Текст книги "Валентин Понтифик"

Глава 9

Для входа в порт Нуминора требуется все мастерство опытного лоцмана, поскольку канал там узок, а течение быстрое, и частенько за одну ночь на фарватере возникают новые песчаные мели. Но Панделум спокойно и уверенно стояла на мостике, четкими решительными жестами отдавала команды, и флагман короналя с высокомерной непринужденностью миновал горловину канала и вошел в просторную безопасную гавань – единственную на алханроэльской стороне острова, где море сумело прорваться сквозь грандиозную меловую стену Первой террасы.

– Я уже здесь ощущаю присутствие матери, – сказал Валентин, когда корабль остановился и они приготовились сойти на берег. – Оно доносится до меня, как аромат алабандины на ветру.

– Владычица спустится сюда, чтобы приветствовать нас? – спросила Карабелла.

– Очень сомневаюсь, – ответил Валентин. – По обычаю сын идет к матери, а не мать к сыну. Она останется во Внутреннем храме и пришлет иерархов. В смысле, чтобы проводить нас к ней.

И действительно, на причале правителя и его свиту поджидала группа иерархов. Одна из женщин в золотых мантиях с алой каймой была хорошо знакома Валентину – строгая седовласая Лоривейд, сопровождавшая его во время войны с узурпатором от Острова до Замка-на-Горе, обучавшая его техникам транса и передачи мыслеобраза, практикующимся на Острове. И еще одна фигура показалась ему знакомой, но он не мог сообразить, кто она такая, пока она не заговорила. И прежде чем она успела представиться, он понял, что это Талинот Эсюлде, загадочная личность, ставшая его первым провожатым в том давнем паломничестве на Остров. Тогда она ходила с обритой наголо головой, и Валентин не мог определить ее пол – он сначала думал, что имеет дело с мужчиной, из-за высокого роста, то, глядя на тонкие черты лица и деликатное телосложение, решал, что это женщина. Но, войдя во внутренний круг, она позволила себе отрастить волосы, и теперь ей на плечи ниспадали шелковистые локоны, такие же золотые, как у Валентина, но явно мягче, так что теперь сомнений в том, что это женщина, возникнуть уже не могло.

– Мы принесли послание для вас, мой повелитель, – сказала иерарх Лоривейд. – У нас много новостей, и все они дурные. Но прежде всего мы препроводим вас в резиденцию.

В Нуминорском порту имелся дом, носивший название Семь стен. Никто не понимал, что значит это имя, так как из-за его глубокой древности происхождение начисто забылось. Здание, сложенное из массивных блоков темного гранита, добытых в карьерах Стойензарского полуострова и сложенных воедино без капли цемента, стояло на бастионе, обращенном к морю, и было направлено главным фасадом к Алханроэлю, а задним – к крутой трехъярусной вершине Острова. Оно предназначалось только для ночлега короналей, посещавших остров после получения титула, и поэтому годами стояло без использования, тем не менее многолюдный штат прислуги постоянно поддерживал дом в идеальном состоянии, как будто думали, что корональ мог явиться в любой момент без предупреждения и, сойдя с корабля, сразу же направиться в свое временное жилище.

Дом был очень стар, не менее стар, чем Замок, и, по мнению археологов, старше любого из храмов и священных террас, существующих сейчас на острове. Предания утверждали, что его построила для лорда Стиамота его мать, легендарная леди Тиин, когда тот восемь тысяч лет тому назад прибыл на Остров Сновидений по завершении Войн с метаморфами. Кое-кто утверждал, что название Семь стен он получил потому, что при строительстве в его фундамент были замурованы трупы семи воинов метаморфов, которых леди Тиин убила собственноручно, отражая попытку вторжения на остров. Однако ни при одном из многочисленных ремонтов древней постройки никаких останков обнаружено не было, к тому же большинство современных историков совсем не верили, что леди Тиин, при всем ее героизме, лично сражалась с оружием в руках в ходе битвы за Остров. По другой гипотезе, во внутреннем дворе здания некогда стояла семигранная часовня, воздвигнутая лордом Стиамотом в честь матери, и от нее имя перешло ко всему дому. А в день смерти Стиамота часовню разобрали и перевезли морем в Алаизор, где из нее построили фундамент для склепа покойного правителя. Но и эта гипотеза не получила подтверждения, поскольку до нынешнего дня во дворе не нашли никаких следов семигранного сооружения, и вряд ли можно было ожидать, что кто-нибудь решится разобрать могилу Стиамота для проверки гипотезы. Сам Валентин предпочитал третью версию, согласно которой словосочетание «Семь стен» было искаженной на людской лад фразой древнего языка метаморфов, означавшей «место, где с рыбы обдирали чешую» и относившейся к доисторическим временам, когда метаморфы, обитавшие на Алханроэле, промышляли рыбу и добрались до Острова. Ну а надежды установить истину просто не было.

