Текст книги "Святой князь Дмитрий Донской"

Глава вторая
Великий князь Московский

В лето 6867. Преставися благоверный,

и христолюбивый, и кроткий, и тихий, князь велики

Иван Иванович во иноцех и в схиме…

Никоновская летопись

13 ноября 1359 года в возрасте 33 лет в Бозе [2]2
  В Бозе, т. е. в Боге. Тут чередование согласных «г» и «з» в древнерусском языке.


[Закрыть] почил, оплакиваемый женой, детьми, родственниками и боярами, великий князь московский Иван Иванович Красный и великим князем стал девятилетний Дмитрий.

Последняя, предсмертная просьба умирающего князя была обращена к митрополиту Алексию: не оставить святительским попечением княжеских сыновей Дмитрия и Ивана, особливо Дмитрия, перенявшего отцовскую власть.

В русской истории дети такого возраста не часто становились правителями государства. Первый, кто вспоминается, – царь Иван Васильевич IV, более известный как Иван Грозный. К нему власть перешла, когда ему было всего три года.

В Англии, когда умирал король, на улицах и площадях Лондона родовитая знать и простой люд кричали: Le roi est mort – vive le roi! [3]3
  Король умер – да здравствует король!


[Закрыть]

На Руси обходились без наигранной театральщины и неуместной торжественности: человек же умер, чему тут радоваться и что праздновать? В Москве всё происходило естественнее и проще. Усопшего великого князя отпели, тело опустили в могилу, напутствуя «вечной памятью», о здравии нового великого князя совершили молебен и велегласно провозгласили ему многолетие. Новому великому князю всего лишь месяц назад исполнилось девять лет.

В эти дни закончилось детство Дмитрия Ивановича, а оно, конечно, было. Как ни серьёзны бывают иные дети для своего возраста, но игрушки (деревянная лошадка, игрушечная сабелька) сопутствуют им в этот светлый и беззаботный период жизни.

Началась взрослая жизнь. К одной стороне этой жизни Дмитрий был подготовлен основательно, он совершенно свободно держался в седле, рубил детским мечом, без промаха посылал стрелы из детского лука в цель – уроки кормиличича не пропали даром. Теперь нужно было учиться быть правителем.

Первым наставником и советчиком был отец, однако он не успел многого передать сыну. Теперь в науке правления мальчика-князя наставляли родной дядя Василий Вельяминов, митрополит Алексий, бояре, которые искренне любили молодого князя и желали помочь ему добрым советом, не рассчитывая на почести и награды.

До нас не дошли географические карты той поры, но они, вероятно, были: если Мамат-хожа приезжал для размежевания, то помимо описания местностей могли, видимо, существовать и какие-то карты в виде простейших схем, кроков. По ним и объясняли Дмитрию границы его княжества, соседних княжеств: Владимирского, Нижегородского, Тверского, Рязанского, Белозерского, земли Великого Новгорода.

Ему сообщали, какое княжество чем богато в особенности, называли князей, стоявших во главе, их родственников, воевод. Необходимо было запомнить также родню и свойственников своей великокняжеской семьи. Не приведи Господь при встрече, в разговоре забыть или перепутать чьё-нибудь имя или отчество! Твою забывчивость могут истолковать как намеренное оскорбление, пренебрежение. Не следует говорить сразу того, что думаешь ни знакомому, ни родному, а тем паче чужому человеку. Опасайся доверять людям, в которых сомневаешься. Доверчивый человек, раскрыв свою душу перед лукавым человеком, может нанести вред только самому себе, в случае же неразумной доверчивости князя пострадает всё княжество. Доверчивый человек подобен городу без стен и ворот: кто угодно зайдёт в него и возьмёт без спроса, что захочет. Когда разговариваешь с врагом, нельзя верить его посулам и обещаниям. Его задача – обмануть тебя, твоя – не поддаться на обман. Не давай обещаний, если ты не уверен, что исполнишь их. В противном случае люди станут избегать тебя. Но на все случаи жизни советы дать невозможно. Нужно наблюдать за людьми, изучать их, наблюдать, как они говорят, поступают, благое, полезное перенимать, а дурное отвергать.

