Текст книги "Святой князь Дмитрий Донской"

Малые княжества и государства всегда бывают игрушками в руках государств более могущественных.

Так же как Дмитрий был рад поводу вмешаться в дела тверские, так и Ольгерд ухватился за возможность встрять в дела московские.

Поздней осенью 1368 года он предпринял первый поход против Дмитрия.

Косвенным виновником литовского похода был и сам московский князь: если бы не арест Михаила, нашествия литовцев (впрочем, среди них были и русские полки) могло не быть.

Поход закончился неудачей для Ольгерда, поставленных целей он не добился, но московское княжество понесло большой урон. Дмитрия и войско спас новый Кремль.

С этого времени началось пятилетнее противоборство Москвы и Твери.

В 1370 году, когда Ольгерд увяз в боях с Тевтонским орденом, князь Дмитрий не преминул воевать смоленские земли, принадлежавшие Литве. Оставленный шурином один, без какой-либо поддержки, Михаил попробовал установить дружеские отношения с Москвой и послал в город своего епископа с предложением «любовь крепити». Дмитрий не ответил Михаилу, а, напротив, в сентябре двинул войска в Тверское княжество, взял и разграбил город Зубцов, а людей увёл в полон.

Б.А. Рыбаков говорит об этом так: «а в 1370 г. они выступили в поход против тверского князя и взяли Зубцов и Микулин. В отличие от тверичей и литовцев, жестоко относившихся к побеждённому населению, Дмитрий Иванович „скоты их взяша в свою землю“. А брать полон отказался: „люди выпустили куды кому любо“». (Рыбаков, 383.)

Слово летописцу: «Князь велики Дмитрей Иванович… взял град Тверский Зубец, и пожже вся и поплени, такоже и другой град взя Микулин и такоже пожже и поплени, и вся власти и села Тверскиа повоева… а людей много множество в полон поведе и все богатство их взя, и вся скоты взяша в свою землю; и тако князь велики Дмитрей Иванович прииде на Москву с многим богатством и корыстию… и смириша Тверичь до зела».

При всём уважении к академику Б.А. Рыбакову надо сказать, что не нужно идеализировать великого князя, утеплять его. Он был человеком своего времени, воевал так, как было принято тогда. И рубил мечом, и стрелял из лука, и жёг города, и брал полон. Но не более того. Нет за благоверным князем случаев не оправданной обстоятельствами жестокости. Война, вообще, дело кровавое. Один из наиболее человечных полководцев, жалевших как своих, так и чужих солдат (военнопленных), А.В. Суворов, признавался: «Я пролил реки крови».

И нужно различать, зачем людей уводили в полон: новгородцы и ордынцы на продажу в рабство, а князья – как работников в княжество.

А Михаил Тверской, получивший отказ от московского князя «любовь крепити», побежал к последнему заступнику, который, по его мнению, мог обуздать Дмитрия. В конце октября 1370 года он отправился к Мамаю. Всесильный темник, к тому времени заменивший на ханском престоле хана Абдуллаха ханом Мухаммедом, милостиво принял тверича и одарил его ярлыком на великое княжение.

Только обладание ярлыком ничего не дало Михаилу. Дмитрий Иванович просто не пустил его во Владимир. Все дороги перекрыли заставы, имевшие приказ схватить Михаила, если он только приблизится к Владимиру. Избежав расставленных сетей, Михаил принужден был бежать даже не в родную Тверь, где его тоже стерегли заставы, а опять к шурину Ольгерду.

Князь Дмитрий Иванович не стал натягивать и без того тугую струну ханского терпения. Чтобы избежать возможного нападения Литвы, Твери и Орды, в июне 1371 года он поехал в Орду выказать смирение и покорность. До Оки его сопровождал, как в давние годы, святитель Алексий.