Для посещения короналем Острова существовал особый ритуал, в который входило непременное посещение Семи стен, знаменовавшее переход от мира действий, где обитали коронали, к миру духа, которым правила Владычица. Валентин отправился совершать предписанные процедуры – церемониальное омовение в ванне с ароматическими травами и медитацию в особой комнате со стенами из мрамора, покрытого искуснейшей резьбой, – а Карабелла просматривала почту, накопившуюся за время, пока он находился в море, и когда он вернулся, чистый и умиротворенный, то сразу понял по суровому взгляду супруги, что слишком поспешно завершил ритуалы и сейчас его грубо вернут в мир событий.

– Ну и насколько плохи новости? – осведомился он.

– Вряд ли бывает хуже, мой повелитель.

Она протянула ему стопку бумаг, которые уже отсортировала, и кратко описала, так что сверху лежали листы с кратким содержанием важнейших документов. Гибель урожая в семи провинциях – серьезная нехватка продовольствия во многих частях Зимроэля – начало массовой миграции из глубины материка в города западного побережья – внезапный рост популярности мало кому известной прежде старинной религии, утверждавшей, что грядет конец света и что морские драконы – это сверхъестественные существа, которые вот-вот выйдут на сушу и провозгласят наступление новой эпохи…

Он в изумлении посмотрел на жену.

– И все это за столь короткое время?

– Валентин, это лишь обрывочные сведения. Сейчас никто не знает толком, что там происходит – расстояние настолько велико, а каналы передачи информации нестабильны…

Он успокаивающе вскинул руку.

– Все, что предсказывалось в моих снах и видениях, начинает сбываться. Карабелла, надвигается тьма, и только я способен встать у нее на пути.

– Ты будешь не один, милый.

– Я знаю. И глубоко благодарен за это. Но наступит решающий момент, когда я должен буду остаться один, и что я тогда буду делать? – Он грустно улыбнулся. – Когда-то мы жонглировали в Бесконечном цирке Дюлорна, помнишь? Я лишь начал тогда возвращаться к своей истинной личности. В разговоре с Делиамбером я сказал, что, наверное, на то, чтобы меня свергли, была воля Божества, и, возможно, для Маджипура было хорошо, что узурпатор присвоил мое имя и мой трон, потому что у меня вовсе нет истинного желания царствовать, и кто-то другой может проявить себя более способным и умелым правителем. Делиамбер категорически со мною не согласился и сказал, что законный, осененный благодатью правитель может быть только один – и это я, – следовательно, я обязан вернуться на свое место. Ты слишком многого просишь от меня, сказал я, а он ответил: «История просит. История требует от разумных существ выбора между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между здравомыслием и неразумием, – и добавил: – Важно, мой повелитель, очень важно, кто предназначен стать короналем, и кто не предназначен». Я никогда не забывал эти слова – и никогда не забуду.

– И что же ты ему ответил?