Прошла зима, первая без отца, миновал Великий пост. После Светлой седмицы стали готовиться в дорогу. Путь предстоял неблизкий и непростой.

Под конец жизни Дмитрий Иванович установит порядок, по которому ярлык на великое княжение будет передаваться в роду московских князей по наследству, станет как бы собственностью Москвы. А нынче надо ехать в Орду, просить, улещать, задаривать хана подношениями, чтобы получить ярлык.

Решение о поездке в Орду Дмитрий принял не сам: за девятилетнего князя пока решали взрослые, святитель Алексий, Василий Васильевич Вельяминов.

Наконец, закончены дорожные хлопоты, отслужен путевой молебен у гробницы святителя Петра, святитель Алексий благословил всех, окропил святой водой и… прощайте московские холмы, соборы и церкви, великокняжеский терем.

Едва ли не вся Москва вышла провождать молодого князя. Люди стояли густыми рядами вдоль княжеского пути. Дмитрий видел плачущих крестящихся женщин, суровые лица мужчин, неугомонных и тут затеявших шумливую возню мальчишек, своих ровесников. Вскоре, повзрослев, князь поймёт, что власть его крепка не только правом рождения, сильна не только дружиной, но и любовью народной. Кого народ любит, признаёт своим вождём, за ним он и на смерть пойдёт, и готов будет стерпеть всё, даже несправедливость и жестокость, если он чувствует: не для себя князь живёт, для всех.

Так Дмитрий Иванович отправился в первое в своей жизни дальнее путешествие, ехал не просто так, на прогулку, а вершить государственное дело. Конечно, ехал он не один, рядом с ним ближние бояре, неленостные заботники и мудрые советчики, и большой конный отряд.

Из Москвы ехали верхом на конях. Достигнув Оки, простились с провожавшим их митрополитом Алексием, пересели на струги и поплыли по Волге. Река была широкая, не в пример реке Москве. Словно по оживлённой дороге повозки, по реке вверх и вниз плыли ладьи, струги, насады, лодки и лодчонки на вёслах, под парусами. Дмитрий целыми днями не уходил с палубы, столько всего нового открывалось перед ним.

Душу его захватывала необъятная речная ширь: чем ниже спускались суда по реке, тем шире и раздольнее становилась она. Ему нравились свежий влажный запах большой реки, шелест воды, когда ладья идёт под парусом. Приятно и радостно было слушать скрип уключин и видеть мощные равномерные взмахи, когда ладья шла на вёслах. Ладья плыла уже не по русским землям, это были владения Орды. И с каждым днём, с каждым часом приближался таинственный город Сарай, в котором обитает грозный повелитель – хан, владыка жизни всех, кто плывёт с ним, да и его самого.

Тысяцкий Василий Вельяминов пояснил, что Сарай в переводе на русский означает «дворец».

По Волге плыли долго. Дни утекали за корму один за другим. Каждый день был заполнен занятиями: Дмитрий читал книги, которые дал ему в дорогу святитель Алексий, доверенные бояре наставляли мальчика, как вести себя при ханском дворе.

Наконец, ладья стукнулась бортом о причал.

Сарай оказался большим, шумным, неопрятным городом. Посреди множества разнородных построек возвышалась, крытая осиновым лемехом, главка церкви. Благоверный князь Александр Невский выговорил ещё у Батыя право русских, вольно или невольно проживавших в Сарае, иметь православный храм.

Весть о прибытии русского посольства огнём полыхнула по Сараю. Отовсюду к княжеской процессии сбегались русские люди, измождённые, в лохмотьях. Были здесь ремесленники, приехавшие на заработки, были невольники, несмотря на угрозу свирепого наказания сбежавшие с хозяйского двора, чтобы взглянуть на своих земляков, были здесь и люди, родившиеся в Сарае и никогда не видевшие русской земли, но слышавшие о ней от невольницы-матери. Некогда угнанные татарами в плен, их матери теперь рабствовали вдалеке от Родины.

Отдельным кружком стояли купцы. В добротных кафтанах, с ножами у поясов, они чинно кланялись князю.

