Текст книги "Валентин Понтифик"

– Безусловно, – ответил Стазилейн.

Они коротко обнялись, и Хиссун покинул зал совета. В просторном холле все так же мельтешил народ, но теперь там собралась уже сотня с лишним мелких лордов, встретивших его появление совершенно необычными взглядами. Но Хиссун не сказал никому ни слова и даже умудрился не встретиться ни с кем взглядом. Миновав толпу, он увидел Алсимира, который тоже смотрел на него с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, жестом подозвал его к себе и велел немедленно готовиться к отъезду в Лабиринт.

Молодой рыцарь взирал на него с неподдельным благоговением.

– Должен сказать, что последние несколько минут все тут говорят лишь о том, что ты станешь короналем. Хоть мне-то скажи, это правда?

– Наш корональ – лорд Валентин, – резко ответил Хиссун. – А теперь пойдем собираться. Я хочу выехать на рассвете.

Глава 6

Не дойдя дюжину кварталов до дома, Миллилейн услышала ритмичные выкрики, доносившиеся как раз с той стороны, куда она направлялась. «Ях-тах, ях-тах, ях-тах, вуум» или что-то в этом роде, совершенно бессмысленные звукосочетания, непрерывно, с натугой и напором сумасшедших выкрикиваемые тысячами глоток. Она остановилась и испуганно прижалась к старой обшарпанной кирпичной стене, поняв, что попала в капкан. Позади, на площади, бесновались пьяные лесовики – били стекла и задирали прохожих. Где-то восточнее рыцари ордена Деккерета устроили собрание во имя лорда Семпетурна. А теперь новое безумие. Ях-тах, ях-тах, ях-тах вуум. Тут некуда было свернуть. Тут негде было укрыться. Ей хотелось одного – добраться до дому целой и невредимой и закрыть дверь на засов. Мир сошел с ума. Ях-тах, ях-тах, ях-тах вуум.

Все происходившее походило на послание от Короля Снов, но в отличие от послания продолжалось час за часом, день за днем, месяц за месяцем. А ведь даже самые ужасные послания, те, что потрясают человека до глубины души, длятся совсем недолго. А это никак не кончалось. И становится все хуже и хуже.

Непрекращающиеся волнения и грабежи. Питаться приходится чем-то малосъедобным, лишь изредка удается купить у лесовиков немного мяса. Они приносят со своих гор добытых зверей и продают мясо по невероятным, грабительским ценам тем, у кого еще остались деньги, а потом пьянствуют, буянят на улицах и отправляются восвояси лишь после того, как пропьют все доходы. А беды продолжают множиться. Ходят слухи, что морские драконы топят все суда, выходящие в море, и торговля между континентами практически прекратилась. Говорят, лорд Валентин умер. А короналей в Кинторе уже не один, а два, Семпетурн и некий хьорт, назвавшийся лордом Стиамотом. У каждого имеется свое небольшое войско, и они маршируют по улицам, скандируя лозунги и производя беспорядки; за Семпетурна стоял орден рыцарей Деккерета, а за второго – орден Тройственного меча или чего-то в этом роде. Кристофон стал рыцарем Деккерета. Она не видела его уже две недели. В Ни-мойе тоже был свой корональ, а еще где-то объявились два понтифика. А теперь еще и это: ях-тах, ях-тах, ях-тах вуум.

В общем, чем бы ни был этот шум, она не испытывала ни малейшего желания приближаться туда, откуда он доносился. Скорее всего, еще один новый корональ с толпой истеричных сторонников. Миллилейн тревожно посмотрела по сторонам, прикидывая, хватит ли у нее смелости пройти по улице Дизимоля и оттуда пробежать переулками до Маламольского шоссе, от которого уже рукой подать до перекрестка с ее улицей, немного не доходя дамбы Вориакса. Если бы не переулки… она слышала немало странных, мягко говоря, историй о том, что происходит там в последнее время…

