Текст книги "Святой князь Дмитрий Донской"

Глава двенадцатая
Сражение

 
Там, за Непроядвою, за Доном,
Где нынче вызрели хлеба,
В большом бою ожесточённом
Решалась и моя судьба.
 

Н.К. Старшинов

Если до Вожской битвы ещё можно было как-то всё уладить миром, договориться об уменьшении дани, об иных уступках, то теперь пути назад не было. Вожское побоище было не рядовым поражением в битве, о котором стараются забыть, это была полновесная оплеуха, которую Мамай получил от князя Дмитрия. О ней очень скоро узнали и в Твери, и в Вильно, и в Кафе, и в Варшаве, и в Ливонском ордене.

Если Мамай хотел, чтобы его по-прежнему уважали и боялись, он должен был ответить на это оскорбление. Подобные оскорбления смываются только вражеской кровью. И Мамай начал готовиться к решающей битве, собирать деньги, войска.

Думается, он был даже рад такому повороту событий. Мамаю позарез была нужна большая, хорошая, настоящая битва с Московским княжеством, в исходе которой он не сомневался. Битва решающая, генеральная. Поход Арапши, по большому счёту, был набегом и не принёс тех результатов, на которые рассчитывали. Бегич по собственной глупости потерпел поражение, начав переправляться через реку.

Мамаю был нужен не набег, а разгром Московского княжества, чтобы добыча была схвачена не впопыхах, наспех, как при набеге. Добыча должна быть такой, какую получает победитель с побеждённого, в его руках должна оказаться вся княжеская казна.

Личная обида, досада были на последнем месте, наперёд выходила угроза появившегося в степях Тохтамыша. Победа над Дмитрием необходима для того, чтобы с деньгами московского князя, с его войском, которое он включит в своё, быть уверенным в победе над Тохтамышем.

Чтобы пополнить своё войско, Мамай совершил поход на Северный Кавказ, где покорил племена ясов. Его полководцы захватили венецианский город Тану, над которым теперь развевался не венецианский флаг с крылатым львом, а ордынское знамя с полумесяцем.

Мамай завёл переговоры с генуэзскими купцами о найме прославленных генуэзских наёмников. Купцы откликнулись охотно, они рады были помочь Мамаю. Купцы были кровно заинтересованы в усмирении московского князя. Если Дмитрий одержит верх над Мамаем, то в скором или не очень скором времени станет хозяином всей волжской торговли. С Мамаем они договорились, а с русским князем договориться будет труднее: зачем он будет делиться с ними прибылями, если, передав торговлю в ведение русских купцов, будет прибыль брать себе. Возможно, купцы даже сами предложили помощь Мамаю в найме генуэзских пехотинцев.

Летопись перечисляет народы, которые вместе с татарами шли на Русь, всех манила богатая и обильная добыча, которую сулил им Мамай.

Карамзин так пишет о сборе Мамаем его многоплемённого воинства: «он долго медлил, набирая войско из татар, половцев, харазских турков, черкесов, ясов, буртанов, или жидов кавказских, армян и самых крымских генуэзцев: одни служили ему как подданные, другие как наёмники». (Карамзин, 119.)

Первыми промышлять искусством убивать на войне занялись итальянцы, должно быть, памятуя слова императора Веспасиана о непахнущих деньгах. Кондотьеры известны с XIV века, позднее в германских княжествах уже в XV веке появились ландскнехты.

Так задолго до 1812 года собиралось на Русь нашествие двунадесяти языков. Если быть точным: 9 орд и 70 князей.

В ремесленных мастерских ковались сабли, ножи, наконечники копий, сотни тысяч наконечников стрел, шились десятки тысяч сбруй для лошадей, складировались запасы продовольствия.

