Текст книги "Песня Свон"

– Сигарету?

Ей протягивали пачку «Винстона». Сестра взяла одну сигарету. Дойл Хэлланд щелкнул золотой газовой зажигалкой с инициалами «РБР». Когда сигарета задымилась, Сестра глубоко затянулась – теперь не было смысла бояться рака – и выпустила дым через ноздри.

В камине маленького деревянного пригородного домика, в котором они решили приютиться на ночь, полыхал огонь. Все окна были выбиты, но им удалось сохранить немного тепла в гостиной благодаря тому, что нашлись одеяла, молоток и гвозди. Они прибили гвоздями одеяла на самые большие окна и столпились у камина. В холодильнике нашлась банка шоколадного соуса, немного лимонада в пластиковой бутыли, качан салата. В чуланчике стояла полупустая коробка с изюмом и несколько банок и фляг с какими-то остатками. Тем не менее все это было съедобно, и Сестра сложила банки и фляги в сумку, которая раздулась от всего, что она насобирала. Скоро пора будет искать еще одну сумку.

За день они прошли чуть больше пяти миль по погруженным в молчание пригородам западной части Джерси, направляясь на запад по Межштатному шоссе номер 280 через автостоянку Гарден-стейта. Колючий холод пронизывал до костей, а солнце казалось серым пятном на низком грязно-коричневом небе, пронзаемом красными сполохами. Но Сестра заметила, что чем дальше они уходили от Манхеттена, тем больше им попадалось неповрежденных зданий, хотя почти во всех окна были выбиты, а стены заваливались, как будто фундаменты домов были вытряхнуты из земли. Они добрались до района двухэтажных домиков – здесь были тысячи их, тесно прижимавшихся друг к другу или разбитых, как готические особнячки, посреди крошечных лужаек, обгоревших до цвета опавшей листвы. Сестра заметила, что ни на одном дереве или кусте не осталось ни одного плода. Ни пятнышка зелени – все было окрашено в мышиные, серые и черные цвета смерти.

Они все-таки увидели первые автомобили, не изуродованные до состояния лома. Брошенные автомобили, краска с которых облезала, а лобовые стекла были выбиты, стояли вдоль улиц, но только в одном нашелся ключ, но и он был сломан, заклинен в зажигании. Они продолжали идти, дрожа от холода, а серый кружок солнца перемещался по небу.

Смеющаяся женщина в легком голубом халатике, с распухшим и изодранным лицом, сидела на крылечке и насмехалась над ними.

– Опоздали, – кричала она, – все уже ушли. А вы опоздали.

На коленях у нее лежал пистолет, и они пошли дальше. На углу у этого же дома мертвый мужчина с багровым лицом и страшно изуродованной головой прислонился к указателю автобусной остановки и ухмылялся в небо, обнимая «дипломат». Это в кармане его пальто Дэйв Хэннен нашел пачку «Винстона» и газовую зажигалку.

И действительно, все ушли. Несколько трупов лежало в палисадниках, на мостовых или на ступенях, но те, кто был жив и не совсем сошел с ума, покинули зону катастрофы. Сидя перед огнем и куря сигарету мертвеца, Сестра представила себе исход жителей пригородов, в панике набивавших наволочки и мешки едой и всем, что можно было унести, покуда Манхэттен исчезал за палисадами. Они забрали с собой детей и бросили животных, убегая от черного дождя, как армия бродяг и старьевщиков. Но они не брали с собой одеяла, потому что была середина июля. Никто не ожидал холодов. Они хотели лишь убежать от огня. Куда они бежали, где могли спрятаться? Холод наверняка настиг их, и многие уже заснули в его объятиях мертвым сном.

Позади нее остальные скорчились на полу и на диванах, накрывшись коврами. Сестра опять затянулась сигаретой и глянула на резкий профиль Дойла Хэлланда. Он глядел в огонь, с «Винстоном» в губах, рукой с длинными пальцами массируя ногу, в которой застрял металл. Человек чертовски сильный, подумала Сестра; он сегодня ни разу не попросил остановиться и дать отдых ноге, хотя от боли лицо его стало белым как мел.

– И что вы собирались делать? – спросила его Сестра. – Навсегда остаться у той церкви?

Прежде чем ответить, он на минуту задумался.

