Текст книги "Святой князь Дмитрий Донской"

На строительство нужны были немалые деньги. И деньги были. Ханский выход исправно собирался каждый год, но не увозился. В Орде замятня. Куда везти: в Сарай или к Мамаю?

В связи с постройкой московской твердыни вспоминаются нынешние пустопорожние дискуссии о наступательном и оборонительном оружии. Когда войско наступает, тогда оружие (меч, винтовка, танк, самолёт) являются наступательным оружием; когда отступают, тогда наоборот. Даже противопехотные и противотанковые мины в зависимости от обстановки могут способствовать наступлению, а могут крепить оборону. Сугубо оборонительным оружием без всяких оговорок можно считать только крепостные стены. Войско может выйти из крепости в наступление, но сами стены в наступление пойти не могут.

Таким оборонительным оружием и вооружилась Московская Русь. Многие наступательные войны разбились о него. С позором уходил от Кремля спесивый князь Литовский Ольгерд, убрался несолоно хлебавши хан Едигей, когда создатель крепости неодолимой уже давно покоился в сырой земле. Да, Дмитрий Иванович умер в своё время, а оружие его продолжало воевать.

Постройка Кремля была не простой заменой дубовой крепости на каменную, она имела большое политическое значение. Она показывала не только возросшую военную, но и экономическую силу Московского княжества. Кремль показывал зрелость государственного мышления великого князя, его дар предвидения. Забегая вперёд, скажем, что если бы Ольгерд в свой первый поход взял Москву (а без каменного Кремля ему ничто не воспрепятствовало бы в этом), то история нашего государства могла изменить свой ход.

Весть о строительстве Кремля, единственного на северо-востоке Руси, разошлась по всем русским землям, и это поднимало значимость Москвы в глазах многих и многих людей.

Это политическое значение возведения Кремля чутко уловил летописец из враждебного Москве тверского стана.

Слово летописцу: «Того же лета на Москве почали ставит город камен, надеяся на свою великую силу, князи руссьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноваться их воле, на тых почали посягать злобою».

Летописцу ясно, что Кремль возведён не только для защиты Москвы, а именно как оплот московской воинской силы, государственной воли, чтобы привести в свою волю иных князей.

Площадь каменного Кремля 1367 года почти равняется современной, в него не входила лишь северо-восточная оконечность нынешнего кремлёвского треугольника.

Кремль – это символ единения. Как Кремль охватывает своими каменными руками холм, замкнув в себе сокровища и святыни московские, так и великокняжеская власть должна замкнуть, объединить в себе всю Русь, чтобы была она ещё крепче, ещё могучей.

Должно быть, мечталось князю, с новым Кремлём строится и новая Русь.

Строился Кремль, и вместе с ним созидалась новая, семейная жизнь князя. Удивительной видится одновременность этих событий.

Великий князь достиг того возраста, когда юноши в Древней Руси женились. Выбрать невесту для великого князя было вопросом серьёзным, без преувеличения делом государственной важности.

Невесту подыскивали тщательно, взвешивали все «за» и «против». И нашли. Ею оказалась дочь нижегородского князя Дмитрия Константиновича Евдокия.

Как удивительна история! Мог ли двенадцатилетний мальчик, отправляясь в свой первый военный поход на Нижегородское княжество, подумать, что выступает в поход против своего будущего тестя?

Видимо, в этих походах, в приездах Дмитрия в Нижний Новгород мальчик и девочка увидели друг друга. Впрочем, не будем ничего додумывать, досочинять за них, поле для фантазий тут безграничное.

Конечно, Дмитрия женили не только из политических соображений, скорее всего, молодые люди подружились и полюбили друг друга.

Несомненно, династические соображения играли немаловажную роль при заключении этого брака, но всё-таки главным было чувство. Чувство настоящей, прочной любви, которая не кончается со смертью одного из супругов.

Династические браки замышляются с далекоидущими целями, но достигают, как правило, целей самых близких. Примеров в мировой истории тому не счесть. Приведём наиболее близкий нам и по времени, и по последствиям. Брак царя Николая II на принцессе из дармштадтского дома Алисе (в крещении: Александре) не помешал нашим странам сразиться в мировой войне, результатом чего была гибель обеих империй.