Близилась ночь. Заморосил легкий дождик, более похожий на густой туман. У нее кружилась голова и слегка подташнивало от голода, хотя она понемногу привыкала к этому состоянию. С юга, из пригорода Горячий Кинтор, где находились все геотермальные источники, донесся угрюмый гул гейзера Конфалюма, с обычной своей пунктуальностью отметившего очередной час. Миллилейн автоматически взглянула в ту сторону и увидела огромный столб пара, окутанный широкой серной мантией из желтого дыма и, казалось, заполняющей половину неба. Она всю жизнь смотрела на гейзеры Горячего Кинтора и воспринимала их существование как само собой разумеющееся, но почему-то сегодня извержение напугало ее, как никогда прежде, и она снова и снова делала знак Владычицы, пока оно не начало стихать.

Владычица… Не оставила ли она своего попечения о Маджипуре? Куда делись ее ласковые послания, даровавшие покой и добрые советы? И, кстати, Король Снов тоже давно не дает о себе знать. Некогда, в былые, спокойные времена две силы поддерживали равновесие жизни каждого обитателя Маджипура, советовали, предостерегали, при необходимости наказывали. Возможно, они действуют и сейчас, но ситуация вышла из-под контроля, и ни Владычица, ни Король не могут справиться с нею, даже работая от зари до зари, чтобы вернуть положение в норму. Эта система отлично работала в мире, где большинство населения с готовностью выполняло закон. А вот сейчас вряд ли хоть кто-нибудь повинуется закону. Закона просто нет.

Ях-тах, ях-тах, ях-тах вуум.

А с другой стороны:

«Семпетурн! Лорд Семпетурн! Виват, виват, виват, лорд Семпетурн!»

Дождь заметно усилился. «Не стой на месте!» – приказала она себе. Лесовики бузят на площади, одному Божеству известно, что за безумие творится впереди, позади надрываются рыцари Деккерета. Куда ни сунься – везде плохо. И даже если среди рыцарей окажется Кристофон, она не желает его видеть – глаза стеклянные от воодушевления, руки вскинуты в новомодном варианте приветствия пылающей звезды… Она пустилась бегом. Через улицу Малибора до улицы Дизимоля, по ней до переулочка, выходящего на Маламольское шоссе. Неужели она решилась?

Ях-тах, ях-тах, ях-тах вуум.

Улица Дизимоля неожиданно оказалась занята какой-то процессией! Народ валил ей навстречу по девять или десять, как поток бездушных машин, руки у всех одинаковыми движениями раскачивались вверх-вниз, вправо-влево, вправо-влево, а из глоток в навязчивом ударном ритме вырывалось это самое, с позволения сказать, пение. Эти промаршируют прямо по ней, растопчут и не заметят. Она быстро свернула в переулок и увидела в его дальнем конце толпу мужчин и женщин с зелено-золотыми повязками, наперебой восхвалявших нового лорда Стиамота.

Обложили! Нынче вечером вокруг нее собрались чуть ли не все безумцы города.

Оглядевшись в отчаянии по сторонам, Миллилейн заметила на левой стороне переулка немного приоткрытую дверь и поспешно нырнула туда. Она очутилась в темном коридоре, из дальнего конца которого доносились негромкое пение и резкий запах незнакомого благовония. Какое-то святилище. Может быть, один из новых культов. Но, по крайней мере, здесь вряд ли причинят ей вред. Можно будет переждать, пока все безумные толпы, собравшиеся снаружи, не перекочуют в другую часть города.

Она осторожно прокралась по коридору и заглянула в комнату в дальнем конце. Тьма. Густой аромат. С одной стороны возвышение, по бокам которого стоит что-то вроде двух маленьких высушенных морских драконов. Между ними стоит мрачный, безмолвный лиимен, три глаза которого горят, как тлеющие угли. Миллилейн показалось, что она узнала того самого уличного торговца, который когда-то продал ей порцию сосисок за пять крон. А может быть, и не тот. В конце концов, отличить одного лиимена от другого очень трудно.

К ней придвинулась фигура в балахоне с капюшоном – судя по запаху, гэйрог.

