Текст книги "Дом на краю темноты"

Теперь я понимал, почему портрет Уильяма Гарсона в большой комнате был слегка нелицеприятен. Художник презирал Уильяма, и это было заметно.

Я подошел к надгробию мистера Гарсона, на котором все еще виднелось пятно крови Мэгги, высохшее до темно-красного цвета.

– Насколько эта история широко известна? – спросил я. – Ее знают в городе?

– Думаю, большинство знает, – Хиббс сверкнул своим золотым зубом. – По крайней мере все старожилы.

– А что еще вы знаете об этом месте?

– Я бы сказал, больше остальных, – ответил Хиббс с заметной гордостью.

– В тот день, когда мы встретились, вы спросили, рассказала ли мне Джейни Джун всю историю, – сказал я. – И тогда мне казалось, что так и было. Но теперь…

– Теперь вы подозреваете, что Джейни Джун от вас что-то утаила.

– Именно, – признал я. – И я был бы очень рад, если вы заполните эти пробелы.

– Я не уверен, что вам это нужно, Юэн, – сказал Хиббс, притворяясь, что оглядывает землю в поисках очередных могил. – Вам может казаться иначе, но иногда лучше не знать.

Гнев поднялся в моей груди, горячий, внезапный и сильный. Он стало только хуже, когда я посмотрел вниз и увидел, что кровь моей дочери запятнала могилу Уильяма Гарсона. Я был так взбешен, что пересек лесистое кладбище и схватил Хиббса за воротник.

– Вы сказали мне, что я должен быть готов к этому месту, – сказал я. – Но я не готов. Так что, если вы что-то от меня скрываете, вам нужно прямо сейчас все рассказать.

Хиббс не оттолкнул меня, хотя я не сомневаюсь, что он мог бы. Несмотря на свой возраст, он выглядел сильным, как бульдог. Вместо этого он осторожно вытащил мои пальцы из-за воротника рубашки и сказал:

– Вы хотите правды? Я вам ее предоставлю. В этом доме случались разные вещи. Трагические вещи. Индиго Гарсон и семья Карверов, да. Но есть и другие вещи. И все эти вещи, они… остались.

От этого слова у меня по спине пробежал холодок. Возможно, из-за того, как Хиббс его произнес – медленно, растягивая, словно резинку, которая вот-вот лопнет.

– Вы имеете в виду, что в Бейнберри Холл водятся привидения?

– Я говорю, что Бейнберри Холл помнит, – сказал Хиббс. – Он помнит все, что случилось с тех пор, как Индиго Гарсон проглотила те ягоды. И иногда история может повторяться.

Потребовалось мгновение, чтобы эта информация дошла до моего мозга. Это было настолько абсурдно, что я с трудом понимал. Когда все наконец улеглось, у меня так закружилась голова, что я тоже чуть не упал и не ударился головой о могилу Уильяма Гарсона.

– Я не говорю, что с вами это произойдет, – сказал Хиббс. – Но я говорю, что это возможно. Как возможно и то, что в ваш дом попадет молния. Мой совет? Будьте в этом доме так счастливы, как только можете. Любите свою семью. Обнимайте дочь. Целуйте жену. Насколько я слышал, этот дом видел очень мало любви. Он помнит боль. Вам нужно заставить его все забыть.

* * *

Я вернулся из леса и обнаружил Мэгги на диване в гостиной, ее голова покоилась на коленях Джесс. Половина ее щеки была покрыта большой повязкой. Кожа вокруг него была окрашена в зловещий красный цвет, который, как я уже знал, потемнеет и превратится в отвратительный синяк.

– Сколько их там? – спросила Джесс.

– Где-то десяток. По крайней мере мы столько нашли. Я не удивлюсь, если там будет и больше, а их надгробия либо развалились, либо заросли.

– Я хочу задушить эту Джейни Джун. Она должна была нам сказать, что на нашем заднем дворе есть чертово кладбище.

– Может, она не знала, – сказал я. – Оно же спрятано.

– Она риэлтор, – выпалила Джесс. – Это ее работа – знать, что находится в собственности. Думаю, она знала, что если скажет нам, то мы психанем, и тогда ей пришлось бы искать и обдурить другую наивную парочку.

