Текст книги "Монах: последний зиндзя"

Глава 5

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Неужели прошло семнадцать лет с тех пор, когда я в последний раз видела Хэйан Кё? Столица столько выстрадала за эти годы: гражданская война, пожары, землетрясения, чума, мор. Более половины зданий было разрушено и восстановлено. Это уже не тот сказочный город, в который мы с Дзебу пришли много лет назад. Но нет уже и той девушки, которая видела его таким.

Монголы были выдворены, и Хидейори решил посетить столицу с официальным визитом. Мы следовали по Токайдо с тремя тысячами конных самураев и вдвое большим количеством пеших. Я бы предпочла путешествовать верхом, как много лет назад, но Хидейори настоял на том, что занавешенный паланкин – единственное средство передвижения, подобающее супруге сегуна. Сам он ехал на том беспокойном белом жеребце, Цветке Сливы, хотя и держался в седле так же свободно, как сидела бы я – на спине слона. Но люди выстроились вдоль Токайдо, чтобы посмотреть на сегуна, и Хидейори чувствовал, что ему следует показать себя воином. Саметомо не было с нами. Он попросил позволения остаться, и я согласилась, слишком хорошо зная, как он ненавидит Рокухару.

Визит Хидейори бесконечно расстроил императорский двор. Начиная с регента и ниже, он убрал со службы членов семей Фудзивара и Сасаки, заменив их людьми, принадлежащими менее древним родам, которых считал более надёжными. Он также предпринял действия против воинствующих монахов, велев главному консулу государства издать указ, запрещающий синтоистским и буддистским монахам носить оружие и приказывающий Ордену зиндзя распустить своих членов. Неудивительно, что Хидейори предпочел следовать в сопровождении армии.

Мой господин, кажется, больше опасается призраков, нежели живых воинствующих монахов. Со времени нашей женитьбы я лишь несколько ночей провела в мирном сне. Каждый раз он просыпается с криком, покрытый холодным потом. Такое впечатление, что вся его семья преследует его в снах, не только Юкио, но и его отец, герой Домей, его дед, его дядья и разные знаменитые предки. Хидейори верит в то, что это не просто сны, а явления призраков. Мне трудно понять, почему его семья преследует его во сне, когда он, как никто, сделал клан Муратомо более могущественным и доблестным, чем они были когда-либо. После одного из таких снов только слияние наших тел восстановило его рассудок. Должна добавить, хотя я осмелюсь доверить это только моей подголовной книге, что слишком часто он не способен удовлетворить свои желания со мной.

Через свою собственную сеть самураев и слуг я узнала, что Шисуми, смелая возлюбленная Юкио, сослана в монастырь, в нескольких часах езды отсюда. Я должна выяснить, почему она так внезапно покинула Камакуру.

Как вдова Хоригавы, я унаследовала не только его владения, но и его личные бумаги. Его семья поместила их на хранение в монастырь Кофукудзи в Наро, и я послала за ними. Мысль о том, что я прочту документы, написанные собственной рукой Хоригавы, заставляет мое тело пританцовывать, и нет сомнения в том, что из этих бумаг можно много узнать, в том числе и пикантных и скандальных историй».

Третий месяц, двадцатый день,

Год Свиньи.

Женский монастырь Дзаккоин располагался в горах Охара, севернее Хэйан Кё. Для приличия Танико позволила доставить её туда в паланкине. Сам монастырь являл собой древнее строение с ветхой черепичной крышей и был построен около водоёма, окруженного величественными деревьями. В горах, скрывающих монастырь, маленькие хижины уютно расположились в тени сосен и дубов. Многие из здешних женщин, ушедших от мирской жизни и давших обет, происходили из семьи Такаши. Эти женщины должны были обижаться на таких, как она, кто значительно приобрел при том же повороте колеса кармы, при каком они были унижены.

Танико отдала дань большой деревянной статуе Амиды, стоящей в монастыре, Будды Безграничного Света. Потом она представилась настоятельнице, справилась о Шисуми и была направлена по спиральной каменной лестнице, ведущей к травянистому склону. Через некоторое время Шисуми предстала перед ней с корзиной горных азалий в руке.