– Нет, – сказал он, – не навсегда. Только до тех пор… Я не знаю… До тех пор, пока не придет тот, кто куда-то идет.

– Почему вы не ушли с другими?

– Я остался, чтобы исполнить последний обряд для стольких, для скольких мог. За шесть часов после взрыва я исполнил этот обряд для стольких, что потерял голос. Я не мог говорить, а там было все больше умиравших. Они умоляли меня спасти их души. Умоляли меня взять их на небеса.

Он быстро взглянул на нее и отвел взгляд. Глаза у него были серые, в зеленых точках.

– Умоляли, – мягко повторил он, – а я не мог даже говорить, поэтому я давал им крест… и целовал их. Целовал, чтобы они уснули, и все мне верили.

Он затянулся, выдохнул дым и стал смотреть, как он втягивается в камин.

– Церковь Святого Матфея была моей церковью больше двенадцати лет. Я вернулся к ней и ходил по ее развалинам, пытаясь понять, что произошло. У нас было несколько прекрасных статуй и цветные стеклянные витражи. Двенадцать лет, – он медленно покачал головой.

– Извините, – подала голос Сестра.

– А вам-то что? Вы к этому не имеете никакого отношения. Это просто… Что-то, вышедшее из-под контроля. Вполне возможно, что воспрепятствовать этому никто не мог.

Он опять взглянул на нее, но на этот раз его взгляд задержался на запекшейся ранке в углублении на шее.

– От чего это? – спросил он ее. – Похоже на распятие.

Сестра дотронулась до ранки:

– Я раньше носила цепочку с крестом.

– Что случилось?

– Кто-то… – она запнулась. Как она могла описать, что произошло? Сейчас, пока ее сознание избегало этого воспоминания, даже думать об этом было небезопасно. – Кто-то сорвал его с меня, – продолжила она.

Священник задумчиво кивнул и пустил из уголка рта струйку дыма. Сквозь голубоватое марево его глаза смотрели в глаза Сестры.

– Вы верите в Бога?

– Да, верю.

– Почему? – спокойно спросил он.

– Потому, что однажды Иисус придет и заберет всех, кто заслужил, в Царст…

Нет, сказала она себе. Нет. Это Сестра Ужас бормотала то, что болтали и другие старьевщицы. Она умолкла, чтобы привести в порядок мысли, а потом сказала:

– Я верю в Бога, потому что осталась в живых и не думаю, что я могла пройти через все, что я прошла, сама по себе. Я верю в Бога, потому что верю, что доживу до других дней.

– Вы верите, потому что верите, – сказал он. – Логики в этом никакой, не правда ли?

– Не хотите ли вы сказать, что не верите?

Дойл Хэлланд отсутствующе улыбнулся. Улыбка медленно сползла с его лица.

– Вы действительно верите в то, что Бог видит все, леди? Вы думаете, что ему действительно интересно, проживете вы на один день больше или нет? Что отличает вас от тех мертвых, которых мы видели сегодня? Разве Бог не заботился о них?

Он взял зажигалку с инициалами.

– Как насчет мистера РБР? Он редко посещал церковь? Он не был хорошим парнем?

– Я не знаю, смотрит ли Бог на меня или нет, – ответила Сестра Ужас, – но надеюсь, что смотрит. Я надеюсь, что достаточно значительна, что все мы достаточно значительны. А что до мертвых… Может, им повезло. Я не знаю.

– Может, и повезло, – согласился Хэлланд. Он вернул зажигалку в карман. – Я просто не знаю, что еще такого осталось, ради чего следовало бы жить? Куда мы идем? Почему мы идем куда глаза глядят? Я имею в виду… Ведь можно где угодно умереть, не так ли?

– Я не собираюсь умирать. Я полагаю, что Арти хочется вернуться в Детройт. Я иду с ним.

– А после этого? Если и в Детройте вы найдете то же?

Она пожала плечами:

– Как я сказала, я не собираюсь умирать. Буду идти, пока смогу.