Миновала неделя, прежде чем хан Науруз принял московское посольство. Это расценивалось как милость (а Мамай позднее примет Дмитрия в день приезда). Обычно хан выдерживал послов месяц, а то и долее.

Грозный владыка, сидевший на ковровом возвышении у задней стенки шатра, оказался маленьким черноусым человечком с жидкой козлиной бородёнкой.

Дмитрий заметил, что, как только они вошли во дворец, с его спутниками случилась странная перемена, у них округлились спины, точно все они вдруг стали сутулыми, они заговорили какими-то ненатуральными голосами, голоса зазвучали глаже, и в них появилась угодливая сладость. Но его потрясло до глубины души, что едва они переступили порог шатра, где, скрестив ноги, восседал хан, его степенные бояре, которых после отца и матери он любил своим горячим мальчишеским сердцем сильнее прочих людей, вдруг все, даже самые старые и почтенные, которых он видел на коленях только в церкви, вдруг бухнулись на колени. Мало того, так, на коленях, они поковыляли через весь шатёр к хану. Что было делать ему? Вместе со всеми и он вынужден был проделать то же самое.

Затем хан позволил всем стать. Начался приём даров. Бояре передавали тысяцкому Василию Вельяминову, а он вручал хану слитки серебра, связки соболиных и беличьих шкурок, моржовые клыки, добытые у Студёного моря, одежды, шитые золотом и жемчугом (подарок жене хана и его дочерям), богато отделанное оружие. На улице перед шатрами стояли поезда из телег с зерном, сушёной и солёной рыбой, грибами, ягодами, бочонками мёда, пива, медовухи, это не заносили в шатёр, а только передали список. Подарки принимал не сам хан, а стоявший возле него татарин. Хан только кивал с таким скучающим видом, будто всё поднесённое было сущей безделицей, не заслуживающей большого внимания. А сколько было разговоров, даже споров в Москве об этих подарках: понравится это хану или нет, соизволит ли он принять их или с презрением бросит в лицо послам и, затопав ногами, прикажет вышвырнуть их из шатра?

Ещё не овладев наукой не выдавать своих чувств, Дмитрий готов был выкрикнуть хану слова упрёка, негодования, но, предупреждённый в Москве, что говорить нельзя, пока хан сам не спросит, молчал.

Дмитрий не мог прочесть следующих строк иностранного путешественника Карпини: «Они посылают также за государями земель, чтобы те явились к ним без промедления, а когда они придут, то не получают никакого должного почёта, а считаются наряду с другими презренными личностями». (Чивилихин, 644.)

Если бы Дмитрий прочёл эти строки, ему бы стало понятно поведение хана.

Но и это было ещё не всё. Ежедневно в шатёр великого князя являлись справиться о его здоровье ханши, и каждую нужно было одарить, чтобы не ушла с пустыми руками. Дмитрий понимал, что это вымогательство подарков, но поделать ничего было нельзя, таков был обычай. А не дашь, не избежать ханского гнева.

Проездились, истратились, претерпели унижения, насмешки, а поездка оказалась бесплодной. Несмотря на обилие даров, несмотря на умные речи бояр, хан дал ярлык на великое Владимирское княжение князю Андрею Суздальскому. Не приглянулся ему великий князь московский. «Слишком юн», – сказал хан. Да и суздальские дары оказались, должно быть, весомее московских.

Поездка оказалась бесплодной, но небесполезной. Чрезвычайно много дала она молодому великому князю. До неё его кругозор был ограничен Москвой, её окрестностями. Теперь он увидел просторы русской равнины, увидел другие города, населённые иными народами. И главное, увидел воочию, лицом к лицу врага, того, кто угнетает его родную землю, кто творит грабежи и убийства, уводит в рабство русских людей.

