Роберта Мудрого.

* * *

После взаимных приветствий высокопоставленные дамы расположились на уютной террасе и предались светской беседе.

– Очень рада, что Вы приехали, Ваше Высочество, – сказала королева Санча. – Надеюсь, Вы в добром здравии?

– В прекрасном, Ваше Высочество, – поморщилась Елизавета. – Мне необходимо многое с Вами обсудить.

– Вы подстрекаете моё любопытство, сестра, и я не в состоянии подавить его… – подхватила разговор её добродушная собеседница.

Это были совершенно разные женщины: скорее у Санчи можно было увидеть крылья за спиной, чем у Елизаветы – сердце в груди. Супруга Роберта встретила гостью с радушием, но, к своему несчастью, не поддержала требований венгерской правительницы.

С того самого момента королева Венгрии стала вынашивать план мести. «Эта фанатичная святоша и не подозревает, к чьим ушам обращена её нечестивая речь! Ну уж нет, тебе это даром не пройдёт, сука! Будешь висеть в окне своего замка, болтаясь на ветру, как праздничное полотнище… Ха-ха-ха, и со временем твоё натянутое платье станет для тебя большим! Нет, веревки для тебя недостаточно… Я тебя четвертую, а потом сожгу на костре, как святую мученицу. А ещё можно отрубить руки и ноги, покуда живая, а то люди стали забывать о “Прокрустовом ложе”!» – думала она, допивая очередной бокал вина. От подобных мыслей женщина повеселела и, не скрывая кровожадной ухмылки, с наслаждением представляла себе это зрелище. Так, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, она тратила всё время на поиски способов мести в ответ на малейшую оплошность.

Но ничего не подозревающая Санча, далёкая от закулисных махинаций и королевских дел, продолжала угощать гостью изысканными десертами. Елизавету же Бог не обременил печатью святости и благочестия, и, зная её добродетельное естество, можно было с уверенностью предположить, что она вовсе не собиралась забывать нанесённую ей обиду.

«Может, всё-таки, четвертовать? Не-е-ет… Сжечь! Поджарить и скормить мясо собакам! Ха-ха, зачем в таком случае поджаривать… Скормить голодным псам – вот и вся недолга!» – раздумывала Елизавета, которая никак не могла определиться с достойной казнью, размышляя при этом так, словно выбирала платье в торговой лавке. С трудом устояв против дьявольского желания задушить Санчу прямо сейчас, она, тяжко вздохнув, смиренно добавила про себя: «Господи, избавь меня от страшного искушения…»

– …о чём Вы думаете, дорогая? – поинтересовалась Санча. – Так вот, как я говорила, от чтения Писания моя душа столь переполняется счастьем и возвышенностью, что ни на что другое и времени не остаётся. Что же касается веселья, то нет охоты и веселиться.

– В самом деле? – откликнулась гостья, поглощённая своим мысленным «десертом», а потому не расслышавшая вопроса. – Как знать, может быть, найдёт и на меня такая сентиментальная причуда…

Тут королева Венгрии вернулась из оцепенения. Внезапно её посетила мысль, от которой ей захотелось немедленно покинуть покои Санчи: «Хм, ещё несколько часов, проведённых с этой старой клячей, и я брошусь на колени, раскаиваясь в своих помыслах, а на следующий день подамся в монахини! Нет, ну какая же ведьма…»

– Дорогая сестрица, не знаю, о каком возвышении Вы говорите, кроме возвышенности от чтения Писания… Но не лучше ли найти себе мужчину, с которым Вы могли бы предаться поискам небесного откровения? Я помогу Вам раздобыть такого, мой ангел! По-моему, ничего в этом особого или странного нет… А-ха-ха, глядишь, какой-нибудь молоденький мускулистый и уверенный в себе рыцарь поможет отвлечь от молитвы целомудренную настоятельницу и скрасить времяпрепровождение, осеняя Вас своим крестом. В конце концов, достойная и радостная жизнь, пусть даже с лёгким привкусом ереси, никогда не помешает! – решила позабавиться Елизавета.