Пролетело 10 лет, как князь был в Орде последний раз. Из мальчика, почти ребёнка, он вырос во взрослого молодого мужчину, который всё крепче и увереннее забирал власть в княжестве в свои руки. Да, по-прежнему он прислушивался к советам митрополита Алексия (и так было до последних дней владыки) и бояр. Но всё чаще высказывал своё взвешенное мнение и принимал такое решение, какое он полагал нужным.

Мамай принял великого князя Московского, но за его улыбками и приветливыми словами Дмитрий видел опасного азиатского зверя, который не прочь бы вцепиться ему в глотку, а то и распороть ему кинжалом грудь и вырвать из груди и показать всем на ладони ещё бьющееся княжеское сердце. Кормиличич рассказывал юному князю о таком способе казни в Орде. Но Бог переменил Орду, Орда слабела, Русь постепенно крепла, и Мамай скрывал злобу за маской тороватого хозяина.

Жаль, что в те годы не велось стенограмм. Было бы чрезвычайно интересно узнать, как великий князь вёл нелегкий дипломатический поединок с ханом. Мамай наверняка вменял ему в вину, что он ни во что не ставит ханский ярлык, ежели не пускает Михаила Тверского во Владимир, на что тот имел полное право. А что отвечал князь хану по поводу своей женитьбы, строительства Кремля, задержки дани?

Отвечал князь умно и взвешенно, потому и возвращался в Москву с ханским ярлыком и обещанием Мамая неподдерживать Михаила Тверского. Хотя ханское слово не дорого стоит. Вернее сказать, ничего не стоит: захочет и сегодня с лёгкостью отменит то, что обещал вчера.

Расположение хана обошлось недёшево: дорогие дары Мамаю, жадным, завистливым ханшам изрядно опустошили княжескую казну. Дмитрий вернулся из Орды с многими пленниками, за которых нужно было заплатить немалый выкуп. Тяготы по его сбору и выплате легли на простой народ.

Некоторое время спустя Дмитрий Иванович выкупил за 10 тысяч рублей томившегося в заложниках у Мамая старшего сына Михаила Тверского Ивана. Сумма громадная, почти равная годовому бюджету Московского княжества.

В начале 1374 года между Москвой и Тверью наступил короткий период улучшения отношений. Между ними был заключён мир. Михаил Тверской уступил земли Владимирского княжества, некогда захваченные им, внёс выкуп за сына, и Дмитрий отпустил Ивана к отцу.

Слово летописцу: «Того же лета по малех днии Божиею милостию сътворися мир и любовь великому князю Михаилу Александровичу Тверскому с великим князем Дмитрием Ивановичем Московьским, и сына его князя Ивана князь велики Дмитрей Ивановичь с любовию отпустил из Москвы во Тверь, а князь велики Михайло Александрович Тверской с княжения своего наместники свел, и бысть тишина и от уз разрешение христианом (д. б. пленников отпустили), и радостию возрадовашася, а врази их облекошася в студ».

Вроде бы между двумя княжествами наступило дипломатическое и военное затишье.

Длилось оно недолго и, взорвавшись, вылилось в войну.

Всё началось, как это бывает, с события вполне мирного, печального, но не предвещавшего ничего необычного. В Москве в преклонных годах скончался один из наставников Дмитрия Ивановича в его детстве и отрочестве, тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов. Тысяцкий по значимости и объёму власти занимал второе место в Москве, да, пожалуй, и в государстве. В руках его сосредоточивалась вся военная и гражданская власть в столице. В былые годы такое положение было терпимым. Но княжество росло, росла и власть тысяцкого, со временем он стал могущественнее многих князей, иногда при отъезде князя из Москвы замещал его и становился опасен для великокняжеской власти. (Например, в Европе мажордом Пипин Короткий стал королём, свергнув своего господина и основав династию Каролингов.) Становясь всё более самостоятельным, Дмитрий иногда ощущал противодействие тысяцкого и не хотел ни с кем делить власть.

Должность тысяцкого передавалась по наследству. Преемником Василия Вельяминова стал его сын Иван, ожидавший, что тысяцким будет он. Надеждам его не суждено было сбыться.