Танико проводила Шисуми к её хижине. Это была комната на бамбуковых сваях. К шози были приколоты листы цветной бумаги со стихами из сутр, которые Шисуми скопировала каллиграфическим почерком, отражавшим её душу танцовщицы. Сама Шисуми постарела. Её лицо было изможденным, волосы – гладкими, – она еще не побрила голову, – и края ее залатанной одежды были потертыми. Единственной ценной вещью в ее хижине был сямисен, висевший на стене.

– Ты часто играешь? – спросила Танико.

– Сырость испортила его, боюсь, – сказала Шисуми с печальной улыбкой. – Но я храню его из-за любви и искусства, с которыми он был сделан.

– Почему ты покинула Камакуру, ничего мне не сказав? – спросила Танико. – Ты бы могла остаться со мной. – Через дымку времени Танико опять увидела хрупкую, красивую, молодую женщину, которая в белых одеждах танцевала перед Хидейори.

– Я принесу несчастье любому, кто постарается защитить меня. Я носила ребенка Юкио!

Страх сжал сердце Танико, когда она задала вопрос, на который не хотела получать ответ:

– Что с твоим ребенком?

– Я не хочу об этом говорить, госпожа. Пожалуйста, простите меня.

Танико сильно сжала обе руки молодой женщины:

– Ты должна рассказать мне! Ты должна!

– Мой ребенок ничего для вас не значил, госпожа. Пожалуйста, не беспокойтесь.

– Шисуми, мой первый ребенок, моя дочь, была вырвана из моих рук и утоплена. Я беспокоюсь о детях…

Худые плечи Шисуми содрогнулись в рыданиях:

– Я сбежала из дворца сегуна, когда поняла, что подошло время. Я спряталась в пещере на берегу. Я была совсем одна, и было ужасно больно, но мой сын родился живым. Группа самураев верхом подъехала к пещере. Они, должно быть, услышали крик мальчика. Один вошел и отнял у меня ребёнка!..

На мгновенье она задохнулась в рыданиях.

– Он схватил его за лодыжки и разбил его голову о стену пещеры…

– О нет, нет! – Танико обняла Шисуми и зарыдала вместе с ней. – Ты знаешь, кто это сделал?

– Мне жаль, госпожа, я не хочу говорить вам.

– Я настаиваю, чтобы ты сказала мне, Шисуми-сан! Кем бы он ни был, я прослежу, чтобы он понёс наказание. Я не беспомощна, Шисуми. Я – жена сегуна.

Шисуми посмотрела на нее завороженным взглядом:

– Простите за то, что скажу вам, госпожа. Я обязана вам, и вы настаивали. Это был ваш муж, сегун.

Танико почувствовала, как её ударили молотком в сердце.

– Только не Хидейори, – сказала она слабым голосом. – Он не убивает детей!

Шисуми сжала руку Танико:

– Забудьте то, о чём я вам рассказала, госпожа. Если вы будете размышлять об этом, это не принесёт вам ничего хорошего. Было бы значительно лучше, если бы вы не поверили мне вовсе.

Танико покачала головой. Несмотря на потрясения и боль, которые она чувствовала, она была совершенно убеждена, что Шисуми говорила ей правду. Согамори оставил Хидейори и Юкио в живых из-за их молодости, но два мальчика выросли и уничтожили семью Такаши. Хидейори не сделает той же ошибки! Танико смахнула слезы рукавом.

– Ты была очень любезна со мной, Шисуми-сан. Никогда не вредно говорить кому-то правду.

Она проговорила с бледной молодой женщиной до того часа, когда звон колокола оповестил о заходе солнца. Потом она попрощалась с танцовщицей. Танико позвала сопровождающих, и они отнесли её в столицу. Вернувшись в свои покои в Рокухаре, она приказала отослать десять платьев из её собственного гардероба в женский монастырь, для Шисуми. Потом она занялась ларцами, содержавшими документы Хоригавы.

Бумаги Хоригавы были принесены Танико священником Кофукудзи, монастыря, который веками богато одаривала семья Сасаки. Она пока не говорила Хидейори, что бумаги попали к ней в руки. Услышав рассказ Шисуми, она теперь решила, что ничего не будет говорить ему. Сегодня вечером он встречался с военачальниками всех провинций, чтобы обсудить оборону столицы на случай нового нападения монголов. Встреча, вероятно, продлится почти до самого утра, и не похоже, чтобы он послал за ней. Танико зажгла лампу и сказала себе, что не желает быть в смятении.