– Никто не собирается умирать, – сказал Хэлланд. – Когда-то давно я был оптимистом. Я верил в чудеса. Но знаете, что случилось? Я постарел. А мир стал низменнее. Раньше я служил Богу и верил в него всем сердцем, всей душой, – Хэлланд чуть прищурил глаза, как будто смотрел через огонь на что-то очень далекое, – но, как я сказал, это было очень давно. Раньше я был оптимистом, а теперь… Думаю, я стал оппортунистом. Я всегда хорошо угадывал, куда дует ветер, и должен сказать, что теперь сужу о Боге, или о силе, которую мы принимаем за Бога как о чем-то очень-очень слабом. Как о гаснущей свече, если хотите, окруженной тьмой. И тьма смыкается.

Он сидел неподвижно и молчал, глядя на огонь.

– Вы говорите совсем не как священник.

– Я и не чувствую себя священником. Я чувствую себя просто… измученным человеком в черном костюме с дурацким испачканным белым воротником. Это вас не шокирует?

– Нет. Не думаю, что меня теперь можно чем-нибудь шокировать.

– Хорошо. Тогда это означает, что оптимизма у вас убавляется, не правда ли? – Хэлланд хмыкнул. – Извините. Догадываюсь, что я выражаюсь не так, как Спенсер в Городе Мальчиков, а? Но те последние обряды, исполненные мною… от них во рту остался привкус пепла, и я не могу избавиться от этого чертова привкуса, – взгляд его скользнул вниз, к сумке Сестры. – Что это за вещь, которую я видел у вас прошлой ночью? Та, стеклянная?

– Это я нашла на Пятой авеню.

– А можно посмотреть?

Сестра вынула кольцо из сумки. Камни, вделанные в стекло, вспыхнули яркими цветами радуги. Блики затанцевали по стенам комнаты, и лица Сестры и Дойла Хэлланда стали пятнистыми. Хэлланд с шумом втянул воздух, потому что в первый раз мог наконец хорошенько рассмотреть кольцо. Глаза его расширились, искорки сверкнули в зрачках. Он протянул руку, чтобы коснуться волшебной вещицы, но в последний момент отвел ее.

– Что это такое?

– Просто стекло и камни, сплавившиеся вместе. Но… прошлой ночью, как раз перед вашим приходом… эта вещь сделала нечто чудесное, нечто такое, что я не могу объяснить.

Сестра рассказала ему про Хулию Кастильо, про то как они вдруг поняли друг друга, говоря каждая на своем языке, когда их соединяло стеклянное кольцо. Он сидел, молча слушая.

– Бет сказала, что это волшебная вещь. Об этом я судить не могу, но знаю, что штука эта довольно странная. Поглядеть только, как она подхватывает биение моего сердца… А как светится… Не знаю, что это такое, но я наверняка не выкину ее, будьте уверены.

– Венец, – мягко сказал Хэлланд, – я слышал, как Бет сказала, что это может быть венец. Похоже на тиару, правда?

– Пожалуй, да. Хотя и не на такую тиару, какие выставлялись в витрине «Тиффани». Я имею в виду… она вся изогнута и выглядит колдовской. Я помню, как хотела сдаться. Хотела умереть. И когда я нашла ее, то вдруг подумала, что… Не знаю, думаю, что это глупо.

– Продолжайте, – настаивал Хэлланд.

– Я вдруг подумала о песке, – сказала Сестра. – Песок, наверное, самая бесполезная вещь на свете, но вот посмотрите, во что может превратиться песок в правильных руках.

Она провела пальцем по бархатистой поверхности стекла.

– Даже самая бесполезная вещь может стать прекрасной, – сказала она. – Она лишь требует правильного подхода. Но созерцание этой прекрасной, прикосновение к ней заставляет меня думать, что я не такая уж бесполезная. Она заставляет меня оторвать задницу от пола и жить. Я раньше была тронутой, но после того, как нашла эту вещь… Я выздоровела. Может быть, часть меня все еще ненормальна, я не знаю, но мне хочется верить, что не вся еще красота в мире умерла. Мне хочется верить, что красоту можно спасти.

– В последние дни я не так уж много видел красивого, – ответил Дойл, – кроме этой вещи. Вы правы. Это очень, очень красивый кусок утиля, – он смутно улыбнулся. – Или венца. Или всего того, во что вы собираетесь верить.