– Ты успела как раз к причастию, сестра, – прошептал он. – Добро пожаловать, и да пребудет над тобою благословение водяных королей.

– Водяных королей?

Гэйрог деликатно взял ее под локоть и так же деликатно ввел в комнату, присоединив к множеству коленопреклоненных, бормочущих что-то прихожан. Она опустилась на свободное место в заднем ряду. Никто не смотрел на нее, никто не смотрел на своих соседей, все взгляды были устремлены на лиимена, стоявшего между двумя высушенными морскими дракончиками. Миллилейн тоже смотрела на него. Она просто не решалась смотреть по сторонам, так как боялась, что узнает кого-нибудь из своих знакомых.

– Примите… пейте… приобщайтесь… – приказывал лиимен.

Собравшиеся передавали друг другу кубки. Миллилейн краем глаза разглядела, что каждый сразу подносил сосуд к губам и делал большой глоток, так что кубки то и дело доливали. Ближайшая посудина находилась в данный момент за три-четыре ряда коленопреклоненных верующих от нее.

– Мы пьем, – вещал лиимен. – Мы приобщаемся. Мы воспаряем и объемлем водяного короля.

Ах да, вспомнила Миллилейн, водяными королями лиимены называют морских драконов. Ведь давно уже говорили, что они поклоняются морским драконам. Что ж, думала она, может быть, в этом что-то есть. Все остальное провалилось, значит, нужно препоручить мир морским драконам. Кубок между тем находился уже в двух рядах от нее, но двигался медленно.

– Мы приходили к водяным королям, и охотились на них, и извлекали их из воды, – вещал лиимен. – Мы ели их плоть и пили их молоко. Сие было их даром для нас, их великим жертвоприношением, ибо они боги, а богам подобает и приличествует давать свою плоть и свое молоко малым сущим, дабы те насыщались и сами становились подобны богам. И ныне приходит время водяных королей. Примите. Пейте. Приобщайтесь.

Кубок дошел до ряда, в котором находилась Миллилейн.

– Они суть великие нашего мира, – продолжал лиимен. – Они господа. Они монархи. Они истинная Власть, и мы пребываем в их власти. Мы и все прочие обитатели Маджипура. Примите. Пейте. Приобщайтесь.

Из кубка уже пила женщина, стоявшая слева от Миллилейн. А ее вдруг охватило нетерпение – она так проголодалась, ее так мучила жажда! – что она с трудом сдерживалась, чтобы не вырвать кубок у соседки, пока в нем что-то еще остается. Но она вытерпела, и наконец-то чаша оказалась в ее руках. Она заглянула туда – темное, густое, блестящее вино. Странное на вид. Она нерешительно пригубила. Вино оказалось сладким, и пряным, и плотным, и в первый миг она подумала, что ей никогда не доводилось пробовать подобного вина, но тут же ощутила в нем что-то знакомое. Сделала еще глоток.

– Примите. Пейте. Приобщайтесь.

Ну, конечно же, то самое вино, которым пользуются толкователи снов, чтобы слиться с сознанием клиента и истолковать тревожащее его сновидение! Да, сонное вино! За всю свою жизнь Миллилейн обращалась к толкователям снов всего пять-шесть раз, очень давно, и все же нельзя было не узнать специфический вкус напитка. Но ведь такое невозможно! Использовать сонное вино, даже держать его у себя, разрешается лишь толкователям снов. Это сильный наркотик. Все прочие употребляют его только под надзором толкователей. Но в этой тайной часовне, судя по всему, имелись неограниченные его запасы, и прихожане хлебали его, как пиво…

– Примите. Пейте. Приобщайтесь.

Она поняла, что задерживает движение кубка. Повернулась к соседу справа с виноватой улыбкой, изготовилась пробормотать извинение, но он тупо смотрел вперед, не обращая на нее ни малейшего внимания. Тогда она пожала плечами, вновь поднесла чашу к губам и сделала большой глоток, потом еще и лишь после этого не глядя сунула посудину дальше.