Указ великого князя упразднил должность тысяцкого, распределив его обязанности между ближними боярами.

Обиженный, оскорблённый Иван Вельяминов не нашёл ничего лучшего, как бежать из Москвы.

Это была государственная измена. Поступая к великому князю на службу, уроженец Московского княжества или приезжий из других краёв (как Дмитрий Боброк Волынский, происходивший из Волынского княжества) целовал крест и давал клятву служить князю «честно и грозно».

Крестоцелование можно было сложить и перейти на службу к другому князю. Сделать это было очень затруднительно, но всё-таки возможно.

Однако уйти самовольно значило бросить вызов великому князю, открыто презреть крестоцелование и торжественную клятву.

И бежал он не куда-нибудь, а в Тверь, к Михаилу Александровичу, с которым у Дмитрия Ивановича хоть и был мир, но мир шаткий и ненадёжный, что и показали последовавшие события.

Иван Вельяминов бежал не один, с купцом-сурожанином Некоматом. Мечты о великом ярлыке на Владимирское княжение вспыхнули в душе Михаила Александровича, как тлевший костёр, в который бросили сухих веток. Недолго раздумывая, он послал в Москву гонца с вестью о расторжении мира, а беглецы уже спешили по его приказу в Орду – просить у Мамая ярлык для Михаила.

Мамай, готовый при любой возможности посеять раздор между двумя наиболее влиятельными русскими князьями (чем дольше усобица, тем сильнее ослабеет московский князь), с охотой дал ярлык на великое княжение посланцам Михаила. Мамай помнил слова хана Узбека: владимирский ярлык – это игральная кость. Пусть русские псы грызутся за неё.

13 июля в Тверь из Орды вернулся Некомат с послом Мамая Ачихожей, привёзшим князю Михаилу ярлык. Монах в келье грустно заносит в летопись: «на великую погыбель христианьскую граду Тфери».

Великий князь Дмитрий действует молниеносно. Он рассылает гонцов в соседние княжества, и к Волоку Ламскому сходятся рати, чтобы наказать тверского смутьяна. Пришли суздальско-нижегородская рать, ополчение из Ростова, дружины из Ярославля, из Мологи, из Стародуба.

Такое же воинство собиралось, когда Иван Даниилович Калита подневольно, по приказу из Орды, собирал войско против Александра Тверского. А сейчас все собрались добровольно, против воли Орды, чтобы отменить прихоть Мамая, «чтобы объявить Михаилу Тверскому: Русь не желает себе такого, как он, князя Владимирского. Ныне у неё есть другой господин, ей, а не ордынцам… угодный». (Лощиц, 199.)

Московское войско подошло к Твери. Михаил рассчитывал на помощь Ольгерда, и тот двинулся было, но, услыхав о величине московского войска, остановился.

Войско Дмитрия осадило Тверь, сделало приступ, но Тверь взять не смогло, а когда чуть отступило, тверичи сделали удачную вылазку, какие туры посекли, какие пожгли и побили много людей. Но больше ничего Михаил добиться не мог, помощь не приходила, а войска Дмитрия опустошали окрестности.

«Собравшаяся против Твери коалиция была весьма внушительна по своей численности и силе. Но ещё внушительнее, – считает И.У. Будовниц, – был самый факт совместного выступления всех русских князей под руководством Москвы. Современникам был вполне ясен исторический смысл этого союза, всем остриём направленного против самого опасного и смертельного врага Руси – Золотой Орды». (Прохоров, 36.)

Слово летописцу: «А князь великий Михайло Александрович затворися во граде Твери, а князь велики Дмитрей Ивановичь Московский стоял со всеми силами под градом Тверью четыре недели, и посад весь пожгоша, и власти и села повоеваша и пожгоша, и имение их все взяша, а самех инех избиша, а иных в полон поведоша многое множество, а град Тверь острогом оградиша, а чрез Волгу два мосту великиа сътвориша».

Дни шли, московские войска продолжали разорять окрестности. Михаил сдался на милость победителя.