«Наконец, ободрённый многочисленностию своей рати, Мамай призвал на совет всех князей ордынских и торжественно объявил им, что идёт по древним следам Батыя, истребить государство Российское. „Казним рабов строптивых! – сказал он в гневе, – да будут пеплом грады их, веси и церкви христианские! Обогатимся русским золотом!“» (Карамзин, 120.)

Предварительно Мамай переслался гонцами с Ягайло литовским и рязанским князем Олегом, обещавшими помощь.

Почему союзником стал Ягайло, понятно: всё, что плохо Москве, хорошо для Литвы, об этом литовские князья (не все) помнили хорошо.

Но почему в союз с Мамаем вошёл Олег Рязанский? Ведь, по донесениям лазутчиков, Мамай готовил не обычный поход, а истребительное нашествие, которого давно не видела русская земля. Но если падёт Московское княжество, снова станет безропотным данником, то нечего хорошего ждать и Рязани. Да, сперва Мамай вознаградит своего союзника, даст московские земли, но потом так же легко и отберёт их.

Олег не верил в победу Дмитрия и поэтому держал сторону Мамая, должно быть, рассуждая так: «Князь Дмитрий идёт на Мамая, войско у него большое, но Мамая ему не победить. Ещё не бывало, чтобы русские побили татар. Да, на Воже победили Бегича, но Мамай ведёт силу гораздо более многочисленную, и воин Мамай более прославленный и опытный, нежели Бегич. Дмитрию Московскому не устоять. Если я поддержу Дмитрия, а Мамай его разобьёт, что мне потом отвечать? И без того княжество моё самое горемычное, его грабят чуть не каждый год, а в этом случае Мамай опустошит его наголо. Буду держаться Мамая, а там будь что будет. Ежели вдруг победит Дмитрий Московский, то погневается и перестанет. Он отходчивый и зла долго не помнит».

Готовился к битве и Дмитрий Иванович. Первым делом в степь к реке Воронеж, где тогда кочевал Мамай со своей Ордой, с целью глубокой стратегической разведки была отправлена крепкая сторожа – отряд всадников, который должен был обнаружить появление татарских войск и предупредить о том князя.

Наши летописи и сказания о Мамаевом побоище очень противоречивы по своим данным, но их сопоставление иногда всё же даёт возможность установить хронологию событий, предшествовавших Куликовской битве. По одной версии, его на свой страх и риск предупредил Олег Рязанский.

По другой, татары подстерегли русскую сторожу, часть воинов убили, часть взяли в плен. Только одному из разведчиков удалось бежать, и он примчался в Москву с вестью о движении татарских войск. Это известие застало великого князя на пиру, когда пили чашу в честь его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского. Это случилось 23 июля. Историк Тихомиров подвергает эту дату сомнению и вообще говорит, что это сообщение носит характер народного сказания.

Пир – если он был – сразу прекратился и ко всем князьям, что были на съезде в Переяславле, поскакали, на ходу пересаживаясь на заводных коней, гонцы с просьбой-приказом подниматься за землю русскую на отпор лютому врагу.

В Москву начали приходить первые отряды из близлежащих княжеств, а к великому князю пожаловало татарское посольство с требованием выплатить дань, которую великий князь задолжал, и выдать её в тех размерах, в каких платили при Узбеке и Джанибеке. Посольство, видимо, имело задачи большей частью разведывательные: известно ли князю, что Мамай идёт на него? Мамай знал, что Дмитрий Иванович не согласится на выплату дани, какой она была в старину. Он заведомо предлагал невыполнимые условия, чтобы у князя не было иного выбора, кроме войны.

Посольство отправилось назад, с чем пришло, а великий князь с малой дружиной направился в Троицу к старцу Сергию. Уже был август.

Тревожные сомнения не давали покоя душе великого князя. Что делать? Покориться жадному хану? Откупиться, как и встарь, взвалить на народные плечи уплату чрезмерной дани? Или, отринув сомнения, выступить на степного разбойника, сразиться с ним в открытом бою? Победа желанна, а если поражение? Тогда вся Русь опять умоется кровью. Что посоветует преподобный, ему доступно будущее, прозорлив мудрый Сергий.