И почти сразу же почувствовала действие вина. Ее качнуло, глаза закрылись, ей пришлось напрячься, чтобы не уронить голову. «Это потому, что я выпила на голодный желудок», – сказала себе она. Опустившись на пятки, расслабив спину, она принялась подпевать собравшимся, негромко выводившим бессмысленные повторяющиеся звуки: оо-вах-мах-оо-вах-мах, – столь же абсурдные, как и те крики, которые она слышала на улице, но здесь звучал более ласковый, нежный, хриплый, тоскующий плач: оо-вах-мах-оо-вах-мах. И когда она начала причитать вместе со всеми, ей показалось, что она слышит дальнюю музыку, диковинную, вроде как неземную, звуки множества колоколов, доносящиеся из неведомого далека, выводящего мелодии, каждая из которых, прежде чем удавалось ее уловить, сменялась другой, а та – следующей. Оо-вах-мах-оо-вах-мах, пела она, а в ответ ей доносилась песнь колоколов, а потом она ощутила присутствие чего-то громадного рядом, возможно даже в этой самой комнате – чего-то колоссального, крылатого, древнего, наделенного немыслимой разумностью, превосходящей ее мыслительные способности настолько же, насколько ее разум превосходил разум певчей птички. Это нечто снова и снова обращалось по огромным неторопливым орбитам, и при каждом обращении оно разворачивало свои гигантские крылья и расправляло их до концов света. А когда они снова складывались, то задевали врата разума Миллилейн – это была лишь щекотка, лишь легчайшее прикосновение, взмах пера, и все же она чувствовала, с каждым касанием преобразовывается, поднимается над собой, становится частью некоего организма из множества умов: невообразимого, богоподобного. «Примите. Пейте. Приобщайтесь». С каждым прикосновением этих крыльев она приобщалась все глубже. Оо-вах-мах-оо-вах-мах. Она утратила себя. Миллилейн больше не было. Был только водяной король, звучащий звоном колоколов, и составленный из множества умов ум, частью которого стала бывшая Миллилейн. Оо. Вах. Мах. Оо. Вах. Мах.

Она испугалась. Ее увлекало на дно моря, ее легкие заполнились водой, и боль сделалась нестерпимой. Она принялась отбиваться. Она больше не позволит этим громадным крыльям прикасаться к ней. Она выплывала обратно, она колотила кулаками, она пробивала путь наверх, к поверхности…

Открыла глаза. Выпрямилась – растерянная, испуганная. Вокруг продолжалось пение. Оо-вах-мах-оо-вах-мах. Миллилейн непроизвольно передернула плечами. «Где я? Что я наделала? Нужно сматываться отсюда», – сказала она себе и, почти в панике, поднялась и, неловко ступая, стала пробираться между молящимися к выходу. Никто не попытался остановить ее. Вино все еще дурманило ей голову, и Миллилейн пошатывалась, спотыкалась, хваталась за стену. Вот она вышла из комнаты. Миновала длинный, темный, пропахший благовониями коридор. Крылья продолжали помахивать вокруг нее, накрывали ее, тянулись к ее разуму. Что я наделала, что я наделала?

Снаружи, в переулке, было темно, поливал дождь. Продолжались ли поблизости шествия и митинги рыцарей Деккерета, рыцарей Тройственного меча и всяких прочих? Какая разница! Пусть будет что будет. Она бросилась бежать, не понимая, куда бежит. Вдали раздался приглушенный мощный гул; она надеялась, что это гейзер Конфалюма. А голову долбили изнутри другие звуки. Ях-тах ях-тах ях-тах вуум. Оо-вах-мах-оо-вах-мах. Она чувствовала, как крылья смыкаются вокруг нее. Она бежала, спотыкалась, падала, поднималась и бежала дальше, бежала дальше.

Глава 7

Чем дальше они углублялись в провинцию метаморфов, тем более знакомым казалось Валентину все окружающее. И в то же самое время в нем росло подозрение, что он совершает жуткую, кошмарную ошибку.