Слово летописцу: «И посла (Михаил) к великому князю Дмитрею Ивановичю изо Твери владыку Евфимия и старейших и нарочитых бояр своих с челобитием, прося мира о во всю волю даяся. Он же видев покорение его себе, и не восхоте разорения граду и кровопролития хрестианскаго, и взя с ним мир по всей своей воле, и тако докончаша, и грамоты пописаша, и отступиша от града, и разыдошася кождо в свояси».

Тогда Михаил отправил к Дмитрию владыку Евфимия и бояр с просьбой о мире. Михаил видел, чем дольше длится осада, тем больше его владения подвергаются разорению. Он вынужден был просить епископа Евфимия пойти к Дмитрию и просить мира и милости.

По условиям мира тверской князь считался младшим братом Дмитрия. И следовательно, если великий князь Московский или его брат выступят в поход, то и тверской князь садится на коня; если великий князь пошлёт своих воевод, то и тверской обязан послать. Михаил обязался не искать ни Московского, ни Новгородского княжения, обязался не искать великого Владимирского княжения и не принимать его от татар, также Кашинское княжество становилось независимым, что особенно было тяжко для Твери. Ибо одно княжество делилось на две части.

Уже не раз было, что они мирились и крест целовали, а всё начиналось сызнова. В этот раз Дмитрий выдвинул суровые условия мира: Михаил признаёт главенство московского князя, отказывается от притязаний на великокняжеский стол, если придут татары или сам Дмитрий пойдёт на них, Тверь должна идти биться против них. То же самое относилось и к Литве.

«Михаил вынужден просить мира. И ещё раз сверкнул необычными для того времени гранями характер Дмитрия Ивановича. Никто не мог спасти Михаила от гибели. Тверь могла быть взята приступом. Михаила ждала гибель. Дмитрий Иванович не жаждет крови соперника, он бережёт русских людей. Князь Михаил остаётся великим князем Тверским, он по договору теперь всего лишь „молодший“ брат московского князя». (Шахмагонов, 40.)

Договор оговаривал неприкосновенность недвижимого имущества всех «бояр и слуг», перебежавших во время конфликта из Москвы в Тверь или обратно, за исключением двух человек – тех, от которых «огнь загореся» и началась «христианьская напасть»: Ивана Васильевича Вельяминова и Некомата Сурожанина.

Тверской князь Михаил принужден был также этим договором признать великое Владимирское княжение наследственным достоянием московского князя, а «это означало, что оно перестаёт быть объектом пожалования золотоордынских ханов, что последние лишаются верного средства вносить сумятицу и путаницу в политические отношения Руси, в кровавых раздорах за великое княжество сталкивать лбами русских князей, вымогать у них дополнительные дани, искусственно дробить и ослаблять русские земли». (Прохоров, 38.)

Наказание Твери разгневало и Мамая, и Ольгерда, но большого похода они предпринять сейчас не могли.

Слово летописцу: «Того же лета (1376) Татарове Мамаевы приидоша ратью в Нижней Новъгород, глаголюще: „почто естя ходили ратью на великаго князя Михаила Александровича Тверскаго?“ И тако всю землю Новагорода Нижняго поплениша и с многим полоном возвратишася в Орду» (с такой формулировкой говорится о походе Ольгерда на Смоленск, а потом татар под Новосиль).

Тут же и о словах в договоре: «„Если мы пойдём на них!“ Это уже не тайные думы в княжеском тереме, слова написаны в договоре с князем Михаилом, который легко сносится с Ордой, это уже и не намерение, это звучит как решённое дело». (Шахмагонов, 40.)

Этот договор был справедливо охарактеризован А.Е. Пресняковым как «крупный шаг в деле территориально-политического самоопределения Великороссии, постепенно определявшей свой национально – политический состав»: «Накануне Куликовской битвы великому князю удалось порвать связи Твери с Литвою и Ордой, привести её как часть великорусского политического целого к признанию своей великокняжеской власти». «Отныне военные ресурсы Тверского княжества были повернуты против Золотой Орды и Литвы». (Прохоров, 38.)