Когда в душе Дмитрия зародилась мысль о том, что так дальше жить нельзя? Пора, пора подняться и прогнать захватчиков с русской земли. Быть может, впервые это семечко посеялось в раннем детстве, когда перед ним только-только раскрывался во всей своей красе мир Божий? Когда вместе с материнской и отцовской лаской, со сказками нянек, с рассветом над родным городом в душу вдруг вошло чужое колючее слово «татары». Все произносили это слово с опаской, чувствовалось в этом слове что-то нехорошее, тайное, злое. Сказал ли ему об этом слове святитель Алексий, которого он за длинную седую бороду, за строгий голос, но добрые глаза в малолетстве звал дедушкой. Родного дедушку Дмитрий не видел, он умер за десять лет до его рождения. Или, быть может, кормиличич поведал ему о разграблении Рязани и Киева, о тысячах убитых русских воинов, о тысячах уведённых в плен, о жестоких врагах, не знающих милости ни к старым, ни к малым. Или всего сильней поразила его перемена с его спутниками, когда они предстали перед ханом. Или когда он увидел в Сарае своих земляков, соотчичей, которых ему было нестерпимо жаль, но которым он бессилен был чем-либо помочь…

Многие важнейшие решения принимаются в детстве. Потом мы о них забываем, но они живут в душе и действуют, как скрытая сила.

Вернувшись в Москву, стали готовиться к поездке на следующий год.

В этой настойчивости, стремлении получить ярлык было много причин. Проще всего объяснить стремление получить ярлык патриотическими государственными помыслами окружения князя Дмитрия. Однако всё было проще. Для бояр это было обычное стремление не отдавать того, что уже было у них и что они считали своим по праву. Ведь у какого князя ярлык на великое княжение, у того и больше власти. И больше богатства. Не нужно идеализировать предков, ими могли двигать вполне обычные человеческие мотивы. Времена меняются, но притягательность власти и мест возле носителя власти остаётся прежней. Мысль о собирании земель вокруг Московского княжества как средства окрепнуть силой и освободиться от иноземного ига ещё не вполне отпечаталась в сознании многих современников князя. Это показали позднее события 1382 года, когда не то что у бояр, у князей, с кем он бился на Куликовом поле, Дмитрий Иванович не нашёл понимания. Единственный, кто действовал сознательно в общегосударственном смысле и мог предвидеть будущее, был митрополит Алексий.

Церковь была и остаётся до сего дня единственным общественным институтом, который при любых потрясениях, при любых поворотах судьбы всегда однозначно стоит на страже русского государства и народа. Это единственный государственный институт, который не ищет корысти именно для себя и, хотя обладает значительным имущественным потенциалом (за что Церковь не раз была осуждена и оклеветана), богатеет не для себя, а для государства [4]4
  Приведу сведения только о Троице-Сергиевой лавре. В трудные для Отечества годы лавра открывала свою казну, помогая государству. Первый заём взял Борис Годунов (15 440 руб.). Обращался туда и Василий Шуйский (20 255 руб.). Большую финансовую помощь оказала лавра Петру I, сильно нуждавшемуся в деньгах вследствие Северной войны и неудачного Прутского похода. Он взял в лавре около 400 тысяч.
  В «грозу двенадцатого года» Сергиева обитель выделила государству 70 тысяч рублей ассигнациями, 2500 рублей серебром и 5 пудов серебра. Не стояла она в стороне от общей борьбы и в русско-турецкую войну 1877–1878 гг., пожертвовав 50 тысяч рублей.


[Закрыть]. Царство её, как тела Господня, не от мира сего, но поскольку живёт она в миру, то миром и питается и живёт. Могут быть у Церкви несогласия, противоречия с мирской властью, но она единственная или громогласная (во времена патриарха Гермогена), или молчащая (в советские времена) заступница за народ.

Поэтому боярами могли двигать свои мотивы, святителем Алексием свои, но так или иначе, а весной следующего 1361 года, повзрослевший на год князь Дмитрий снова ехал верхом до Оки, затем плыл по Волге и прибыл в Сарай.

Если в прошлый раз посольство вернулось ни с чем, но, по крайней мере, пребывание его в Орде не было ничем омрачено, ничто не угрожало жизням послов, то в этот раз общее желание было одно: дай бог унести подобру-поздорову ноги. В Орде случилась «замятня», или проще – очередная резня, когда в борьбе за власть один хан резал другого и всех его родственников и приближённых. Русское посольство очутилось в Сарае как раз в разгар этой резни.

