Текст книги "Вниз по лестнице"

И я не ошибся. Получалось разглядеть лишь несколько метров вокруг себя, будто двигался со слабым фонарём над головой, но впереди уже погнутые ворота цеха. Я не мог дать себе отчёта, почему вернулся обратно и именно сюда. В этот цех, который снова превратился в ловушку, в капкан, из которого без посторонней помощи не выбраться.

Я судорожно глотал воздух, миновав пропарочные камеры и очутившись у лестничных пролётов. Вбежал наверх, хватаясь за измазанные чем-то вязким деревянные перила, и буквально на лету закрыл на засов двери раздевалки. Упав животом на пол между шкафчиками, я пытался дышать более размеренно, но никак не получалось.

Здесь было светлее из-за пожара снаружи, который не убавился с тех пор, как мы все вышли отсюда. Меня поглощало чувство одиночества. Я снова здесь, но теперь один, и вообще не представляю, что будет дальше. Поднять голову не получалось, она стала чугунной, а мышцы ног буквально одеревенели, невозможно согнуть их в коленях хоть чуть-чуть. Слабость окутывала меня, но о том, чтобы уснуть, и речи идти не могло.

Тут тихо и так знакомо. Иной раз я воображал, что всё это сон или происходит не со мной. Это фильм, глупое кино прошлой эпохи про чудовищ из Ада или с другой планеты. Нет, это не я здесь на холодном бетонном полу лежу и смотрю в потолок, по которому бегают отсветы огня.

Голова гудела, горло саднило, а в лёгкие провалился уголёк. Я сложил руки на груди и ощутил своё сердцебиение, похожее больше на стук молотка по рёбрам. Окна звук не пропускали, но вот через дверь я словил крики внизу. Даже голову не поднял, когда различил опять рык и неистовый вопль того, кого в эту самую секунду рвали на куски. Из глаз по сухой коже покатилась слеза. Я даже не ожидал, что эта капля вообще появится.

Внизу кто-то продолжает кричать.

Затылку становилось холодно, но я всё ещё лежал на полу. Спина затекает вместе с задницей, и тело начинает ломить, пока мозг проваливается в яму сознания.

Оно рычит внизу, оно словно знает, что я где-то рядом. Чудовище ищет меня одного…

Я очнулся уже утром. Даже позы во сне не поменял, пальцы на груди всё ещё были сомкнуты в замок и вообще отнялись. Если проснулся здесь, то события прошлой ночи оказались правдой. Я встал и шатаясь подошёл к окну. Солнце светило за крышами многоэтажек. Розовое марево на небе постепенно голубело, а пожар под окнами давно превратился в тонкую линию чёрного дыма.

Я бы тебе рассказал, что мне снилось, но телефон не работает. Да он, наверное, и сломан вовсе. Извини, что давно стал таким. Я не терял надежды, никогда, но теперь, похоже, надо с этим смириться. Вечно бегать и прятаться я не смогу, верно?

Я открыл дверь и спустился по лестницам. Оказалось, что перила были вымазаны кровью, и прикинуть боюсь, как она здесь оказалась. На первом этаже рядом с лестницами валялась оторванная человеческая рука в багровой луже, смешавшейся с цементной пылью. Я переступил её и пошёл дальше.

Чудовище стояло у выхода и не шевелилось, лишь волосатые чёрные плечи вздымались при каждом вдохе. Оно скалилось, своими маленькими, налитыми кровью, глазами уставившись на меня. Я сделал шаг, и эта тварь тоже сделала шаг навстречу. Наши движения происходили почти синхронно, лишь с той разницей, что у твари четыре ноги, а у меня всего две. Мы встретились в самом центре цеха, и чудовище возвысилось надо мной, капая слюной мне на плечи.

Что за эту ночь изменилось? Кардинально – ничего. Я остался прежним. Но кто я теперь? И почему стою здесь? Почему вообще вышел вместо того, чтобы спрятаться? Или почему не убегаю сейчас? Я будто знаю то, что просто не могу сейчас вспомнить. Оно держит меня на одном месте, и я стою, ожидая чего-то.