В обители великий князь поделился с игуменом сомнениями.

На Божественной литургии великий князь молился за Русь и русское воинство, а святой угодник перед престолом молил Господа о даровании победы войску князя.

За литургией в монастырь прибыл гонец (по другому источнику, гонец догнал князя ещё по дороге в обитель) с вестью, что Мамай двинулся вверх по Дону. Встревоженный князь собрался немедленно ехать в Москву, но преподобный попросил его потрапезовать с братией.

На трапезе преподобный посоветовал послать Мамаю дары, чтобы не доводить дело до кровопролития.

Дмитрий ответил, что посылал, но Мамай требует большего, видимо, пока не насытит свою алчность.

– Если так, то ждёт его всеконечное погубление, – сказал преподобный Сергий.

Дмитрий Иванович попросил у Сергия иноков Пересвета и Ослябю, в прошлом испытанных воинов.

Преподобный Сергий сам надел на Пересвета и Ослябю схимы, а провожая князя до ворот, сказал ему о грядущей победе, о том, что сам он останется жив, но многим воинам готовятся мученические венцы.

Слово летописцу: «Преподобный же Сергий повеле им скоро уготовится на дело ратное; они же от всея душа послушание сотвориша к преподобному Сергию, никакоже отвръгошеся повеления его. Он же даде им оружие вместо тленных нетленное, крест Христов нашит на схимах, и сие повеле им вместо шоломов возлагати на главы своя и крепце поборати по Христе на враги Его.

Князь великий же приим благословение от преподобного и обвеселися сердцем, еже рече ему преподобный Сергий: „Господь будет ти помощник и заступник, и Тъй победит и низложит супостаты твоя и прославит тя“».

Мамай ещё шёл со своим войском, командовал, распоряжался, карал и миловал, упивался мечтами, как он согнёт в бараний рог русского князя, но жребий его уже был взвешен, как жребий царя Валтасара. Однако, чтобы жребий исполнился, должны были сразиться десятки тысяч людей и пролиться потоки крови. Воля Божия неотменима, но люди должны потрудиться, чтобы претворить её в жизнь. Господь уже отдал победу русским, но об этом знали только Сергий и Дмитрий.

20 августа Дмитрий Иванович прибыл в Москву, куда стекались отряды со всей Руси. Невозможно перечислить княжества, откуда шли к Москве отряды и дружины, легче сказать, что только из Рязани не пришло никого, хотя, возможно, отдельные рязанцы тайком от князя и прокрались в Москву. Историками отрицалось участие в битве новгородцев, но учёный С.Н. Абзелев доказал, что они были. Явились и тверские дружины, их привели князья Кашинские. Пришла дружина князей из далёкого Белозерска. Прибыли со своими отрядами и литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи.

20 августа служились молебны в Кремле. Затем Дмитрий пришёл на могилы отца, деда и прадеда. Придёт ли ещё он сюда или его принесут? Долго молился великий князь у раки святителя митрополита Петра.

Чтобы войско быстрее вышло из Москвы на торную дорогу, его направили потоками через Фроловские, Никольские и Константинопольские ворота. Один поток вёл он, другой Владимир Андреевич, третий – белозерские князья. Вдоль улиц, по которым шествовали воины, стояли их матери, жёны, невесты, дети. Плакали матери, голосили жёны, дети утирали слёзы рукавами рубах. Вместе со всеми провожала на битву своего князя и супруга его Евдокия.

Слово летописцу: «Княгини же великая Евдокея, и княгиня Владимерова Мариа, и иных православъных князей княгини, и многыа жена воеводскыа, и боярыни московьскыа, и служниа жены ту стояще, проводы деюще, въ слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование».