Он вспоминал запах этих мест: сложную смесь ароматов, которая при каждом вдохе заполняла ноздри и заставляла кружиться голову. Густой, мускусный, сложный, сладкий и тяжелый дух роста и разложения, парящий под постоянными теплыми дождями. Он вспоминал плотный, липкий, влажный воздух и ливни, которые проливались почти ежечасно, стуча по кронам деревьев, смыкавшимся высоко над головой, стекали с одного блестящего листа на другой, так что до почвы доходило не так уж много воды. Он вспоминал фантастическое изобилие растений, где все проклевывалось и вырастало чуть ли не на глазах, но при этом в какой-то странной закономерности распределяясь по ярусам – высокие тонкие деревья, у которых на семь восьмых высоты не было не единой ветки, затем разворачивались в огромные зонтики из листьев, связанных в плотную крышу лозами, лианами и эпифитами. Под ней шел ярус не столь рослых, пузатых более теневыносливых деревьев, затем ярус густых кустов, а ниже – лесная подстилка, прячущаяся в загадочной полутьме, почти бесплодная, влажная, тощая рыхлая почва, весело пружинящая под ногами. Он вспоминал окрашенные в яркие, насыщенные цвета, казалось бы, совершенно чуждые этому лесу столбы света, которые непредсказуемо пробивались сквозь полог, ненадолго позволяя разглядеть все поблизости с поразительной ясностью.

Но пьюрифайнские дождевые леса раскинулись в сердце Зимроэля на тысячи и тысячи квадратных миль, и, вполне возможно, разные их участки весьма походили один на другой. Где-то в этой части джунглей лежит столица меняющих облик, Илиривойн, но есть ли основания, спросил себя Валентин, считать, что я нахожусь неподалеку от него лишь потому, что запахи, звуки и весь вид этих джунглей похожи на запахи, звуки и виды, которые запомнил много лет назад?

В тот раз – когда во время путешествия с бродячими жонглерами возникла безумная идея подзаработать несколько роялов, выступая на празднике урожая у метаморфов, – с ними, по крайней мере, были Делиамбер, способный с помощью вруунских заклинаний определить, куда нужно свернуть на развилке дороги, и отважная Лизамон Халтин, знающая джунгли как мало кто из людей. А вот в своей второй вылазке в Пьюрифайн Валентин мог полагаться лишь на самого себя.

Делиамбер и Лизамон, если они были еще живы – он не слишком надеялся на это, поскольку все эти недели не имел с ними контакта даже во сне, – находились где-то в сотнях миль позади него, на другом берегу Стейча. У него не было и никаких сведений от Тунигорна, которого он отправил искать их. Теперь с ним были только Карабелла, Слит и несколько телохранителей-скандаров. Карабелла, при всей ее отваге и выносливости, не обладала навыками следопыта. Сильные и храбрые скандары не отличаются большим умом. А проницательному и здравомыслящему Слиту в этих местах очень тяжело из-за парализующего страха перед меняющими облик, который привязался к нему еще в молодости, во сне, и от которого он так и не смог полностью избавиться. Со стороны короналя было явной глупостью скитаться по джунглям Пьюрифайна с такой жалкой свитой, но, похоже, безумие стало отличительной чертой всех последних короналей, думал Валентин, особенно если учесть, что двоих подряд его предшественников, Малибора и Вориакса, постигла безвременная насильственная смерть именно в результате нелепых поступков. Возможно, для короналей это уже стало традицией.

И ему казалось, что все это время, день за днем, он не приближается к Илиривойну и не удаляется от него; что этот город в джунглях везде и нигде, что, возможно, он снялся с места и движется одновременно с ним на неизменном расстоянии, оставляя разрыв, который никогда не удастся преодолеть. Ибо столица меняющих облик, как он хорошо помнил, состояла из множества хлипких плетеных хижин, среди которых имелось лишь несколько более существенных построек. Уже тогда ему казалось, что этот импровизированный город-призрак вполне мог бы перелететь с одного места в другое по прихоти своих жителей, что это город-кочевник, город-видение, наподобие блуждающих огоньков джунглей.

– Валентин, смотри, – сказала Карабелла, – это тропа?