– Я ответил «да» и добавил «наверное», а он сказал: «Ты долго будешь колебаться между «да» и «наверное», но в конце концов «да» возьмет верх». Так и произошло, и благодаря этому я вернул свой трон – и тем не менее мы с каждым днем уходим все дальше от порядка, и созидания, и здравомыслия и все ближе к анархии, разрушению и неразумию. – Валентин устремил на жену полный боли взор. – Неужели Делиамбер ошибался? И правда ли важно, кто предназначен быть короналем и кто не предназначен для этого? Я считаю себя хорошим человеком и даже временами думаю о себе как о мудром правителе, и все же, Карабелла, несмотря на это, мир идет вразнос, вопреки всем моим усилиям, или в результате их. Не знаю, почему. Не исключено, что для всех было бы лучше, если б я остался странствующим жонглером.

– Ах, Валентин, какие же глупости ты несешь!

– Думаешь?

– Ты хочешь сказать, что если бы оставил власть Доминину Баржазиду, в этом году был бы собран хороший урожай лусавендры? Какое отношение к тебе может иметь недород на Зимроэле? Там случилось природное бедствие, с природными причинами, и ты найдешь наилучший путь для разрешения этого кризиса, потому что тебе присуща мудрость и ты избран Божеством.

– Я избран принцами Замковой горы, – сказал он. – Они всего лишь люди и способны ошибаться.

– При выборах короналя Божество говорит через них. А Божество вовсе не видит в тебе инструмент разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не ужасны. Через несколько дней ты поговоришь с матерью, и к тебе вернутся силы, подорванные усталостью. А потом мы отправимся в Зимроэль, и ты уладишь тамошние неурядицы.

– Я сам надеюсь на это, Карабелла. Но…

– Ты не просто надеешься, а твердо знаешь, что так и будет. Повторяю, мой повелитель, когда ты ведешь такие унылые речи, я просто не узнаю человека, которого так хорошо знаю. – Она хлопнула по стопке бумаг. – Я не собираюсь преуменьшать значения всего этого. Но знаю, что мы способны сделать очень много для того, чтобы остановить грозящую тьму, и что все это будет сделано.

Он медленно кивнул.

– Я и сам так думаю – по большей части. Но иногда…

– А в таких случаях лучше не думать вовсе.

В дверь постучали.

– Вот и отлично, – сказала Карабелла. – Нас перебили, чему я очень рада, потому что устала слушать от тебя эти упадочнические речи, любовь моя.

Она пригласила в комнату Талинот Эсюлде.

– Мой повелитель, прибыла ваша мать, Владычица острова. Она хочет встретиться с вами в Изумрудной гостиной.

– Моя мать здесь? Но ведь я собирался завтра утром отправиться к ней во Внутренний храм!

– Она приехала сюда сама, – невозмутимо ответила Талинот Эсюлде.

Изумрудная гостиная представляла собой небольшой зал, выдержанный в разных оттенках зеленого – стены отделаны зеленым серпентином, пол из зеленого оникса, вместо стекол в окнах полупрозрачные панели из зеленого нефрита. Владычица стояла посреди комнаты, между двумя рослыми, усыпанными зелеными цветами металлического оттенка деревьями танигали в горшках; больше в помещении почти ничего и не было. Валентин быстро подошел к ней. Она протянула ему руки, и когда их пальцы соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию силы, исходившей от нее, той священной силы, которая, как ключевая вода, заполняющая колодец, накапливалась в ней, благодаря многолетнему контакту с душами миллиардов обитателей Маджипура.

Он много раз беседовал с нею в снах, но не видел воочию уже много лет и оказался не готов узреть тот отпечаток, который наложило на нее время. Она была все еще красива; с этим минувшие годы не смогли ничего поделать. Однако возраст облек ее в тончайшую вуаль, черные волосы утратили блеск, тепла во взгляде хоть и ненамного, но убавилось, кожа как будто чуть заметно одрябла. Но держалась она так же величественно, как и всегда, и, как и всегда, была облачена в торжественные белые одеяния, над ухом у нее красовался цветок, а лоб пересекал серебряный обод, орудие благодати и величия, могущества и бесконечного сострадания. Но Валентин не мог обращаться к ней иначе, чем в годы детства и отрочества: мама.

– Мама! Наконец-то!