Так получилось и с браком Дмитрия Ивановича и Евдокии Дмитриевны. Он послужил установлению добрососедских, родственных отношений между Московским и Нижегородским княжествами. Но в 1382 году он никак не помешал совершиться самому низкому предательству, оплаченному десятками тысяч жизней мирных москвичей.

Слово летописцу: «Тое же зимы (1366 года), месяца генваря в 18 день, женился князь великий Дмитрей Иванович у великаго князя у Дмитреа Констянтиновича у Суздальского и у Новагорода Нижнего, поя дщерь его Евдокею, а свадьба бысть на Коломне».

А в следующем году было завершено строительство нового Кремля. Вокруг него состоялся грандиозный крестный ход, который возглавил митрополит Алексий, кропивший белоснежные стены святой водой. Радостный московский люд во все глаза глядел на своего князя и его молодую княгиню.

Глава пятая
Святитель

Таков бо нам подобаше архиерей:

преподобен, незлобив, безсквернен,

отлучен от грешник и вышше небес бывый.

Евр. 7:26

Митрополит Московский Алексий – великий человек как в истории православной Церкви, так и в истории нашего государства. В диптихе русской православной Церкви он почитается наряду с другими московскими святителями так же, как в диптихе Вселенского православия почитаются отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст.

Родился он в семье черниговского боярина Фёдора Бяконта, приехавшего на службу к великому князю Московскому Даниилу Александровичу.

Крестным отцом будущего святителя был Иван Калита, а нарекли младенца Елевферием. Раннее детство святителя прошло при дворе великого князя. С младых лет был он погружен в быстротекущий поток дней, где политика властно вмешивалась в повседневную жизнь людей. С детства заботы и тревоги московского княжества и Церкви были близки ему.

Елевферий тянулся к книгам, много читал. «Еще детищем буде, – читаем в его житии, – изучися всей грамоте и в уности сый всем книгам извыче». (Карташов, 307.)

Юношей он постригся в монахи с именем Алексий. Начитанный, смышленый, искусно владевший устным и письменным словом, он был замечен и приближен митрополитом Феогностом, греком по происхождению.

Когда Феогност преставился в селения Небесные, Алексий, уже в сане епископа, отправился в Константинополь для посвящения в митрополиты.

В Царьграде он прожил год. Константинопольский патриарх должен был убедиться, достоин ли кандидат быть митрополитом. Для этого святителю пришлось пройти ряд испытаний, нечто вроде нынешних экзаменов; кроме того, за ним наблюдали, как он ходит, как разговаривает, опытен ли в богословской дискуссии, не теряет ли выдержку, не горячится ли по пустякам, как выстраивает доказательства, как правит службу, произносит проповеди. Не обинуясь, ему дали понять, что патриарх и вся константинопольская церковь отрицательно относятся к тому, чтобы митрополитом в Москве был русский, и поставление Алексия – это случай исключительный.

Такое отношение к русским объяснялось вообще весьма высокомерным обращением византийцев к иноземцам. Как древние римляне, к потомкам которых они себя причисляли, всех невизантийцев они называли варварами. Также в Константинополе с тревогой замечали, что Русь постепенно оправляется после монгольского погрома и московские князья всё чаще задумываются и говорят о национальной русской Церкви, самостоятельной, не зависящей от церкви византийской. Такой ход событий не мог вызвать сочувствие в Константинополе. Империя переживала трудные времена, и перспектива лишиться материальной поддержки Руси её страшила.

Но вот все испытания позади, и 30 июня 1354 года Алексий был возведён в митрополиты.

Ещё при жизни святитель был прославлен как молитвенник и чудотворец.

Возвращаясь из второго путешествия в Константинополь, митрополит со спутниками едва не погиб. Корабль с путешественниками уже почти пересёк Чёрное море, скоро должен был показаться берег, как вдруг налетела страшная буря. Громадные волны швыряли корабль, как ореховую скорлупу, открылась течь, все готовились к смерти. Святитель Алексий в своей каюте-келье молился Господу и дал обет в случае спасения основать монастырь. Господь услышал молитвы святителя, ветер утих, волны улеглись. Все на корабле были ошеломлены свершившимся на их глазах чудом. Должно быть, точно так же были поражены апостолы, когда Господь укротил бурю на Тивериадском море. (Мк. 4:39.)

В ознаменование чудесного спасения святитель Алексий основал вблизи Москвы Спасо-Андроников монастырь.