– Ах, как мило, чего только на свете не посчитают причудами, но в первый раз слышу такую откровенность… Это прелестно! Вы ничуть не утратили своё знаменитое чувство юмора! – еле вымолвила смутившаяся Санча.

– Дорогая, Вы же наверняка знаете, что частенько в стенах монастырей его обитатели попивают винцо из погребов, пользуясь всеми развлечениями, какие только могут предоставить настоятели. Я же уже состоявшаяся и упорствующая грешница, давно оказавшаяся на пути к пороку… В общем, прекратите уповать на Божью помощь и хоть разок подержите в руках древко дьявольского стяга у хорошенького рыцаря! Кстати, искренне верю, что отбившаяся овечка всегда может вернуться в лоно Господне, так что, будьте уверены, я помолюсь за Вас! – продолжала королева, подумав про себя, что на неё явно оказывает влияние эта раздражающая благочестивость вдовы.

– Мне хотелось бы знать Ваше мнение о…

– К сожалению, я должна прервать нашу беседу, – Елизавета бесцеремонно перебила Санчу на полуслове. – Прошу меня простить, но мне необходимо вздремнуть, а затем съездить по одному очень важному делу. Позвольте выразить Вам признательность за приятную беседу и угощение.

– Как будет угодно Вашему Высочеству. Да благословит Вас Господь, моя дорогая, – тихо произнесла Санча с искренним пониманием в голосе.

Августейшие подруги мило попрощались, и Елизавета поспешила уйти, пытаясь скрыть внутреннее смятение, что не очень соответствовало решительному характеру венгерской государыни. За дверьми она сразу же отчитала прислугу, затем с криками набросилась на конюхов. Угадать мысли и чувства, обуревавшие венгерку в тот момент, не представляло труда для всех, кроме несчастной Санчи.

Воистину ошибаются те, кто считает женщин из тех далёких времён менее опасными, чем сейчас.

Глава X

В октябре 1343 года Петрарка вновь посетил Неаполь, в своём послании прося папу утвердить его на пост в администрации королевского двора. Кроме того, Петрарка рассчитывал, что понтифик разрешит кардиналу Колонне освободить графов Минервино, Лучеры и Потензы – братьев Пипино, которые уже отбывали пожизненное заключение в темнице Капуа, тем более что бароны находились в тесной связи с братьями кардинала в Риме и помогали им урегулировать некоторые спорные вопросы. В своём письме к кардиналу Колонне Петрарка писал:

«Ваше Высокопреосвященство! Надеюсь, моё письмо найдёт Вас в добром здравии и прекрасном расположении духа. Сразу после прибытия в Неаполь я встретился с двумя королевами и консулом, чтобы проинформировать их о цели моего прибытия. Но, гнусность мира, консул – настоящий монстр! Пусть небеса избавят землю Италии от такого вредителя! Я думаю, что в Мемфисе, Вавилоне и в Мекке Иисус Христос менее презираем сарацинами. Я скорблю за мой любимый Неаполь! Ничего святого – ни жалости, ни правды, ни веры: страшное животное с лысой головой и босыми ногами, короткий, опухший, в порванном тряпье, сбившемся на сторону для показа голого тела, не только с презрением относится к мольбам граждан, но, прикрываясь притворной святостью, так же обращается и к посланникам Его Святейшества.

