Текст книги "Ласковый дождь"

Глава 14

По пути в отель, где Мирелла собиралась привести себя в порядок перед встречей с Рашидом, она думала о том, что следует безотлагательно связаться с Уингфилд-парком и позвонить Лоуренсу. Этого требовал семейный долг.

Она невольно улыбнулась, подумав, как непросто ей будет объяснить своим домашним, насколько велико ее наследство и каков его размер в денежном эквиваленте. Понять это в состоянии только Маркус Уэйнбаум. Все ее родственники, как и она сама, не питали к деньгам особого уважения и, возможно, поэтому не умели реагировать на их появление – у них в семье деньги считались вещью необходимой, но недостойной особого внимания и обсуждения.

Ее отец, Максим, который относился к деньгам так же, как и ко всему прочему в жизни – с философским спокойствием, – наверняка внимательно выслушает ее, осознает факт получения наследства и тут же выкинет его из головы, не вникая в подробности. И это было понятно, потому что отец, что называется, родился с деньгами. В семье Уингфилд из поколения в поколение один сын становился священником или юристом, другой – военным, а третий – предпринимателем. Максиму выпала иная участь: в его времена церковная карьера была заменена стипендией на три поколения вперед, а предпринимательство обратилось в чистые деньги, манипуляции с которыми происходили за закрытыми дверями и считались вынужденной необходимостью.

Таким образом, Максим никогда не задумывался о наличии или отсутствии денег. Его отец и дед поступали так же. Поэтому, получив по наследству фамильное поместье и прочую недвижимость, но ни цента наличными, Максим воспринял это как должное. Он продолжал вести тот образ жизни, к которому привык, и дети унаследовали эту его беззаботность. Впрочем, теперь все изменится.

Интересно, что скажет Лили, ее мать? Бог мой, тяжело вздохнула Мирелла. Ее отношения с матерью всегда складывались непросто. Лили обязательно расстроится. Во-первых, потому, что наследство действительно существует, хотя она утверждала, что все это чей-то коварный вымысел – а Лили, как всем известно, не ошибается. Во-вторых, наследство появилось со стороны ее родственников, но ее саму миновало. И третья причина – конечно, деньги занимали на шкале ее ценностей едва ли не последнее место, но происходило это только потому, что у нее их никогда толком и не было. Правда состояла в том, что Лили втайне любила деньги и завидовала тем, у кого есть возможность тратить их не считая.

Мирелла находила все новые и новые причины, способные огорчить Лили, и настроение у нее совсем испортилось. Мать отличалась патологическим стремлением к власти, ей было необходимо знать, что она самый влиятельный член семейства, хотя на самом деле таковым не являлась. Она считала своим долгом вмешиваться в дела каждого и жила в мире собственных иллюзий по поводу того, что контролирует все происходящее вокруг нее.

Когда жажда власти в ней достигала апогея, она становилась опасной для окружающих и демонстрировала потрясающее безразличие к судьбам самых близких ей людей. В эти моменты она была способна на самые ужасные злодеяния. Но стоило ей взять себя в руки, как она волшебным образом преображалась, и тогда общение с ней становилось по-настоящему радостным и желанным.

Вся семья – в том числе и Маркус Уэйнбаум, который давно жил в доме и считался почти родственником, – страдала от фантазий Лили. Она отдалила от себя детей, а потом уверяла себя и всех остальных, что они ее бросили. Она расточала на них любовь и заботу, когда ей этого хотелось, и отворачивалась от них, когда им была нужна ее помощь. Она сделала все, чтобы удалить их из Уингфилд-Парка, но они все равно стремились в отчий дом, потому что любили мать, несмотря ни на что, – как это делали и отец, и Маркус.

Лили была единственной неудачницей в семье, и каждый старался сделать так, чтобы она этого не чувствовала. Впрочем, задача эта оказалась не такой уж трудной, поскольку Лили была настолько тщеславна и самовлюбленна, что запросто могла обвинить «Бостон глоб» или любую другую газету, которая обошла ее выступления хвалебной рецензией, в зависти к ее успеху и в нежелании признать тот факт, что такая красивая женщина, как она, может быть еще и талантливой пианисткой.