В те годы Ордой правил хан Джанибек. У него занемогла жена, ханша Тайдула. Она почти совсем перестала видеть. Совсем недавно здоровая женщина уподобилась беспомощному малому ребёнку: куда бы ни захотела она пойти, всюду ей требовался провожатый. Джанибек выписал лучших врачей из далёкого Китая, по его приказу из далёкой страны Саха доставили шамана, славившегося необычайной чудодейственной силой. Шаман прыгал вокруг ханши, бил в бубен, кричал, окуривал больную дымом, но только рассмешил её. Сквозь мутную пелену, застилавшую её глаза, ханше было уморительно смешно видеть его прыжки и ужимки.

Горевавшей Тайдуле однажды приснился сон. К ней подошёл старец с длинной седой бородой, положил ей на голову руку, и она прозрела. Во сне она вспомнила, что старец – это московский владыка Алексий, посетивший хана и ханшу в своём первом путешествии в Византию.

Наутро из орды в Москву помчался гонец.

Не хотелось ехать святителю в Орду, но пришлось. Не тягот пути опасался он, вместе с гонцом прибыл отборный отряд ханских конников сопровождать его. Святителя смущала сама просьба, почти приказ. «Кто я такой, – смиренно размышлял святитель, – чтобы повторить чудо, явленное Самим Господом, исцелившим слепого Вартимея?»

В Орде по молитвам святого угодника Тайдула прозрела. Радости её не было границ. Джанибек с богатыми дарами отпустил святителя в Москву, и, как заметил летописец, «он был очень добр к христианству и при нём была большая льгота земле русской». (Соловьёв, 254.) Исцеление Тайдулы произошло в день чуда архистратига Михаила в Хонех. В память об этом событии святитель Алексий основал в Московском Кремле Чудов монастырь.

Внутренняя и внешняя политическая обстановка сложилась таким образом, что владыка Алексий был вынужден взять на себя помимо креста церковного ещё и крест государственного управления, стать не только церковным, но и государственным деятелем, заботясь о благе не одной Церкви, но всего государства.

Великий князь Симеон, умирая, завещал брату своему Ивану быть в послушании митрополиту Алексию: «слушали бы есте отца нашего владыки Алексия, тако же старых бояр, кто хотел отцю нашему добра и нам».

Через пять лет, прощаясь с жизнью, уже сам Иван Иванович оставлял на попечение владыки всё княжество Московское. Взрослых князей в роду живых не осталось никого, а государство не оставишь без управления. Бояре под княжеской волей честно несут свою службу, но убери держащую их в повиновении волю, то даже у самых благонамеренных и верных зашевелятся мысли о власти.

Святитель Алексий известен как выдающийся иерарх, много сделавший для укрепления и развития Церкви, основатель и возобновитель монастырей (Спасо-Андроникова, Чудова, Симонова и др.), автор духовных сочинений.

Для нас наибольший интерес представляет деятельность святителя как воспитателя будущего национального героя нашего народа Дмитрия Ивановича. Отсвет славы воспитанника падает и на его воспитателя. Не умаляя заслуг святителя Алексия перед церковью и государством, мы всё же вспоминаем о нём в связи с Дмитрием Донским. Так устроилась наша жизнь в ХХ веке, что в современной России святителя Алексия помнит тонкий слой историков церкви и немногочисленный церковный народ, а Дмитрия Донского без преувеличения помнят все.

Непростая задача стояла перед святителем, когда он стал негласным опекуном, а по сути дела, вторым отцом мальчика. Он должен был подготовить его к будущей деятельности правителя, великого князя. Управленческой науки тогда не существовало, учились на опыте предков, и крайне важно, кто стоял рядом с молодым князем, добродетельный наставник или себялюбец. Что будет внушать он несмышлёному княжичу? Будет ли говорить ему о долге перед Богом, княжеством и народом, о первенстве государственных обязанностей перед личной жизнью, о том, что нужно быть милосердным, но немягкотелым, карать врагов государства беспощадной железной рукой, но не казнить человека проштрафившегося, оступившегося, не поддаваться капризу и настроению, в разговоре быть одинаково ровным со всеми: с ближним боярином и рядовым воином.

Мы знаем о плодах деятельности святителя. Он воспитал того, кого и должен был воспитать.