– Нас не обдурили, – сказал я, хотя уже начал подозревать, что так и было. Если не обдурили, то хотя бы ввели в заблуждение. Потому что Джесс права – разумеется, риэлтор бы знал, что на этой собственности есть кладбище.

– Что об этом сказал Хиббс?

По пути домой я решил не говорить жене о трагичной смерти Индиго Гарсон. Она и так нервничала, зная, что в стенах Бейнберри Холл умерло два человека. Смерть третьего, скорее всего, отпугнет ее, и она убежит и никогда сюда не вернется. И, если уж начистоту, мы не могли себе этого позволить. Этот дом стоил нам почти всего нашего состояния. Нам бы не хватило ни на первый взнос, ни на аренду нового дома.

Мы, к счастью или к сожалению, там застряли.

Что означало последовать совету Хиббса и сделать наше там пребывание как можно счастливее. Даже если это означало врать своей жене. Я не мог придумать другого выхода из положения.

– Ничего особенного, – сказал я, а потом поднял Мэгги с дивана. – А теперь пойдем поедим мороженого. Каждому по три шарика. Думаю, мы все это заслужили.

* * *

Учитывая все, что Хиббс рассказал мне в тот день, я был удивлен, насколько измученным я чувствовал себя, когда пришло время ложиться спать. Я предполагал, что полночи не смогу уснуть, беспокоясь обо всем, что узнал о кладбище, об Индиго Гарсон, о том, что Бейнберри Холл помнит. Но вместо этого я заснул сразу же, как только моя голова коснулась подушки.

Но ненадолго.

За пять минут до полуночи я проснулся от странного звука.

Музыка.

Кто-то где-то пел.

Мужчина. Его голос был мягким и мелодичным. Он плыл из дальнего конца дома.

Я посмотрел на другую сторону кровати, гадая, проснулась ли Джесс от музыки, но она все еще спала. Надеясь, что она так и не проснется, я аккуратно встал с кровати и прокрался к выходу из комнаты.

В коридоре музыка звучала чуть громче. Но этого хватило, чтобы я узнал песню.

«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…»

Музыка доносилась откуда-то сверху, и я понял это, когда дошел до другого конца коридора. Я слышал, как она эхом отдается по ступеням, ведущим в мой кабинет. Вместе с музыкой плыл такой холодный ветер, что я задрожал.

«Детка, пора задуматься».

Я медленно и нервно начал подниматься по лестнице. С каждым шагом песня становилась все громче, а холод все сильнее. На верхней площадке стало так холодно, что, будь там немного светлее, я бы наверняка увидел свое дыхание.

«Лучше приготовься…»

Когда я открыл дверь кабинета, песня практически загремела из комнаты. Внутри все было хоть глаз выколи. Такая темнота сначала вводит в ступор. И холодно. До такой степени, что по моей голой коже побежали мурашки.

«…будь умной…»

Я вошел в кабинет, обнимая себя, чтобы согреться. Я щелкнул выключателем у двери, и комнату залил свет.

«…и осторожной…»

На столе, там, где я его и оставил, был проигрыватель. Альбом крутился на полной мощности и громкости.

«Детка, ты…»

Я поднял иглу с пластинки, и тишина окутала дом, как шерстяное одеяло. Холод тоже исчез – по комнате мгновенно пронеслось тепло. Или мне так показалось. Пока я стоял в этой вновь обретенной тишине и тепле, мне пришло в голову, что это могло быть моим воображением.

Не музыка.

Она была слишком реальной.

Альбом все еще крутился на вертушке, в его жилках отражался свет от лампы над головой. Я выключил проигрыватель, не отводя взгляда, пока пластинка полностью не остановилась. Я решил, что это все дело рук Джесс. Что в приступе бессонницы она поднялась сюда и стала слушать музыку, а потом устала.

Единственным оправданием холода было то, что я каким-то образом его придумал. Любое другое объяснение – сквозняк, порыв ледяного воздуха из открытого окна – казалось маловероятным, если не совсем невозможным. Следовательно, холод был моим воображением, которое пробудили слова Хиббса. Это был тот самый иррациональный страх, которого я ждал несколько часов до этого.

Именно таким он и был – иррациональным.

Дома ничего не помнят. Сверхъестественного не существует. У меня нет причин бояться этого места.