Последнее целование входит и до сего дня в погребальный обряд православного человека. Так Евдокия и другие женщины прощались с мужьями, не зная, увидят ли их снова.

У городских ворот священники в праздничных одеяниях кропили войско святой водой.

К первоначальному сроку общего сбора в Коломне все войска не поспели, поэтому его перенесли. Белозёрам, например, надо было преодолеть четырёхсотвёрстный путь, почти в два раза больший, чем от Коломны до Куликова поля.

Близ Коломны на большом поле 26 августа войско построилось, был отслужен напутственный молебен, и по трём дорогам русская рать двинулась к Куликову полю, месту вечной славы. По дороге рать догоняли не успевшие прийти в Коломну отряды и даже в последний день перед битвой подходили небольшие конные и пешие части.

Вместе с войском следовали купцы-сурожане, как переводчики.

Войско следовало безоружным, доспехи, оружие везли в обозе, далеко в тяжёлых доспехах по жаре не пройти, а дни выдались жаркие. Шли днём, на ночь разбивали лагерь, а утром с молитвой снова вперёд.

Начало похода было ознаменовано явными проявлениями милости Божией.

Большое войско не идёт быстро, нужно держаться кучно, а люди различны по силам, поэтому все подравниваются к тихо идущим воинам. К тому же скорость движения значительно замедляет обоз. В первый день похода, когда от Москвы отошли 15 вёрст, к великому князю подскакал воин с известием об удивительном чуде. Князь пришпорил коня и на дереве увидел икону святителя Николая. Ему сказали, что как только кто-нибудь пытается залезть на дерево, чтобы снять икону, она исчезает. Князь спрыгнул на землю, приблизился к дереву, и образ, отделившись от ветвей, по воздуху спустился к нему на руки. Возвращаясь после битвы в Москву, великий князь совершил благодарственный молебен святителю Николаю. Так было положено начало Николо-Угрешскому монастырю.

В Коломну из города Сипотина привезли икону Богоматери, которую, подобно знамени, приспособили к древку. Образ сопровождал войско в походе, а перед битвой его провезли вдоль строя. Позднее икона прославилась как чудотворный образ Богородицы, именуемой Донской.

Также великому князю сообщили о видении рядового воина Фомы Кацыбея.

Некий воин Фома Кацыбей, в недавнем прошлом разбойник и душегуб, покаялся в своих преступлениях и стал воином. Крепкий телом и мужественный, он был поставлен в ночную стражу на реке Чуре Михайловой. Бог явил ему видение: от востока на запад идёт великое воинство. Как вдруг от полуденной (южной) стороны пришли двое светлых юношей с оружием и начали нещадно сечь мечами это воинство, приговаривая: «Кто вам велел губить Отечество наше?» И многих из воинства избили, а остальных прогнали вон.

Слово летописцу: «И тогда в той же нощи видение видеша Василий Капица да Семен Антонов: видеша от поля грядуща множество Ефиоп в велицей силе, ови на колесницах, ови на конех, и бе страшно видети их, и абие внезапу явися святый Петр, митрополит всея Руси, имея в руце жезл златый, и прииде на них с яростию велиею, глаголя: „почто приидосте погубляти мое стадо, его же ми дарова Бог съблюдати?“ И нача жезлом своим их прокалати, они же на бег устремишася, и ови избежаша, друзии же в водах изтопоша, овии же язвеня лежаша. И сии вси сказаша вся видения сия великому князю Дмитрею Ивановичю, он же повеле им никому же сего поведати и начат со слезами молитися господу Богу и пречистой Богородице, и великому чюдотворцу Петру…»

Медленно, с длительными привалами продвигаясь к Куликову полю, Мамай совершил самую главную ошибку, которая привела его к поражению. Изначально его войско намного превосходило силы, имевшиеся у Дмитрий Ивановича под рукой, и, если бы Мамай немедленно двинулся походом на Русь, катастрофа была бы неотвратима: со слабыми силами великий князь был не в силах не только отразить, но и остановить врага.