И это неудивительно – его целью является сбор сокровищ. Заполненные золотом сундуки абсолютно не соответствуют тряпью, которое он носит. Пожалуй, и Вам знакомо его имя. Его зовут Роберт, внедривший себя во дворце того Роберта, который умер и который был гордостью нашего времени, в противовес чему этот является его гнусностью. Я начинаю верить в то, что из останков мёртвого выскочил змий – из останков великого короля воскресла гадюка. Ах, гнусность мира, которая заполняет место великодушного короля Роберта! Какова игра фортуны, которая распределяет всё для собственного удовольствия, в понятии которой лишь мелочь в мире была заменена: бриллиантовое солнце – на чёрную тьму! Она могла бы просто взять лучшее, заменив его на самое низкое и худшее, но не на столь свирепое и жестокое чудовище. Разве может он заменить такого монарха? Тот, который развращённее Дионисия, Фалериса и Агатоклеса, был оставлен, чтобы править двором Неаполя, но с новой формой тирании. Он не носит ни корону, ни парчу, ни шёлк, но нищенскую накидку, грязную и кривую, которая прикрывает лишь половину его опухшего тела. С его крадущейся походкой, согнутый не из-за возраста, а вследствие своего лицемерия, он управляет дворами обеих королев с высокомерием и тиранией, притесняя слабых, держа закон под ногой, игнорируя человеческое и Божественное. Как новый Палинурус или Тифис, он сидит на корме великого судна, которое непременно скоро пойдёт ко дну, так как все моряки – такие же, как и он, за исключением епископа Кавайона, который пытается поддерживать правосудие, брошенное другими. Но что способен сделать один ягнёнок в стае волков?

Ему остаётся только выпорхнуть из государства в свою собственную церковь и своё стадо, что, я верю, и произойдёт. Но он сохраняет верность королевству, что будет развалено, и словам умирающего Роберта, который говорил, насколько доверяет ему. Насколько он может, в окружении толпы больных коллег, он сопротивляется, протестует, ищет средства для борьбы со злом, причинённым другими, подставляя собственное плечо для поддержки основ государства. Епископ протягивает ему руку помощи, но не может удержать от падения. Прошу Бога, чтобы он был не сломлен, пока монах Роберт жив! Будет хорошо, если Вы передадите это и всё, о чём я написал, папе, добавив, что его священная делегация будет сарацинами принята лучше, чем здесь.

Но пока я исхожу злостью и пытаюсь разгрузить от гнева мою грудь жалобами, от которых, боюсь, Вы заболели, и чтобы наконец покончить с этим, я должен Вам сказать, что три или четыре раза я посещал заключённых в Капуе – и им больше не на кого надеяться, кроме как на Вас. Что я понял: несправедливый судья абсолютно ничего не сделал, да к тому же невезение в их деле и гордость – враг страданиям, а те, кто судит их, имеют весомые куски от их состояния. И естественно, их свобода идёт вразрез с выгодой судей. Тяжела судьба людей в их положении: если они потеряют всё, то, даже приобретя свободу, не смогут чувствовать себя в безопасности и, скорее всего, лишатся жизни. Я видел их с металлическими колодами на ногах – шокирующие обстоятельства и пример злорадства фортуны!

Но очень печально оставлять их в таком состоянии. Да, можно восхищаться созерцанием великолепия их мыслей, и я уверен, что, пока Вы живы, они могут перенести свои неудачи. Но до тех пор, пока какая-нибудь высшая сила их не освободит, у меня нет надежды. Я вижу их, сваленных на свалку тюрьмы, которую они надеются покинуть по милости правителей. Старая королева очень жалеет их, но не может помочь им. Клеопатра и Птолемей могли бы их помиловать, если бы Фотинус и Ахилл разрешили. Излишне говорить, свидетельством какого характера я был, но я вынужден форсировать моё терпение».

* * *

Судя по последующим событиям, кардинала Колонну заключённые из Капуи не очень интересовали. Не будь фра Роберт тираном, который лично участвовал в этой несправедливости, общество не особенно переживало бы за то, что те находятся в тюрьме.

Что же касается святого отца, то он абсолютно завладел сознанием Андрея, а к Джованне относился с нескрываемым презрением и ненавистью. И даже к почтенной и вежливой Санче обращался надменно и с полным пренебрежением. Он полностью изолировал их от государственных дел и контролировал буквально всё, игнорируя даже власть папы, своего непосредственного господина и духовного владыки.

Такой резкий контраст между зловредным толстым карликом в порванной грязной рясе и грациозной, умной, образованной и нежной принцессой, благоухающей розами юности, мог бы оказаться сюжетом красивой сказки с непременно счастливым концом… Но то была реальность, в которой оказалась Джованна почти сразу после смерти своего мудрого наставника и покровителя – по злому умыслу судьбы тёзки одиозного монаха. И пока ей оставалось лишь брезгливо смириться со змеёй при дворе, которая волею небес оказалась на её пути.