Лили вышла замуж за Максима по любви. То, что этот брак оказался для нее выгодным со всех сторон, не говоря о материальной, Лили воспринимала как приятное и важное дополнение к любовным отношениям. Тот факт, что ее муж со временем должен был войти в тройку выдающихся философов своего времени, занимал ее, но не более того. Лили была уверена, что ее брак состоялся во всех смыслах. Однако положение вещей стало постепенно изменяться, и началось это еще до рождения Миреллы.

Настоящим шоком для Лили стало изменение финансового положения семьи после смерти тестя, когда Максим вступил в права наследования. К тому времени Лили уже успела привыкнуть к возможности тратить столько денег, сколько ей хочется. Она давно забыла о том, что когда-то считала себя «бедной родственницей» в семействе Максима. Тем более что с тех пор муж утратил важные позиции в бостонском свете, зато далеко продвинулся в своей работе и вышел на международный уровень, который позволил ему общаться с самыми интересными людьми эпохи.

Хотя Лили радовалась успехам мужа и наслаждалась тем, что круг ее близких друзей состоял сплошь из знаменитостей, она не переставала считать себя в каком-то смысле обманутой и с нетерпением ждала, когда же Максим наконец завоюет главный приз. Она не сомневалась в том, что он этого достоин, и в то же время относилась к нему как к неудачнику, не способному заработать достаточно денег, чтобы вести тот образ жизни, которого требует их положение. Кроме того, ее раздражало его упорное нежелание продать что-нибудь из фамильных ценностей, пожертвовав частью наследства ради жены и детей.

Лили была единственным человеком в семье, который верил в то, что деньги обладают настоящей властью. Она считала также, что их постоянная нехватка является главной причиной, по которой она не может стать настолько влиятельной, насколько ей бы этого хотелось. В редкие, к счастью, моменты полного помутнения рассудка она обвиняла свою семью в том, что она стоит на ее пути к успеху, и даже доходила до откровенной ненависти к людям, которых всегда любила.

Перспектива разговора с Лили пугала Миреллу, и она подумывала о том, что не будет ли лучше для всех, если эту новость сообщит ей Маркус, который отличался и тактом, и терпением. Когда Лили поверит, что наследство действительно существует и измеряется доходом в сорок миллионов в год, она, пожалуй, признает, что Мирелла добилась в жизни успеха. Но тут же решит, что дочь теперь начнет претендовать на ее место. Это, несомненно, повлечет за собой психосоматический припадок, после которого Лили надолго сляжет в постель. Мать всегда прибегала к такому сценическому эффекту, когда хотела притвориться слабой и беспомощной, чтобы в полной мере насладиться своей властью над домашними.

Мирелла нахмурилась, вспомнив свою первую реакцию на сообщение о наследстве. Переходя через улицу, она едва не попала под автомобиль, погруженная в мысли о том, как часто она отказывала себе во многом только ради того, чтобы не раздражать мать и оградить и себя, и ее от неминуемой вспышки ярости, грозящей неприятностями всей семье.

Пронзительный сигнал клаксона вывел ее из задумчивости, и она сосредоточилась на предстоящем звонке: сначала отцу, потом Маркусу, потом матери (в зависимости от результатов разговора с Маркусом) и брату Лоуренсу. Она представила, как расскажет Маркусу о деньгах, и развеселилась.

Маркус Уэйнбаум, искусствовед и философ, однажды появился в Уингфилд-Парке в качестве помощника отца и с тех пор прижился там, периодически принимая на себя заботы о благополучии семейства, раздираемого жуткими противоречиями. На протяжении многих лет в его ведении были коллекция произведений искусства и антиквариата, парк старинных автомобилей и бипланов. Кроме того, он находил время и силы на то, чтобы решать их финансовые проблемы, окружать всех заботой и еще помогать Максиму в его научной деятельности. Как приятно будет спросить у него: «Маркус, сколько миллионов тебе нужно на ремонт ангаров, устройство автомузея и починку крыши?» Или просто сказать: «Вот тебе двадцать миллионов. Дай знать, если понадобится еще».