– Да, Валентин! Сколько лет прошло, сколько зим…

Она прикоснулась к лицу, плечам, рукам Валентина. Ее пальцы почти не ощущались, словно были легче перышка, но по его коже побежали мурашки – настолько великими силами обладала эта женщина. Ему пришлось напомнить себе, что перед ним не богиня, а всего лишь смертное создание из плоти и крови, дитя таких же смертных созданий, что она когда-то была женой верховного канцлера Дамиандана, породила на свет двоих сыновей, одним из которых является он сам, что некогда она прижимала его к груди, и он радостно слушал ее ласковое пение, что это она отмывала его лицо от грязи, когда он приходил с гуляния, что в пору детских потрясений ему случалось плакать в ее объятиях и получать от нее покой и мудрость. Когда скипетр Божества указал на семью верховного канцлера Дамиандана и возвел Вориакса на трон Конфалюма, то же движение преобразило мать Вориакса во Владычицу острова, и ни к нему, ни к ней уже нельзя было относиться как к простым смертным – даже в кругу семьи. Валентин тогда сразу же почувствовал – и остался с этим ощущением на всю жизнь, – что не может воспринимать ее просто как свою мать. Поскольку она надела серебряный обод, переехала на Остров и вознеслась к могуществу Владычицы и теперь оделяет покоем и мудростью не только его, но и весь мир, взирающий на нее с благоговением и надеждой. Даже после того, как тот же скипетр возвысил самого Валентина на место Вориакса и ему тоже довелось покинуть царство обыденности и стать чем-то большим, в некоторой степени, не человеком уже, а мифологическим персонажем, он продолжал благоговеть перед нею, поскольку не благоговел перед собой. Корональ ли, нет ли, он просто не мог внутренним взором смотреть на себя с тем же благоговением, с каким на него смотрели другие, а он сам – на Владычицу.

И все же, прежде чем перейти к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Валентин рассказал все, что знал, о том, как живут ее сестра Галиара и брат Сайт Стийский, о Диввисе, Мириганте и дочерях Вориакса. Она поинтересовалась, часто ли он посещает старые фамильные земли в Халанксе, и радостно ли ему жить в Замке, и сохраняется ли любовь между ним и Карабеллой. Напряженность, ощущавшаяся поначалу между ними, растаяла, и он почти чувствовал себя обычным человеком, каким-нибудь мелким аристократом из Замка, явившимся с визитом к любимой матери, давно сменившей климат, но продолжающей интересоваться новостями из дома. Но долго притворяться, что они не те, кто есть, было невозможно, и когда разговор все же сделался принужденным, Валентин произнес совсем другим тоном:

– Мама, почему ты не позволила мне прибыть к тебе, как положено? Не подобает Владычице покидать Внутренний храм и самой посещать Семь стен.

– Тратить сейчас время на формальности просто неразумно. Мы не успеваем за событиями; нужно действовать безотлагательно.

– То есть у тебя есть новости с Зимроэля?

– Конечно. – Она прикоснулась к ободку. – Вот это приносит со скоростью мысли мне новости отовсюду. Ах, Валентин, на какое же несчастное время выпало наше царствование! Когда ты отправился в паломничество, я предвкушала увидеть тебя радостным, но вот ты здесь, и я чувствую в тебе только боль, сомнения и страх перед будущим.

– Что ты видишь, мама? Что нас ждет?

– Неужели ты считаешь, что я способна каким бы то ни было образом предвидеть будущее?

– Ты яснее, чем кто-либо другой, видишь настоящее. И как сама только что сказала, получаешь известия отовсюду.

– То, что я вижу, окутано мраком и туманом. Причины треволнений, охвативших мир, недоступны моему пониманию. Порядок вещей снова оказался под угрозой. А корональ впал в отчаяние. Вот, какую картину я вижу. Валентин, почему ты отчаиваешься? Ты же сын Дамиандана и брат Вориакса, а эти люди не знали отчаяния. Отчаяние не свойственно и моей душе, да, уверена, и твоей.

– За короткое время, что я пробыл здесь, мне стало известно, что в мире происходят великие треволнения, как ты сама все это назвала, и положение становится все тяжелее.