К тому времени, как я вернулся в кровать, я убедил себя, что все придумал.

Что все было нормально.

Что в Бейнберри Холл не происходит ничего странного.

Оказалось, я был не прав.

Так ужасно не прав.

Глава седьмая

Я отсылаю Дэйна домой после нашего разговора на кладбище. Это кажется правильным, несмотря на то что мы почти ничего не сделали. После возвращения к нашему, возможно, призрачному прошлому, мы оба заслужили выходной.

Для меня это означает отправиться в город за крайне необходимыми продуктами.

Подъезжая к магазину, я оказываюсь на главной улице Бартлби. Кленовая улица, конечно же. Я проезжаю мимо дощатых домов, таких же крепких и несгибаемых, как и люди в них; мимо витрин магазинов с большими окнами и вывесками с рекламой подлинного кленового сиропа; и, разумеется, мимо церкви со шпилем цвета слоновой кости, тянущимся к небу. Там даже есть городская площадь – небольшой зеленый пятачок с беседкой и флагштоком.

Хотя это и странно, но Бартлби кажется несколько тусклым, чего в подобных городах обычно нет. Создается ощущение, что он застыл в каком-то безвременье. И все же я замечаю небольшие попытки модернизации. Ресторан с суши. Вегетарианское бистро. Комиссионка с дизайнерскими брендами – в центре витрины висит прозрачное платье от «Гуччи».

И я вижу пекарню, из-за чего прямо посреди Кленовой улицы я резко бью по тормозам. По моему опыту, там, где что-то пекут, продают кофе. И обычно хороший кофе. И учитывая явную нехватку кофе в моем организме, мне даже не было жаль тормозных колодок.

Я паркуюсь на улице и вхожу в кафе, оформленное одновременно в модном и нестареющем дизайне. Медные светильники. Кафельные столы с разнообразными стульями. Темно-синие стены обвешаны винтажными картинками птиц в витиеватых рамках. В задней части магазина от стены до стены тянется старомодная витрина, заполненная великолепно украшенными тортами, нежными пирожными и пирогами с замысловатыми корками, достойными инстаграма. Что касается визуальных эффектов, то владелец определенно знает, что делает.

Я подхожу к витрине и уже хочу сказать женщине, поправляющей пирожные, как мне нравится их дизайн. Комплимент замирает на моих губах, когда женщина встает из-за прилавка и я вижу, кто она.

Марта Карвер.

Я узнаю ее по фотографиям, которые видела еще подростком, когда была одержима «Домом ужасов» – тогда я еще надеялась, что гугл поможет заполнить пробелы в моих знаниях. Она стала старше и мягче. Лет пятидесяти, каштановые волосы с проседью у корней, в желтой блузке и белом фартуке она выглядела как настоящая Матрона. Я сразу же замечаю ее очки – та же самая нелепица, которую она носила на всех тех фотографиях.

Очевидно, я не единственная, кто умеет гуглить, потому что она явно знает, кто я. Ее глаза слегка расширяются, что выдает ее удивление, а челюсть сжимается. Она откашливается, и я готовлюсь к гневной тираде о своем отце. Это было бы оправданно. Из всех людей в Бартлби, кто ненавидит Книгу, у Марты Карвер есть на это самые большие основания.

Но вместо этого она натягивает вежливую улыбку и говорит:

– Что я могу вам предложить, мисс Холт?

– Я…

Простите. Вот, что я хочу сказать. Простите, что мой папа использовал в своей книге вашу трагедию. Простите, что из-за него весь мир знает о том, что сделал ваш муж.

– Кофе, пожалуйста, – вот, что я в итоге говорю; слова сжимают мое горло. – С собой.

Марта больше ничего не говорит, пока наливает кофе и отдает мне. Я выдавливаю вымученное «Спасибо» и отдаю десятидолларовую купюру. Вся сдача идет в банку с чаевыми, как будто семь долларов смогут компенсировать двадцать пять лет боли.

Я уверяю себя, что смысла извиняться нет. Что все это сделал мой папа, а не я. Что я такая же жертва, как и она.

Но когда я выхожу из пекарни, я знаю две вещи.

Первое – я трусиха.

И второе – надеюсь, что я больше никогда в жизни не повстречаюсь с Мартой Карвер.