Мирелла вспомнила, как в детстве они без конца спорили с братом, пытаясь выяснить, не является ли Маркус любовником их матери. Они имели основания предполагать это, поскольку для Маркуса не существовало секретов в жизни их родителей. Они даже допускали мысль о любовной связи Маркуса с отцом, поскольку знали отцовские взгляды на любовь и секс, которые, по его мнению, не должны были ограничивать всяческие дискриминационные барьеры. Тем более что они нередко замечали, как многие мужчины и женщины проникались к отцу откровенно любовными чувствами, и могли это понять, считая отца неотразимым, блестяще образованным и безупречно воспитанным человеком. Наконец они решили, что Маркус влюблен в отцовский ум, в материнское тело и в обоих этих замечательных людей.

Тесные доверительные отношения установились между Миреллой, Лоуренсом и Маркусом после того, как в ранней юности у нее с Маркусом завязался бурный роман, который продлился всего год и закончился по их обоюдному согласию, причем брат все это время был их доверенным лицом. Они устыдились не тайных встреч, а просто решили пожертвовать своим увлечением ради более прочных семейных уз.

Проходя мимо швейцара, Мирелла кивнула ему, и ей показалось, что он улыбнулся ей в ответ чуть более почтительно, чем раньше. Она утвердилась в мысли не откладывать звонок домой, а потом сразу же дозвониться до Лоуренса. Брат был таким же непредсказуемым, как отец, красивым в мать и упрямым, как Мирелла двадцать лет назад. Он обожал Лили и, зная все ее недостатки, прощал ей все. Отец и сестра были для него самыми близкими друзьями. Он всегда старался быть честным с самим собой, и это помогало ему добиваться успеха во всех начинаниях.

Открывая дверь номера, Мирелла передумала и решила позвонить сначала Лоуренсу, потом Дине и только затем в Уингфилд-Парк. Но картина, которая предстала перед ней, заставила ее тут же забыть обо всем.

Комната была завалена коробками с одеждой, тканями, обувью, бельем и всякой всячиной. Коробки разных цветов и размеров, перевязанные подарочными ленточками, были полуоткрыты и разбросаны по полу, диванам, столам… а посреди этого беспорядка стоял Рашид Лала Мустафа с бокалом шампанского в одной руке и дамской туфлей в другой. Его лицо освещала самодовольная улыбка.

Мирелла остановилась посреди комнаты, не зная, что сказать.

– Рашид, ты сошел с ума!

– Да, сошел. Но сделал это мило, весело и экстравагантно, а значит, мое сумасшествие извинительно. – Он протянул ей бокал, обнял за талию и спросил: – Где ты была? Я с трудом дождался, пока ты придешь, чтобы выбрать из этого то, что тебе понравится. Давай выбирать вместе.

– Хорошо. Но чтобы все это перемерить, мне потребуется целый день. И потом, выбрать одно платье из десятка – очень трудная задача. Разве ты сможешь мне в этом помочь?

– Еще бы! – Он взял ее за руку и усадил рядом с собой на диван. – Во-первых, ты можешь отослать назад те вещи, которые тебе не понравятся. Я купил их при условии, что они тебе подойдут и доставят радость. – Он начал расстегивать на ней жакет и прошептал в самое ухо: – Это всего лишь маленький подарок в знак благодарности за наслаждение, которое я испытал прошлой ночью. И потом, у тебя есть целых двадцать минут на то, чтобы выбрать, и целая армия помощников…

Он хлопнул в ладоши, и в комнату впорхнула стайка длинноногих манекенщиц в сопровождении четырех дам-продавщиц.

– Боже мой! Персональный показ моделей! Рашид, это просто сказочный подарок. У меня глаза разбегаются. Неужели ты правда купил все это для меня? Но ведь это стоит целое состояние! Я не могу принять такой дорогой подарок. Ты сам выбирал вещи?

Рашид рассмеялся, радуясь тому, что ее реакция оправдала и даже превзошла его ожидания. Он помог ей снять жакет и принялся расстегивать блузку, играя с ней, словно с куклой.

– Ты можешь принять этот подарок и примешь его, потому что ты женщина и потому что захочешь доставить мне удовольствие. Да, я действительно выбирал все это сам. Я переходил из магазина в магазин и, разглядывая вещи, представлял себе, как ты будешь выглядеть в каждой из них. Это было очень весело. Затем я нанял манекенщиц, чтобы тебе не пришлось прыгать из платья в платье.