Шесть кедровых шкатулок красного лака, украшенных нарисованными золотом стреловидными листьями, стояли в ряд перед ней. Она решила начать с крайней справа. Поднять один из свитков Хоригавы означало ощутить прикосновение к отравленной пище, но аромат кедра помог Танико превозмочь отвращение. Она быстро оказалась посвящена в детали жизни и деятельности Хоригавы за последние семьдесят лет. Большинство бумаг было написано на китайском, литературном языке старой знати. Танико нашла меморандумы к другим правительственным чиновникам, копии стихов, доносы от шпионов, генеалогические таблицы, перечни изречений и поощрений для вынесения на суд дворцовых дискуссий, торговые контракты, описание земель Хоригавы, его владений и гардероба. Были и угрожающие письма, написанные с предельной вежливостью, от других вельмож, которым Хоригава задолжал огромные количества риса и много тюков шелка. Было очевидно, что Хоригава глубоко увяз в долгах перед женитьбой на Танико. Неурожаи на землях, которыми он владел вдали от столицы, и щедрые приемы, которые он устраивал, чтобы выдвигать себя, требовали больших заёмов. Шима Бокуден, как она всегда подозревала, выручил князя из долгов, заручившись, в свою очередь, дружбой Сасаки и Такаши и титулованным мужем для своей третьей дочери. Письма её отца к Хоригаве были отвратительно подобострастны.

Некоторые из найденных Танико бумаг вызвали бы скандал, если бы их содержание стало известно. Ряд писем раскрывало, что Хоригава и Чжа Су-дао, канцлер китайского императора Сун, вели секретные переговоры с монголами, предавая каждый свою страну по своей собственной причине. Письма показывали, что, когда Хоригава посетил лагерь Кублай-хана и бросил её там, он действовал как посредник китайского канцлера, который хотел сдать империю Сун монголам. Одно письмо говорило Чжа Су-дао, что вместе с дарами Хоригава презентовал вождям монголов «необыкновенно опытную куртизанку из нашей столицы, красивую молодую особу. Она не заслуживает доверия и обладает плохим характером, но монгольские воины насладятся, укрощая дикое создание, о котором я писал». Танико сжала кулаки и сдержала себя от того, чтобы разорвать свиток на кусочки.

Было далеко за полночь, когда она наткнулась на настоящее сокровище. На свитке, датированном Годом Дракона, она прочла:

«Восьмой месяц, двадцать пятый день.

Боги вручили мне в руки Муратомо. После того как все головы падут, останется только Домей. Согамори будет моим оружием против Домея…»

Она развернула свиток с нетерпением, её глаза пробежали сверху вниз по колонкам букв, написанных аккуратным и довольно неразборчивым почерком Хоригавы. Дневник, подголовная книга, как и её, но более выразительная по стилю, был написан на языке Страны Восходящего Солнца, который, без сомнения, Хоригава находил более простым для выражения своих частных мыслей.

Она покопалась в свитках, разыскивая те, которые выглядели свежими. Наконец она нашла тот, который, должно быть, был написан последним. Это началось более пяти лет назад со злорадства Хоригавы по поводу опрометчивого сближения Юкио с двором, получения им старинного чина командира дворцовой стражи и гнева Хидейори, когда Хоригава доложил ему об этом. С печалью Танико проследила падение Юкио и успех усилий Хоригавы в разжигании вражды между братьями. Хоригава писал о побеге Юкио из столицы, его кораблекрушении и исчезновении и его последующем появлении в Осю. Начало описания событий Года Крысы вызвало у Танико затруднённое дыхание:

«Одиннадцатый месяц, четырнадцатый день.