– Может быть, – ответил он.

– А может быть, и нет?

– Да, может быть, и нет.

Им попадались уже сотни таких тропинок – чуть намеченные царапины на земле джунглей, неразборчивые письмена, сообщавшие о чьем-то былом присутствии, оставленные то ли в прошлом месяце, то ли во времена лорда Деккерета, много тысяч лет назад. Какая-то палка, воткнутая в землю, возможно, с привязанным куском пера или обрывком ленты, неглубокие бороздки, как если бы здесь что-то протащили; а порой не было вообще ничего видимого, лишь психический полустертый отпечаток, свидетельствующий о пребывании здесь разумных существ. И ни один из этих следов никуда их не привел. Рано или поздно тропа исчезала, следы терялись, и впереди лежали только девственные джунгли.

– Разобьем лагерь, мой повелитель? – осведомился Слит.

Ни он, ни Карабелла до сих пор ни словом не осудили эту экспедицию, хоть и считали ее совершенно безрассудной. «Понимают ли они, – думал Валентин, – насколько остро он чувствует необходимость встретиться с королевой меняющих облик? Или из страха перед гневом короналя и мужа хранят почтительное молчание все недели, пока продолжаются безрезультатные скитания, хотя втайне думают, что лучше бы сейчас находиться в цивилизованных провинциях и бороться с ужасным кризисом, который, вероятно, разворачивался там? Или они – что хуже всего – просто потакают ему в этой бешеной гонке по густым, непросыхающим из-за постоянных дождей лесам?» Он не осмеливался спросить своих спутников. Он лишь гадал, долго ли еще продлятся поиски, да боролся с все усиливающимся убеждением в том, что вовсе не отыщет Илиривойн.

Когда они расположились на ночь, он опять надел на голову серебряный обод Владычицы, вошел в транс, позволяющий выводить сознание за пределы тела, и устремился духом над джунглями на поиск Делиамбера, на поиск Тизаны.

Он полагал, что с их разумами будет легче связаться, поскольку его соратники обладали профессиональной чувствительностью к магии снов. Но хотя он повторял попытки из ночи в ночь, ему ни разу не удалось почувствовать даже намека на контакт. Может быть, дело в том, что они остались очень далеко? Валентин прежде не прибегал к мысленному общению на дальних расстояниях без помощи сонного вина. Не исключено также, что метаморфы каким-то образом нарушают связь. Или его послания не достигают адресатов, потому что те мертвы. Или…

…Тизана… Тизана…

…Делиамбер…

…Вас вызывает Валентин… Валентин… Валентин…

…Тизана…

…Делиамбер…

Ничего.

Он попытался вызвать Тунигорна. Что бы ни случилось с прочими его соратниками, но Тунигорн, несомненно, жив и, при всей уравновешенности и защищенности разума, вполне можно было рассчитывать и на то, что он откроется на призывы Валентина. Вызывал он и Лизамон. И Залзана Кавола. Соприкоснуться хоть с кем-нибудь из них, ощутить отклик знакомого разума…

Потратив немало времени на тщетные попытки, он печально снял обод и убрал его в шкатулку. Карабелла вопросительно взглянула на него. Валентин качнул головой и пожал плечами.

– Полнейшая тишина.

– Не считая дождя.

– Да. Не считая дождя.

Дождь снова негромко барабанил по непроницаемой лиственной крыше. Валентин мрачно всмотрелся в джунгли, но не увидел ровным счетом ничего – прожектор летающей лодки горел и будет гореть всю ночь, но за пределами участка, охваченного его светом, высилась непроницаемая стена мрака. Под прикрытием этой стены вокруг лагеря сейчас могли собраться незамеченными тысячи метаморфов. Сейчас он чуть ли не хотел этого. Все что угодно – даже внезапное нападение! – было бы лучше продолжающегося уже не одну неделю блуждания по неведомой и непознаваемой глуши.

«Сколько еще, – спросил он себя, – предстоит мне мотаться по этим дебрям? И как мы будем искать обратный путь (и найдем ли его вообще), если я решу, что эта затея была пустой?»