Чудовище оскалило зубы и повалило меня на землю. Я подумал, что услышу хруст собственных костей, но оно сделало это аккуратно, с заботой. Я положил голову на пол и посмотрел ровно вверх, на огромную голову, чьи челюсти густо набиты острыми зубами. Тварь наклонилась поближе, и среди зубов проглянули обрывки чьей-то кожаной куртки. Пахло отвратительно, я даже не моргал, ожидая исхода.

Чудовище прижалось носом к моей груди. Я встретился с ним взглядом, в нём плавало моё отражение. Там я сам себе показался чужим. Чудовище открыло пасть…

И лизнуло меня…

За гранью

Как бы я ни относился к религии, но запах ладана в церкви люблю ещё с самого детства. Ещё прадедушка водил меня совсем маленького на службу, по дороге рассказывая о Боге. Как оказалось, его Боге, ведь моим он так и не стал. Я давно переехал из родного города, но до сих пор посещаю тамошнюю церковь. Привычка ли? Возможно. Просто не смог не ходить туда хотя бы раз в месяц, преодолевая почти двести километров, чтобы снова попасть в этот храм. Его отреставрировали два года назад, и теперь он выглядит великолепно.

Внутри запах всё тот же, совпадение буквально на сто процентов. Снаружи многое изменилось, но внутри всё осталось прежним. Даже многие лица те же. Сверху, прямо перед глазами, до сих пор огромное арочное окно с ликом спасителя. Если утром приходишь, часам хотя бы к восьми в летнее время, то свет, пройдя сквозь это окно, будет обволакивать твоё грешное тело. В детстве я думал, что ощущаю любовь Господа, но это оказалось обычное тепло солнца.

Крестик ношу до сих пор. Мне его тот же прадедушка тут и купил, сказав, чтобы я следил за ним так, как не слежу ни за чем другим. Я сдержал данное тогда обещание, и до сих пор на груди, крепясь к тонкой серебряной цепи, у меня висит небольшой крестик с распятым Иисусом. Я его не снимаю даже тогда, когда отправляюсь в душ или бассейн. В цепочке уверен, и вряд ли она когда-нибудь подведёт.

За стенами церкви настоящая уральская зима. Температура утром, когда я выезжал из города, была около минус двадцати семи, может даже тридцати. Мои усы заиндевели, пока я шёл от машины до церкви. Снег густо падал с неба и хрустел под сапогами. Кроме меня не было никого на улице, все внутри. В детстве думал, что тут собирался целый город по воскресеньям, ведь каждый раз встречал здесь одних и тех же людей. К слову, вижу их и сейчас. Они совсем состарились, а молодые забыли уже, что такое церковь и религия. Думаю, они давно не ощущают связи между этими словами.

Я перекрестился у порога, глядя на запорошенные снегом сапоги, и забрался внутрь. Очки сразу запотели от перепада температур, пришлось снять их и убрать в нагрудных карман. Видеть намного хуже я не стал, да и прямо сказать не к окулисту пришёл. Отряхнув ноги, пробрался чуть дальше, мимо лавки со свечками и нескольких молящихся у кандила[3]3
  Большой подсвечник в церкви


[Закрыть]. Под тем самым окном стоял старый иконостас. Я перекрестился ещё раз, закрыв глаза. Помню, как детстве никак не мог запомнить порядок движений. Сначала лоб, потом грудь, затем… «Православный, ты ПРАВОславный!» – твердил прадед. Потом правое плечо, замыкает всё левое. И так три раза. Местный Бог, как говорят, любит троицу.

Что я испытываю при этом? В первую очередь, для меня это особая дань уважения прадеду. Он был бесконечно мудрым, но при этом, что меня сильно удивляло, абсолютно безграмотным. Время было трудное, и вместо школы прадед работал, каждый вечер не забывая благодарить Бога за то, что хотя бы это Он дал. Сам я получил высшее образование, даже два, если считать те экономические курсы, но вера так и не нашла места в моей жизни. Скорее, она его потеряла, когда мне исполнилось пятнадцать. Что-то щёлкнуло внутри, какой-то рубильник, и я перестал посещать церковь. Прадед к тому времени уже восемь лет как скончался.