Кого Бог хочет наказать, того лишает разума. Мамай добровольно упустил инициативу из своих рук. По мере того как в Москву прибывали воины со всех концов Древней Руси, инициатива постепенно переходила к московскому князю и так же с каждым днём уравнивались силы противоборствующих сторон.

Конечно, своё устрашающееся воздействие на Мамая оказывало воспоминание о вожском разгроме. Как ни гневался, как ни ярился Мамай, он сознавал: Дмитрий Московский – серьёзный противник, просто так, с налёта, его не возьмёшь. Потому он и ждал, когда придут обещанные войска из Рязани и Литвы.

Но их всё не было.

Олег Рязанский, вынужденный хотя бы на словах стать союзником Мамая, на деле не горел желанием влиться в войско Мамая. Несмотря на все конфликты с Москвой, он всё же не был Иудой.

В исторических трудах стало общим местом утверждение, что Дмитрий Иванович, форсированным маршем направляясь к Куликову полю, опередил Ягайло и сорвал его план соединения с силами Мамая.

Польский учёный Смолька доказал, что и Ягайло, подобно Олегу Рязанскому, вовсе не торопился на встречу с Мамаем. Заслуг Дмитрия Ивановича это не убавляет, но «Смолька считал, что Ягайло опоздал совершенно намеренно. Свою точку зрения он обосновывал следующим образом. Значительную, если не преобладающую часть вооруженных сил Ягайло составляли православные полки русских земель. В русской армии Дмитрия присутствовали видные представители литовско-русской знати, а также находились вооружённые отряды из Литовской Руси (Брянские полки, в частности). При таком положении Ягайло должен был проявлять максимум осторожности. Разумеется, если бы Мамай победил Дмитрия, то можно было бы не сомневаться в верности русских полков литовскому князю Ягайле. В этом случае Ягайло мог бы приложить руку к полному разгрому Москвы, к разделу её территории совместно с Мамаем. Но Ягайло допускал, видимо, и другой исход сражения – победу Дмитрия над Мамаем. В этой ситуации выступить против Дмитрия со своими литовско-русскими полками значило рисковать всей своей армией, ибо в ней было много сторонников Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, которые могли отказаться воевать на стороне Мамая и могли уже на поле боя перейти на сторону объединённой русской армии Дмитрия Донского». (Греков, 134.)

Вполне вероятно, что литовский князь, несмотря на заключение антимосковского союза с Мамаем, не был заинтересован в окончательной победе ордынской державы. Ягайло мог знать по опыту Ольгерда, что правителям Орды нужно было не установление гегемонии великого княжества Литовского и Русского в Восточной Европе, но лишь обуздание с помощью Литвы, вышедшей из-под ордынского контроля, Московской Руси, нужно было восстановление традиционного равновесия между Вильно и Москвой. Поэтому глава Литовско-русского государства, сам стремившийся к установлению гегемонии в Восточной Европе, не желал, видимо, полного торжества Мамая на Дону. (Греков, 134.)

Короткий участок пути войска пролегал по землям Рязанского княжества. Чтобы не вызвать неудовольствия Олега Рязанского, не дать ему повода вступить в бой (Дмитрий не знал, что Олег только на словах союзник Мамая), воинам было строго запрещено что-либо брать у местных жителей, даже срывать колосья, когда они проходили мимо ржаных полей.

И вот войско вышло на берег Дона. За ним раскинулось Куликово поле. На военном совете в княжеском шатре решали: переходить на правый берег или укрепиться и ждать Мамая тут? Река, прикрывающая войско с фронта, всегда считалась надёжным рубежом для обороняющегося войска и серьёзной преградой для войска наступающего. Однако глупо рассчитывать, что Мамай повторит просчёт Бегича. Конечно, можно стать неприступным лагерем, выжидая, ошибётся Мамай или нет. Но долгое выжидание лишает войско самого главного – боевого духа, настроя на решительный бой. А Дмитрий Иванович, как опытный полководец, чуял: войско горит желанием сразиться. Растратить этот боевой порыв, дать ему ослабеть, выветриться нельзя.