Сестра кивнула и стала вглядываться в глубину стеклянного кольца. Под слоем стекла нити драгоценных металлов горели как бенгальские огни. Биение света в глубоком светло-коричневом топазе привлекло ее внимание; она чувствовала, что Дойл Хэлланд смотрит на нее, слышала потрескивание огня и шум порывистого ветра снаружи, но светло-коричневый топаз и его гипнотизирующий ритм, такой плавный, такой устойчивый, заслонили от нее все. О, подумала она. Кто ты? Кто ты? Кто ты?

Она заморгала от неожиданности.

Стеклянного кольца у нее в руках больше не было.

И больше не сидела у огня в доме в Нью-Джерси.

Ветер кружил вокруг нее, и она чувствовала запах сухой, спекшейся земли и… чего-то еще. Что это было?

Да. Она теперь поняла. Запах горелой кукурузы.

Она стояла на обширной плоской равнине, а небо над ней было вихрящейся массой грязно-серых облаков, из которых выстреливали бело-голубые молнии. Обугленные кукурузные стебли лежали у ее ног, и единственное, что выделялось среди этого страшного пустыря, был круглый куполообразный холм в сотне ярдов от нее, похожий на могилу.

Я сплю, подумала Сестра. На самом деле я сижу в Нью-Джерси. Это видение, картина в моем мозгу, вот и все. Я могу проснуться, когда захочу, и опять буду в Нью-Джерси.

Она посмотрела на странный холм и заинтересовалась, насколько может раздвинуть границы своего сна. Если сделать шаг, подумала она, распадется ли эта картина на кусочки, как кадры в кино? Она решила выяснить это и сделала шаг. Видение не распалось. Если это сон, сказала она себе, тогда, Господи помоги, я где-то далеко от Нью-Джерси, потому что в лицо мне дует ветер!

Она прошла по сухой земле и кукурузе к холму, но пыль при этом не заклубилась у нее под ногами, и у нее возникло ощущение, что она плывет над пейзажем как дух, хотя она знала, что ступает по земле. Когда она приблизилась к холму, то увидела, что это гора из земли, тысяч обгоревших стеблей кукурузы, кусков дерева и цементных блоков, спрессованных в единое целое. Неподалеку виднелся перекрученный железный предмет, который мог быть когда-то автомобилем, в десяти-пятнадцати ярдах от первого лежал другой. Другие куски железа, дерева и обломки были разбросаны вокруг; тут лежал патрубок бензонасоса, там – обгоревшая крышка чемодана. Тут же валялись обрывки одежды, одежды малыша. Сестра прошла – во сне, подумала она, – мимо колеса фургона, наполовину погрузившегося в землю, и наткнулась на остатки вывески, где сохранились различимые буквы «П…О…У».

Она остановилась ярдах в двадцати от похожего на могилу холма. Забавная вещь – сны, подумала она. Лучше бы приснился толстый бифштекс и фруктовое мороженое.

Сестра огляделась по сторонам, но ничего, кроме запустения, не увидела.

Но нет. Что-то на земле привлекло ее взгляд, какая-то маленькая фигурка, и она пошла к ней. Кукла, поняла она, подойдя поближе. Кукла; у нее сохранился лишь клок волос, приклеенных к телу, и два пластмассовых глаза с маленькими черными зрачками, которые, знала Сестра, будут двигаться, если ее поднимать. Она встала над куклой. Вещь была ей чем-то знакома, и она подумала о своей погибшей дочери, усаживающейся перед телевизором, закрывая его собой. Повторный показ старого сериала для детей «Улица Сезам» был ее любимой телепередачей.

И Сестра вспомнила, как ребенок показывал на экран, восторженно крича: «Пирожковый Обжора!»

Пирожковый Обжора. Это именно он лежал сейчас у ее ног.

Что-то в этой кукле здесь, на этой опустошенной земле, затронуло струну страшной печали в сердце Сестры. Где теперь ребенок, которому принадлежала эта кукла? Унесен ураганом? Или засыпан и лежит мертвый под землей?

Она нагнулась, чтобы подобрать Пирожкового Обжору. Ее руки прошли сквозь куклу, как будто та – или это видение – была из дыма.

Это сон, подумала Сестра. Это ненастоящее! Это – мираж в моем сознании, и я иду по нему во сне.

Она отступила от куклы. Это было самым замечательным из всего, что сохранилось, если только ребенок, потерявший ее, когда-нибудь придет сюда обратно.

