Текст книги "Вниз по лестнице"

Я опустил голову в свои ладони. Провёл по немытым жирным волосам и посмотрел на стену. Там опять попал в поле зрения нацарапанный номер. Пусть это будет служба поддержки оскорблённых людей другими – грубыми, обиженными жизнью, которые хотят обидеть в ответ других.

Мне стыдно.

Я не могу иначе, защитный механизм, мой панцирь, мой хитин и шкура с иглами. Она работает на автомате, я внутри мягкий, как персик, но снаружи словно камень. Не пущу никого и буду отравлять, стану защищать свой маленький уголок личного пространства. Всё, что у меня осталось, это мои мысли в одиночестве. Паразит, паразитируй. Я загнан, и вцеплюсь когтями в пытающегося забрать мои мысли своими тупыми разговорами! Замкнутый круг, собака пытается поймать свой хвост, дождь-пар-дождь, бег, бесконечный бег, догнать себя нельзя.

Я упал бездыханный на кровать. Веки разомкнуты, но я сплю.

Скрип маленьких колёс будит меня от зимней комы. Это маленькая тележка, на которых обычно возят газеты, мороженое, пиво, закуску и пресные плитки дешёвого шоколада, по вкусу и консистенции напоминающего больше пластилин. Хочу пить, горячий чай обжигает мозг, заставляя его дымиться. Нужно охладить его, мне бы холодной воды.

Выхожу с высунутым иссохшим языком набок, как у псины. В переходе стоит старый мужчина в сером вязаном жилете поверх бардовой кофты, нити которой торчат во все стороны. Под его большим повисшим носом белые с серостью усы. На ушах еле держатся очки с охристой оправой. Линзы увеличивают его потерявшие цвет глаза до необычайного размера. Он своей трясущейся рукой протягивает мне смятую газету, напечатанную на плохой пищей бумаге.

– Мне не нужна газета, мне бы…

Он меня не слушал и не слышал, всё также протягивал газету, намекая взглядом, что мне следует её купить. Ну ладно, я начал искать в кармане мелочь, но старик завертел головой и сунул газету мне в лицо. Я её взял и моё внимание привлекло название заголовка на первой странице. «Пропал Евгений К., тридцать один год…» И рядом моя фотография. «В последний раз видели вечером накануне отправления в город С.».

Полный бред, не может быть, билетер бы меня запомнил, да точно опознал бы, я же отдал ему билет, он оторвал корешок! Я сую руку в другой карман и достаю тот самый билетик, а корешок его на месте, как новый, даже и не намеревался пропадать. И почему он у меня в кармане? Я же кинул его в портфель!

– Ну, вот и приехали!

Оборачиваюсь на голос и вижу Михаила, но совсем молодого, на вид даже младше меня. Его голос стал приятнее, лысины нет, ни морщин, ни прежнего добродушия в выражении лица. Он стоит, руки в карманах клетчатых штанов. На теле лёгкая белая рубаха. У меня ноги задрожали, и я начал падать. Подумал, что сейчас пятой точкой смогу ощутить всю твёрдость пола, но я свалился на инвалидное кресло-каталку. А тот старик, просунувший мне газету, взялся за её ручки сзади и подкатил меня, кряхтя, к Михаилу.

Я не мог выронить и слова, но он всё равно начал бы первым.

– Вряд ли смогу толком объяснить тебе, что сейчас происходит. Да и вышло бы всё хорошо, если бы не череда глупых обстоятельств. Ты нагрубил мне, от чего тебе стало дурно на душе, и ты лёг спать. Тебя одолела жажда, и ты проснулся как раз в то время, как мой коллега разносил главные новости.

– Какие ещё новости? – спросил я с нарастающим гневом, переходящим то в страх, то в ненависть.

– Видишь ли, все пассажиры этого поезда – мои пациенты, если так можно выразиться. Я вас собрал здесь не случайно. Кто-то давно держит грязные тайны в шкафу со скелетами, есть те, кто бросили друзей и родных на погибель, кто-то из них даже убийца! Я провозгласил себя их доктором.

– Стой, я знаю, что сплю. Не неси чушь. Как ты молодой сейчас, а был…

– Потому что я мёртв уже давно, ты попал к призракам.