Вот что писал об этом историк С.М. Соловьёв: «Но Москва не думала уступать. Бояре её, привыкшие быть боярами сильнейших князей, князей всея Руси, не хотели сойти на низшую ступень и начали стараться добыть ярлык своему князю. Малютка Дмитрий отправился в Орду; но там ничего нельзя было добиться при сильной смуте, когда один хан сменял другого: Неврус был убит…Хидырем, Хидырь был убит сыном своим Темир-Ходжею; наконец, Орда разделилась между двумя ханами: Абдулом, именем которого правил сильный темник Мамай, и Мюридом. Московские бояре отправили послов последнему и он дал ярлык малолетнему их князю…» (Соловьёв, 255.)

И только с третьей попытки князь Московский Дмитрий получил ярлык на великое княжение. Причём в третье путешествие его не отправили, поостереглись, а то опять начнётся в Орде заваруха.

Мы не знаем, как выглядел обряд венчания на великое княжение Владимирское. Письменных свидетельств не сохранилось. Псковская летопись, повествуя о князе Довмонте, пишет, что он в храме был торжественно препоясан мечом. Видимо, этот обряд был совершён и с Дмитрием. Это произошло летом 1362 года.

Исследователи много писали о собирательской деятельности великих князей Московских. Но Даниил Александрович и Иван Данилович собирали земли, как копит и приумножает свой капиталец крепенький хозяин. Он не прочь прижать, а то и придушить соперника-конкурента, чтобы завладеть его добром: землями, крестьянами и присоединить к своему. Но это был, скорее всего, хватательный рефлекс собственника. О деятельности Симеона Ивановича и Ивана Ивановича ничего сказать нельзя. Они не успели предпринять что-то крупное, большое.

Но в деятельности Дмитрия Ивановича уже виден не только собственник-феодал, в его делах заметна высокая цель, задача, программа, которую он обдумал и которую воплощал всю свою жизнь. Он не просто увеличивал, расширял княжество, разживался землями и крестьянами, но приращивал княжество и людей для того, чтобы освободиться от хана, чтобы власть над родной землёй была не в чужих, загребущих жирных руках, а в своих.

Глава третья
Горькое наследство

 
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…
 

А.А. Блок

Заполучив великокняжеский ярлык, Дмитрий Иванович вступил в права наследства. Не имущественного, доставшегося ему от отца, а государственного.

Горькое и тяжкое, пропитанное слезами женщин и детей, истерзанных, уводимых в плен; напоенное кровью бойцов, насмерть бившихся на крепостных стенах; озарённое пламенем взятых и разграбленных степными хищниками городов досталось ему наследство.

Чтобы понять это, перелистаем в книге истории нашего народа несколько страниц назад.

Когда в 1246 году нунций папы римского Плано Карпини путешествовал в Каракорум, проезжая южной украиной русских земель, некогда могущественного и процветавшего Киевского княжества, он всюду видел вдоль дороги человеческие черепа и останки скелетов. Для Карпини не было секретом, чьих рук это дело, и, как знать, может быть, в его голове возникали холодящие спину мысли, что вот такие же горы черепов и костей могли лежать в окрестностях Рима и Парижа, Амстердама и Льежа…

Хотя как знать, может быть, ничего подобного он вовсе и не думал, ведь европейцы народ своеобразный, у них к Руси и русскому народу своё отношение.

Однако вот что писал нунций: «Я увидел там несколько городов, разрушенных татарами, величие и богатство которых неоценимы. Я видел некоторые из них за три дня пути и несколько удивительных гор, состоящих из груды костей тех, кого умертвили татары». (Кучкин, 3, 17.)

«И в Средней Азии, и полях под Киевом даже спустя несколько лет после завоевательных походов продолжали белеть кости загубленных ими людей, – пишет современный историк». (Кучкин, 3,17.)

Для Руси беда постучалась в ворота весной 1223 года. До русских князей доходили слухи о появившемся на востоке свирепом народе, которого победить невозможно, так он многочислен и храбр. Нет такого города, который бы устоял перед ним. Захватив город, эти люди истребляют всех: женщин, детей, стариков, лишь малую часть населения уводят в плен. Русские князья, воевавшие с половцами и печенегами, не верили: как это так, женщин и детей? [5]5
  Эта черта русского национального характера прослеживается через века. Участник Гражданской войны, белогвардейский генерал с изысканным презрением говорил: «С бабами и детьми не воевал».