Сестра только зажмурила глаза. Теперь я хочу вернуться, подумала она. Я хочу вернуться туда, где была, оказаться подальше отсюда

– …вы думаете.

Сестру ошеломил этот голос, как будто кто-то нашептывал ей в ухо. Она посмотрела туда, откуда он шел. Над ней было лицо Дойла Хэлланда, застывшее между огнем от камина и отражением от камней.

– Что?

– Я спросил: о чем это вы думаете. Куда унеслись?

«Действительно – куда?» – удивилась Сестра.

– Далеко отсюда, – сказала она. Все было как прежде. Видение исчезло, но Сестре чудилось, что она все еще чувствует запах обгоревшего зерна и ветер на лице.

Сигарета в ее пальцах догорала. Она в последний раз затянулась, щелчком бросила сигарету в камин и положила стеклянное кольцо обратно к себе в сумку.

Мысленно она еще ясно видела земляной холм, колесо фургона, искореженные остатки автомобилей и Пирожкового Обжору с голубой шерстью.

«Где я была?» – спрашивала она себя и не находила ответа.

– Куда пойдем утром? – спросил Хэлланд.

– На запад, – ответила она. – Мы все время идем на запад. Может быть, завтра мы найдем автомобиль с ключом зажигания. Может быть, найдем каких-нибудь людей. Не думаю, что в ближайшее время возникнут проблемы с едой. По дороге можно будет насобирать достаточно. Во всяком случае, с едой у меня никогда не было особых хлопот. Хотя с водой все же проблемы будут.

Раковины в кухне и ванной в этом доме пересохли, и Сестра решила, что ударные волны разрушили водопровод.

– Вы действительно думаете, что где-нибудь будет лучше? – вскинул Дойл обожженные брови. – Ветер разнесет радиацию по всей стране, и если взрывы, пожары и радиация не уничтожат людей, то это сделают голод, жажда и холод. Я бы сказал, что идти больше некуда. Я прав?

Сестра глядела на огонь.

– Я уже говорила, – наконец выговорила она, – никто не обязан идти со мной, если не хочет. А теперь я хочу поспать. Спокойной ночи.

Она заползла туда, где под коврами сгрудились остальные, легла между Арти и Бет и постаралась заснуть, а ветер выл за стенами.

Дойл Хэлланд осторожно потрогал железную пластину в своей ноге. Он сидел, слегка нагнувшись вперед, и его взгляд переходил с Сестры на сумку, которую она прижимала к себе. Задумчиво хмыкая, он докурил сигарету до фильтра и бросил ее в камин. Потом устроился в углу, лицом к Сестре и остальным, и смотрел на них добрых пять минут, блестя глазами в темноте, а затем, откинув голову назад, уснул – сидя.

Все началось со сдавленного голоса, звавшего из-за забаррикадированной двери гимнастического зала: «Полковник? Полковник Маклин?»

Маклин, стоя на коленях в темноте, не отвечал. Неподалеку Роланд Кронингер щелкнул предохранителем автомата, справа сверху доносилось тяжелое дыхание Уорнера.

– Мы знаем, что вы в гимнастическом зале, – продолжал голос. – Все остальное мы уже обыскали. Сделали себе милую маленькую крепость, да?

Как только Роланд сообщил о случае в кафетерии, они забаррикадировали дверь спортзала камнями, кабелем и частями разбитых механизмов. Мальчик подал прекрасную идею разбросать по коридору осколки стекла, чтобы мародеры, пробираясь там в темноте, изрезали ладони и колени. За минуту до того, как раздался крик, Маклин расслышал ругань и злобные причитания, и понял, что стекло сделало свое дело. В левой руке полковник держал импровизированное оружие – часть механизма «Натиулис Супер Пуловер», кусок трубчатой металлической стойки примерно два фута длиной с двенадцатидюймовой цепочкой, заканчивающейся зубчатым колесом.

– Мальчишка у вас? – спросил голос. – Я ищу тебя, мальчик. Ты действительно славно постарался, гаденыш. – Теперь Роланд знал, что Шорр не погиб, и заметил, что добродушия в голосе сержанта поубавилось.

Нервы у «Медвежонка» Уорнера сдали:

– Уходи! Оставь нас в покое!