Так счастливо для Москвы кончилась борьба с Тверью, то есть с Литвою по поводу Твери. Однако на Куликовом поле тверичей не было; пришла только небольшая дружина из Кашина.

Глава седьмая
Дела литовские

Литва ли, Русь ли.

Что гудок, что гусли.

Русская поговорка

Удивительная наука – историческая география. Нет увлекательней занятия, чем рассматривать карты минувших времён, следить, как изменялись границы государств, как на малый срок возникали одни государства, с шумом рушились в пропасть исторического небытия другие, как продолжали жить вопреки невзгодам, войнам, нашествиям иноплеменных третьи, развиваться, расти и крепнуть.

Право, такие занятия интересне, а главное, душеполезнее чтения любого самого расхваленного, разрекламированного детектива. В детективе всё выдумано, нарочито закручено, обострено, а здесь, на карте, всё – правда, за начертанием новых, изменившихся границ внимательный читатель увидит судьбы народов, для которых порою новый изгиб линии границы оплачивался их кровью и страданиями.

Помню, когда я впервые прочитал выражение «великое княжество Литовское», то невольно снисходительно улыбнулся. Великое княжество? Да вся Литва – это не более чем малозаметная припёка сбоку увесистого советского каравая [9]9
  Великое княжество Литовское во второй четверти XIV в. имело территорию в 650 тыс. кв. км. Литовская ССР в 1989 г. занимала площадь в 65 тыс. кв. км (0,3 % площади СССР).


[Закрыть].

Но так было не всегда. Погружаясь в глубины XIV века, мы должны забыть всё, к чему привыкли с детства, что со школьной скамьи приучены видеть на картах и глобусах. Мы должны напрочь забыть о той стране, про которую советские солдаты пели в строевой песне:

 
Храним её мы свято
От Братска до Карпат…
 

Мы должны представить государство средних размеров, быть может, чуть больше современной Московской области. Это и будет великое княжество Московское. К югу от него разместилось княжество Рязанское, на северо-востоке расположилось великое княжество Тверское, на севере раскинулись владения господина Великого Новгорода, а западнее от побережья Балтийского моря почти да самого моря Чёрного тысячевёрстной полосой протянулось на юг великое княжество Литовское, Русское и Жемайтийское, ибо так именовалось оно.

Великое княжество Литовское включало в себя нынешнюю Белоруссию, почти всю Украину, русские города Смоленск, Брянск, превосходя таким образом и по площади, и по населению Московское княжество.

В описываемый период Русь ещё только начала приближаться к Уральскому хребту.

Как же стало возможным возникновение такого могущественного Литовского княжества? Только в результате монгольского нашествия, когда государственное тело древней Руси было разрублено на северную и южную части.

Соразмерно территории и народонаселению соответствующими были самомнение и притязания великого князя Ольгерда Литовского.

Три похода предпринял Ольгерд против князя Московского. Все они имели тверскую подоплеку. Но было бы ошибкой думать, что Ольгерд тратил свои силы и средства только ради того, чтобы угодить Михаилу Тверскому. Тверь была прикрытием, ширмой, укрываясь за которой он мечтал совершить великие дела. Но совершить ему удалось немногое. И главным препятствием на его пути оказалась Москва, чего он никак не ожидал.

Весомы были притязания Ольгерда и широкообъемлющи его замыслы. Не князя Московского, не князя Тверского, а себя видел он собирателем и объединителем всех русских земель вокруг Литвы. И имел на это все основания. Кто, как не он, в 1362 году разбил на Синих Водах войско трёх татарских ханов? Это было первое их поражение на землях древней Руси. Кто, как не он, князь Ольгерд, предпринял более двадцати походов против крестоносцев Тевтонского ордена, воюя за древние жемайтийские земли? Кто, как не он, намного раздвинул границы Литовского княжества?