Я возвращаюсь из продуктового магазина с дюжиной бумажных пакетов в багажнике пикапа. Поскольку кухня Бейнберри Холл оставляет желать лучшего, я запаслась едой легкого приготовления. Консервированные супы, хлопья, замороженные обеды, которые можно разогреть в микроволновке столетней давности.

Подъезжая к дому, я вижу, что на круговой подъездной аллее уже припаркована «Тойота Камри». Вскоре из-за угла дома появляется мужчина, будто он только что бродил по территории. Ему чуть за пятьдесят, подтянутый, с аккуратной бородкой, в клетчатом спортивном пиджаке и галстуке-бабочке в тон. Из-за этого наряда он похож на старого торговца. Не хватает только соломенной шляпы и бутылочки «целебного» масла. Когда он подходит, протягивая одну руку и сжимая в другой блокнот репортера, я понимаю, кто это.

Брайан Принс.

Не могу сказать, что меня не предупреждали.

– Рад вас видеть, Мэгги, – говорит он так, будто мы старые друзья.

Я выпрыгиваю из пикапа, нахмурившись.

– Вы вторгаетесь в частную собственность, мистер Принс.

– Прошу прощения, – говорит он, нарочито поклонившись. – Я слышал, что вы вернулись в город, поэтому решил приехать сюда и проверить. Когда я увидел, что ворота открыты, то понял, что все слухи – правда. Надеюсь, вы не против, что я так вмешиваюсь.

Я хватаю пакет из пикапа и тащу его к крыльцу.

– А вы уйдете, если я скажу, что против?

– Неохотно, – отвечает он. – Но я все равно вернусь, так что можно тогда сразу все обсудить.

– Что обсудить?

– Наше интервью, конечно же, – говорит он.

Я возвращаюсь к пикапу и беру еще два пакета.

– У меня не очень-то много новостей, мистер Принс.

– Ну нет, смею не согласиться. Думаю, горожанам было бы очень интересно узнать, что один из членов семьи Холт снова въехал в Бейнберри Холл.

– Я не въезжаю, – говорю я. – Я, наоборот, выезжаю. Вот ваша статья в двух предложениях.

– Какие у вас планы на этот дом?

– Отремонтировать и продать, надеюсь, с прибылью, – говорю я, кивая в сторону оборудования на лужайке и направляясь к крыльцу. Сначала настольная пила. Потом электрическая шлифовальная машина. Потом кувалда.

– Тот факт, что Бейнберри Холл скоро снова будет на рынке недвижимости, уже сам по себе сенсация, – говорит Брайан.

В глубине души я знаю, что Брайан Принс ни в чем не виноват. Он услышал сенсацию о доме с привидениями, взял интервью у моего отца и записал все, что тот сказал. Он просто делал свою работу, как и Тесс Олкотт делала свою. Винить во всем этом можно только двух людей – моих родителей, хотя даже они не подозревали, что история Бейнберри Холл превратится в такой неуправляемый феномен. И все же это не мешает мне подумывать о том, чтобы схватить кувалду и прогнать Брайана Принса с моей территории.

– Хоть сенсация, хоть нет, я не хочу с вами разговаривать, – заявляю я.

– А ваш отец хотел, – отвечает он. – Но, к сожалению, у него так и не представилось возможности.

Я опускаю пакеты на крыльцо, мои ноги дрожат от удивления.

– Вы общались с моим отцом?

– Не часто, – говорит Брайан. – Но мы продолжали переписываться на протяжении многих лет. И одна из тем, которую мы обсуждали незадолго до того, как его болезнь ухудшилась, заключалась в том, что он вернется сюда и даст мне интервью.

– Полагаю, это ваша идея.

– На самом деле это предложил ваш отец. Говорил, что это будет эксклюзивное интервью. Что мы с ним поговорим в этом же доме двадцать пять лет спустя.

И еще одна вещь, о которой папа никогда не упоминал – возможно, потому что знал, что я попытаюсь отговорить его от этого.

– Он сказал вам, в чем будет суть интервью? – спрашиваю я, обдумывая, могла ли это быть попытка наконец-то признать правду после стольких лет. Своего рода исповедь, совершенная на месте преступления.