Я не был на его могиле три года, хотя кладбище всего в километре от этой церкви. Просто не могу туда вернуться. Кажется, что вера снова может поселиться в моих мыслях, и я этого даже боюсь. Почему? Потому что это не вяжется с тем, какой образ жизни я веду и кем стал.

– Отец Павел, благословите. – Я перешёл на шёпот.

Батюшка, крепкого телосложения мужчина с негустой белой бородой, легонько кивнул мне и приложил большой крест со своей груди к моей голове. Я ощутил приятное покалывание во лбу и лёгкую слабость в ногах.

– Пройдём со мной, – велел он жестом руки проследовать в сторону скамеек. Сам он сел, поправив подол идеально выглаженной чёрной рясы. – Садись.

Я притулился рядом только после его разрешения. Этому меня тоже научил прадед. Батюшка заметил моё нетерпение раскрыть всё, что у меня на душе, но я либо не решаюсь, либо вновь жду разрешения.

– Что тебя беспокоит, сын мой?

– Я хотел бы исповедаться.

– Слушаю тебя.

У меня вспотели руки. Помню, как впервые сознался на исповеди, что украл у мальчика в садике игрушечный мотоцикл с полицейским. На нём снизу была кнопка, включающая красивые красно-синие сигналы по бокам руля. Я не смог удержаться и утащил игрушку с собой, и даже мама не отметила ничего подозрительного, когда одевала и отводила домой. Всё понял прадед, тогда живущий с нами. Одного его взгляда хватило, чтобы я во всём признался сначала ему, а потом и батюшке на своей первой исповеди. Я плакал, боясь наказания. Страшился, что мама меня накажет сильнее, чем Бог, и поэтому просил прадеда ничего ей не говорить. Он согласился, но только при одном условии – я больше никогда не украду. И я не украл, но исповедь мне понадобилась ещё очень много раз.

Раньше всё записывал на листочек. Список был недлинным, но и коротким его назвать нельзя. От приятелей в институте я скрывал свои походы в церковь, но именно в студенческое время мне как никогда нужны были исповеди, чтобы психологически очиститься. Я не верил, что грехи действительно как-то скажутся на моей жизни после смерти, но иначе крыша ехала. Иногда допускал мысль, особенно одинокими холодными ночами в общежитии, что это Он так меня наказывает, давая понять, что ему всё известно, но утром это состояние проходило. Сейчас помню всё, о чём хотел бы рассказать священнослужителю, услужливо ждущему, когда я наконец-то поведаю о своих секретах.

– Я убил…

Глаза батюшки округлились, но я знал, что он не побежит звонить в полицию. Да, он поверил мне, но и я не просто так выбрал именно его для исповеди. Думаю, он тоже это понимал. Я осознал это по его намокшим, потерявшим покой глазам.

– Кого?

– Одного хорошего человека.

– За что же ты его убил, – чуть срывающимся голосом спрашивал он. Я ощущал его сильнейшие попытки держать себя в руках, – и когда это случилось?

– На самом деле это ещё не произошло…

Он отвернулся от меня и судорожно выдохнул. Я смотрел всё время в пол, сложа руки в один кулак, но за происходящим наблюдал периферийным зрением.

– Расскажи, откуда у тебя такие мысли? – Батюшкин тон совершенно изменился, но спокойствие обманывало его самого. Хотел бы я поведать больше, но мне слишком понравилось водить его за нос.

– Я знаю, что в этой церкви служит тот, кто недостоин носить крест.

– Кто же это? – вспотевший лоб выдавал старца. Опять.

– Отец Сергей. Я видел, как он клал в карман деньги из коробки для пожертвований.

– Может, он их просто собирался отнести в фонд?

– И поэтому взял не всё, при этом постоянно озираясь по сторонам?

Я повернулся к батюшке, он теперь явно не считает мои слова правдой.

– Вы думаете, я лгу?

– Мы поговорим с Отцом Сергеем, но я уверен, что он не…

– Вы мне не верите?! – спросил я с нажимом даже чуть наклонившись в сторону батюшки, от чего с воротника моей куртки свалился ещё не растаявший снег.

– Нет.

– Я так и думал.

– Мне кажется, тебе стоит уйти.