Юная королева часто приглашала Петрарку в свой дворец, они часами разговаривали о поэзии и искусстве, о жизни, звёздах и истории. Франческо восхищался эрудицией Джованны – та поистине была преемницей Роберта Мудрого, человеком с таким же тонким пониманием объектов их обсуждений. Она вдохновляла его творчество и даже помогала советами. Как известно, большинство поэтов всегда писали стихи, вдохновлённые определённой женщиной, которая становилась их тайным вожделением и недосягаемой мечтой. Таким образом, после встречи с Джованной подсознательная мечта Петрарки приобрела реальные очертания – принцесса стала его музой.

Джованна часто беседовала с Петраркой, гуляя с ним по тенистым аллеям живописного королевского сада, заполненного ароматами цветов. Во время одной из прогулок они прошли к беседке, окружённой белыми и красными розами, и присели у группы фонтанов. Франческо, робко взглянув на спутницу, преподнёс ей книгу своих стихов – великолепный экземпляр со множеством прекрасных миниатюр.

Джованна взяла книгу и принялась аккуратно листать её, рассматривая каждую страницу, оценивая качество письма и изысканные орнаменты. Поэт молча наблюдал, ожидая её слов. Молодая королева, с восторгом улыбнувшись, поблагодарила автора, после чего между ними завязался довольно интересный разговор.

– Я никогда не могла понять значение жизни… Начинается ли она с момента нашего рождения или с того дня, некоторые события которого мы помним? Когда я думаю о своей жизни, то передо мной предстают лишь отдельные эпизоды, не всегда связанные между собой. Мне так хочется мысленно увидеть отца и мать, но у меня не получается… Так что же, жизнь моя началась тогда, когда я начала что-то помнить? Или же раньше?

– Ваше Высочество, я думаю, жизнь всё-таки начинается с рождения, и если мы чего-то не помним, это не означает, что мы не обладаем какой-то внутренней памятью, хранящейся в недрах нашего разума. Ведь всё меняется, и каждый день не похож на предыдущий, то есть время движется – с ним движется и наша жизнь.

– Почему же мы всегда лучше помним неприятные события? Почему то, что приносит нам радость, расплывается в тумане прошлого? Порой мы восхищаемся миром вокруг нас, красивым закатом или звёздным небом, но хорошо помним лишь те моменты, когда разразилась буря. И здесь возникает вопрос: для чего в этом прекрасном мире, который был создан Творцом, существуют ураганы, наводнения и землетрясения, усиливающие людские страдания? Видимо, из-за нашего непослушания, наших грехов? Ночью мне приснилась мама… Я даже не знаю, действительно ли увиденный образ похож на мою реальную мать, потому что не помню её внешность – у меня есть лишь несколько её портретов. Так вот, она разговаривала со мной во сне, и мне интересно: её голос был таким же, как в жизни, или же соответствовал моему воображению?

– Думаю, Ваша мама во сне была отображением реальной памяти. Где-то глубоко в нашем сознании, как я и говорил, мы храним все события, некоторые из которых могут с точностью отразиться лишь во сне.

– Хм… Как по-вашему, сны являются отражением прошлого или же предсказанием будущего?

– Я не совсем уверен, потому что некоторые наши ночные видения абсурдны и не имеют никакого отношения ни к прошлому, ни тем более к будущему. Может, это из-за моего непонимания снов или из-за того, что я не обращаю на них внимания… А ведь если мы увидим какое-то событие, то в ту же ночь нам могут присниться абсолютно разные сны, потому что мы по-разному понимаем происходящее, по-разному воспринимаем его. В детстве мне всегда снились кошмары, но, просыпаясь, я понимал, что это всего лишь страшный сон, и успокаивался. Трудно сказать, были ли они лишь предупреждением об опасности, что позволяло мне на следующий день относиться с осторожностью к чему-то… Не знаю. Хотя во время беременности Парисом Гекуба видела во сне, что родила факел, от которого сгорела Троя. Ха-ха-ха! В общем, если верить мифам, сны действительно бывают вещими, – засмеялся Петрарка. – Кстати, Нерону всегда снилось нечто зловещее: как тело покрывают стаи крылатых муравьёв, как жена увлекает его во мрак… В общем, не хотел бы я оказаться на его месте.