Если же перейти Дон, то возникала опасность гибели войска в случае отступления. В панике люди сами топят друг друга.

Выслушав мнения за переправу и против, великий князь приказал наводить мосты и переходить на тот берег. Отступления быть не может. Или победить, или умереть.

Здесь мы опять встречаемся с двойственным изложением. Одни источники сообщают, что переправа происходила вечером 7 сентября, другие же говорят, что войска переправились 8 сентября, в день битвы.

Много забот и дум одолевают полководца в день сражения: правильно ли выбрана позиция, верно ли распределены войска. Но одна из главных дум – о том, отдохнул ли воин перед битвой, усталый человек не много навоюет. Не помнится, кто из великих сказал, что солдат воюет не оружием, а кашей. С голодного воина спрос не велик, особенно в ту пору, когда воевать нужно было не винтовкой и пулемётом, а мечом, топором, рогатиной или палицей. Поэтому наиболее предпочтительное время переправы – вечер 7 сентября. Войска перешли через Дон, расположились на ночлег, выспались, утром помолились (был праздник Рождества Богородицы), потрапезовали и, отдохнувшие, сытые, построились в готовности для боя. Если же переправа происходила непосредственно в день сражения, то частям левого фланга нужно было в полном боевом снаряжении (меч, кольчуга, щит, копьё, а на голове тяжёлый шлем) пройти несколько вёрст, чтобы занять место в общем строю. Сражение ещё не началось, а воины уже могли устать и утомиться.

Войско переправилось на правый берег Дона, а великий князь с Дмитрием Боброком вдвоём поехали в поле. Якобы погадать об исходе завтрашней битвы.

Трудно согласиться с этим. Это, видимо, плод народной фантазии. Думается, что если Дмитрий Иванович и воевода Боброк выезжали в поле, то только не для гадания. В самом деле, тогда странной и ненужной выглядит поездка великого князя в Троицкую обитель. Он молился за литургией, получил благословение святого старца и вдруг, как самый натуральный язычник, едет выспрашивать у земли невесть что. Преподобный Сергий сказал ему вполне определённо, что в битве падёт много воинов, но победа будет за русским войском. Все авторы житий, все источники единодушно отмечают глубокую православную веру князя, его набожность, молитвенность. Не мог князь заниматься гаданием. Великие подвижники, святые отцы говорят, что гадание – это обращение к падшим духам, к духам тьмы. Как мог князь перед величайшим событием в его жизни и в судьбе вверенного ему народа предать Господа, Божию Матерь, отречься от святых угодников Бориса и Глеба, святого Александра Невского и святителя Петра, посмеяться над словами троицкого игумена?

Выезд двух всадников в поле могли видеть многие, но по-своему его истолковали. Если и в наши дни у иных православных людей вера уживается с фольклорно окрашенными языческими обрядами, то что говорить о временах шестивековой давности, когда язычество ещё не сдало своих позиций.

Дмитрий Иванович и Боброк выехали в поле, чтобы ещё раз осмотреть его. Быть может, в эту поездку ими было принято решение о засадном полке. В русском войске, несомненно, были соглядатаи Мамая (по-современному – шпионы), которые могли разузнать о разговорах на военном совете. Сейчас великий князь и воевода были одни, никто не мог их подслушать и узнать о важнейшей тайне, решившей исход битвы.