Если бы не промысел Божий о Руси, вполне вероятно, что сердце нашей Родины билось бы не на берегах Москвы, а на берегу Немана. Ведь за верховенство на русских землях боролись родственники. Великий князь Московский Симеон Гордый (дядя Дмитрия Ивановича) был женат на сестре Ольгерда Айгусте.

Поэтому Ольгерд так охотно откликнулся на моление Михаила Тверского о помощи и, не мешкая, собрался в поход (1368 г.). Приезд Михаила был для Ольгерда подарком судьбы. Беспричинно вторгнуться в Московское княжество было нельзя, а в случае с Михаилом он выступал борцом за справедливость, вразумителем обидчика.

Чутьё старого вояки предвещало ему хорошую поживу.

«Князь Дмитрий, – мог рассуждать Ольгерд, – в военном деле глуп. Митрополит Алексий опытен как иерарх и политик, но в военном деле недалеко ушёл от князя. Среди ближних бояр Дмитрия нет ни одного воеводы с громким военным именем».

Старый, испытанный воин, Ольгерд славился тем, что готовил свои планы скрытно даже от своих ближайших сподвижников. Если о его планах не знали сподвижники, не знали о них и враги. Ольгерд удивлял, ошеломлял врага внезапностью. Его не ждут, а он тут, рядом.

Первый поход, за исключением неприятного момента в самом конце, протекал под диктовку литовского князя. Известие о появившейся в княжестве литовской рати поразило Дмитрия как гром среди ясного неба. Больших сил у него под рукой не было, он разослал гонцов собирать их, а сам в надежде хотя бы задержать продвижение литовцев двинул им навстречу слабосильный сторожевой полк, который 21 октября у реки Тросны Ольгерд без особого труда разгромил и рассеял.

Ждать, когда подойдут войска из соседних княжеств, было некогда, нужно спасаться, и Дмитрий с митрополитом Алексием, двоюродным братом Владимиром Андреевичем, москвичами и жителями подгородных деревень заперся в Кремле.

Новопостроенной крепости предстояло боевое крещение.

Слухи о построенном Дмитрием новом Кремле доходили до Ольгерда. Их привозили литовские купцы и пронырливые соглядатаи, которых он посылал разведывать, что творится в Москве, о чём толкует народ. Постройка не была новостью для него.

Но, когда во главе войска он выехал из леса и Кремль воочию предстал перед ним, один вид его поразил Ольгерда прямо в сердце. Дожди, ветры, долгие морозные зимы ещё не успели наложить свой отпечаток на Кремль, не обветрили, не пригасили белоснежности добытого из недр земных камня, и Кремль величаво сиял в лучах прорвавшегося из-за туч солнца. Картина была великолепная, глаз не оторвать. Словно белое облако опустилось на землю и застыло, отлившись в грузные очертания башен и снеговую линию стен. Не ожидали увидеть такую красоту и воины литовского князя. Войско остановилось без команды, и все: литовцы и жмудины, поляки и русские – словно зачарованные смотрели на представшее им невиданное чудо. И Бог ведает, может быть, в сердце Михаила Тверского, перебиравшего поводья коня, шевельнулось чувство гордости за московского князя: какую же лепоту-то он соорудил!

Опытным взглядом полководца Ольгерд оценил неприступность твердыни. Её можно было взять только штурмом. Но для этого не было главного – штурмовых лестниц, а изготовить их было не из чего, по приказанию Дмитрия вокруг Москвы были повсеместно сожжены все строения. Штурмовали города также при помощи «примета» (от слова «приметать», т. е. подкинуть к стенам), материал для которого нельзя было найти по той же причине.

Глядя на Кремль, Ольгерд в тот же миг понял, что поход окончился неудачей, ни одна из целей не достигнута: войско московского князя не разбито (сторожевой полк не в счёт), он не приневолен к переговорам, Кремль не взят, а уходящий от неприятельской крепости полководец, не сумевший ни взять её, ни продиктовать свою волю побеждённому противнику, не может говорить об одержанной победе.