– И это повод для отчаяния? Это должно лишь подхлестывать в тебе стремление урегулировать положение, что однажды тебе прекрасно удалось.

– Однако уже второй раз за время моего правления Маджипур постигают беды. И сдается мне, – продолжил он, – что мое правление несчастливое и станет еще несчастливее, если масштаб неурожаев, голода и панических миграций будет усиливаться. Боюсь, нет ли на мне какого-нибудь проклятия.

Он увидел в ее глазах мгновенную вспышку гнева, которая в очередной раз напомнила ему о поразительной силе духа матери, ее неколебимой дисциплине и бесконечной верности долгу, скрытыми за ее миловидной и хрупкой внешностью. В некотором роде она была столь же неукротимым бойцом, как и героиня незапамятных времен леди Тиин, выходившая на бастионы, чтобы отбить натиск метаморфов. Нынешняя Владычица тоже решилась бы взять в руки оружие, доведись ей отбивать вражеское нашествие. Он отлично знал, что она совершенно нетерпима к проявлениям слабости, жалости к себе и упадку духа у своих сыновей, потому что не допускала ничего подобного для себя. И, думая об этом, он почувствовал, что подавленность и отчаяние начали понемногу покидать его.

– Ты зря винишь себя, – ласково сказала она. – Если над миром и впрямь тяготеет проклятие – а я думаю, что нечто в этом роде как раз и происходит, то лежит оно не на благородном и добродетельном коронале, а на всех нас. У тебя, Валентин, причин для мук совести меньше, чем у кого-либо другого. Ты не носитель проклятия, а, скорее, единственный человек, кому под силу снять его с нас. Но чтобы так случилось, ты должен действовать, и действовать безотлагательно.

– Но что же это за проклятие такое?

Владычица прикоснулась ладонью к его лбу.

– У тебя есть серебряный обод, точно такой же, как у меня. Ты взял его с собой в эту поездку?

– Я всегда вожу его с собой.

– В таком случае принеси его сюда.

Валентин вышел из комнаты, сказал несколько слов Слиту, поджидавшему за дверью, и вскоре лакей принес драгоценный ларец, в котором хранился обод. Владычица вручила его Валентину, когда он впервые явился на Остров в облике паломника, в годы изгнания. С его помощью он соединил разум с сознанием матери и получил окончательное подтверждение тому, что бродячий жонглер из Пидруида и лорд Валентин из Замка – одна и та же личность. Через этот инструмент, управляемый Владычицей, к нему вернулись похищенные воспоминания. А потом иерарх Лоривейд научила его входить в транс и, используя этот обод, получать доступ к сознаниям других. После возвращения на трон он мало пользовался им, так как обод является атрибутом Владычицы, а не короналя, а одному из властителей Маджипура не подобает вторгаться в чужие сферы деятельности. Теперь же он возложил обод себе на голову, а Владычица, как и много лет назад, налила ему темного, сладкого, пряного сонного вина, которое пьют, чтобы достичь слияния сознаний.

Он выпил вино одним глотком, Владычица не спеша опустошила свой бокал; осталось совсем немного подождать, пока вино начнет действовать. Он ввел себя в состояние транса, обеспечивающее наибольшую восприимчивость. Потом она взяла его за руку и переплела пальцы, чтобы обеспечить самый плотный контакт, и тотчас в его голову хлынул такой поток образов и ощущений, что он оторопел, хотя и представлял себе силу предстоящего воздействия.

А ведь именно такие удары ежедневно на протяжении многих лет испытывали Владычица и ее приближенные, отправляя свой дух в полет по миру в поисках нуждающихся в помощи.