Он лежал и все с тем же мрачным настроем прислушивался к переменчивому ритму дождя, и постепенно им овладел сон.

И почти сразу же он почувствовал, что начинается сновидение.

По интенсивности, специфической яркости и теплоте он сразу узнал, что это не обычный сон, а, скорее, послание Владычицы – первое, посетившее его после отъезда с побережья в Гихорну, – и все же растерялся, поскольку ожидал воспринять сознанием какой-нибудь ощутимый признак присутствия матери, но она никак не проявила себя, да и импульсы, пронизывающие его душу, казалось, исходили из совершенно другого источника. Король Снов? Конечно, он тоже обладал способностью проникать в умы издалека, но даже в такие необычные времена, как сейчас, не осмелился бы направить свой инструмент на короналя. Кто тогда? Валентин, настороженный даже во сне, сканировал границы сновидения, пытаясь найти ответ и не находя его.

В сновидении практически отсутствовала словесная составляющая; бесформенное и почти беззвучное, оно создавало впечатление едва ли не чистой абстракции. Но постепенно из него стали все яснее выделяться движущиеся формы и трудноуловимые перемены настроения, слагавшиеся в метафоры чего-то вполне конкретного – извивающиеся, переплетающиеся щупальца врууна.

– Делиамбер?

– Это я, мой повелитель.

– Где?

– Здесь. Недалеко от вас. Двигаюсь к вам.

Это было передано не с помощью какой-либо ментальной или, допустим, знаковой речи, а исключительно посредством грамматики изменяющихся световых узоров и состояний ума, несущих однозначное значение. Через некоторое время сон покинул его, и он неподвижно лежал в полусне, прокручивая в мозгу то, что явилось к нему, и впервые за несколько недель почувствовал некоторую надежду.

Утром Валентин остановил Слита, готовившегося разбирать лагерь:

– Нет. Я решил остаться здесь на несколько дней. Или еще дольше.

Валентин успел заметить мелькнувшее на лице Слита выражение растерянности и сомнения; тот поспешил принять невозмутимый вид, кивнул и отправился передать скандарам, чтобы те оставили палатки на месте.

– Мой повелитель, по лицу вижу, что эта ночь принесла тебе какие-то новости, – сказала Карабелла.

– Делиамбер жив. Он с остальными следует за нами и пытается присоединиться. Но мы так петляли и так быстро двигались, что им пока не удалось догнать нас. Стоило им напасть на наш след, как мы меняли направление. Если мы немного постоим на месте, они наконец-то отыщут нас.

– Ты говорил с врууном?

– С его духом, его тенью. Но это был истинный дух, верная тень. Он скоро будет с нами.

Валентин был совершенно уверен в этом. Но прошел день, и еще день, и еще. Каждую ночь он надевал на голову свой обод и посылал сигнал, но не получал ответа. Охранники-скандары бродили вокруг поляны, как беспокойные звери; Слит все сильнее тревожился и тоже пропадал в лесу целыми часами, несмотря на свой извечный страх перед метаморфами, который, по его собственному признанию, ничуть не ослабел. Карабелла, видя, что обстановка накаляется, предложила ему и Валентину немного пожонглировать с нею втроем, чтобы вспомнить прошлое и за непростым занятием отвлечься от других забот, но Слит сказал, что у него нет настроения, и Валентин, согласившись на ее уговоры, так расстроился из-за того, что у него ничего не получалось, что готов был сдаться уже через пять минут, но Карабелла устыдила его.

– Конечно, у тебя все из рук валится! – сказала она. – Или рассчитывал, что навык сохранится, хотя ты несколько лет не упражнялся? Но если работать, он вернется. Ну, Валентин, лови! Лови! Лови!