Посетил по приглашению сегуна его дворец. Он приказал мне ехать в землю Осю и заставить Фудзивару-но Ерубуцу разрешить монгольскому военачальнику Аргуну перейти его границы и убить Юкио вместе с оставшимися соратниками. «Прикажи Аргуну, чтобы Юкио и все, кто с ним, были убиты на месте, а их головы посланы сюда для опознания», – велел он. Я спросил его: «Не будет ли проще арестовать Юкио и доставить его сюда, в Камакуру, для допроса, чтобы каждый мог убедиться в справедливости вашей воли по отношению к нему?» Он отверг мой довод. «Много тех, кто сочувствует Юкио и чьи чувства восстанут против меня из-за публичного его обезглавливания. Пусть он умрет в тени, в отдаленной части страны, и вскоре будет забыт». Так будет покончено с единственным воином, который был бы способен остановить монголов…»

Танико вглядывалась в свиток при мерцающем свете лампы. Хидейори говорил, что его приказом Аргуну было – арестовать Юкио. Но у Хоригавы не было причин лгать в дневнике, предназначенном только для его глаз. Следующая запись была сделана здесь, в Хэйан Кё, и посвящена дню во Втором месяце, после которого Юкио и Дзебу были уже мертвы. Танико зарыдала, читая подробности последней встречи Хоригавы с Юкио и Дзебу на горном склоне в Осю:

«…Правда, что хоть Аргун и провел много лет в нашей стране, он не понимает чувства самурая к своему императору. Как только Аргун предложил Юкио сместить императора, он потерял его, за что я ему благодарен. Величайшим наслаждением моей жизни было видеть неудовлетворённую ярость монаха Дзебу на его лице, когда он пытался прорваться ко мне с голыми руками, а Аргун и Торлук его остановили. Если и был кто-либо в мире, чьей смерти я бы желал больше, чем собственной жизни, так это отвратительный зиндзя. На моём пути в столицу гонец принёс мне известие о его смерти. Он пал, продырявленный бесчисленным множеством монгольских стрел, прямо в ущелье, перед укреплением Юкио. Люди из Осю забрали его голову, как и голову Юкио, и послали их в Камакуру. Наконец-то избавились!»

Танико откинулась назад, закрыв глаза, дрожа, её захлестывали волны гнева и горя. Она думала, что ненавидит Хидейори за убийство ребенка Шисуми. Все было значительно хуже! Она поняла теперь, что обманывала себя в том, кем считала Хидейори. Стремясь к безопасности Саметомо и к власти для себя, она слепо связала себя с Хидейори и верила тому, что тот говорил ей. Танико страшно злилась на себя теперь. Она разрыдалась и упала на пол, стуча по нему кулаками. Служанка, смущённая, с полусонными глазами, разбуженная плачем Танико, заглянула в опочивальню. Танико закричала на нее, чтобы та вышла. Лежа так в мучениях, она ясно поняла, что был только один способ выпутаться из ловушки, в которую она попалась. Она должна прямо в лицо Хидейори сказать все, что ей стало известно. Будет невыносимо играть в неведение, стараясь сохранить их супружество.

Удивленная собственным внезапным решением, Танико задала себе вопрос: как могла она так быстро понять, что делать? «Несмотря на то что я не достигла озарения, эти годы медитации изменили меня. Знание того, что надо делать, пришло от того лица, которое было у меня до рождения». На мгновенье она подумала, что решила свое кунг-ан, но когда исследовала в своем уме понимание этого, она упустила его и не могла выразить словами.

– То, что ты говорил мне о том, как умер мой сын, – я думаю, тоже было ложью!

– Это случилось, как я говорил! Я действительно выбросил одну деталь. Когда Дзебу схватил Ацуи, юноша ударил его кинжалом, когда тот отвернулся. Юкио убил Ацуи, чтобы спасти Дзебу, и он не знал, что это твой сын до того, как Ацуи был уже мёртв…

«Их пути пересеклись, – думала Танико, отрешившись. – Это было после того, как я поссорилась с Дзебу. Это то, что сблизило меня с Хидейори. И все это было ложью!» Голос Хидейори был спокоен и беззаботен, как будто он рассказывал о незначащем эпизоде. Танико закрыла лицо руками. Она стояла на вымощенной камнем дорожке посреди сада Рокухары, повернувшись спиной к Хидейори. Они выбрали это открытое место, так как не хотели быть услышанными. Хидейори положил руку на ее плечо, но она высвободилась.