О, черт, подумал Маклин. Теперь Шорр точно знает, что поймал нас!

Наступила долгая тишина. Потом Шорр сказал: – У меня есть несколько голодных людей, которых надо покормить, полковник. Мы знаем, что у вас там целый мешок еды. Разве это правильно – взять все себе? – Маклин не ответил, и искаженный голос Шорра прокричал: – Дайте нам еды, сукины дети!

Что-то схватило Маклина за плечо, будто холодная, сильная клешня впилась в его кожу.

– Больше ртов – меньше еды, – прошептал Солдат-Тень. – Ты знаешь, как это – голодать, да? Помнишь яму в Наме? Помнишь, что ты делал, чтобы получить побольше риса, мистер?

Маклин кивнул. Он помнил. О да, он помнил. Он знал, что умер бы, если бы не забирал себе больше четверти маленького рисового пирожка, который охранники бросали вниз, и знал, что другие – Мак-Ги, Рэгсдейл и Миссисипи – тоже готовы были видеть его в гробу. У человека бывает определенное выражение во взгляде, когда его припирают к стенке и лишают гуманности; его лицо меняется, как будто внезапно трескается маска, обнажая настоящее, звериное, лицо.

И Маклин решил, что ему придется это сделать.

Солдат-Тень объяснил ему, как это делать.

Рэгсдейл был самым слабым. Это было очень просто – утопить Рэгсдейла в грязи, пока все остальные спали.

Но Солдат-Тень сказал, что одной трети риса недостаточно. Маклин задушил Мак-Ги, и их осталось двое.

Миссисипи был слишком крепким, чтобы его убить. Он все еще был силен и каждый раз побеждал Маклина. Но Маклин не отставал, нападая снова и снова, когда Миссисипи пытался заснуть, и наконец Миссисипи сошел с ума и забирался в угол, взывая к Иисусу, как истеричный ребенок.

Тогда схватить его за подбородок и свернуть ему шею оказалось очень легко.

Теперь весь рис был его, и Солдат-Тень сказал, что он молодчина.

– Вы меня слышите, полковник? – Шорр за баррикадой усмехнулся. – Дайте нам еды, и мы уйдем!

– Сука легавая, – ответил Маклин. Теперь было бессмысленно скрываться. – У нас здесь есть оружие, Шорр. – Он очень хотел, чтобы этот человек поверил, что они располагают большим, чем автомат, пара металлических инструментов, топор и несколько булыжников. – Убирайся!

– Мы можем подбросить в ваш городок кое-какие игрушки. Думаю, вам будет не очень приятно узнать, что они из себя представляют.

– Вы блефуете.

– Я? Ну, сэр, позвольте мне объяснить вам кое-что. Я нашел способ добраться до гаража. Там не многое сохранилось. Все оборудование – металлолом, невозможно даже добраться до рукоятки подъемника. Но я нашел то, что мне было нужно, полковник, и не завидую тому, что у вас там много оружия. Так вот: дадите вы нам еду или мы возьмем ее сами?

– Роланд, – быстро произнес Маклин, – приготовься к стрельбе.

Мальчишка прицелился «Ингремом» на голос Шорра.

– Чего вы добиваетесь, околачиваясь здесь? – обратился к незваным гостям Маклин. – Вы можете найти пищу сами, так же, как мы нашли.

– Там больше ничего нет! – возмутился Шорр. – Сукины дети, не собираетесь же вы убивать нас, как поубивали всех в этой чертовой…

– Огонь, – скомандовал Маклин.

Роланд без колебания нажал на спусковой крючок. Автомат подпрыгивал в его руках, когда пули, как алые кометы, пересекали гимнастический зал. Они ударили по баррикаде и по стене рядом с дверью, безумно хлопая и завывая, рикошетируя.

В короткой внезапной вспышке света человек – не Шорр – видимо, пытался перелезть через баррикаду там, где был зазор между кучей мусора и верхом двери. Когда началась стрельба, он вздрогнул, завалился назад, и вдруг неожиданно вскрикнул, запутался в проволоке на стеклах, которые разбросал Роланд. Пули настигли его, и он, дергаясь, все больше запутывался в проволоке. Его крики оборвались. Руки обвисли назад, их вес потянул тело, и человек упал обратно в коридор.