Он не различал отдельных разумов – мир был слишком велик и многолюден для того, чтобы выделить конкретную личность; такое можно было сделать лишь при наивысшей концентрации. Пролетая, подобно порыву горячего ветра, седлающего термальные воздушные течения, он воспринимал очаги ощущений: где-то это были дурные предчувствия, где-то страх, стыд, муки совести или вдруг неожиданно, как удар, возникала область безумия или расстилалась серая пелена отчаяния. Снижаясь, он различал строение душ – черные гребни, пронизанные алыми лентами, резкие зазубренные шипы, спутанные непроходимые дороги из щетинистой плотной ткани. Он воспарял в горние безмятежные миры небытия; он проносился над мрачными пустынями, от которых исходила мертвящая пульсация отторжения; он кружился над сверкающими снежными полями духа и лугами, каждая травинка которых сияла невыносимой красотой. Он видел и места катаклизмов, и места голода, и места хаоса. И он ощущал ужас, возносящийся, как горячий сухой ветер, над большими городами, и чувствовал, как какая-то сила бьется в море, словно невыносимый грохот барабана, и испытывал надвигающуюся угрозу, надвигающуюся катастрофу. Валентин увидел, что на мир обрушилась невыносимая тяжесть, и постепенно сокрушает его, как орех в медленно сжимающемся кулаке.

Через все это его вела благословенная Владычица, его мать, без которой он, возможно, погряз и сгорел бы от накала страстей, исходящих от общемирового сознания. Но она все время находилась рядом с ним, легко переносила его через самые темные пятна и вела к порогу понимания, который вырисовывался впереди, как колоссальные Врата Деккерета в Норморке, закрывающиеся лишь в те времена, когда миру грозит смертельная опасность. Эти самые большие на Маджипуре ворота нависают и подавляют своей громадой, так что любой, кто приблизится к ним, кажется жалким ничтожеством. Однако, приблизившись к этому порогу, он оказался в одиночестве и шагнул через него без всякой помощи.

По ту сторону была только музыка, которая обретала видимость, и этот трепещущий робкий мотив тянулся над бездной, как самый тонкий и ненадежный подвесной мостик. И он вступил на этот мостик и увидел всплески яркого звука, окрашивавшее текущее внизу нечто, и острые как кинжалы всплески ритмической пульсации над головой, и полосу бесконечно чередующихся красных, пурпурных и зеленых дуг, которые пели ему с горизонта. Затем все это уступило место единственному грозному звуку, неподъемной тяжести, гигантским черным сокрушительным катком, вобравшим в себя все звуки и двигавшимся по Вселенной, безжалостно давя все на своем пути. И Валентин понял.

Он открыл глаза. Владычица – его мать – спокойно стояла между деревцами и смотрела на него, улыбаясь точно так же, как могла бы в давние года смотреть на своего спящего маленького сына. Она сняла обод с его головы и вернула в ларец.

– Видел? – спросила она.

– Видел и получил подтверждение тому, в чем давно уже был убежден, – ответил Валентин. – Несчастья на Зимроэле происходят не случайно. Да, проклятие существует и лежит на всех нас, и продолжается это уже много тысяч лет. Делиамбер, мой волшебник-вруун, как-то раз сказал мне, что мы уже очень давно живем тут, на Маджипуре, но совершенно ничего не сделали, чтобы хоть как-то возместить исконный грех – грех завоевания. Как он выразился, на счету постоянно нарастают проценты. И вот вексель подан к взысканию. То, что началось, – это сведение счетов, наша кара, смирение нашей гордыни.

– Совершенно верно, – ответила Владычица.

– Мама, скажи: неужели то, что мы видели, было само Божество? Сжимающее мир в кулаке и постепенно все усиливающее хватку. И звук, который я слышал, этот ужасный, невыносимо давящий звук – это тоже было Божество?

– Валентин, образы, которые ты видел, рождены тобою. Я видела нечто другое. Да и невозможно свести Божество к чему-то столь конкретному, как образ. Но, думаю, ты увидел суть проблемы.

– Я видел, что Божество лишило нас своей милости.

– Да. Но не бесповоротно.

– Ты уверена, что еще не поздно?

– Целиком и полностью уверена, Валентин.

Он немного помолчал. Потом сказал:

– Да будет так. Я вижу, что нужно сделать, и сделаю все что нужно. Очень символично, что понимание пришло ко мне в Семи стенах, которые леди Тиин воздвигла в честь своего сына после того, как тот сокрушил метаморфов! Ах, мама, мама, построишь ли ты такой дом для меня, когда я опровергну деяния лорда Стиамота?