Я засмеялся. Конечно, я не верил. Это розыгрыш, или я попросту сплю, ну какие ещё… на этом моменте Михаил махнул рукой, и старик за мной развеялся в воздухе. По воле той же руки моя коляска развернулась сама и поехала вдоль дверей вагона. Михаил шагал за мной, а я хотел говорить, но рот не размыкался, и паника сковала язык.

– Хочешь, я докажу, что ты не спишь? – с интригой произнёс он.

Тут Михаил схватил меня за руку и, сдавив пальцами, проткнул её. Я бы проснулся от такой боли, но не в этот раз. Я закричал сквозь сомкнутые губы, закрыв глаза от жуткого ощущения порванной плоти. Кровь забрызгала мне тело и засочилась на пол, стекая по подлокотникам моего транспорта. Ноги совсем отнялись и покосились на бок.

Мы остановились у соседнего моему купе, у дверей Михаила. Он обошёл меня и открыл железные створки. Внутри, в петле, висела молодая девушка. Она покачивалась из стороны в сторону в такт движениям вагона. Белоснежное платье без рукавов, полупрозрачные чулки и бежевые балетки. На правом запястье самодельный браслет из верёвочки с деревянным сердцем. На нём имя Михаил, зацарапано.

– Она была моей женой. Я любил её до безумия. Познакомились мы ещё в студенчестве. Она училась в параллельной группе, и на парах я часто засматривался на неё, совершенно забыв, что творится на доске у преподавателя. Я был пленён внешностью этой девушки, а потом и тем, кем она была внутри. Она оказалась моей мечтой, я добивался её несколько лет, и игра стоила свеч. Рядом с ней мне удалось ощутить себя счастливым. Она из хорошей семьи, я понравился её родителям. Сам я, видишь, недурён собой, достаточно умён. Заимел образование и перспективы на высокооплачиваемую работу. Наша жизнь вся была распланирована, мы начали с того, что сразу после получения дипломов поженились.

Потом поехали на поезде к морю, она никогда не была на море, и это оказался мой шанс наградить её мечтой. Наш медовый месяц, он так и остался в воображении. Гулящая она, как оказалось, стерва… сука… вышел я за чаем, прикупив пряники у старика, ходящего в переходе вагона, и двинулся обратно к себе. А там она стоит у туалета и целуется с каким-то парнем, прикрыв двери тамбура наполовину. Она думала, что не будет видно этого позора, если немного прикрыть блядскую дверь?! Я бросил кружки с пряниками на пол, подбежал к парочке и, только открыв дверь, ударил парня в тот момент, пока они ещё ласкали губы друг друга. Удар пришёлся по обоим сразу, у неё потекла кровь. А он, сжав нос, бросился на меня, но вторым ударом прямо в челюсть я повалил его на пол. Он упал и вырубился, но продолжил дышать, значит, не убит.

Она мне ничего не сказала, когда подняла залитое кровью лицо. Помада слилась с багряными струями, платье закапано, осквернено, как и моё чувство к ней.

«Как? Почему? За что?». Я выкрикнул эти слова ей в лицо, забрызгав слюнями подол её платья. Она попыталась уйти, вывернулась и освободила руку, но я всё равно поцарапал её ногтями, не специально.

Так, капая кровью, она скрылась в нашем купе. Я ринулся за ней, боковым зрением чувствуя направление чужих мне глаз, торчавших отовсюду. Ненавижу их, этих случайных свидетелей моего фиаско.

Она сидит внутри, её вещи уже собраны. Небрежно застёгнутые чемоданы, из которых по́шло торчит её нижнее бельё, немного заслоняют двери. Опёршись на поцарапанную руку, она за столом смотрит в окно как ни в чём не бывало. Белое платье запятнано красными заплатами. Я налился гневом.

«Как ты мне это объяснишь?» После всего того, что мы вместе пережили и испытали, она кидает мне кучу грязи в лицо, кормит меня ею маленькой чайной ложкой, заставляя пережёвывать всё и не обманывать. Она молчит. Будто всё на своих местах, всё так, как и должно быть. Я хотел опять её схватить, уже за плечо, но она сразу отмахнулась и поднялась, уставившись прямо на меня. Шлейф духов, опережая её саму, пробил мои ноздри. Пьянящий лёгкий запах цветов отразился картинкой. Её глаза краснее пятен на платье. Но слёз нет, сухое лицо отражает безразличие к тому, что происходит в данный момент.