– Сразу после того, как вы расскажете, откуда у вас наколки в виде звезды на ключицах.

– Убирайся отсюда!

Батюшка, сидевший только что в десятке сантиметров от меня, резко вскочил и указал рукой на дверь. Я стал медленно озираться кругом и собирать взгляды прихожан. К нам подбежал ещё один священнослужитель. Он был явно старше, и его походка затруднялась болезненной хромотой.

– Что случилось? – спросил он, закрыв нас от взора зевак вокруг.

– Этот человек, этот лжец и богохульник…

– Тише, тише. Молодой человек, прошу, покиньте эту церковь.

– Вы даже не послушаете? – спросил я, вызывающе вставая и выпячивая грудь, – вы на слово поверили этому проходимцу?

Первый батюшка на моих глазах наливался кровью и еле сдерживался, сжимая кулаки. Из его глаз проступили скупые слёзы. Я еле спрятал улыбку, чуть не разоблачив себя.

– Да, я верю. Поэтому попрошу вас ещё раз, и попрошу настоятельно – покиньте церковь!

Его губы тряслись. Они выдали себя, оба, выдали с потрохами. Почему я перестал верить? Не из-за них. Просто мне было известно чуть больше, чем людям вокруг. Иногда я слышал голоса, которые поведывали настоящую правду, ту самую, которую я никогда бы не узнал в местах, подобных этому.

– Могу я попросить у него прощения?

– У кого? – вперился в меня взглядом старший батюшка, пустив короткий взгляд на разрыдавшегося второго. Я же в свою очередь кивнул в сторону окна с изображением Иисуса, сквозь которое утреннее зимнее солнце проливало красный цвет.

– Можете. Только прошу вас, будьте честны, а после этого уходите и больше не возвращайтесь. – Батюшка вздохнул, положил руку на плечо второго и повёл его в сторону.

Я поклонился обоим, снова стараясь не улыбнуться, и сжал челюсти, губы прикусив зубами. Церковники ушли куда-то в сторону плохо освещённых лестниц, и я встал прямо посередине храма по направлению к арочному окну.

Его лицо было красным, а глаза словно налились кровью. Он на меня зол? Да не, глупость, они мне врать не станут. Я усмехнулся чуть громче, чем рассчитывал, и достал из-за ремня штанов пистолет, приложил к своему виску. Сзади закричала женщина, послышался шум сбиваемой деревянной мебели и быстрые шаги в мою сторону.

Я лишь хочу узнать, что меня ждёт за этой гранью…

По правде говоря

I

Данилу плохо уже третий день, врачи сказали, что нужно время на полное восстановление. Так же не стоит забывать о мазях и правильном распорядке. А, и ещё следить за питанием. Но это проще, ведь не мне же есть одни овощи, а купить их не составляет большого труда. Никак не могу забыть Данила, когда его девушка, Света, приготовила овощное рагу. Оно было великолепным, по правде говоря, но Данил отрицает существование любых овощей, кроме разве что картошки да огурцов, отдавая предпочтение мясу.

Неделю назад он попал в аварию. Не сказал бы, что он виновник. Скорее, он не главный виновник. На проезжую часть, куда сунется только сумасшедший, из-за кустов, спустившись по заснеженной насыпи, выпрыгнул пьяный бездомный. Данил ехал с превышением скорости, но, по заключению ГАИ, даже с верно выбранным скоростным режимом вряд ли сумел бы увернуться в условиях сильного снегопада.

В тот день дальше пяти метров ничего не было видно. А это ночь, скользкая дорога, превышенный лимит скорости. Данил сбил мужчину, вроде бы сорока лет, бомжующего уже давно. Данил попытался увернуться, когда в разрезаемом быстрыми снежинками свете фар сгустился силуэт, плотно завёрнутый в старую одежду. Свежий снег не позволил свернуть в сторону, и машина моего лучшего друга сбила на полном ходу человека, при ударе влетевшего внутрь салона. Я бы не поверил в такое, зная хоть какие-то законы физики, но потом сам убедился, приехав на место аварии по вызову из полиции.