Здесь самое место вернуться к проблеме грамотности великого князя. Так был ли он грамотным или нет? Святитель Алексий, как принято сейчас говорить, был одним из образованнейших людей своего времени. Помимо русского языка, он прекрасно знал греческий язык (его перевод на русский язык Евангелия говорит сам за себя). И вот этот человек, светило учёности, воспитывает молодого великого князя. Он прекрасно знает о его будущности, будущности человека, не только заседающего в боярской думе, не только восседающего на коне, но и обязанного читать множество документов, самому составлять грамоты или читать написанные писцами. Кажется, абсолютно невероятным, что митрополит не приложил даже малейших усилий, чтобы научить мальчика читать и писать. В ту пору в Москве при церквах овладевали грамотой сыновья бояр, а сам великий князь, получается, бил баклуши, гонял голубей на заднем дворе или тешился игрой в свайку? Если самому святителю было недосуг заниматься с князем, он мог обязать заняться этим какого-либо монаха или попа, обладавшего учительным даром. Нет, не мог великий князь при таком наставнике остаться неграмотным.

Несколько лет, пока княжич не подрос, не вошёл в силу, святитель Алексий практически управлял Московским княжеством. «Митрополит прилагал все старания, чтобы сохранить дитя и удержать за ним страну и власть, причём весь предался этому делу». (Карташов, 310.)

Но и потом, будучи самовластным правителем, великий князь не предпринимал важных решений, не посоветовавшись со святителем и с опытными, завоевавшими его доверие боярами.

Имя великого человека и после его смерти не знает покоя. Тело упокоится в могиле, душа обретёт своё пристанище на небесах, а имя его треплют и полощут историки. Давно Цезарь перешёл Рубикон, давно истлели кости переходивших с ним реку легионеров, и от самого Рима остались руины, а историки до сих пор спорят: правильно ли поступил Гай Юлий? Не лучше ли ему было поладить с Помпеем и сенатом и не затевать гражданскую войну?

То же самое происходит и с великим князем. Мощи его почивают в Архангельском соборе, душа предстоит престолу Божию, а историки спорят: не свидетельствует ли его манера обсуждать всё и вся о его зависимости от святителя Алексия, от бояр, о его несамостоятельности, или, напротив, это говорит о его мудрости как администратора, управленца? Ум хорошо, а два лучше, как ни всеобъемлющ и глубок бывает ум одного человека, но и он не в силах охватить все, выражаясь научно, аспекты проблемы, от решения которой зависит судьба княжества и подвластного князю народа. Почему же не посоветоваться, не узнать точку зрения близких и доверенных тебе мудрых людей?

А если бы великий князь ни с кем не советовался, всё решал бы единолично, его бы обвинили в диктаторстве, в самодурстве. Разве так уж редка в жизни ситуация, о которой повествуется в Евангелии: пришёл Иоанн Креститель, не ест, не пьёт, про него говорят: он одержим бесом. Пришёл Господь, ест и пьёт с грешниками. Про него говорят, вот человек любящий выпить и поесть, друг мытарям и грешникам. (Мф. 11: 18–19.) Людской молве не угодишь.

Всё было во взаимоотношениях между князем и святителем: и споры, и согласие, и недовольство друг другом, и прощение обид, и радость, и горе. Одна история со священником Митяем и митрополитом Киприаном чего стоит.

Великий князь уважал и почитал митрополита при жизни и после его смерти. Почуяв приближение конца, святитель Алексий завещал похоронить его вне церкви, за алтарём собора Чудова монастыря.

Однако великий князь повелел погрести тело святителя внутри храма близ алтаря.

Это было признанием заслуг митрополита Алексия перед великим князем и народом. Это была высшая почесть, какую князь посмертно мог оказать своему наставнику, учителю и второму отцу.

«В отечественной историографии практически единогласно высказывается мнение, что именно политическая линия митрополита Алексия, в которой интересы Церкви были подчинены интересам крепнущей Москвы, обеспечила Руси победу на Куликовом поле». (Хорошев, 110.)

В.О. Ключевский писал: «Митрополит Алексей шёл боевым политическим путём, был преемственно главным советником трёх великих князей московских, руководил их боярской думой, ездил в Орду ублажать ханов, отмаливая их от злых замыслов к Руси, воинствовал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю, поддерживал его первенство, с неослабной энергией отстаивал значение Москвы как единственного средоточия всей политически разбитой русской земли». (Хорошев, 111.)

После разрушения в 1929 году построек Чудова монастыря мощи святителя хранились в музеях Московского Кремля. В 1947 году их возвратили Церкви, ныне они почивают в Патриаршем Богоявленском соборе в Елохове.