Конечно же, она была права. Немного терпения, немного усилий, и у него появилось прежнее ощущение, что союз руки и глаза может перенести его туда, где время ничего не значит, а все пространство превращается в одну бесконечную точку. Скандары, хоть и знали, несомненно, что жонглирование когда-то было профессией Валентина, явно изумились, увидев, чем занимается корональ, и с широко раскрытыми от нескрываемого любопытства, смешанного с благоговением, глазами смотрели на образовавшуюся между Валентином и Карабеллой пеструю галактику стремительно летавших в разные стороны предметов.

– Эй! Эй! Эй! – вскрикивала она и быстро вела его к все более и более сложному. Они, естественно, не делали ничего такого, что могло бы сравниться с трюками, какие она непринужденно исполняла в былые времена, и даже с тем, чего удалось тогда достичь Валентину, который так и не смог приблизиться к уровню мастерства Карабеллы. Но у него получается, думал он, вполне прилично для человека, который почти десять лет всерьез не упражнялся в жонглировании. Через час, весь промокший от дождя и пота, он чувствовал себя лучше.

Появился Слит. Он некоторое время смотрел на них, как будто понемногу избавляясь от подозрительности и хандры, потом подошел поближе, и Карабелла без предупреждения метнула ему нож, дубинку и топорик, а он, небрежно ловя предметы, пустил их летать вокруг себя и так же непринужденно добавил к каскаду еще три предмета, которые кинул ему Валентин. На лице Слита вроде бы появилась тень напряжения, которую невозможно было бы представить себе десять лет назад, разве что в тех случаях, когда он исполнял свои отработанные приемы с завязанными глазами, но ничто иное не позволяло заподозрить хоть какого-то снижения его незаурядного мастерства. «Эй!» – воскликнул он, кидая дубинку и топорик Валентину, и принялся безжалостно переадресовывать остальные предметы Карабелле, прежде чем корональ успел поймать первый предмет. И они втроем – Карабелла, Валентин и Слит – продолжали жонглировать с величайшей серьезностью, как будто вновь стали странствующими жонглерами и готовились к выступлению перед королевским двором.

Глядя на виртуозную технику Слита, Карабелла решилась тоже воспроизвести несколько сложных трюков из своего былого репертуара. Слит в ответ еще больше усложнил движения, и вскоре Валентин уже достиг предела своих возможностей. Тем не менее он старался не отставать от них и неплохо преуспевал в этом, лишь изредка роняя тот или иной предмет, пока не осознал, что его забрасывают с обеих сторон хохочущая Карабелла и сосредоточенный серьезный Слит, и тут у него сразу перестали гнуться локти и онемели пальцы, и все, чем он жонглировал, посыпалось наземь.

– Ах, мой повелитель, ну куда же это годится! – раскатился над поляной грубый и восхитительно знакомый голос.

– Залзан Кавол! – удивленно и радостно воскликнул Валентин.

Огромный даже для своего племени скандар подлетел к нему, стремительно изобразил знак пылающей звезды и, не говоря больше ни слова, подобрал с земли все, что уронил Валентин, и с маниакальным восторгом начал перебрасываться ими со Слитом и Карабеллой, используя сразу четыре руки; этот, доступный только скандарам, стиль жонглирования не способен долго поддерживать ни один, даже самый искусный, жонглер-человек.

Валентин всмотрелся в лесную полутьму и увидел, что под дождем бежит целая толпа – Лизамон Халтин, на плече которой устроился вруун, Тунигорн, Тизана, Эрманар, Шанамир, а из остановившейся неподалеку заляпанной грязью большой летающей лодки все вылезали его спутники, все, понял Валентин, кого он оставил в Гихорне, благополучно добрались сюда.

– Доставайте вино! – крикнул он. – Это необходимо отпраздновать! – и бросился к приехавшим, обнимая одного за другим, встав на цыпочки, обхватил великаншу, радостно хлопнул по плечу Шанамира, торжественно пожал руку величественному, как всегда, Эрманару и стиснул Тунигорна в объятии, от которого у кого-нибудь послабее надолго перехватило бы дух.

– Мой повелитель! – прогремела Лизамон. – Пока я жива, больше никуда не отпущу вас одного! Не сочтите за грубость, повелитель, но зарубите себе на носу: больше никогда! Никогда!