– Ты использовал смерть моего сына для того, чтобы настроить меня против Юкио и Дзебу! Ты лгал, что не хотел убийств детей Такаши! Ты убил ребенка Шисуми собственноручно! Ты лгал, что не приказывал убивать Юкио и Дзебу! Почему ты так обошёлся со мной?

Она обернулась, чтобы взглянуть на Хидейори, не скрывая своего отрешённого, со струящимися слёзами лица. Его глаза были непроницаемы.

– Ты бы не вышла за меня замуж, если бы все это знала.

– Ты думал, я никогда не узнаю этого?

Холодные, бездонные глаза возвращали ей ее отражение.

– Теперь ты моя жена. Моя судьба стала твоей. Твоя обязанность – моё благополучие. Я не делал ничего, что бы не было необходимо. Я ожидаю, что ты будешь смотреть на эти вещи так же, как и я.

Она была оглушена.

– Ты думал, что мои обязанности твоей жены не позволят мне ненавидеть тебя? – Её голос на последних словах достиг крика.

Его тон оставался спокойным:

– Я думал, что, побыв моей женой, ты научишься понимать меня. Ты посоветовала мне убить Хоригаву и не осуждала меня за это. Ведь я убил его по той же причине, что и всех тех, чьи смерти так огорчили тебя. Он был моим врагом, и таковыми же являлись они.

– Хоригава действительно предал тебя. Чем же повредил тебе Юкио или кто-либо из этих детей?

Хидейори взял её за плечи и пристально посмотрел в ее глаза. Это было так, будто она смотрела в ночное небо, которое лишилось всех своих звезд.

– Просто их существование угрожало безопасности империи! – сказал он. – Это сделало их моими врагами.

Танико подумала, что он сумасшедший. Или, по крайней мере, в этой уверенности, которая двигала им в убийстве сотен невиновных, была доля сумасшествия.

– Никто не может стать угрозой для империи! – сказала она.

Он рассмеялся.

– Не будь бестолкова. Миллионы людей составляют нацию, но те, кто угрожает ей, подобны горсти риса во всем годовом урожае. Танико-сан, подумай, как много людей, от простого крестьянина до вельможи высшего звания, потеряли свои жизни во время Войны Драконов. Если несколько убийств предотвратят другую войну, подобную той, не будет ли оправданной жертва?

Она не ответила ему. Пальцы Хидейори перебегали по серебряному эфесу его длинного меча. Он повернулся и глядел на выложенное галькой дно бассейна в центре сада с мелькающими золотыми рыбками.

«Ужасно в нём то, что он не кажется сумасшедшим, – подумала Танико. – Он говорит спокойно и тихо, как будто убежден в смысле сказанного. И что еще более ужасно, так это то, что, если я буду достаточно долго его слушать, его слова станут убедительными и для меня».

– Неудивительно, – проговорила она наконец, – что твоя семья часто приходит к тебе во сне…

Он обернулся и посмотрел на нее, маска его холодной уверенности неожиданно сменилась на муку и боль.

– Только ты знаешь, как я страдаю ночь за ночью за то, что было необходимо сделать для сохранения империи. Только ты можешь помочь мне! Я думал, что ты, одна из всех, поймёшь. Ты знала много правителей. Ты понимаешь в государственных делах. Почему ты смотришь на меня так?

Танико печально развела руками:

– Существует много способов править!

– Каждый раз, когда я убиваю или приказываю убить кого-либо, это кажется мне единственным способом. Уверен, что ты видишь это.

Его внешность снова изменилась. Лицо Хидейори исказилось в гневе.

– Я знаю, что затуманивает твой мозг против меня. Это монах-воитель, зиндзя, Дзебу. Он был твоим любовником, не так ли?

Танико опустила голову и прижала к своему лицу рукав, так как почувствовала, что подступают слёзы.

– Да, – прошептала она. Хидейори отвел глаза.

– Даже среди зиндзя никто другой не стал легендой, как это сделалось с ним. Он мог бы быть очень ценен для меня. Но его Орден направил его к Юкио, и он стал другом и соратником Юкио. Поэтому он должен был умереть с Юкио. И теперь, ночью, он тоже беспокоит мой сон.