Глава шестая
Дела тверские

Прииде с восточныя страны царь Батыи

на Рускую землю ратью со многими силами.

…поплени и высече князи руския… и многи грады плени… Тверь, Кашин и ины многи городы.

Устюжская летопись

Более настойчивым и упорным, нежели княжество Нижегородское, в борьбе за великокняжеский ярлык, как и следовало ожидать, оказалось княжество Тверское.

Тверь ещё в конце XIII века стремилась возглавить русские земли и довольно высокомерно поглядывала на появившегося соперника в виде княжества Московского. Тверские князья полагали, что имеют полное право гордиться и величаться перед князьями московскими. Когда Батый воевал русские земли, Тверь уже была столицей известного княжества, а Москва – лишь захудалым городишком. Тверь первая оказала сопротивление захватчикам, там впервые монголы узнали силу русского оружия. Если московский летописец писал с укоризной о нижегородском князе Дмитрии, что он получил ярлык не по отчине и не по дедине, это же мог написать о московских князьях тверской летописец. Ибо, когда рухнула система баскачества и ордынские ханы были вынуждены были поручить сбор дани местным, русским князьям, то именно тверской князь был обладателем первого ярлыка.

Среди русских князей всех больше тверских князей-страстотерпцев приняло мученическую кончину в Орде. Княгиня Анна Кашинская не дождалась из Орды своего мужа, великого князя Михаила, от смерти которого содрогнулась вся Русь, двоих сыновей (Александра и Дмитрия) и внука (Фёдора). Провожала она их живыми, а на родимой тверской земле встречала их бездыханные тела в гробах.

У молодого Московского княжества не было таких жертв и заслуг, но князья его проявили себя прежде всего как люди оборотистые, хваткие. Уважая славу предков, они предпочитали жить сегодняшним днём, всячески стараясь увеличить, расширить своё княжество. В первые годы XIV века московский князь Даниил Александрович присоединил к Москве Коломенское княжество, благодаря чему всё течение Москвы-реки оказалось под его властью. С присоединением Переяславского княжества с его многочисленным населением, плодородными землями, рыбными ловлями могущество московского князя возросло ещё более.

Сын Даниила Иван Калита попытался вообще покончить с самостоятельностью тверского княжества. В 1339 году он снял в Твери соборный колокол и увёз его в Москву. Это был сильный удар по Твери, не столько военный, сколько моральный. Обычай брать в плен колокола имел символический смысл. Большие колокола были тогда весьма редки на Руси, а увезти главный, соборный колокол как бы означало взять в плен голос, душу стольного города.

Тверь в свою очередь пыталась подчинить своему влиянию Москву. Москва, конечно, не уступала. В 1314 году в Орду поехали за ярлыками Михаил Тверской и московский князь Юрий Даниилович, Орда взяла сторону Михаила. Между Тверью и Москвой возник спор о Новгороде, который привёл в 1315 году к сражению. «Бысть сеча зла». Победителем оказался тверской князь (в его войске были и татары).

Однако чрезмерное усиление тверского князя не могло понравиться Орде, которая вела двуличную политику, натравливая княжество на княжество. Хан Узбек стал поддерживать московского князя. В 1318 году московский князь Юрий с татарами пошёл к Твери и опять потерпел поражение.

Под давлением Орды между Москвой и Тверью был заключён мирный договор, одним из пунктов которого была обязательная поездка обоих князей в Орду. Для тверского князя Михаила эта поездка закончилась кровавой расправой (1318), его оговорил перед ханом Юрий. Видимо, за эту услугу хан вознаградил Юрия, предоставив ему ярлык великого Владимирского княжения. Но позднее был убит и Юрий.

В эпоху Дмитрия Донского в Твери княжил Михаил Александрович, который был старше Дмитрия на 17 лет. Вообще, все, с кем Дмитрий Иванович не по своей воле вступил в политическое соперничество и борьбу, были старше его. Нижегородский князь Дмитрий, его тесть, был старше Дмитрия на 27лет. Не установлены точно года рождения Ольгерда Литовского, Олега Рязанского, но они однозначно были уже зрелыми мужами. И самый главный соперник, а по большому счёту, смертельный враг его и Руси, хан Мамай, когда Дмитрию было всего семь лет, уже командовал туменом (применительно к нынешним понятиям был командиром кавалерийской дивизии или даже корпуса).