Три дня стоял литовский князь у кремлёвских стен. Дольше стоять было нельзя, каждый день, проведённый у Кремля, – это день позора.

Досада и бессильная ярость Ольгерда были велики. Он, бесстрашный рубака, умелый строитель ратей, бивший самих закованных в железо крестоносцев, уходит, не справившись с не умеющим воевать князем. Только этой яростью Ольгерда можно объяснить те неслыханные в отношении Руси зверства, которые сопровождали отход литовского войска. Литовцы без жалости уничтожали всё на своём пути: сжигали жильё, угоняли скот, убивали всех, кто попадал под руку, угоняли огромное количество людей всех возрастов в плен.

Потрясённый летописец записал, что только татары поступали так. Народ назвал это время литовщиной.

Поход Ольгерда был первой настоящей военной кампанией князя Дмитрия. Походы против князя Михаила были всего лишь демонстрацией силы и намерений, до боевых столкновений дело так и не дошло.

Наблюдая со стен Кремля за вражеским войском, он проходил курс военного училища и академии. Каждый новый поход, каждая боевая схватка что-то прибавляли в его копилку военного опыта. Он учился войне в боях, в долгих походах под палящим солнцем и под проливным дождём. Весь этот опыт пригодится в битвах на реке Воже и поле Куликовом.

В сентябре 1368 года Дмитрий увидел, как важна на войне внезапность. И в то же время понял, что необходимо принять срочные меры, чтобы эта внезапность не повторилась. Надо создавать охрану рубежей княжества, вести постоянную, а не временную, от похода к походу, разведку. В результате уроков первого похода Ольгерда было организовано некое подобие нынешней современной пограничной службы, учреждены постоянные сторожевые посты.

В 1369 году Ольгерд опять воевал с тевтонским орденом. Пока Ольгерд бился с немцами, Дмитрий отправился воевать Смоленское княжество, удержал за собой Ржев, захватил Калугу, Мценск.

Ольгерд не мог оставить это безнаказанным и вторично собрался в поход на Москву. На походе настаивал Михаил Тверской, да и жажда реванша точила душу литовца.

26 ноября 1370 года литовское войско вместе дружиной тверского князя двинулось на Москву. К изумлению Ольгерда, теперь поход протекал не так гладко, как первый раз. Несмотря на меры предосторожности, войско его было обнаружено: все русские деревни, через которые оно проходило, были пусты, жители, предупреждённые о приближении вражеского войска, прятались в лесах. Когда Ольгерд подошёл, как и в прошлый раз, к Волоку Ламскому, он обнаружил, что теперь город готов к осаде. После двухдневной бесплодной осады Ольгерд направился к Москве. События продолжали повторяться. На этот раз Ольгерд стоял под Москвой восемь дней, на штурм так и не решился, но, чтобы сохранить лицо, завязал с Дмитрием Ивановичем переговоры. Литовский князь просил заключить мир между княжествами и предложил, как залог искреннего дружелюбия, выдать за князя Владимира Андреевича свою дочь Елену.

Дмитрий Иванович мир заключать отказался, согласившись только на перемирие, что означало тогда и означает сейчас приостановку военных действий. Перемирие заключили до 29 июня 1371 года. Также в тексте перемирия были пункты, по которым Михаил Тверской лишался поддержки Ольгерда.

Когда читаешь летописи, исторические труды с описанием походов князей, сражений, заключений договоров и их нарушений, обманов, именующихся или дипломатическими уловками, или военными хитростями, на память приходят исторические хроники Шекспира. Наши летописи, наша история ничуть не менее интересна и увлекательна, с точки зрения исторического романиста или драматурга. Но если хроники Шекспира или описания войны Алой и Белой розы читаются с интересом, то при чтении отечественных летописцев ловишь себя на мысли, что читать это тебе грустно и больно. Какое мне дело до англичан, до Ланкастеров и Йорков, до того, как они резали, топили, душили, травили друг друга, для меня они чужие люди, а здесь-то свои, родные, русские, жалко их и через сотни лет.