Машина при торможении несколько раз перевернулась, Данил получил открытый перелом левой бедренной кости, и рана сейчас гноится, приводя к частому повышению температуры. Даня был весь в крови, я застал момент, когда его грузили в «Скорую помощь». Подумал, что он не жилец, судя по его виду, но кровь оказалась не его, она принадлежала сбитому. Он с такой силой ударился в стекло, по итогу пробив его, что превратился в кашу, и в таком виде влетел в салон, покрыв Данила с ног до головы своей кровью. Анализы не выявили у него ВИЧ или одного из гепатитов, и мы все выдохнули с облегчением, когда Данила выписали. Я встретил их со Светой у выхода из больницы.

На второй день мы заметили, что что-то не так. Данил постоянно просыпался по ночам и жаловался на кошмары, обильно потел. Температура повышалась с каждым днём. Врачи после осмотра сообщили о заражении раны. Говорили они так, словно его всего лишь пучит после таблеток, но Света добилась того, чтобы белые халаты назначили надлежащий комплекс процедур по удалению гноя и дальнейшей защите от инфекций. Данилу стало лучше, но ненамного. Скорее всего, мази и антибиотики помогали, но чуть слабее, чем ожидалось. Света сидела с ним целыми сутками, а я приходил лишь раз в два дня и приносил продукты. Я играл с Данилом в приставку, пока Света готовила всем еду.

– Родители твои звонили, сказали, что скоро приедут. – Данин отец попросил меня навещать друга чаще, и сами они с мамой причалят через пару дней.

– Я знаю, мама уже пятьдесят раз набрала, – говорил Данил чуть осипшим от усталости голосом. Лоб его взмок, а взгляд пустовал, хотя это не мешало ему избивать меня в Mortal Kombat, – папа бомбит в ватсап.

– Что на учёбе, позволят перенести зачёты? На сессию ещё должен успеть. – Я говорил, не отрываясь от экрана.

– Да к чёрту, голова гудит так, что даже на буквы смотреть не могу. И без того перед глазами темнеть начинает по любому поводу. Потом разберусь как-нибудь.

– Отстой.

– Ещё какой, Лёша. Знал бы ты, как трудно вытирать задницу, когда одной ногой пошевелить боишься, а на вторую особо не обопрёшься. Но Света помогает мыться, словно я её богатый папик.

– Не смеши. Я до сих пор не знаю, почему Света всё ещё с тобой, но точно не из-за денег. Ты её в заложниках, небось, держишь, или шантажируешь.

Данил слегка ударил меня в плечо, я отвлёкся и снова ему проиграл. Не успели мы запустить новый раунд, как Света позвала нас на кухню. Я буквально спрыгнул с дивана, словив недоумевающий взгляд Данила, и помог ему встать, вручив два костыля.

Света сварила суп. Ни единого кусочка мяса. Я точно не помню, почему врачи настоятельно попросили по максимуму убрать белки из рациона, но Данил теперь из-за Светы вообще мясо видит только по телевизору. Наверное, по ночам во сне он кусает свою девушку за ноги от голодухи.

Мы поужинали, и я стал собираться к себе в общежитие. Я пожал другу руку перед выходом, помахал Свете и вышел на улицу. Буран ослабел по сравнению со вчерашним вечером, тогда за одну ночь выпало сантиметров десять белоснежного снега, похожего на перья. Я снова забыл шапку, и сейчас ощущал, как этот холодный пух падает на мою почти лысую голову, тая на ней как на батарее. Общежитие было недалеко от квартиры Данила. Я зашёл внутрь и почувствовал вибрацию в кармане штанов. Достал телефон и на потрескавшемся экране увидел сообщение от Светы.

«Температура снова поднялась. Приходи завтра»

II

С самого утра не выходило думать ни о чём другом, кроме как о сообщении Светы. Сегодня влепили три пары подряд, а конспекты остались почти нетронутыми. Я просто сидел и пялился в тетрадь, нервно перебирая ручку в ладони и измазав всё синими чернилами. Я постоянно думал, что должен сделать, но ничего на ум не приходило. Все лекарства и мази уже куплены, покой именно такой, какой нужен, как ещё можно помочь? Вряд ли от одного моего присутствия Данилу станет легче.