Я мычал, чтобы дать Михаилу понять, что не вижу никакого смысла в этом рассказе и его подробностях, моя голова и мысли теряются в тумане. Я не верю всему этому, но будто вижу двух людей передо мной. Словно невидимый зритель, режиссёр, актёры которого окунулись в импровизацию, и сценарий, написанный для них, давно лежит смятый в мусорном ведре.

Её губы дрожат, синие, безмолвные, но в то же время кричащие от боли, что внутри. Носом вдыхает весь воздух, который могут вместить её лёгкие. Руки сжаты в кулак и трясутся от напряжения. Я обезумел от этой картины и поспешил выйти оттуда, чтоб избавить себя от лицезрения этого мучения.

В дальнем виднелся тот, второй, он смотрел на меня, прикрыв половину лица ладонью, из-под которой до сих пор капала кровь. Я остановился на секунду, но потом продолжил наступление, он запрыгнул к себе и захлопнул дверь. Проходя мимо неё, сквозь полуразбитое окошко я увидел парня. Он опирался на столик руками и лопотал что-то неразборчивое.

Я зашёл в туалет, включил шумный кран. Вода текла сквозь пальцы и вообще не оставалась на ладонях. Я посмотрел в зеркало и увидел не себя. Я был тут день назад, у этого же зеркала, а теперь в отражении лишь предательски брошенный человек, я не узнавал в нём свои черты, он мне чужой, не родной, не друг и даже не знакомый. Более того, я испытывал к нему ненависть, априорную, необъяснимую. Я ударил его в лицо, но он ответил осколками в моём кулаке.

В раковину стекали багровые потоки, жужжание крана перекрывало пение природы снаружи. В ушах цокот шпал, ускоряющийся и сдавливающий виски. Я качался на месте, держа руку под холодной водой, пальцы немели от озноба и потери крови.

«Прек…а…ти» – выдавил я из последних сил, собравшись как мог. Михаил на секунду замолчал, закрыл глаза, вздохнул, но затем вновь продолжил.

Я вернулся к нам, а она уже такая – висит. Верёвка, невесть откуда взявшаяся, натёрла её тоненькую шею до красноты. Глаза во всю смотрят в пол, мелкий нахальный сквозняк теребит подол её платья. Она ещё дёргается, но я понимаю, что жизнь уже оставила её хрупкое тело, которое вот-вот разлетится на миллионы хрустальных осколков. Маленькие пальчики до сих пор представляют собой по-детски сжатые кулачки. Волосы развеваются в разные стороны вне зависимости от направления ветра, проникнувшего в эти покои. Я уже не замечал пятен на её платье, она чиста теперь, и осквернять этот цветок просто непозволительно. Она погибла, но всё равно победила. Я старался, но потерпел поражение.

Я упал на колени, это всё…

* * *

Ко мне вернулся дар речи.

– Я не верю тебе, вообще в это всё, я сплю, сплю!

– Насколько же ты наивен, Евгений. Я могу переломать тебе все кости, смолоть их в труху! Ты испытал бы такую боль, что проснулся бы всё равно, но тогда бы не усвоил урок и, скорее всего, сдох.

– Пошёл ты! А я сплю!

– Ты заебал…

Михаил опять схватил мою руку, но этот раз уже другую, и переломил её пополам. Хруст оглушил меня, и я не сразу почувствовал боль. Но я не просыпался, никак не мог очнуться. Всё равно не мог поверить в этот бред. История выглядела глупой, рождённой впопыхах несформировавшимся разумом. Там люди не похожи на людей и не ведут себя как таковые. Меня обманывали до упора.

– Я не просто так это тебе рассказываю, – вновь начал Михаил ученическим тоном. – Я хочу вразумить тебя!

– И что же тебе во мне не нравится?! Какая вообще разница? Что я делаю не так?! – кричал я, прикованный своим бескостным телом к инвалидной коляске.