[Закрыть]

Князья готовились к войне с незнакомым народом, ожидая, что встретятся с кем-то вроде половцев. Но это был враг более многочисленный, более жестокий и, главное, имевший громадный боевой опыт маневрирования конными массами, накопленный в походах по Средней Азии и Закавказью. Русские княжества оказались в том положении, в каком оказалась Красная армия летом 1941 года. Он встретились с врагом, имевшим бесценный полуторагодовой опыт войны в Европе. Войне не научишься в военных училищах, академиях и на манёврах. Войне учатся на самой войне. У Красной армии было время для такой учёбы, у русских князей этого времени не оказалось.

Первая битва на Калке (31 мая 1223 г.) показала боевое превосходство татар, а также их подлость и коварство. Одолев русское войско в поле, монголы осадили лагерь, в котором укрылся с войском князь Мстислав, не участвовавший в битве. Три дня штурма не дали результата. Осадных орудий у захватчиков с собой, видимо, не было, и они дали слово князю, что, если тот сдастся, его войско беспрепятственно пропустят в Киев. Князь Мстислав, к великой печали, не знал, чего стоит монгольское слово, и сложил оружие. Все пленные до единого человека были уничтожены, а двенадцать русских князей умертвили особо изощрённым способом. Их повалили на землю, настелили сверху помост из досок, и под хрипы раздавленных князей монголы отпраздновали очередную победу.

Г.Е. Грум-Гржимайло писал: «История показывает, что монголы не придавали большого значения договорам и вообще не стеснялись нарушать своё слово, данное врагу даже при самой торжественной обстановке». (Чивилихин, 633.)

А ведь ещё римский полководец Ю. Цезарь предостерегал: «Разве не верх легкомыслия и позора принимать ответственные решения по совету врага». (Цезарь, кн. 1, 96.)

Битва на Калке, применяя современный термин, была только глубокой разведкой боем. И силы монголов были невелики, всего три тумена. Справедливости ради надо заметить, что победа далась монголам дорогой ценой, они понесли ощутимые потери.

Монголы ушли, чтобы вернуться и учинить погром русской земли.

Следует разочаровать тех, кто полагает, что наше поражение было предопределено раздробленностью Руси и как следствие трудностью объединения всех княжеских дружин под единым командованием. А вот если бы все князья объединились, тогда… Тогда только бы удлинились сроки татарского похода, и ничего иного, так же пылали бы города, так же голосили бы матери и жёны, так же кричали бы и гибли в огне и под копытами коней дети. Монголы были просто сильнее. Сильнее во много раз. В это время нередки были княжеские дружины, насчитывавшие до трёх тысяч человек пеших и трехсот конных, в то время как у Батыя, когда он вторгся на Русь, под командой было несколько туменов, каждый по 10 тысяч всадников. И главное преимущество монголов заключалось в том, что у них существовала постоянная армия. Монголам не нужно было к каждой битве собирать ополчение из дружин. У них под рукой была наготове 100–1 50-тысячная, мобилизованная, сколоченная, действовавшая как единое целое армия. Пока князья осаждённых городов посылали в окрестные княжества гонцов с мольбами о помощи, у городских стен уже стояло громадное войско со стенобитными орудиями и метательными машинами.

Большое, если не сказать подавляющее по численности, превосходство монголов доказывается их приёмом непрерывного, круглосуточного штурма. В начале штурма, при первом приступе, на городские стены посылалось равное количеству защитников.

На смену первой волне атакующих следовала вторая, а первая отводилась на отдых. На смену второй волне приходила третья, а если была возможность, то и четвёртая, и пятая. И когда на штурм снова шла отдохнувшая первая волна, то защитники города были уже по большей части перебиты, да и просто находились в крайнем изнеможении.