– Ты никогда не говорил мне этого, – сказала Танико, понимая, что это было самым малым из того, о чем он никогда не рассказывал ей.

– На то у меня была веская причина. Я всегда подозревал, что ты еще любишь его. Я знаю, что было между вами. Хоригава рассказал мне даже о ребенке, которого убил. Вот почему ты впадаешь в гнев каждый раз, когда речь идёт о жизни ребенка, которая должна быть отнята, не так ли? Поскольку я не мог жениться на тебе, пока был жив Хоригава, постольку я не мог жениться на тебе, пока был жив Дзебу, зная, чем он для тебя был…

Из-за подозрений этого человека и его ревности и безумия погиб Дзебу. Танико почувствовала ненависть, вырвавшуюся из сердцевины её тела и распространяющуюся до кончиков ее пальцев. Теперь Хидейори приблизился к ней, взял за подбородок и поднял её голову так, чтобы она смотрела ему в глаза.

– Идем, Танико-сан! Около меня ты правишь всей Страной Восходящего Солнца. Уверен, что ты не отбросишь это из-за незаконных отношений с монахом, полуварваром.

Она постаралась освободить голову, но он плотно сжимал ее подбородок. Он приблизил свое лицо так, что она могла ощущать его дыхание. Ненависть переполнила её. Танико подтянула ногу и дотянулась, чтобы снять атласный туфель. Он не успел остановить ее, как она ударила туфлей по его лицу. Он отскочил от неё, его рука рванулась к мечу. В стране, где чистоплотность является частью религии, не было большего оскорбления, чем быть ударенным чем-то из обуви. Меч уже был наполовину выдвинут из ножен, когда он, дрожа, остановил себя.

– Если я убью тебя сейчас, я должен буду отвечать перед твоей семьей. Я всё ещё нуждаюсь в поддержке Шимы, но даже такой трус, как твой отец, от меня отвернётся. Я посоветуюсь с ним прежде, чем принимать против тебя меры. Считай себя под арестом. Тебе запрещено покидать свои покои. Когда я вернусь в Камакуру, то решу, что с тобой делать. И что делать с этим отродьем Такаши, которого ты заставила меня усыновить. – Он вогнал меч назад в ножны. – Если ты собиралась сделать из меня врага, тебе повезло. Мы больше не будем жить как муж и жена. Я не даю тем, кто оскорбил меня, возможность возместить потерю. Я думал, что ты очень мудрая, Танико-сан, теперь я вижу, что ты глупая. Ты потеряла всё.

Она выпрямилась, глядя на него, в то время как он тёр свою щеку рукавом своего чёрного наряда.

– Ты совсем не знаешь меня, Хидейори, если думаешь, что я могу сожалеть о том, что сказала или сделала. Лучше я расстанусь с жизнью, чем буду подчиняться тебе!

Его глаза сузились.

– Я запрещаю тебе убивать себя! Как твой господин, я буду решать, будешь ли ты жить или умрёшь.

Она сунула руку за пазуху своего кимоно, вынула маленький кинжал, который носила там, и подняла его:

– Я могла бы убить тебя, вместо того чтобы ударить туфлей, но я решила не делать этого. Если я и не убью себя, то это тоже потому, что я так решила!

Он на мгновенье побледнел, затем усмехнулся.

– Если ты убьёшь себя, я сделаю так, что Саметомо умрёт. Мучительно.

Это заставило её задрожать. Она обещала себе больше ничего не говорить ему. Удовлетворение от своего превосходства над ним в состязании слов могло стоить огромных страданий тому, кого она любила. На самом деле, она не чувствовала страха и не упрекала себя в том, что сделала. Вместо этого она чувствовала восхитительное наслаждение и свободу. Многие месяцы она была куклой, каждое её слово и действие контролировалось другим. Ее жизнь снова вернулась к Танико. Она вспомнила этот клич – «Кватц», – которым всегда обмениваются друг с другом Ейзен и Саметомо. Она почувствовала теперь, что как будто прокричала «Кватц» Хидейори, всей власти его бакуфу и десяткам тысяч его самураев. Уходя от него, она чувствовала, как огонь её ненависти перерастает в жар триумфа.