– Да всё, твой стиль жизни! Вечно вы ноете, как вам трудно, хотя на самом деле никогда не вкушали по-настоящему горьких пилюль! Чтобы ни случилось, ищете подвох, скрытый злой умысел. А главное, что выводит из себя, вы не умеете ценить то, что имеете! Вы можете быть окружены любящими людьми, вы не живёте на улице, работа и развлечения, но что-то постоянно не так. Люди голодны и сами не знают до чего. У вас модно стало стонать по всякому поводу?

– А тебе-то что? Кем ты себя возомнил?

– Важно лишь то, что я могу сделать с вами и конкретно с тобой. Ты же не глупый, «серьёзный» парень. Должен уже понять, что к чему.

– Я не верю в дьявола. – Заключил я плачущим, дрожащим голосом.

– Ахахаха, неееет, я не дьявол. Его не существует, иначе он бы меня не выпустил сюда. Я – олицетворение того, что происходит в мире в данный момент. Я рождён из злости, предвзятости, ненависти! Вы сами породили меня, мычащее стадо загнанных в угол овец! Меня трясёт от мысли о том, что мы одинаково тоскуем. Я по потерянной любви, ну а ты тоскуешь просто так, без цели и без причины! Ты не ценишь, сучара, нихуя!

Михаил схватил мою коляску за задние ручки, поднял в воздух и кинул вдоль вагона. Я упал как мешок с овощами. Головой ударился о створки окон, ведущих к виду на окружающий мир. Михаил подошёл ко мне медленно, вальяжно, отчеканивая каждое прикосновение подошвами к полу. Я еле поднял обессилевшую руку и опёрся на неё. Мой мучитель нагнулся и задрал мою голову за подбородок.

– Смотри!

Схватив другой рукой за волосы, Михаил потащил меня к дверям чужих купе. В них я лицезрел истерзанных попутчиков, которых встречал в эти дни. Они кричали, связанные по рукам и ногам. Некоторые из них были уже мертвы. Кто-то был прибит гвоздями к стенам, кто-то повешен, кто-то расчленён, а иной и вовсе горел.

– Они тоже были не без греха. Нужно отвечать за свои поступки, ничто не останется в стороне, никто не останется безнаказанным, если он того заслуживает!

Михаил дотащил меня до тамбура, где двери ведут уже к выходу из вагона. Он их открыл, и ледяной ветер проткнул меня ледяными иглами. Волосы Михаила разлетаются во все стороны, и он мгновенно лысеет. Снег облепляет нас. Солнце слепит с ужасающей силой, не могу даже разомкнуть век. Поезд не едет, он летит над шпалами, деревья мелькают, сливаясь в сплошную зелёно-белую полосу. Михаил всё так же держит меня за волосы и кричит:

– Я – машинист, я – пастух, я – маяк! Я прощу вас, но в прощении кроется наказание! Я покараю вас за то, что мне так и не довелось найти упокоения!

С этими словами он меня выкинул наружу на полном ходу.

Часть вторая

Безумно колет ноги. Они припорошены снегом. Картинка передо мной трясётся, я падаю во тьму, вновь очнулся от боли. Левая рука растерзана, а правая сломана. В груди лёгкие будто поросли инеем, и дышать легче под водой, чем сейчас. Рубаха на мне одеревенела и не даёт шевелиться. Снег накрывает с головой. Кровь, я чувствую, как её всё меньше подходит к мозгу. Пурга не даёт времени, она безнаказанно и бесцеремонно укутывает в свои смертельные объятия. Ноги уже не мои. Пар изо рта пытается доказать, что жизнь ещё треплет меня в истощении. Хрип сменяет дыхание, смерть сменяет жизнь.

Лапа с когтями ощупывает моё правое плечо. Я брежу?

Рысь! Блядская рысь! Её кисточки на ушах торчат как антенны, спина и поясница засыпаны снегом, и она зрительно сливается с окружением и будто выходит из ниоткуда как призрак. Кошка обнюхивает моё лицо и явно понимает, что я ещё жив. Своими когтями она впивается мне в руку вновь, от чего я стону из последних сил. Она отпрыгнула и зарычала. Теперь уже сменив когти на зубы, животное вгрызлось мне в правое бедро. Я завопил, эхо моей эпитафии пронеслось между высоченных деревьев. Ветер даже не смог его поймать и упустил. С ветвей ёлок посыпались мельчайшим порошком снежинки.