Звонок возвещал о последней закончившейся перемене, и я уже грыз колпачок от ручки. Вот бы заставить время идти чуть быстрее. Соседка по парте, вполне себе симпатичная девушка, но та ещё зазнайка-отличница, попросила перестать дёргать ногой. Из-за этого якобы вибрирует стол под моими и её руками. Ещё полчаса и я побегу отсюда к Данилу. Так, триста пятнадцатый автобус, потом переход по улице и направо. Там ларёк и налево. Я знаю этот путь уже несколько лет, но всё равно проверяю сам себя, готовясь к марш-броску. Теперь я одновременно грыз ручку и дёргал ногой.

– Может, перестанешь? – спросила соседка язвительным тоном.

– Может, нахуй пойдёшь? – вопросом на вопрос ответил я, и половина аудитории обернулась в нашу сторону. Пришлось тут же отвлечь внимание преподавателя, не успевшего среагировать. – Можно пораньше уйти? Мне нужно успеть в больницу.

– А почему вы не… – я не стал ждать положительного ответа и уже скинул небрежно тетрадь, не заполнившуюся ни на строчку. – Можете идти, но параграф восемнадцать стоит…

– Ага. – Машинально ответил я и вышел быстро, но аккуратно закрыв за собой дверь.

Этажи пустовали. В раздевалке пришлось разбудить женщину, чтобы мой номерок приняли и отдали куртку. Гардеробщица это делала медленно, и я от нетерпения выхватил куртку немного небрежно, затем извинился. Я выронил шапку и тихо ругнулся, открывая огромные двери института.

На улице холодно. Я даже не успел накрыть голову, как на отрастающие волосы уже налетел сухой колючий снег, в щёки бились маленькие льдинки. Дыша носом и смотря только вниз, я по памяти брёл к автобусной остановке, благо она была всего метрах в пятидесяти от института. Еле успел заскочить в уже отходившую маршрутку. Мне повезло, и водитель подождал, увидев, как я на бегу машу рукой.

Я отряхнулся и сунул руку в карман за мелочью. Протянул водителю деньги во время заминки на светофоре и поблагодарил. Маршрутка была почти пустая, и я сел спереди поближе к выходу, держа одну ногу на низком старте, хотя ехать ещё минут пятнадцать. Внутри у меня закипала какая-то злоба, но скорее она была вызвана тем, что я понятия не имею зачем еду. За окном начался настоящий буран, и с первым сильным дуновением, от которого шатнулась маршрутка, пришло СМС от Светы: «Можешь не приезжать. Погода просто ужас. Не хватало, чтобы и ты заболел. Мы вызвали доктора, скоро он должен приехать»

Я ничего не ответил. Мне оставалось ещё несколько минут, а там рукой подать до дома Данила, хотя в такую погоду это займёт чуть больше времени, чем обычно. Я чуть не пропустил место, где должен был выйти. Окна внутри покрылись толстым слоем инея, и мне пришлось вглядываться в тонкую полоску между снегом снаружи и нижней рамой окна.

Выскочил и чуть не поскользнулся. Снег бил теперь в спину вместе с ветром, от чего казалось, что я бегу быстрее, чем обычно. Вот уже дом Данила, и у подъезда припаркована машина скорой помощи. В ней лишь водитель, и я надеюсь, что моего друга не придётся госпитализировать. Я уже хотел позвонить в домофон, как наружу вышла женщина, испугавшись меня, стоящего в чёрном пальто и чёрной шапке. Я кивнул ей и забежал внутрь.

Двери в квартиру Данила на третьем этаже были открыты, и я ещё на лестничных пролётах различил бренчавшие голоса на повышенных тонах.

– …не поеду. Что за бред? И это тоже нет!

На этой фразе я приблизился к двери, и в мою сторону обернулись женщина-врач два мужчины санитара.

– Лёш, ну ты слышал? – крикнул Данил, глядя между сотрудниками скорой помощи в мою сторону. – Они говорят, надо ехать с ними. За каким чёртом? Мази есть! Со мной всё в порядке. Света, ну что ты стоишь? Скажи им!