В 1371 году Михаил Тверской поехал в Орду за ярлыком, возвратился с искомым предметом и татарским послом Сары-Ходжой.

В начале 1372 года шумно и весело отпраздновали женитьбу князя Владимира Андреевича на Елене Ольгердовне, что вовсе не помешало её отцу дождаться истечения срока перемирия и летом 1372 года пойти в третий раз походом на князя Дмитрия Ивановича и новоиспечённого зятя. Настойчив был великий князь Литовский, всё-таки хотел добиться своего, склонить московского князя под свою волю, окончательно расставить все точки над «i» [10]10
  Выдавая свою дочь за Владимира Андреевича, Ольгерд, быть может, рассчитывал обрести в нём союзника, но посеять разлад между братьями ему не удалось.


[Закрыть].

Поход окончился полным провалом, точки расставлял московский князь, и Ольгерд убедился в незаурядном государственном и военном уме Дмитрия Ивановича, в его способности быстро учиться и не повторять промахов.

Литовское войско встретили, едва оно пересекло границу княжества Московского. Ольгерд в бою старался всегда ударить первым, чтобы стать хозяином положения. Но Дмитрий Иванович опередил его и нанёс столь сокрушительный удар по сторожевому полку, что тот был смят и побежал. С великим трудом восстановив порядок, Ольгерд отвёл полк на другую сторону оврага. Дмитрий Иванович не преследовал врага. Историки говорят, что в этом сказалась его неопытность, нерешительность, он мог бы истребить растерявшегося противника, но ничто не мешает нам предположить, что князь Московский просто не хотел лишней крови: ведь перед ним были не татары.

Несколько дней два войска стояли друг против друга на берегах глубокого оврага. Наступление любого войска вело к его неизбежной гибели.

Для Ольгерда, пользовавшегося славой бывалого и удачливого воина, было позорным такое стояние. Третий раз он идёт походом на Дмитрия, которого, как воина, он считал гораздо слабее себя, и всё безрезультатно, он не может одержать внушительной победы над молодым московским князем. Получалось по русской пословице: пошёл по шерсть, а вернулся стриженым.

Поход 1372 г. закончился неприятным для литовцев перемирием в Любутске, по которому тверской князь Михаил обещал возвратить Дмитрию все занятые им московские города. Ольгерд не должен был вступаться за Михаила, все жалобы на тверского князя передавались на рассмотрение ханского суда. Влияние Литвы на Тверь окончательно прекратилось, князь Дмитрий мог быть спокоен за границы своего княжества с тверского и литовского направлений.

«Заключённое в 1372 г. соглашение положило конец попыткам литовских князей вмешиваться в политическую жизнь княжеств Северо-Восточной Руси, чтобы подчинить их своей власти и влиянию. В упорной борьбе Дмитрий Иванович (!) не только остановил литовское наступление, но и вырвал из-под литовского влияния княжества Черниговской земли, расположенные в верховьях Оки. Тем самым для русских земель данного региона была обеспечена возможность самостоятельного развития». (Православная энциклопедия, 119.)

А для литовского князя итогом трёх походов было осознание того, как вырос, возмужал московский князь и какую он приобрёл силу. Даже язык летописи свидетельствует об этом. Если после первого похода Ольгерд неспешно возвращался в Литву, безнаказанно творя, что ему вздумается, то после второго уходил, озираясь, то есть опасаясь преследования и удара с тыла, в третьем и вообще побежал.

Ольгерд уяснил, что больше голыми руками Дмитрия не возьмёшь. Этот отрезвляющий эффект сработал в 1380 году, когда Великим княжеством Литовским правил сын Ольгерда Ягайло. Ягайло, согласно источникам, не очень торопился на соединение с Мамаем. Третий поход его отца имел для литовского войска тот же отрезвляющий и долговременный эффект, какой имели для японской армии бои на реке Халхин-Гол в 1939 году, не решившейся впоследствии напасть на СССР.