Я обезумел. Силы резко накопились, будто бы меня подключили к электрической розетке. Ещё целой рукой я отменно замахнулся и пальцами продавил глаз увлечённой рыси. Она отскочила метра на два и завизжала, как металлическая пластина, по которой водят гвоздём. Её кровь закапала на снежный ковёр и протопила в ней багровые отверстия. А я ещё целый в плане количества мяса, кошка даже не до конца разорвала одежду, лишь пара дыр от клыков.

Она трёт лапой то место, на котором должен был сидеть зрительный аппарат. По-кошачьи ноет от дикой боли. Наши взгляды встретись, только её полон желания мести. Рысь прыгнула на меня с открытой пастью, из которой дождём брызгали вязкие слюни. Но и я не сплоховал и прямо в эту разинутую пасть сунул сломанную руку, ибо вряд ли понесу больший урон, чем может быть в принципе.

Рука зашла по плечо, и окоченевшими пальцами я ухватился за внутренние стенки горла дикого животного. Оно начало давиться, кровь и жёлтые слюни вёдрами лились на моё лицо. Рысь пыталась вырваться, ну а я всеми пальцами держал её. Лап четыре, но пальцев пять, численный перевес на моей стороне. Кошка упускала жизнь быстрее, чем я, выброшенный из поезда. Замечаю, как мохнатые конечности уже дрыгаются автоматически, по мышечной памяти. Тепла из горла рыси уже не исходит.

Я расслабился, она тоже, но немного сильнее. Ну, хоть одна рука в тепле, но, тем не менее, её нужно было освободить. Я медленно достал измученную конечность сквозь ротовые слизи и выделения животного. Локоть гнётся в другую сторону, и вдоль всего предплечья длинная разорванная рана от наточенного клыка.

Я не видел смысла вставать, но в то же время понимал, что было бы глупо после победы над, мать её, рысью остаться здесь погибать. Сначала я согнул ноги в коленях, ледяные плёнки посыпались с одежды на землю. Ещё двигающейся рукой я опёрся и повернулся лицом к земле. Рядом тело побеждённого животного. Оно уже пустыми глазами смотрит на меня, словно дух её не даст прощения. Поджав колени под живот, я встал. Сначала опёрся на одну ногу, а затем подтянулась и вторая.

Зря я это сделал, на сто пятьдесят сантиметров ниже намного теплее, а тут, на высоте выше полутора метров голова стынет за секунды. День говорит, что солнце ещё практически в зените, но это попахивает глупостью с его стороны. Тепло я чувствую так же, как мой телефон ловит связь от дерева. Бессмысленное действо. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, я увидел рельсы. «Теперь верю, Миша, теперь точно верю». Слишком натуральным был бы сон. Так не могло быть в реальности, но я здесь, в снегу, вне поезда. Полный бред.

Я подошёл к железным параллельным прутьям. Шпалы. Взгляд вправо вдоль них, влево, и ничего. По ту и по другую сторону они сходятся в бесконечности. Кричать я не стал, силы потратить можно и на более целесообразные вещи. Двинулся в сторону, в которую, как мне думалось, я ехал изначально.

Я угадал, вдоль рельсов валялась одежда. Женская, мужская. Но единственное, что меня могло реально согреть посреди футболок и трусов, это дамское тёплое пальто. Розовое, но сейчас не время привередничать. Не теряя времени, я живо надел его на своё трясущееся тело поверх серого свитера, оставшегося почти без рукавов.

Пускай я выглядел нелепо! Из-под явно женского облачения торчали мои худые длинные ноги с надетыми на них порванными брюками, но предплечья наполовину оголялись холоду. А я шёл дальше, инстинкт самосохранения включил режим автопилота. Ноги передвигались сами. Шапка, надел сразу, пусть уши торчат. Одна перчатка на раздробленную руку, а вдруг она ещё пригодится? Не стоит ей отваливаться от мороза.

Начинался густой лес. Деревья всё ближе и ближе становились к железной дороге и уже превращались в живой тоннель, склоняясь могучими ветвями. Солнце заходило за горизонт, я плёлся как в коме, вот только в коме был только мозг, а тело перемещалось в пространстве. Время летело быстро, подозрительно даже. Небесное светило в последний раз прощалось со мной. Я ускорил шаг в надежде ещё при его свете встретить кого-то или что-то. Кров, мне нужна крыша над головой и помощь.