Роланд перестал жать на курок. Его карманы были полны патронов, и полковник уже обучил его, как быстро менять обойму. Автомат умолк. Мародеры молчали.

– Они ушли! – закричал Уорнер. – Мы прогнали их!

– Заткнись! – предупредил Маклин. Он увидел короткую вспышку в коридоре, как будто зажгли спичку. В следующий миг что-то горящее пролетело через баррикады, зазвенело стекло. У Маклина было две секунды, чтобы почувствовать запах бензина, а потом «коктейль Молотова» расплескался и поперек гимнастического зала растянулась полоса огня. Он едва успел отшатнуться под прикрытие булыжника, как во все стороны полетели брызги горящего бензина. Горящее содержимое бутылки миновало его, и когда после взрыва он поднял голову, то в пяти футах от себя увидел лужи горящего бензина.

Роланд тоже быстро пригнул голову, но маленький осколок стекла порезал ему щеку и плечо. Он втянул голову и снова выстрелил в дверной проем; пули рикошетили от верха баррикады, не попадая в цель.

– Как тебе это нравится, Маклин? – поинтересовался Шорр. – Мы нашли немного бензина в одной из машин. Нашли какие-то тряпки и пивные бутылки. Их у нас много. Тебе понравилось это?

Огонь пожирал стены гимнастического зала. Но Маклина куда больше беспокоило то, что Шорр и другие могли стоять за баррикадой и метать эту дрянь поверх нее. Он услышал, как по завалу, блокировавшему дверь, заскребли чем-то металлическим и несколько булыжников сползло вниз.

Вторая бутылка с бензином и горящей тряпкой влетела в зал, взорвалась возле капитана Уорнера, который укрывался за множеством камней, и разворотила металлические и корабельные гири. Бензин разбрызгивался, как топленое сало, кипящее на сковороде, и капитан вскрикнул: в него попало стекло. Роланд стрелял из автомата по дверному проему, когда третья бутылка приземлилась между ним и полковником Маклином, и ему пришлось отскочить в сторону – горящий бензин попал ему на ногу. Осколки стекла осыпали куртку Маклина, один задел его чуть выше правой брови и расцарапал лоб.

Различный хлам, скопившийся в спортзале – маты, полотенца, потолочные плитки, разодранное покрытие и деревянные панели – был охвачен огнем. Дым клубился в воздухе, насыщенном парами бензина.

Когда Роланд снова взглянул наверх, то увидел неясные силуэты, лезущие через баррикаду. Он снова выстрелил, и они отшатнулись назад, в коридор. В ответ взорвалась очередная бутылка с бензином, языки пламени опалили лицо Роланда, и ему стало трудно дышать. Он почувствовал жгучую боль и посмотрел на левую руку; она горела, огненные кольца размером с серебряную монету были разбросаны по всей руке. Он в ужасе закричал и бросился к ведру, наполненному водой из туалета.

Языки пламени распространялись по гимнастическому залу. Большая часть баррикады разрушилась, и Маклин увидел мародеров, входящих в зал; Шорр вел их, держа в руках ручку швабры, заточенную как копье; окровавленная тряпка обертывала его опухшее лицо с широко раскрытыми глазами. За ним шли трое мужчин и женщина, все они несли примитивные орудия: камни с острыми гранями и дубинки, сделанные из сломанной мебели.

Пока Роланд отчаянно боролся с горящим бензином, «Медвежонок» Уорнер выполз из своего укрытия и упал на колени перед Шорром. Его руки молили о прощении, о милосердии.

– Не убивай меня! – умолял он. – Я с тобой! Клянусь Богом, я с…

Шорр ткнул Уорнера заточенным концом швабры в горло. Остальные накинулись на капитана, осыпая его пинками и ударами. На стене, как танцоры в Аду, плясали тени. Затем Шорр выдернул копье из горла Уорнера и направился к полковнику Маклину.

Роланд поднял автомат. Внезапно чья-то рука обхватила его сзади за шею и повалила на пол. Он смутно видел неясный оборванного человека, который собирался опустить булыжник ему на голову.

Шорр атаковал Маклина. Полковник, шатаясь, оборонялся булавой.