Я протиснулся между двумя мужчинами в прихожую, немного занеся грязного снега за пределы коврика для обуви. Встал рядом с Данилом и плачущей в ладонь Светой. Она смотрела куда-то в потолок и выглядела потерянной, отстранённой. Снимая шарф, я заметил, как в одном глазу Данила лопнули все капилляры, какие только могли.

– Поймите, мы не заставляем, – начала нежным голосом женщина, сжимавшая до побелевших костяшек на руках какие-то бумажки, – но настоятельно рекомендуем лечь на карантин. В вашем положении…

– Каком? Я что, беременный? Уходите, ко мне гости пришли.

Я почувствовал себя не на своём месте, и настолько сильно, что отошёл чуть в сторону, половиной тела закрывшись за шкафом с вещами. Женщина выдохнула, её нижняя губа затряслась. Она легонько похлопала обоим мужчинам по плечам, и они вместе вышли. Данил одним прыжком на здоровой ноге допрыгнул до двери и закрыл за ними, бурча себе под нос что-то нечленораздельное. Пока он это делал, я обратил внимание на его ногу, изрядно опухшую и покрасневшую, и ощутил гнилостный запах, мельком прошедший у меня рядом с ноздрями. Этот сладковатый смрад больной плоти.

Данил опять же одним прыжком вернулся на прежнее место, миновав грязь, которую принёс я, и схватил свои костыли. Они ему, как погляжу, особо и не нужны. Он поковылял на кухню, стуча резиновыми набойками по паркетному полу. Света на кухне плакала почти навзрыд. Я отряхнул остатки снега с коленей и отправился за Данилом.

– Почему ты ни слова не сказала? М? – Света молчала и выглядела ужасно. Данил, не добившись своего и боднув меня плечом, ушёл в главную комнату, сильно хлопнув за собой дверью.

– Что случилось? – спросил я, садясь на стул рядом с плачущей Светой.

– Ночью он почти не спал. Ворочался с открытыми глазами и постоянно что-то шептал. Я думала, что по-английски, ты же помнишь, он лучше меня его знает, но это совсем не на английском было, а утром он проснулся и ничего не помнит, только кричит всё время, и глаз его…

– Он с таким глазом проснулся?

– Да. – Светино лицо было таким же красным, как и заплывший кровью глаз Данила, всё ещё ругавшегося в другой комнате, да так громко, что даже за закрытой дверью мы его прекрасно слышали. Теперь он матерился на чистом русском.

– Иди домой, я посижу с ним, только покажи мне… – не успел я закончить, как Света подскочила с табуретки и открыла верхний шкаф над плитой.

– Да, смотри. Вот таблетки, их принимать перед едой. Ужин через четыре часа. Вот эти, – она указала на ярко-голубые пилюли, достаточно большие, чтобы моё горло само по себе нервно сглотнуло, – через пятнадцать минут после. И вот мазь…

Свету тряхнуло, всё её тело содрогнулось в единовременном спазме, и я еле успел подхватить девушку и усадить на стул.

– Эта мазь, вроде бы из Таиланда, жутко вонючая. Да и не особо помогает. Видел его ногу? Похожа на перетянутую нитками колбасу.

Я позволил себе смешок, и Света тоже улыбнулась, всё ещё глядя в пол.

– Пойду умоюсь, – говорила она осипшим голосом, – и буду собираться домой. Не говори ему прежде, чем я уйду. На тебя он не станет злиться, это давно стало понятно.

– Ага, он мне сразу лицо начистит.

Света снова пустила едва слышимый смешок и скрылась в ванной. Я ждал её на кухне. В комнате, где всё ещё бушевал Данил, но только уже чуть тише, что-то с треском разбилось. Я вскочил и побежал к другу. Застал его согнувшимся пополам и собиравшим осколки вазы с белого ковра. На нём поблёскивали маленькие капли крови, а по левой ладони Данила текли тонкие алые струйки.

Я рванул за метлой и совком, прежде уложив разгорячённого Данила на диван перед телевизором и включив первое, что попалось. Какой-то боевик с Джеки Чаном. Я убирался и наблюдал, как Данил необычно пялился в экран, словно видел такое впервые. Его глаза отражали всё, что сейчас шло, но сам юноша ничего не понимал. Я собрал все осколки и выбросил в кухонное мусорное ведро. К этому времени Света уже успокоилась и вышла из ванной. Я закрыл дверь в комнату с Данилом и проводил Свету. Она оделась моментально, уже судорожно пытаясь натянуть последний сапог на ногу и прислушиваясь, не встал ли Данил проверить, куда это уходит его девушка, обещавшая быть с ним в это непростое время.