Как только последнее зарево скрылось за границей между небом и землёй, я увидел свечение по левую сторону. Это окно, внутри свет, лампа или свеча, неважно. Я неуклюже попытался перейти через рельсы, но носком запнулся и упал прямо посреди дороги, но затем встал, встал! Я жаждал войти в тепло, никогда так не хотел тепла, как сейчас. Свет манил меня, как светлячка. Ветви деревьев обжигали иглами моё лицо, но я пробрался сквозь этот терновник.

Землянка перед глазами, и окна на уровне земли. Из покосившейся трубы валит дым. У порога труха из костей, судя по всему, какого-то немаленького животного. Рёбра больше, чем у тех же лис, например. Пара длинных костей торчала рядом из кучи мха и снега. Я обошёл этот шалаш и с другой его стороны обнаружил подкоп и дверь. Вбежал внутрь.

С потолка капает вода, это снег плавится от жара. Дерево старо, оно устало быть этим домом. Брёвна измазаны чёрной тягучей смолой. Труба была продолжением маленькой кирпичной печки, потерявшей всю побелку. У единственного окна стол с тремя ножками, подпёртый пеньком, бывшим, видимо, здесь до появления этого строения. Но людей нет. Я подожду, ничего страшного не должно случиться. Пальто не стал снимать, уселся на ветхий стул и прижал руки к телу. В печке огонь, но он пока недостаточно смел, чтобы поделиться теплом. Рядом с печкой брёвнышек хватит на всю ночь. Еды бы, и уже совсем не конец света.

Абсолютная тишина. Эта лачуга вне досягаемости для ветра. Даже дверь, держащаяся на ржавых петлях, наглухо закупоривает комнатку. В углу у двери топор и пила, там же на крючке висит шапка-ушанка на уровне плеч. Присутствие минимальных даров цивилизации очень поднимает настрой. Тепло начинает пробуждать нервные окончания, и рука изнывает от боли. Каждая рука. Ноги отпотевают, и будто по ковру из кактусов иду. Поворачиваю голову и вижу из окна, как вдоль рельсов бредёт еле различимый силуэт. Мне даже не пришлось долго ждать. Всматриваюсь, но ничего отчётливо не вижу. Вдруг понимаю, что на силуэте розовое пальто, как у меня, и шапка как у меня. Падает об рельсы и направляется к дому.

Сука, у него одна рука явно сломана.

Снимая шляпу

Пот капает со лба и заливает глаза. Я вижу себя! Смотрю, сука, как я подхожу к землянке, находясь внутри неё же. Я вскочил со стула и прижался спиной к стене со стороны печи. Теперь этот домик наполняет хруст продавливающегося снега с улицы. Этот хруст ездит по ушам, и я горю в ожидании. Мысли скомканы, и трудно разумом принимать то, что сейчас происходит в реальности, что одновременно легко и нелегко отличить от ночного кошмара. Сердце стучит отбойным молотком в груди, а шаги всё ближе, и с этим становится тише моё спёртое дыхание. Я не готов к этому!

Дверь отворяется. Её петли оглушительно скрипят, и входит… я, только его… моё лицо обезображено, будто сильно обожжено, все зубы превращены в клыки, с которых капает чёрная кровь, а один глаз выколот и зарос уже запёкшейся кожей. Нос вытянут и похож на рыболовный крючок. Редкие белёсые волосы вырываются из-под шапки. Пальто больше не ярко розовое, оно тусклое и совсем безжизненное. Одна рука с когтистыми пальцами прижата к телу, та самая сломанная правая рука, а второй, без половины пальцев, двойник держит обглоданную голову кролика. Он посмотрел на меня с диким удивлением, и лицо его стало ещё страшнее.

– Ну и где же ты, сука, был?! – прорычало существо и кинуло в меня маленьким черепком, который я машинально поймал и тут же отбросил в испуге. Двойник схватил топор у двери, который я не догадался приберечь для себя, и бросился в мою сторону, закинув оружие над головой.

Я успел увернуться, и топор лязгнул о брёвна.