Августовские ночи прохладные. После жаркого дня на траву легла густая роса. Тих был лагерь русского воинства, притихло и ордынское становище, но тишину сентябрьской ночи буквально раздирал волчий вой. Нам не представить этого звукового оформления битв Средневековья. Волчий вой следовал за войском от самой Коломны, а в эту ночь он усилился многократно, со всей округи и из дальних мест к полю сбегались волки. Завтра битва, завтра будет большая кровь, завтра будет хорошая пожива. Страшная реальность той эпохи: тяжелораненый воин мог не дождаться помощи товарищей, его загрызали рыскавшие по полю битвы стаи волков.

8 сентября рассвело, но поле окутал необыкновенно плотный туман, такой, что не видно было взошедшего солнца. Словно Господь опустил на землю белое облако, под покровом которого удалось незамеченным отвести в дубраву засадный полк. Командный пункт Мамая находился на высоком холме, Куликово поле с него просматривалось на всю глубину, а засадный полк – это не дюжина всадников, не разведывательная сторожа, а несколько тысяч человек.

Русское войско освещало ярко засиявшее после растаявшего тумана солнце, нарядно блестели кольчуги, щиты воинов, солнце прыскало искрами по десяткам тысяч наконечников копий. Татарской же рати солнце светило в спину, и казалось, будто противостоят друг другу две стены: одна светлая, ясная, а другая серая, тёмная.

Слово летописцу: «Татарьскаа бяше сила видети мрачна потемнена, а Русская сила видети в светлых доспехах, аки некаа велика река лиющися, или море колеблющееся, и солнцу светло сияющу на них и лучи испущающи, и аки светилницы издалече зряхуся». В другом описании русской рати добавлено: «Шеломы же на головах их, аки утреняя заря, доспехи же, аки вода силно колеблюща, еловицы же шеломов их, аки пламя огненное пышуще».

Князь Дмитрий объехал полки, обращаясь к воинам с речью. Он призывал всех стойко биться за веру православную, не страшиться умереть за имя святое Иисуса Христа.

Собирая материалы для книги, я прочитал не один десяток книг, журналов, описывающих ту эпоху. Среди них мне не раз встречалось описание Куликовской битвы. Читатель этой книги уже наверняка знает, как проходила она. Как великий князь переоделся в доспехи рядового ратника и встал в боевой строй, а княжеский плащ надел на дворянина Бренка; как из Троицкой обители прибыл гонец с просфорой, посланной преподобным Сергием; как бились Пересвет и Челубей; как долго сражались две рати; как татары начали одолевать, и тут в бой вступил засадный полк, как гнали татар до реки Мечи. Подумалось мне, зачем я буду в N-ный раз пересказывать общеизвестное. Я лучше приведу подлинные документы, то, что записано очевидцами или со слов очевидцев. Из произведений Куликовского цикла я выбрал описания битвы, не того, что предшествовало ей, и не того, что последовало затем, а само боестолкновение. Себе же я позволю прокомментировать плоды художественной фантазии авторов, по-своему описывавших битву.

Слово летописцу (из краткой летописной повести): «Князь же великий поиде за Дон, и бысть поле чисто и велико зело, и ту сретошася погани половци, татарьстии плъци, бе бо поле чисто на усть Непрядвы. И ту изоплъчишася обои и устремишася на бой, и соступишася обои, и бысть на длъзе часе брань крепка зело и сеча зла. Чрес весь день сечахуся, и падоша мертвых множъство бесчисленно от обоих. И поможе Бог князю великому Дмитрию Ивановичу, а Мамаевы плъцы погании побегоша, а наши после, биюще, секуще поганых без милости, Бог бо невидемою силою устраши сына агаряны, и побегоша обрати плещи свои на язвы, и мнози оружием падоша, а друзии в реце истопоша. И гнаша их до рекы до Мечи…»