Человек, схвативший Роланда за шею, издал странный крик. На нем были очки с разбитыми линзами, державшиеся на переносице с помощью ленточки.

Шорр маневрировал копьем. Маклин потерял равновесие и упал, но увернулся от копья так, что оно только задело его бок.

– Роланд, помоги мне! – закричал он.

– О Боже, – выдохнул человек в разбитых очках. – Роланд… ты жив…

Роланду показалось, что этот мужской голос знаком ему, но он не был в этом уверен. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чем. Теперь он действительно был Рыцарем Короля. Все, что происходило ранее, было призрачно, хрупко. Реальной жизнью он жил теперь.

– Роланд, – сказал человек, – ты не узнаешь своего…

Роланд вскинул автомат и выстрелом разнес голову этому человеку. Незнакомец пошатнулся – оскалилась разбитыми зубами кровавая маска – и упал в огонь.

Остальные бросились к мешку с остатками еды, с озверением набросились на него, ссорясь из-за кусочков. Роланд повернулся к Шорру и полковнику Маклину; Шорр нападал на полковника со своим копьем, а Маклин металлической дубинкой отражал его удары. Маклин занял оборонительную позицию в углу, где огонь открыл в разрушенной стене большой вентиляционный люк. Перекрывавшая его решетка висела на одном болте.

Роланд начал было стрелять, но дым окутывал обе фигуры, и он испугался, что убьет Короля. Его палец отпустил курок – и что-то ударило его в спину и повалило лицом на пол, где он судорожно пытался вздохнуть. Автомат выпал из его рук, и какая-то женщина с безумными покрасневшими глазами (это она бросила в него булыжником) проворно поползла к нему на четвереньках.

Маклин обрушил дубину на голову Шорра. Шорр крякнул, споткнулся об булыжники и горящий хлам. – Ну же! – закричал Маклин.

– Ну же, достань меня!

Безумная женщина проползла мимо Роланда и схватила оружие. Роланд, все еще оглушенный, но понял, что и он, и Король будут мертвы, если женщина сможет воспользоваться автоматом; он схватил ее за запястье. Она визжала и вырывалась, скрежеща зубами. Затем она подняла другую руку и нацелилась пальцами в его глаза, но Роланд отдернул голову. Женщина высвободила руку с автоматом, и, по-прежнему визжа, прицелилась.

Она выстрелила. Пули пересекли зал.

Но целилась она не в полковника Маклина. Ее мишенями были двое дравшиеся у мусорного мешка. Они приплясывали, потому что ботинки были охвачены пламенем. Они упали, а женщина направилась к мусорному мешку, крепко прижимая автомат к груди.

Выстрелы заставили Шорра обернуться – и Маклин тут же напал на него, изо всех сил ударил своей дубинкой по боку. Он услышал, как ребра Шорра ломаются, точно ветки под ногами. Шорр закричал, попытался сделать шаг, но споткнулся и упал на колени. Маклин высоко поднял дубину и ударил Шорра в лоб. Череп раскололся ровно на две части, как у манекена. Маклин стоял над телом и бил по черепу снова и снова. Голова Шорра стала терять форму.

Роланд вскочил. Неподалеку безумная женщина набивала себе рот горящей пищей. Пламя становилось все выше и горячее, кругом витал удушливый дым, силы, наконец, покинули Маклина. Он уронил дубинку и пнул труп Шорра в ребра.

Дым привлек его внимание. Полковник заметил, что дым уплывает в люк, который был примерно три фута высотой и три фута шириной, то есть достаточно велик, чтобы пролезть в него. Его усталость в мгновение ока улетучилась. Дым вытягивало в вентиляционный люк. Вытягивало! Куда ведет этот люк? На склон горы Голубой Купол? Во внешний мир?

Теперь ему было уже не до мусорного бака, ему не было дела до Шорра, безумной женщины и автомата. Это должен был быть путь наверх! Маклин отодвинул решетку и пролез внутрь. Лаз шел вверх под углом в сорок градусов, и ноги Маклина находили головки болтов, скреплявших алюминиевые пластины, чтобы продвигаться вперед. Там, наверху, не было света, а в дыму можно было задохнуться, но Маклин знал, что это мог быть их единственный шанс выбраться отсюда. Роланд продвигался за ним, следуя за Королем при этом новом повороте игры.