Как ни странно, детский, юный возраст благоприятствовал князю. Противники его понимали умом, что Дмитрием руководят, не он сам принимает решения, их принимают за него опытные государственные люди, он только соглашается с ними, но в сердцах их продолжал жить образ мальчика, подростка. Помимо своей воли противники его не могли отделаться от сознания, что воюют с мальчишкой. Они не признавали его достойным соперником, не принимали всерьёз и вследствие этого принимали легкомысленные решения. Поступали наобум, совершали непростительные промахи и ошибки. Ум утверждал одно, а сердце говорило другое.

Но к тому времени, когда после нижегородских дел Дмитрий Иванович обратился к делам тверским, он был уже далеко не мальчик, и Михаил Тверской скоро почувствовал это.

Михаил Александрович был внуком святого Михаила Ярославича, святая Анна Кашинская была ему бабушкой.

Разные исторические судьбы были уготованы обоим князьям. Михаил Александрович был последним тверским князем, спорившим с Москвой за великокняжеский ярлык, а Дмитрий Иванович был первым князем, совершившим героический шаг к освобождению Руси (в том числе и Твери) от иноземного ига.

Славная история Тверского княжества клонилась к закату.

Правда истории была на стороне Москвы. Но ни Тверь, ни Москва не знали об этом. Жизнь устроена так, что поиски правды истории затягиваются на десятилетия. Когда же выясняется, что именно та правда, которую отстаивала одна из сторон, и есть правда подлинная, необходимая и народу, и государству, в ходе её бывают принесены большие невозвратимые жертвы. В борьбе тверских и московских князей было пролито много крови.

Увы, ни Михаил Тверской, ни Дмитрий Московский не могли взять с полки учебник истории и прочитать, что же происходит. Поскольку они сами были и авторами и главными действующими лицами этого учебника.

Случай, из-за которого между княжествами разгорелась вражда на десятилетия, был пустяковый. Как отмечают историки, подобные вещи были не единичны на Руси как в до-, так и в монгольское время.

К 1366 году Михаил Александрович Тверской взял в свои руки власть почти над всем Тверским княжеством. Его родственник, дядя по отцу, князь Василий Кашинский мечтал сам править в Твери, но не имел для этого достаточных сил. Оценив ситуацию как выгодную, Москва решила вмешаться в неё, чтобы иметь в стане противников своего союзника, и помогла князю Василию изгнать Михаила из Твери.

Михаил Тверской уехал за помощью к своему шурину князю Ольгерду Литовскому и в октябре 1367 года с литовским войском вошёл беспрепятственно в никем не защищаемую Тверь. Соперник его, Василий Михайлович, был в Кашине. С литовской ратью Михаил двинулся на Кашин. Дядя, уклонившись от сражения, вышел ему навстречу и отказался от всяких прав на Тверь.

Казалось бы, конфликт был исчерпан, всё вернулось на круги своя. Однако Василий Кашинский убежал в Москву и попросился на службу к Дмитрию Московскому.

Михаил думал, что Дмитрий пошлёт на него войско. Но великий князь Дмитрий и митрополит Алексий миролюбиво пригласили Михаила в Москву на переговоры. Опасаясь ловушки, Михаил медлил принять приглашение, и тогда митрополит Алексий целовал крест, что ничего худого в Москве князя не ждёт. Понадеявшись на слова митрополита, Михаил приехал в Москву, но на переговорах, видимо, стал спорить столь яростно и неуступчиво, что Дмитрий Иванович и святитель Алексий, придравшись к его несдержанному поведению, арестовали Михаила и посадили в темницу. Князя поместили в сруб, в железа, и держали его в истоме.

Это был крайне ошибочный шаг князя Дмитрия. В летописях ничего не говорится о мотивах поступка князя и митрополита, но подумаем, почему же они поступили так.

Возможно, они намеревались решить тверской вопрос одним решительным ударом. В Евангелии говорится: «Поражу пастыря и разыдутся овцы». (Мф. 26: 31.) Тверское княжество, оставшись без возглавителя, станет лёгкой добычей Москвы. Как Василий Кашинский, на службу Москве перейдут и все тверские бояре.

Однако этого не произошло. Общественное мнение Твери было на стороне Михаила, захваченного с нарушением крестного целования, которое дал не кто-нибудь, а сам правящий митрополит.