Мирелла обняла его руками за шею и крепко поцеловала, но тут же спохватилась: не слишком ли она расслабилась и не утратила ли бдительности, подпуская его так близко к себе. Она смущенно покраснела и обратила все свое внимание на импровизированный подиум, где перед ней мелькали самые изысканные и дорогие вещи, которые только можно было себе вообразить.

В какой-то момент Мирелле показалось, что этот круговорот никогда не кончится. Девушкам надоело каждый раз уходить в спальню, чтобы переодеться, и они стали делать это прямо в гостиной, под бдительным наблюдением Рашида и Миреллы.

Повсюду, куда ни кинешь взор, – обнаженные груди, ноги, ягодицы. Роскошные нагие женские тела заполонили комнату. Такое зрелище было вполне достойно пристрастного внимания Дега или великолепного Де Кунинга, когда он создавал свою знаменитую серию «Женщины» в середине пятидесятых годов. Атмосфера оживленности витала в гостиной, отовсюду раздавались женский смех и непринужденная болтовня. Мирелла подумала о том, что Рашиду удалось устроить настоящую оргию из этого с виду невинного показа мод. Еще через двадцать минут круговорот моделей в ее гостиной подошел к концу.

– Вот и все. А об остальном я договорюсь с продавцами, потому что все твои пожелания учтены и записаны, – произнес Рашид. – А теперь отправляйся в другую комнату, там тебя ждет парикмахер. Через час и десять минут нам нужно отправляться на ленч в «Коннот», а я намерен переступить порог этого ресторана с самой красивой женщиной в Лондоне. Мария, подайте мисс Уингфилд один из новых халатов.

Он отдал это распоряжение с такой утонченной, соблазняющей улыбкой, что Мирелла почувствовала, как ее сердце медленно тает. После чего он передал ее в руки парикмахера и стилиста, которые получили распоряжение «сделать из ее прекрасного лица образ, способный вызвать у всех изумленный вздох».

В следующий раз она увидела Рашида спустя некоторое время в гостиной, которую успели прибрать после показа мод. Все девушки разошлись, за исключением двух, которых Рашид поил шампанским.

Мирелла вошла в комнату, и их взгляды встретились. Девушки вдруг смутились, словно делали что-то предосудительное. Но Мирелла уже не видела перед собой ничего, кроме глаз Рашида, в которых застыло неподдельное восхищение, вызвавшее в ее душе единственное желание – сделать все, чтобы доставить удовольствие этому мужчине, способному угадать и претворить в жизнь самые сокровенные ее желания.

Мирелла с трудом узнала себя в зеркале – результат усилий парикмахера и стилиста не поддавался описанию. Разумеется, у нее остались те же лицо и тело, но, казалось, откуда-то из глубины ее индивидуальности на поверхность выступила настоящая природная красота. В ее облике появилось то же таинственное очарование, что отличало внешность Греты Гарбо, Роми Шнайдер и Шарлотты Ремплинг. Мирелла обнаружила даже некоторое сходство с Элизабет Тейлор, Рэкел Уэлч и Софи Лорен – не потому, что в ней появился налет звездной неприступности, а просто потому, что у нее появилась возможность угадать похожие черты в собственном облике.

Прежде, глядя на себя в зеркало, она видела лишь клерка крупной международной организации, занятого продвижением по службе и проблемами карьерного роста. Но самый известный лондонский стилист шестидесятых не утратил легкости прикосновений и профессиональной зоркости глаза. Мирелла не понимала, как посредством стрижки можно было сделать так, чтобы она выглядела лет на десять моложе. Форма ее прически удлинила и подчеркнула линию шеи, придала утонченность подбородку и хрупкость плечам. У нее было такое чувство, как будто она впервые в жизни побывала у парикмахера.

Мирелла потратила много времени, чтобы выбрать одежду для ленча. Наконец она остановилась на костюме, который был элегантен и сексуален, шикарен и в то же время подчеркнуто женственен.

По ее мнению, она выглядела потрясающе – на ней никогда не было одновременно такого количества эксклюзивных ярлыков, – и это доставляло ей огромное удовольствие. Она медленно шла к Рашиду, осознавая, что неотразима. Она непринужденно улыбалась, наклонив голову, и наслаждалась любовной игрой. Она была совершенно счастлива, кокетничала напропалую, понимая, что он не в силах противиться ее женскому очарованию.