– Где ты был? Где ты был?! Почему так долго? Почему ты…аааааааааа?! – он кричал это, взвизгивая на гласных. Опять побежал на меня, уже находящегося у стола. Я отпрыгнул, урод запнулся об доски пола и упал, сильно ударившись головой. Топор отлетел, но недалеко. Уродец повернулся и остался лежать, хрипя от боли. Его нос был сломан, согнут на бок, а кровь из него сочилась в отвратительную пасть. Я воспользовался шансом и сдавил горло ботинком.

В глазах темнеет, чувство такое, что вот-вот упаду в обморок от шока, оно заполоняет голову и тело. Но я давлю ногой его горло, а он, схватившись за мою голень руками, всё выплёвывает несвязные слова своим рычащим голосом.

– Почему ты не взял… блядь… почему ты не взял?! Ты всё испортил, ты даже не сделал… сам… для следующего… ты сука!.. мразь… я же пытался! пидор… ты даже не взял… из-за тебя я такой, ты понимаешь это?! – он достаёт телефон из кармана, такой же, как и мой, и начинает звонить по заранее набранному номеру, но я ногой, которой прижимал его, пинаю по телефону, и он вылетает из когтистой руки. Вдруг, воспользовавшись ситуацией, уродец одним движением своей тройни на ладошке откидывает меня в сторону с необычайной силой. Я падаю у дверей, он вскакивает и бежит ко мне, безоружный, но готовый обглодать мой череп.

Топор опять совсем рядом, и это намёк. Во второй раз судьба дала шанс, жирно намекнув, что орудие всё-таки стоит взять. Я хватаю топор и одним ударом рассекаю напополам челюсть жуткого двойника, начиная от бровной дуги и заканчивая кадыком. Мне на грудь вытряхнулись какие-то потроха, от которых завоняло гнильём. Черви и жуки заползали по груди. Я выскочил из-под этого тела и стряхнул вывалившуюся из него грязь. Он лежит, заливая кровью всю площадь пола у дверей.

Он утверждал, что это из-за меня он такой. Я не знаю, чему верить и даже в какую сторону мыслить. Всё перемешалось, мир перевернулся, и я оказался в каком-то чистилище. Он кому-то звонил, пытался, по крайней мере. Я нашёл телефон у печки, прямо у огня. Немного обжёгшись об жар пламени, поднял мобильник, но номер на его экране был мне незнаком. В данной ситуации точно не хочу знать, кому он набирал и что этот «кто-то» может сделать со мной, если проведает о моём присутствии. Индикатор батареи замигал красным, и экран погас, как только я начал кликать номер старого друга. Опять нет связи, а мой настоящий телефон так и остался в портфеле. Не повезло. Хотя, я давно должен был утратить веру в удачу.

Прижавшись спиной к стене, я сполз вниз и закрыл лицо руками. Зря это сделал, ведь на руках остались внутренности чужой головы и шеи. Вытер об пол, покрытый чем-то липким. Не хочу знать, что это.

По осколкам

Я не мог спать. По крайней мере, так думал мозг. Я ходил во сне и бредил наяву. Почти лежу на полу, головой опёршись о стену. На животе рвота. Красная. Желудок болит и урчит, звук из него бежит по кишкам, раздражает их и будто перекладывает с места на место. В носу кусочки еды, которая была во мне до этой ночи, до конца даже перевариться не успела. Я попытался перевернуться на бок. Желудок поразила судорога, и я выблевал последнее, что пряталось внутри. Уже вода, что-то склизкое и красное. Дышать трудно, будто воздух, поступающий внутрь, идёт не в лёгкие, а в желудок, выталкивая последнюю вязкую слизь с его стенок. Голова наполнилась кровью и давит на виски. Гул в мозгу выходит через уши.

Он так и лежит там без лица. Воняет сильнее, чем раньше. Черви пытаются сгрызть эту гору из гнилой плоти. Опарыши повсюду, составляют целый покров и похожи на движущуюся простыню над телом. Крысы бегают у стен и принюхиваются. Одна из них пытается кусать мой шнурок. Я вздрагиваю и отшвыриваю крысу к её товарищам, слыша писк нескольких мусорщиков. Со стен начинает капать смола. Наша потасовка раскочегарила этот домик. Душно до жжения в груди. Я потею, но пот такой холодный, что по спине бегают мурашки, или это муравьи? Передёргиваюсь и поднимаю корпус, всё ещё сидя на деревянных брусках и опираясь руками назад. Топор брать уже не хочу, он весь в крови и блевотине, да и вряд ли понадобится ещё, ведь сил у меня махать нет, а о том, чтобы таскать его постоянно, речи вообще не может идти.