Брайан Принс немедленно отвергает эту теорию.

– Ваш отец сказал, что хочет подтвердить все то, что написал в своей книге.

– И вы просто ему потакали? – говорю я, и мое мнение о Брайане Принсе резко меняется. Может быть, он не так уж невинен, как мне показалось вначале. – Хотели слушать, как мой отец врет напропалую, и записывать это как факт?

– Я не собирался упрощать ему задачу, – говорит Брайан, суетливо поправляя галстук-бабочку. – Я хотел задавать трудные вопросы. Попытаться докопаться до истины.

– Правда в том, что он все выдумал, – говорю я. – Это все знают.

– Вряд ли все так просто, – парирует он.

Поскольку Брайан Принс явно не собирается уходить в ближайшее время, я сажусь на ступеньки крыльца. Когда он садится рядом со мной, я не нахожу сил прогнать его. Не говоря уже о том, что мне было любопытно узнать, почему же, по его мнению, мы покинули Бейнберри Холл.

– Вы расследовали его заявления? – спрашиваю я.

– Тогда еще нет, – признается Брайан. – Во-первых, у меня не было доступа к этому дому. К тому же у меня были и другие новости.

Я закатываю глаза.

– Вряд ли они были такими уж важными. Лживая история моего папы была на первой полосе «Газетт».

И поэтому, хотела я добавить, другие новостные агентства уделяли ей так много внимания. Если бы статья Брайана была где-то в середине, никто бы ее даже не заметил. Но, поместив ее на первой странице вместе с особенно зловещей фотографией Бейнберри Холл, «Газетт» подтвердила ложь моего отца.

– Если бы наш дедлайн был на день позже, история вашей семьи даже не попала бы в газету. Но я узнал об исчезновении Дитмер только на следующее утро после выпуска того номера.

Все мое тело замирает при упоминании Петры.

– Я думала, что она сбежала.

– Как я вижу, вы уже поговорили с шефом Олкотт, – говорит мне Брайан с елейной улыбочкой. – Это официальная версия полиции, кстати. Что Петра сбежала. Пожалуй, это звучит лучше, чем заявление о том, что шестнадцатилетняя девочка исчезла при загадочных обстоятельствах, а они слишком глупы, чтобы разобраться, что случилось на самом деле.

– А что случилось, по вашему мнению?

– Это один из вопросов, который я хотел задать вашему отцу.

Меня изнутри заполняет неприятное чувство. Хотя я не совсем понимаю, к чему клонит Брайан, его тон уже говорит о том, что мне это не понравится.

– А зачем его спрашивать? – удивляюсь я. – Мой папа же не заставлял Петру сбегать…

– Она исчезла, – вмешивается Брайан.

– Исчезла. Пропала. Какая разница, – я встаю и иду к пикапу, не желая больше слушать Брайана. – Мой папа не был в этом замешан.

– Я тоже так думал, – говорит Брайан все еще с крыльца, все еще улыбаясь, все еще делая вид, будто это обычный дружеский визит, хотя и очевидно, что это не так. – И только потом – через несколько лет после выхода книги вашего отца – я начал подозревать, что эти события могут быть связаны.

– Как?

– Для начала, Петру Дитмер последний раз видели 15 июля – в ту же самую ночь вы уехали из дома. Слишком странно, чтобы это было совпадением, не находите?

Эта новость ударяет меня наотмашь. У меня так кружится голова, что мне кажется, я сейчас упаду в обморок. Это так неожиданно, что мне приходится прислониться к грузовику, чтобы не упасть.

Петра Дитмер исчезла в ту же ночь, когда мы уехали из Бейнберри Холл.

Брайан прав – это действительно кажется бо́льшим, чем просто совпадение. Но я не знаю, что еще это может быть. Петра, конечно же, не сбегала с моей семьей. Уж такое я бы точно запомнила. Кроме того, шеф Олкотт была в тот вечер в нашем номере в «Двух соснах». Разумеется, она бы заметила, если бы там сидела шестнадцатилетняя девочка.

– Думаю, вы преувеличиваете, – говорю я.

– Разве? Я читал книгу вашего отца много раз. Там он много говорит о Петре Дитмер. Даже учитывая разницу в их возрасте, кажется, будто они были близки.