– Вероятно, это происходит потому, что у каждого человека особый внешний и внутренний мир, поэтому мы и видим наяву одно событие, в большинстве случаев оценивая его одинаково. Но во сне раскрывается наш внутренний мир, который окрашивает увиденное совсем по-другому. И непонятно, какой из этих миров реальный и настоящий… Всевышний даёт нам возможность самим разобраться и выбрать из видений, предстающих в дремлющем сознании. Он также скрещивает миры людей в определённом порядке, чтобы влиять на события и наши поступки, – и тут опять мы имеем выбор. Кстати, вы замечали, что сны Иосифа описываются только в Евангелии от Матфея, а Старый Завет изобилует описанием снов?

– Не обращал внимания на это, интересное наблюдение… Что ж, может быть, это потому, что снам стали придавать меньше значения? – задумался Франческо. – Хм, действительно интересно.

– Я слышала от моего деда, что вы как-то беседовали о Вергилии. В детстве я очень любила его произведения. Позже я прочла слова Секста Пропеция: «Уступите дорогу, римские писатели, уступите и вы, греки… Здесь рождается нечто большее, чем “Илиада”!» И действительно, ведь он сумел описать всю античную историю Рима, – продолжила Джованна, обнажая в улыбке блестящие белые зубы.

– Я слышал, что Октавия, сестра Августа, услышав слова из поэмы про своего погибшего сына, Марка Клавдия Марцелла, упала в обморок, но потом подарила Вергилию по десять тысяч сестерциев за каждый из восемнадцати стихов о Марке, – сказал улыбающийся Петрарка. – Мы были с королём Робертом у его гробницы…

– Если бы я могла услышать сонет о гибели известного нам обоим обитателя дворца, я бы, наверное, тоже не поскупилась на награду, – заразительно засмеявшись, ответила Джованна, намекая на венгерского монаха. – Вы думаете, Вергилий и правда обладал колдовской силой? Или, быть может, был психопомпом, как преподнёс его Данте?

– Ваше Высочество, удивительно, что Вы почти слово в слово повторяете высказывания своего деда. Вы удивительно легко проникаете в суть вещей… И отвечу я так же, как ответил тогда ему. Я знаю Вергилия лишь как поэта и философа, но никак не чародея. Кстати, сам он написал гораздо меньше, нежели написали о нём. Древние говорили: «Не ошибается тот, кто находит, что мёд сладок, тогда как больному кажется иначе». Кого в таком случае интересует мнение нескольких больных? Да, Вы и в самом деле удивительно похожи на покойного Роберта, пусть душа его покоится на небесах… – ответил Петрарка принцессе, не в силах взглянуть на неё. – Осмелюсь сказать про Вас словами Вергилия: «Et vera incessu patuit dea»[16]16
  «Настоящую богиню видно по походке».


[Закрыть]…

– Вы льстите мне, сир! – смущённо улыбнулась Джованна. – Не так часто, но прихожу к выводу, что заблуждалась – даже в оценке того же Вергилия… Наверное, нам всем свойственны заблуждения. Когда нам мало что известно о предмете, верные идеи уходят на задний план, открывая путь ложным. Но затем всё меняется – по мере роста наших познаний, которые показывают, что такая-то идея не соответствует реальности. Людские вкусы при этом зависят не только от обманчивых представлений, но часто от моды и общественных суждений. Но я согласна: если дух болен, ничто не согласуется с предметом. Воистину, чтобы узнать человека, надо прочитать не его историю, а его поэмы!