Следовательно, когда монголы приступали к городу, у них было по меньшей мере четырёх-пятикратное превосходство над защитниками. То же наблюдалось и в полевых сражениях. Историки пишут, что монголы избегали боя, если не имели численного преимущества. Это отнюдь не говорит о них как о плохих воинах. Сам Наполеон как-то заметил, что Победа любит большие батальоны.

Но зачастую превосходство монголов было столь велико, что храбрость, воинское умение и жертвенность русских воинов мало что могли решить.

Войско, по численности подобное монгольскому, у нас появилось впервые в 1380 году, но после битвы оно разошлось по княжествам, и в 1382 году не было готового войска, чтобы дать отпор врагу, его нужно было собрать. Тохтамыш ждать этого, естественно, не стал.

Такого огромного войска, нелишне сказать, не было в ту историческую эпоху ни у одного из европейских королей, как бы они себя ни именовали, великими или значились под порядковыми номерами.

Нет необходимости подробно описывать поход Батыя (1237–1241), о нём говорится в школьных учебниках. Пали Рязань, Владимир, Ростов, Кострома, Москва, Ярославль, Устюг… Летописец приводит названия около ста русских городов, обращённых в развалины. Постигла участь быть взятым и разграбленным и мать городов русских – Киев. Завоеватели оставили нетронутым Новгород, Псков и северную часть России.

При взятии городов татары проявляли неслыханную и непостижимую для русских православных людей жестокость.

Слово летописцу: «Великую княжну Агриппину, матерь великого князя, з снохами и с прочими княгинеми мечи иссекошпа, а епископа и священнический чин огню предаша, во святой церкве пожегоша, а инеи многи от оружия падоша, а во граде многих людей, и жены, и дети мечи иссекоша, и иных в реце потопиша; иереи, черноризца до останка иссекоша, и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство рязанское и сродник их, киевское и черниговское, поимаша, а храмы Божия разориша, и во святых олтарях много крови пролияша».

Летописец, щадя нравственное чувство читателя, умалчивает о самом ужасном, что было страшнее смерти в бою. По военным установлениям Орды воин во время штурма под страхом немедленной смертной казни не имел права взять какую-либо вещь или грабить мирных жителей, он обязан был исполнять главную задачу – уничтожать защитников. После того как сопротивление было полностью подавлено, город отдавался на трое суток в безнаказанное владение воинов. Осатаневшие степняки врывались в уцелевшие дома, набрасываясь на женщин, девушек и девочек. Трудно представить, что творилось… нет, не будем даже представлять.

Но, может быть, монголы так зверствовали только на Руси, есть же историки, которые из кожи вон лезут, изображая их благородными, имевшими своеобразный кодекс чести воинами. Обратимся к истории Ирана.

«Когда город удавалось взять только штурмом или если в уже покорившемся городе вспыхивало восстание, как было в Герате в 1221 г. [6]6
  За два года до Калки.


[Закрыть], монгольские полководцы производили всеобщею резню. Выгнанных в поле горожан, делили между воинами, которые должны были перебить доставшихся на их долю людей „топорами, кирками, саблями, булавами“. Всеобщая резня, согласно источникам, была произведена в Мерве, Балхе, Герате… Хамадане, Мараге, Ардебиле… После резни пленных писцов заставляли подсчитать число убитых. По словам историка Джувейни, в Мерве подсчёт убитых продолжался 13 дней». (История Ирана, 149.)

Помимо обычая массовой резни непокорных, монголы были своего рода художниками, даже артистами в изобретении разных видов смертной казни. Казалось бы, что за смертная казнь, если человека бьют пяткой по груди. Но бьют-то против сердца, тем самым вызывая обширный инфаркт. Люди, страдающие сердечными приступами, поймут, в каких мучениях умирал казнимый [7]7
  Так был казнён 67-летний черниговский князь Михаил.


[Закрыть].

Разграбив южную часть Руси, монголы пошли в Европу, разбили в сражениях поляков и венгров, крайней точкой их продвижения было Адриатическое море, они дошли до Сплита. Но как ни победоносна была монгольская конница, потери были неизбежны и при штурме городов, и в полевых сражениях. Пополнять свои войска населением оккупированных территорий монголы стали позже, а сейчас были вынуждены вернуться.