Манекенщицы постарались покинуть комнату как можно быстрее и незаметнее. Мирелла проводила их взглядом, после чего горделиво запрокинула голову, уперла кулак в бедро и продефилировала перед Рашидом не хуже, чем настоящая модель на подиуме. В ее поступи было столько соблазнительной, зрелой женской красоты, что он не мог оторвать взгляда от ее разлетающихся волос, полных губ и изысканных форм тела. Он вдруг увидел в ней нечто сумасбродное, бесшабашное и дикое, что раньше глубоко скрывалось под внешне нейтральным и сдержанным обликом.

Ее внутренний мир вдруг обнажился и заявил о себе. Рашид изумился тому, что при всей ее самоуверенности в ней не оказалось и намека на тщеславие. Как только он обнаружил это, у него исчезли все желания, кроме одного – соблазнить Миреллу Уингфилд как можно скорее.

Последующие дни и ночи с Рашидом были овеяны сказочной дымкой романтических отношений. Ужины при свечах, завтраки с близкими друзьями, официальные приемы, бал в Букингемском дворце – все эти мероприятия были пронизаны нежными любовными отношениями, которые выражались в словах, жестах, взглядах. Все это время он ни на мгновение не отступал от своей роли изысканного соблазнителя.

Не проходило дня, чтобы он не дарил ей подарков. На следующее утро после модного шоу она нашла на подносе с завтраком бархатную коробочку с серьгами – двумя великолепными жемчужинами в золотом обрамлении. А однажды, когда они прогуливались по Сент-Джеймс-парк, он спросил у нее, который час, и, перехватив ее руку, снял старые часы на ветхом кожаном ремешке и заменил их новыми – на золотом браслете, с белым фарфоровым циферблатом – эксклюзивной работой Картье.

Во время одного из их многочисленных любовных свиданий, в тот момент, когда он вошел в нее с яростной страстностью, а она закричала от боли и наслаждения, он приподнял ее и посадил себе на колени. Не прекращая ритмичных движений, он вытащил из-под подушки нитку отборного жемчуга и надел ее ей на шею. Проснувшись утром, Мирелла обнаружила, что ниток три.

Их эротическая связь была столь же экстравагантной, как и его подарки и способы их преподносить. Его интимное поклонение ей не знало границ; он то впадал в безудержную дикую страсть, то обволакивал ее нежными ухаживаниями – и то и другое приводило Миреллу в восторг. Он очень тонко угадывал ее сексуальные фантазии и тут же претворял их в жизнь, заставляя ее чувствовать себя более женственной и возбуждающей, чем когда-либо прежде. Ему удалось проникнуть в самые сокровенные уголки ее сердца, затронуть самые чувствительные струны души и тем самым сделать ее очень уязвимой и подвластной его воле.

Журналисты преследовали их повсюду, посвящали им целые колонки в светской хронике. Они восхищались новой избранницей Рашида Лалы Мустафы и сочувствовали его прежним подружкам, которых он оставил ради американки, превратившейся вдруг из скромной служащей ООН в мультимиллионершу. Они задавались вопросом, как долго продлится эта связь и когда же наконец самый завидный в мире холостяк и один из самых выдающихся в мире плейбоев в очередной раз заменит объект своего внимания новым.

Миреллу же все эти вопросы не волновали. Она никогда не относилась к связи с Рашидом иначе чем к легкому роману, который естественным образом закончится, как только она вернется в Нью-Йорк. Она позволила ему соблазнить себя и получала удовольствие от его ухаживаний, но понимала, что они не созданы друг для друга… тем более что с каждым днем она все сильнее тосковала по Адаму Кори. Воспоминание о краткой и ослепительной, как удар молнии, любви вклинивалось в ее роман с Рашидом. Чем сильнее она старалась выбросить из головы Адама, тем прочнее он утверждался в ее мыслях. В конце концов она поняла, что обречена нести по жизни любовь к Адаму как невидимую вторую кожу. Он сумел завладеть ее сердцем. Мирелла жестоко терзалась, заставляя себя не мечтать о будущем, и от отчаяния все сильнее тянулась к Рашиду, не забывая при этом в редкие минуты одиночества заниматься делом о наследстве.

Так что даже если бы Мирелле захотелось потерять голову – что было вовсе не так, – на нее теперь была возложена новая ответственность, связанная с положением богатой и влиятельной леди.