Он так сладострастно произносит это слово, что у меня в жилах закипает кровь. Да, Петра часто упоминалась в книге, и часто в ключевые моменты. Этого нельзя отрицать, особенно теперь, когда у меня есть фотографии с доказательствами. Но это не значит, что она и мой папа были, пользуясь эвфемизмом Брайана, близки.

Я знала папу намного лучше, чем Брайан. Юэн Холт был много кем. Лжецом. Обольстителем. Но он никогда не был негодяем и бабником. Я знаю это настолько же хорошо, насколько и тот факт, что если бы мама узнала об измене, она бы ободрала папу до нитки. Раз она этого не сделала, я верю, что мы уехали из Бейнберри Холл по другим причинам.

– Большая часть из того, что написано в книге моего отца – ложь. Нельзя доверять ни одной вещи, которую он написал. Включая то, сколько времени он провел с Петрой Дитмер. Мой отец не был глупцом, мистер Принс. Разумеется, он бы не написал так много о Петре – в книге, которую прочитали сотни тысяч людей – если бы Петра пропала из-за него.

– А теперь вы преувеличиваете. Я и не говорил, что Петра пропала из-за него. Я лишь предполагаю, что события связаны. Ваша семья сбежала из Бейнберри Холл почти в то же время, когда Петра Дитмер бесследно исчезла. Это ненормально, Мэгги. По крайней мере не здесь, в Бартлби, – Брайан встает и демонстративно отряхивает штаны, как будто он мог испачкаться просто от ступенек крыльца Бейнберри Холл. – В ту ночь, когда ваша семья уехала, произошло нечто странное, и я намерен выяснить, что именно. Вы можете помочь или помешать мне…

– Черта с два я буду вам помогать, – говорю я.

Хоть у нас с Брайаном Пирсом одна цель, очевидно, что нам нужны разные результаты.

– Хоть я ожидал и не такого ответа, я его уважаю, – говорит Брайан. – Но я хочу, чтобы вы знали, я все равно узнаю правду о той ночи.

– Вам придется делать это не на моей территории, – говорю я. – А это значит, что вам нужно уйти. Сейчас же.

Брайан в последний раз поправляет галстук-бабочку, садится в машину и уезжает. Я еду за ним по длинной извилистой дороге, спускающейся по склону холма к главным воротам. Убедившись, что он уехал, я закрываю и запираю ворота.

Потом – обратно в дом, где я наконец-то могу занести продукты. Нагруженная тяжелыми сумками в обеих руках, я прохожу мимо вестибюля и только потом замечаю что-то неладное.

Здесь светло.

Слишком светло.

Я смотрю на потолок и вижу, что там ярко светит люстра.

Но вот что странно: когда я уезжала из дома, тут было темно.

Пока меня не было, она каким-то образом включилась.

30 июля

День 5

Бум.

Прямо как три ночи назад, этот звук сотряс дом и резко разбудил меня. Перевернувшись, я посмотрел на электронные часы на тумбочке, цифры светились зеленым в предрассветной тьме: 04:54.

То же самое время, когда я услышал этот звук в прошлый раз.

Это пугало, да, но и помогало, потому что так я понимал, что это был не сон. Звук был настоящим и доносился с третьего этажа.

Несмотря на несусветную рань, я выскользнул из постели и направился в кабинет наверху. Внутри вроде бы все было в порядке. Двери обоих шкафов были закрыты, и проигрыватель молчал.

Что же касается шума, то я понятия не имел, что это могло быть. Я подозревал, что виной тому сам дом. Скорее всего, это связано с тем, что система отопления перезапускалась в назначенное время. Конечно, странно было бы назначать для этого время чуть раньше пяти утра, но я не мог представить никаких других источников этого шума.

Вместо того чтобы вернуться в постель, я спустился вниз еще до рассвета – во второй раз с тех пор, как мы переехали. И люстра снова горела. Я бы так и думал, что дело в проводке, если бы прошлой ночью не услышал проигрыватель. Очевидно, и то и другое было делом рук моей страдающей от бессонницы жены.

Когда Джесс тоже зашла на кухню после шести, я поприветствовал ее фразой:

– Я и не знал, что тебе нравятся «Звуки музыки».

– А мне и не нравится, – сказала она, последнее слово было растянуто из-за зевка.