Впрочем, в последнее время появилось мнение (Денисов), что нашествие монголов на Русь было (разумеется, за хорошую мзду) направлено папой римским и рыцарскими орденами, враждебными Руси. Таким образом, сражения татар с венграми и поляками были всего лишь демонстрацией своей силы. Монголы непременно добивались своего, возвращаясь туда, где потерпели неудачу, отходили и возвращались с новыми силами. В этот раз они разбили врага и должны были вернуться, чтоб закончить начатое. Но они не вернулись, а, согласно договорённости, ушли из Европы. В этом случае приходится отказаться от ласкающей наше национальное самолюбие версии, что Русь закрыла собой Европу, но как быть, если и на самом деле обстояло именно так?

Больше монголы не появлялись в Европе. На Руси установилось татаро-монгольское иго. Как английские колонизаторы, захватив Индию, управляли ею, насадив свою администрацию [8]8
  Встречается точка зрения, что завоевание татарами Руси не повлекло сразу обложение её данью. Во-первых, сначала татары довольствовались повсеместным грабежом. Во-вторых, англичане тоже не сразу стали обирать захваченные индийские территории. Решающие битвы, в которых англичане разбили индусов, произошли при Плесси (1757) и Буксаре (1764). А первый акт об управлении английскими владениями в Индии был принят в 1773 г. (СИЭ. т. 5. С. 860–861).


[Закрыть], так и монголы учредили порядок использования территорий. Всё население было обложено налогом (данью), который собирали ханские чиновники – баскаки.

«Огромные материальные ценности извлекались в виде различных ордынский „даней“, что подрывало и без того ослабленную экономику страны. Завоеватели создали целую систему ограбления покорённых народов. Много видов ордынских „даней“, различных „тягостей“ опутывали русские земли. Центральное место среди них занимала „царева дань“, называемая также „дань десятинная“ … или просто „десятина“. Дань являлась постоянным налогом, собиравшимся с городского и сельского населения… Единицей обложения при сборе стало хозяйство (в городе дом, в сельских местностях – соха или деревня)». (Каргалов, № 4, 123.)

И если бы дань взималась единовременно и только, как говорится, чистой монетой. Доктор исторических наук В.В. Каргалов учёл все тяготы, что брала паразитическая верхушка Золотой Орды во второй половине XIII века. Кроме поплужного (по рублю с двух сох) были ещё: ям, тамга, мыт, разного рода дары и почестья, пошлины, поминки… выездное, мимоезжее, ловитва и просто ничем не мотивированное вымогательство ценностей, а общим числом четырнадцать разновидностей поборов! Отдельно собирались пошлины для хана, ханши, родственников хана и ханши… Существовали… нерегулярные, чрезвычайные налоги. К их числу относились «запросы», т. е. единовременные требования монголо-татарских ханов о выплате крупных сумм, сверх установленной дани, на военные расходы и другие цели. Эти «запросы иногда бывали настолько крупными, что буквально разоряли население. Например, в Волжской Болгарии один из „запросов привёл к тому, что жители были вынуждены продавать в рабство своих детей“.» (Чивилихин, 653.)

А вот весточка с другого конца света, опять из Ирана. «Одной из причин экономического упадка в XIII в. была налоговая политика монгольских завоевателей. Наряду со старыми налогами монголы ввели новые… подать – купчур. С кочевников это была подать с поголовья скота… купчур с оседлых райятов была подушной податью с мужчин.

… Кроме купчура… взималось ещё более двух десятков податей: сборы для содержания разных чинов и оплаты их разъездов, подать с садов и др. Не менее тяжёлой была и постойная повинность – обязанность крестьян и горожан принимать к себе в дом на постой эмиров, военных и гражданских чинов с их челядью, грабившей и чинившей насилия над домохозяевами… Тяжела была и ямская повинность – поставка верховых и вьючных животных для почтовых станций. Введённый монголами налог с ремесла и торговли – тамга, составлял…10 % стоимости каждой оптовой и розничной торговой сделки… Нередко случалось, что финансовые чиновники, растратив собранные податные суммы, одни и те же подати взимали с райятов по 2–3 раза в год». (История Ирана, 153.)