– Я поеду на такси, меня встретит мама. Потом передай ему. Давай, пока.

– Пока.

Я закрыл за ней дверь и, только выключив свет в прихожей, подумал: «Почему она сказала «пока», а не «до завтра»?

III

Я сидел с Данилом в одной комнате, потушив лампу. За окнами совсем темно, и экран телевизора бьёт по глазам своей яркостью. Мы поужинали часа два назад, и я дал Данилу таблетки, о которых говорила Света. Он уже спал, мерзко храпя, будто задыхается, а я смотрел новостной канал. Сначала даже не обратил внимания, но потом мой мозг случайно зацепился за слово «вирус». Я очнулся от дрёмы, побеждавшей меня в этом мягком широком кресле, и прислушался к телевизору.

«Вирус распространяется очень быстро. Основная группа риска – люди в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Власти вводят временный карантин ввиду широкого распространения за последние сутки…»

Данил зашипел на этом моменте, я машинально схватил пульт с кресла и выключил телевизор, оставшись в полной темноте. Даже во дворе не горели фонари, а мои не привыкшие к мраку глаза словно окунули в гудрон. Я рукой нащупал за своей спиной кресло и сел, подняв ноги с пола. Я всматривался в сторону, где лежит Данил, но ничего не смог разглядеть, и лишь слышал, как он раздражённо ворочался. Помню, Света говорила, что спит он в последнее время беспокойно, но я решил, что всё ограничится недовольным бормотанием. Данил рычал как пёс, защищающий свою собственность. Мне казалось, что его рык становится ближе, и когда я ощутил тёплое дуновение в лицо, от меня понеслись звуки шагов. Дверь в комнату распахнулась и закрылась обратно, обдав меня неприятным запахом мочи.

Я не понимал, почему до сих пор не могу вообще ничего разобрать. В комнате всё ещё темно. Я медленно встал и на цыпочках приблизился к двери, водя перед собой рукой в попытках не наткнуться пальцами ног на дверной косяк. Приоткрыл дверь и выглянул наружу. На кухне горел свет, и я подался чуть назад, увидев, как Данил ворошит содержимое холодильника. Тело покрылось холодными мурашками. Я достал телефон, заранее выставив яркость пониже, чтобы не выдать себя, и набрал сообщение Свете. Сейчас уже второй час ночи, и в это время нормальные люди обычно спят. И к сожалению Света, как иногда жаловался сам Данил, ставит телефон в режим полёта, так что, если случись беда, до неё ни дозвониться, ни дописаться.

На кухне упала металлическая кастрюля, по полу разлилось что-то густо бардовое. Борщ, приготовленный Светой накануне. Огромная кастрюля укатилась под стол, по которому кулаками застучал сильно разозлённый Данил. В голове роились самые разные мысли, но тело решило за меня. Во рту пересохло, когда я вышел в коридор, ведущий прямо на кухню, где об стены бьются чашки и летают из стороны в сторону столовые приборы. Я прокрался, выверяя каждый шаг и боясь выдать себя слишком рано. Данил стоял и дышал так глубоко, что сквозь его белую майку было видно, как на его спине расходятся и сходятся обратно лопатки с рёбрами, будто обтянутые тонким слоем полиэтилена, но никак не человеческой кожей. Данил обернулся так внезапно, что у меня сердце остановилось.

Сначала я принял их за два подтёка соплей, но это были черви, торчащие из его ноздрей, распухших, покрытых тонкими нитями синих капилляров. Черви извивались, пытались соединиться, но не могли найти друг друга и поэтому лишь болтались в воздухе. Налитый кровью глаз моего друга совсем распух и торчал далеко за пределами черепа. В здоровом глазе Данила я увидел под тонкой плёнкой такого же червя, как и те, что уже втянулись обратно в ноздри своего нового хозяина.