Что было делать дальше? Уморить голодом или убить князя было нельзя, против этого восставала совесть. Прослыть в молодые годы душегубом и клятвопреступником, такая перспектива страшила Дмитрия Ивановича, он не был лиходеем в душе, ему чужды были обманы, удары из-за угла. И в случае убийства падёт тень и на святителя как соучастника злодеяния.

Получалось так, что, намереваясь решить вопрос простым путём, князь и митрополит сами создали себе почти неразрешимую проблему.

Ситуация неловкая и для потомков (для нас с вами), скользкая и соблазнительная. Как же так, оба, святитель и князь, прославлены в лике святых и не сдержали слова. Зазывая тверского князя в Москву, митрополит Алексий крест целовал, чтобы князь ехал без опаски. И вдруг арест, темница, оковы. Летописец пишет: держали в истоме, то есть держали впроголодь. Читаем у В.И. Даля: «Взять город истомой, выморить». И по обычаям того времени князь Михаил мог просидеть в срубе и год, и два, и десять, и двадцать.

Один Бог без греха, а люди все прегрешают: и большие, и малые, и праведные, и нечестивые. Но Церковь прославляет не за грех, а за покаяние. После освобождения тверского князя мы не встречаем ничего подобного ни в деятельности святителя, ни благоверного князя.

Обычно в исторической, а особенно в житийной литературе об этом эпизоде умалчивается, потому что ни оправдать, ни извинить святителя нельзя. Конечно, он был здесь главным действующим лицом, Дмитрий был ещё слишком молод. Но что было, то было. Политик в душе митрополита взял верх над архипастырем. Собор, состоявшийся в Константинополе уже после кончины святителя в 1389 году, определил, что он «принял на себя вместо спасения и поучения христиан мирское начальствование, вследствие чего, призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры…».

Попутно заметим, что святитель Алексий был не более вероломен и коварен, нежели, допустим, Иван Калита. Если для святителя это было исключение, досадный промах, то у Калиты это была линия жизни. Калиту ценят и восхваляют за государственный ум, но на руках Алексия нет русской крови, а по проискам Калиты был убит в Орде Александр Михайлович Тверской. Калита ходил с татарским войском на русскую землю не как Александр Невский, чтобы ценой малой крови избежать крови большой, а исходя из своих внутриполитических интересов.

Освободиться Михаила из неволи помогли ордынцы. В Орде скоро стало известно об аресте Михаила, что вызвало большую тревогу. Если Москва завладеет Тверью, она так усилится, что с ней не будет никакого сладу. И так князь Дмитрий ведёт себя чересчур вольно, женился без ведома хана, никого не спросясь, соорудил в Москве крепость, задерживает дань, а что будет, если и Тверь окажется под Москвой. Допустить этого нельзя.

Из Сарая прибывает ордынское посольство с требованием немедленно освободить тверского князя.

Дмитрий вынужден был выпустить Михаила, понимая, что выпускает на свободу врага. Если до ареста он был соперником, противником, то теперь это был враг, который будет делать всё, чтобы отомстить за унижение и обиду, за поношение крестного целования. Летописец пишет, что до этого времени Михаил к митрополиту Алексию «веру имел паче всех, яко по истине святителю».

Историк В.А. Кучкин пишет, что Михаила освободили не только потому, что подчинились татарским послам, но ещё и потому, что опасались, как бы татары, воспользовавшись распрями между князьями, не вторглись на русскую землю. Предлог был подходящий: вступиться за Михаила (а заодно и пограбить княжества). (Кучкин, 67.)

С сердцем, переполненным кипящей яростью, покидал Михаил Москву. Как! Его, свободного человека, схватили, поволокли и бросили в сырой, грязный и вонючий погреб! Держали на хлебе и воде, как распоследнего подлого вора! И кто, кто был виновник его унижения? Не кто иной, как митрополит, которому он доверял, как самому себе. Как он мог так поступить? Ладно Дмитрий, он во всём покорен митрополиту и глядит ему в рот, но святитель, святитель! Нет, теперь только месть. Они заплатят за всё.

Ненадолго заскочив в Тверь, Михаил поспешил в Вильно к родне, к великому князю Литовскому Ольгерду.

Можно представить, с какой гневной страстью расписывал он Ольгерду свои злоключения в Москве, как просил, заклинал, молил его отомстить Дмитрию за его обиду, его боль.