– Ну, прошлой ночью тебе нравилось. Я не против, если ты хочешь сидеть в кабинете. Просто не забывай выключать проигрыватель, когда уходишь.

Моя жена недоуменно глянула на меня заспанными глазами.

– Какой проигрыватель?

– Который на моем столе, – сказал я. – Он играл прошлой ночью. Я решил, что ты не могла уснуть, поднялась туда и слушала музыку.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – сказала Джесс, подходя к кофейнику. – Я спала всю ночь.

Тогда была моя очередь смотреть недоуменно.

– Ты вообще не заходила в мой кабинет?

– Нет.

– И ты не включала проигрыватель?

Джесс налила себе в кружку кофе.

– Если бы я и включала, то уж точно не выбрала «Звуки музыки». А ты спрашивал Мэгги? Она любит этот фильм. Может, это она там шастала?

– В полночь?

– Я не знаю, что тебе ответить, Юэн, – сказала Джесс и села за стол. – А ты его включал?

– Да, – сказал я. – Но это было два дня назад. Прямо перед тем, как Мэгги поранилась.

– И ты его выключил?

Я не знал. Я помнил только то, что услышал крики из леса и врезался в проигрыватель, когда выбегал из кабинета. А потом, учитывая то, что надо было отвезти Мэгги в травмпункт и изучить кладбище в лесу, у меня не было времени вернуться в кабинет до вчерашней ночи.

– Теперь, когда ты мне напомнила, я не уверен, что выключил.

– Ну вот, – Джесс сделала большой глоток, гордая собой. – Ты оставил проигрыватель включенным, и что-то сбило иголку. И вот, дом ожил звуками музыки.

– Но что могло ее сбить?

– Мышь? – предложила Джесс. – Или летучая мышь? Это старый дом. Я уверена, что в его стенах кто-то снует.

Я нахмурился.

– Даже думать об этом не хочу.

И все же я думал. Вполне возможно, что в кабинете живет какое-то животное. В конце концов, в Комнате Индиго была змея. Хотя крайне маловероятно, что какое-то животное могло случайно воспроизвести запись.

После завтрака я вернулся на третий этаж и осмотрел проигрыватель. Все выглядело нормально. Выключен, иголка снята, никаких признаков того, что здесь где-то был грызун. Я стукнул по рычагу, просто чтобы посмотреть, может ли он так просто опуститься, будь то из-за человека или мыши.

Не может.

Вот тебе и теория Джесс. И это означало, что виновницей должна быть Мэгги.

Прежде чем выйти, я отключил проигрыватель. На всякий случай. Затем я направился в крыло Мэгги, чтобы сказать ей, что она должна спрашивать разрешения, прежде чем войти в мой кабинет. Мне казалось, это единственный способ предотвратить что-то подобное в дальнейшем.

Я нашел Мэгги одну в игровой рядом с ее комнатой. Только она вела себя не так, будто бы сидела одна. На полу, с грудой игрушек перед собой, она, казалось, разговаривала с воображаемым человеком напротив нее.

– Ты можешь смотреть, но ничего не трогай, – сказала она, повторяя то, что Джесс говорила ей почти каждый раз, когда мы ездили по магазинам. – Если хочешь играть, то найди свои игрушки.

– С кем ты разговариваешь? – спросил я из дверного проема. В Берлингтоне Мэгги ни разу не подавала признаков, что у нее есть воображаемый друг. Тот факт, что теперь у нее он был, заставил меня задуматься, не было ли это из-за того, что три дня назад нас навестили дочери Эльзы Дитмер. И теперь, когда она наконец-то узнала, каково это, иметь друзей, возможно, Мэгги жаждала большего.

– Просто с девочкой, – сказала она.

– Она твоя новая подруга?

Мэгги пожала плечами.

– Не совсем.

Я шагнул в комнату, сосредоточившись на том участке пола, где должна была сидеть ее воображаемая подруга. Хотя там никого и не было, Мэгги расчистила для нее место.

– У нее есть имя?

– Не знаю, – ответила Мэгги. – Она не может говорить.

Я присоединился к ней на полу, стараясь не задеть то пространство, где сидела ее воображаемая подруга. Я все еще чувствовал себя виноватым, когда обвинил Мэгги во лжи о девочке в шкафу. Она не лгала. Она притворялась.