Из пространной летописной повести: «И абие сступишася обои силы велицеи их на долг час, и покрыша полки поле, яко на десяти верст, от множества вои. И бысть сеча зла и брань крепка, трус велик зело, яко же от начала мира сеча не была такова великим княземъ русским, яко же сему великому князю всеа Руси. Бьющим же ся им от 6-го часа до 9, прольяша кровь, аки дождева туча, обоих – русских сынов и поганых; множество бесщисленное падоша трупья мертвых обоих: и много Руси побьени быша от татар, и от руси тотари, паде труп на трупе, и паде тело тотарьское на телеси крестьянском. Инди видети беаше русин за тотарином гоняшеся, а тотарин сии настигаше. Смятоша бо ся и размесиша, коижо бо своего супротивника искааше победити…

И по сих же, в 9 час призри Господь милостивыма очима на вси князи рустии и на крепкыа воеводы и на вся крестьяны, и дръзнувше за крестьянство и не устрашившеся, яко велиции ратницы. Видиша бо вернии яко в 9 час бьющееся ангели помагаютъ крестьяном и святых мученик полк, воина Георгиа и славнаго Дмитриа и великих князей тезоименитых Бориса и Глеба в них же бе воевода свершеннаго полка небесных вой, архистратиг Михаил. Двое воеводы видеша полци, тресолнечный полк и пламенныа их стрелы, яже идут на них. Безбожнии же тотарове от страха Божиа и от оружьа крестьянскаго падаху. И възнесе Бог нашего князя на победу иноплеменник».

Из сказания о Мамаевом побоище: «Уже бо, братие, в то время плъки ведут: передовой плък ведет князь Дмитрей Всеволодович да брат его – князь Владимер Всеволодович, а с правую руку плък ведёт Микула Васильевич с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевич с костромичи…

Наставшу же третьему часу дни, видев же то, князь великий и рече: „Се уже гости наши приближилися и ведутъ промежу собою поведенную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати“. И удари всяк въин по своему коню и кликнушу единогласно: „С нами Бог!“ И пакы: „Боже христианскый, помози нам!“ – погании же половци свои боги начаша призывати.

И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху, не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бо вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася, из них же выступали кровавые зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистания мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко не мощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища. Въ един бо час, въ мегновении ока, о колико тысущ погыбе душъ человечъских, създания Божиа! Воля Господня съвръшается: час же третий, и четвёртый, и пятый и шестый крепко бьющееся неослабно христиане с погаными половци.

Насташу же седмому часу дни, Божиим попущением наших ради грехов начаша погании одолевати…

Приспе же осмый час дню… възопи же Вълынец гласом великым: „Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!“ – и рече: „Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо Святаго Духа помогает нам!“

Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены… ударилися на ту великую силу татарскую…

Погани же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинским гласом, глаголюще: „Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася!“ И обратишася погании… и побегоша».

Вот это всё, что нам доподлинно известно о битве. Всё остальное от лукавого.

Также приведу описания битвы авторов, наиболее сдержанно пересказавших летописный текст.

«Дмитрий не изменил себе и великодушию: громогласно читая псалом: Бог нам прибежище и сила, первый ударил на врагов и бился мужественно как рядовой воин; наконец, отъехал в средину полков, когда битва сделалась общею.

На пространстве десяти вёрст лилась кровь христиан и неверных. Ряды смешались: инде россияне теснили моголов, инде моголы россиян; с обеих сторон храбрые падали на месте, а малодушные бежали; так некоторые московские неопытные юноши – думая, что всё погибло – обратили тыл. Неприятель открыл себе путь к большим, или княжеским знаменам и едва не овладел ими: верная дружина отстояла их с напряжением всех сил. Ещё князь Владимир Андреевич, находясь в засаде, был только зрителем битвы и скучал своим бездействием, удерживаемый опытным Дмитрием Волынским. Настал девятый час: сей Дмитрий, с величайшим вниманием примечая все движения обеих ратей, вдруг извлёк свой меч и сказал Владимиру: „Теперь наше время“. Тогда засадный полк выступил из дубравы, скрывавшей его от глаз неприятеля, и быстро устремился на моголов… Сей внезапный удар решил судьбу битвы». (Карамзин, 123.)