* * *

Джованна хотела назначить Петрарку на придворную службу не только из-за одарённости поэта, но и для того, чтобы спровоцировать Роберта, который его ненавидел. Интересно, что дата патента о назначении Петрарки совпала с Сирокко, сила которого была невиданной. Это стало самым страшным событием той поры, которое к тому же было предсказано пророчеством: жаркий ураганный ветер, зарождающийся в пустынях Северной Африки, охватил не только Неаполь, но и всю Италию (как потом выяснилось, и всё Средиземноморье).

Итак, Сирокко был предсказан за несколько дней до своего появления одним епископом, знающим астрологию, хотя ему не особенно доверяли, так как далеко не все его предсказания сбывались. В то же самое время он предсказал, что Неаполь будет разрушен до основания 25 ноября землетрясением – и народ почему-то поверил этому настолько, что люди дни и ночи напролёт обращали жалобные молитвы к небесам, чтобы спасти свои души от неминуемой смерти, в уверенности, что настал конец света. Чтобы рассеять страх, обычно молятся или пьют, так как это полезно для тела и души. Но чрезмерная выпивка, как и чрезмерно усердная молитва, приводит к духовному и физическому опьянению.

Епископ же с нетерпением ждал рокового дня, чтобы стать самым известным предсказателем и получить от этого немало выгод.

Так вот, предзнаменования его сбылись, но не в полной мере: это было не землетрясение, это был Сирокко. От множества молитв конец света был отложен до лучших времён, но произошедшее стало его достойной репетицией.

В ночь с 24 на 25 ноября раздались громовые раскаты ужасающей силы, молнии прорезали тёмное небо, дул ураганный ветер, вырывающий деревья с корнями и срывающий оконные ставни. Море бушевало, разбивая суда о берег и унося их останки в пучину. Молнии и гром следовали друг за другом беспрерывно. Потоки воды увлекали за собой барахтающихся и кричащих людей: волны то перекатывались через них, накрывая несчастных с головой, то выносили кверху, и после каждого вала количество голов над водой уменьшалось.

Видит Бог, нет ничего страшнее, чем бушующий во тьме ураган! Грозное завывание ветра в полной темноте, треск падающих мачт, истошные крики гибнущих усиливают панику из-за невозможности даже зрительно оценить опасность. Повсюду с воплями бегали женщины и мужчины: рискуя быть унесёнными в открытое море, они пытались спасти своих близких. Весь берег был усеян утопленниками и частями тел. По улицам носились лошади, сорвавшиеся с привязи, люди бежали в церкви, а священники не прекращали молитв. Ближайшие к берегу районы были полностью затоплены, так что невозможно было передвигаться из-за риска быть снесённым несущимися потоками. Мелкая песчаная крупа, забивая глаза, вихрем взметалась над поваленными стволами…

Большая группа молодых людей и примкнувший к ним отважный Петрарка, пренебрегая опасностью, спасали людей, уводя их в безопасные места, ловили обезумевших лошадей и вновь возвращались, чтобы продолжить своё дело.

Юная королева вышла из дворца босиком, с развевающимися волосами, за ней последовали другие женщины в таком же виде. Все они двинулись в сторону церкви, а злой ветер рвал и задирал полы их рубашек. Всю ночь провели они в молитвах.

Последствия бури были ужасными. В результате урагана ни одно судно в Неаполе не спаслось. Всё больше и больше мужчин присоединялись к спасателям, когда же к вечеру ураган утих, они пришли в Замок Нуово. Прежде всего они попросили у королевы и консулата разрешение на распределение ролей в работах по ликвидации последствий стихийного бедствия. Работа была организована, королева выделила средства, а неаполитанцы, вне зависимости от положения и статуса, принялись расчищать завалы, собирать и хоронить тела, спасать уцелевшие товары. Но трудно было сказать, от чего королевство пострадало больше – от непогоды или от козней монаха Роберта.

Очень быстро был подсчитан ущерб: только неаполитанские торговцы потеряли товаров примерно на сорок тысяч унций золота. Генуэзцы и венецианцы тоже понесли огромные убытки: все их товары, находящиеся на галерах и в прибрежных складах – шёлк, восточные специи – были полностью уничтожены.