– Понятно, – ответил я. – Так кто же из вас был вчера в моем кабинете?

Мэгги посмотрела на меня так же недоуменно, как и Джесс на кухне. Голова чуть наклонена. Правая бровь поднята. Морщинки на лице. Они были так похожи, что иногда даже пугало. Единственная разница заключалась в повязке на лице Мэгги, которая смялась, когда та нахмурилась.

– В каком кабинете? – спросила она.

– В комнате на третьем этаже. Ты там не была, да?

– Нет, – ответила Мэгги так, что я не мог сомневаться в ее правдивости. Когда она врала, в ее голосе обычно звучала некая пустота. Ее голос все еще оставался убедительным, когда она повернулась к пустому месту напротив нее и сказала:

– Ты туда тоже не ходила, да?

Она замерла, выслушивая немой ответ, который был слышен только ей.

– Нет, – проинформировала меня Мэгги. – Прошлой ночью она была в деревянной коробке.

Эти два слова, сами по себе безобидные, приобретали зловещее новое значение, когда употреблялись вместе. Это навело меня на мысль о гробе и маленькой девочке, лежащей в нем. Я улыбнулся Мэгги, пытаясь скрыть внезапное беспокойство.

– В какой деревянной коробке, солнышко?

– В моей комнате. Где мамочка повесила вещи.

Шкаф. Опять. Мне казалось странным, что она так зациклилась на простом предмете мебели. Я сказал себе, что Мэгги всего лишь пять лет и она делает то, что делают все дети ее возраста. Играет. Притворяется. Не врет.

Но потом я вспомнил звуки, которые постоянно слышал во сне. И глухой удар, который определенно не был сном. Это заставило меня задуматься о том, что Хиббс говорил о доме, который помнит. И о том, как закрылась дверь Мэгги той ночью, словно ее потянула невидимая сила. Меня охватил ужас, и у меня вдруг пропало всякое желание потакать воображению дочери. На самом деле в тот момент я хотел лишь выйти из этой комнаты.

– У меня есть идея. Пошли поиграем во дворе, – я сделал паузу, подумывая сделать одну маленькую уступку воображению Мэгги. – Твоя новая подруга тоже может пойти.

– Ей нельзя уходить, – сказала Мэгги, когда взяла меня за руку. Перед тем как выйти из игровой, она повернулась обратно к тому месту, где все еще сидела ее воображаемая подруга. – Можешь остаться. Но скажи остальным, что я не хочу их видеть.

Тогда я застыл, пораженный одним словом моей дочки.

Остальным.

Невидимая девочка, с которой говорила и играла Мэгги – это не единственный ее воображаемый друг.

* * *

– Я переживаю за Мэгги, – сказал я Джесс той ночью, когда мы ложились спать. – Мне кажется, она отрезана от мира. Ты знала, что у нее есть воображаемые друзья?

Джесс высунула голову из ванной с зубной щеткой в руке и пенящимся ртом, как у Куджо.

– У меня была воображаемая подруга в ее возрасте.

– Больше одной?

– Нет, – Джесс снова скрылась в ванной. – Только Минни.

Я подождал, пока она закончит чистить зубы и выйдет из ванной, прежде чем задать следующий вопрос.

– Когда ты говоришь, что у тебя была воображаемая подруга по имени Минни, ты имеешь в виду Минни Маус?

– Нет, Минни была другой.

– Но это была мышь?

– Да, – ответила Джесс, так сильно краснея, что даже ее плечи были розовыми. – Но она была другой, клянусь. Моя Минни была моего роста. И с мехом. Как самая настоящая мышь, только больше.

Я подошел к Джесс сзади, обнял ее и поцеловал в плечо рядом с лямкой ее ночнушки – кожа там была все еще теплой.

– Мне кажется, ты врешь, – прошептал я.

– Ладно, – признала Джесс. – Моей воображаемой подружкой была Минни Маус. У меня хреновое воображение. Я признаюсь. Теперь ты счастлив?

– Всегда, когда я с тобой, – мы забрались в кровать, и Джесс прижалась ближе ко мне. – Но мне кажется, что наша дочь – нет. Думаю, ей одиноко.