Я запутан, сконфужен. Хочу засмеяться, чтобы кто-нибудь услышал мой предсмертный хохот. Но я где-то в глуши, у черта, блядь, на его сраных куличиках. Понимаю, что всё это по-настоящему, но не могу никак принять к сведению то, что случилось со мной в последние несколько часов. Поезд с призраками и это тело. Этот «я». Плевать!

Я встал, в глазах помутнело, но я не упал. Вытер лицо ладонями. На зубах привкус железа и сала. Пахнет потом и дерьмом. Качаясь, выхожу на улицу. Неимоверный мороз прокалывает насквозь моё ссохшееся тело. Падаю головой в сугроб и ударяюсь об пень. Зато мозг запущен. Я будто понюхал ватку с аммиаком. По сердцу пустили ток, и я ощутил прилив сил. Возможно, последних. Просто жизненно необходимо найти кого-то, иначе останусь у этой землянки навсегда. Хочу отмести все воспоминания. Всё, что увидел, должно быть стёрто! Я должен, именно что обязан выжить! Глупо будет после всего этого умереть как ничтожество, просто замёрзнув в сугробе у домика в земле.

Я спустился к рельсам и снова побежал вдоль них. Ночь уже вступила в свою полную фазу. Луна была закрыта тучами темнее самого бессолнечного неба. Не ощущаю холода, но понимаю, что здесь не выше минус тридцати. Пальцев ног не чувствую, от чего шаг преисполнен неровности и очень сбивчив. Дыхание мёрзнет на лету и впивается в глаза. Руки кажутся чугунными и представляются обузой. Вот бы их скинуть. Бред, кашель и судороги. Я обезвожен и голоден. Никогда не был так слаб, так близок к тому, чтобы сдаться. Я бы даже сам себя простил за поднятие белого флага, но не могу, и даже не вижу причин делать это.

Я запинаюсь о шпалы, об ветки, грязь, камни, поскальзываюсь на снегу, но каждый чёртов раз поднимаюсь, используя неизвестный мне источник адреналина и энергии. Снег набился в обувь, и сердце стучит неровно, подавая сигналы о скором отключении. Рука, побывавшая в пасти рыси, болит уже не так настойчиво, но в данной ситуации – это только хорошо. Ничто не должно меня отвлекать от команд ногам двигаться.

По ходу пути слышал разные звуки, это щебет птиц, скрежет ломающихся под ногами веток, и ветер, точащий горы. Но чем дальше я бежал, тем больше различал среди лесного оркестра человеческую речь. И вот мне показалось, что справа кто-то шепчет. Я начал сбавлять шаг, чтобы дыхание успокоилось. Снег стал скрипеть с перебоями, давая простор для того, чтобы внимательнее прислушаться к этому негостеприимному лесу. Награда не заставила себя долго ждать, и голоса стали отчётливее, пора было что-то предпринять.

Я специально резко остановился, упал на снег, погрузившись в него наполовину, и прислушался, глядя в сторону источника звуков. Пот хлынул по лбу и тут же замёрз. От тела отлипла одежда и впустила холод ближе к коже. Я превратился в восковую фигуру, в которой ещё до сих пор без причин бьётся сердце.

– Сука, заметил! – донеслось из-за кустов, сопровождаясь табуном ускоряющихся шагов.

Я, не думая, вцепился руками в замёрзшую землю и с низкого старта рванул что есть мочи дальше. Если они за мной следили, то вряд ли хотели помочь. Я снова могу нарваться на уродов или просто лесных дикарей. За спиной кричат: «Стой, ебаный в рот, стой нахуй!».

Одежда снова прижалась к телу, но она до того холодная, что лёгкие сводит. Но я слышу дыхание, оно громче их голосов, а если так, то я до сих пор жив! Впереди горят огни. Как маленькие факелы, маяк в тумане над водой, невинные, робкие огоньки.