Текст книги "Голубой молоточек"

Глава 31

Капитан Маккендрик тоже был рад видеть Рико. Мы сидели в кабинете капитана втроем в присутствии сержанта полиции, призванного записывать показания. Рико молчал, пока не принесли мешок с костями и железом. Маккендрик потряс мешком перед его лицом, изнутри до нас донесся странный глухой стук.

Маккендрик вынул проломленный череп и положил на своем столе. Пустые глазницы уставились в лицо Рико, он долго не мог оторвать от них глаз, обводя губы сухим языком. Потом попытался почесать голову, но пальцы его запутались в обвивающих ее бинтах.

– Когда-то ты был порядочным человеком, – сказал капитан. – Я помню, как ты играл в волейбол на пляже. Ты любил нормальные здоровые игры и нормальный здоровый труд – мыл машины, стриг газоны. И считал мистера Хантри наилучшим хозяином, какого может желать себе такой молодой парень, как ты. Помнишь, когда-то ты мне это говорил?

Из глаз Рико потекли слезы, проложив две блестящих дорожки вдоль крыльев его носа.

– Это страшно, – пробормотал он.

– Что страшно, Рико? Что ты его убил?

Рико затряс головой и слезы растеклись по его лицу.

– Я даже не знаю, кто это такой!

– Для чего же ты вырыл его бедные кости и пытался избавиться от них? – Не знаю…

– Как это? Делаешь – и не знаешь, зачем?

– Иногда… Когда кто-нибудь мне приказывает…

– Кто приказал тебе избавиться от этих костей, насовать в мешок железа и бросить его в море? Кто поручил это тебе? – спрашивал Маккендрик. – Не помню…

– А может, ты сам это придумал?

Рико вздрогнул, словно отшатнувшись от этой мысли.

– Нет!

– Кто же тогда?

Рико глянул в пустые глазницы. Лицо его стало еще более унылым, словно, глядя в зеркало, он увидел свой истинный облик. Подняв руку, он коснулся пальцами виска, проверяя, есть ли под кожей кости.

– Это череп мистера Ричарда Хантри? – спросил Маккендрик.

– Не знаю! Ей-Богу, не знаю!

– Что же ты знаешь?

– Немного… – простонал он, глядя в пол. – Я всегда был туповат…

– Да, это правда, но не в такой степени. Когда-то ты умел позаботиться о себе, Рико, увивался за девочками, но не позволял им водить себя за нос. Ты не совершил бы убийства ради какой-то бабы, покрутившей перед тобой задом, для этого у тебя вполне хватит мозгов. Пальцы сержанта исполняли прыгающий менуэт над клавишами пишущей машинки. Рико всматривался в них так, будто они танцевали танец смерти, рассказывая о его прошлом или, быть может, предсказывая его будущее. Потом он принялся шептать что-то себе под нос, слишком тихо, чтобы мы могли его слышать.

Маккендрик наклонился вперед.

– Что ты говоришь, Рико? – резко спросил он. – Говори громче, парень, это может оказаться важным.

Рико кивнул.

– Это важно. Я не имею с этим ничего общего.

– Ничего общего с убийством?

– Да. Это все ее делишки. Моя совесть чиста! Она велела мне зарыть его – и я послушался. Потом, через двадцать пять лет, она велела мне его вырыть. Я не сделал ничего больше!

– Не сделал ничего больше… – тихо и ядовито повторил Маккендрик. – Всего-навсего похоронил убитого, а потом вырыл его косточки и пытался утопить их в море! Зачем бы ты это делал, если не убивал его?

– Она велела мне.

– Кто это «она»?

– Миссис Хантри.

– Велела тебе закопать тело мужа?

Маккендрик встал с кресла и навис над допрашиваемым, а тот крутил головой из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя его тяжелую тень.

– Это не было тело ее мужа.

– Чье же тогда?

– Какого-то типа, который позвонил у двери в один прекрасный день двадцать пять лет назад. Он хотел видеть мистера Хантри. Я сказал ему, что мистер Хантри занят в мастерской, но и помимо этого он никого не принимает, если встреча не была условлена заранее. Но он заявил, что его примут наверняка, стоит только мистеру Хантри услышать его имя. – Как его звали? – спросил Маккендрик.

– Мне очень жаль, но этого я не помню.

– Как он выглядел?

– Обыкновенно. Был какой-то бледный и слабый, словно больной. Мне запомнилось, что говорил он с трудом, будто перенес удар или что-то в этом роде. У него был голос как у старого бродяги, хотя он, кажется не был стар.

– Сколько лет ему было?

– Лет тридцать. Во всяком случае, больше, чем мне…

– А как он был одет?

– Плохо. В какой-то коричневой одежде с чужого плеча. Я, помню, еще тогда подумал, что одежду ему дали в Армии Спасения…

– Ты проводил его к мистеру Хантри?

– Это сделала она. И все трое довольно долго говорили в мастерской.

– О чем они говорили? – спросил я.

– Я не слыхал. Они закрыли дверь, такую солидную, толстую дубовую дверь. Через некоторое время миссис Хантри вышла вместе с ним и проводила его до ворот.

Маккендрик злобно крякнул.

– Но ведь раньше ты нам сказал, что хоронил его! Ты отказываешься от своих показаний?

– Нет, сэр. Это случилось позже, в конце недели, когда он пришел с женщиной и маленьким мальчиком.

– С какой женщиной? С каким мальчиком?

– Наверное, ей было лет тридцать. Довольно ладная, но ничего особенного, такая бесцветная брюнетка. Мальчику было лет семь-восемь. Очень спокойный, не задавал никаких вопросов, как другие дети, кажется, он за все время не произнес ни слова. И это не удивительно, ведь он присутствовал при том, что случилось…

– А что случилось?

– Я точно не знаю, – задумчиво отвечал Рико. – Меня при этом не было. Но когда все кончилось, в оранжерее, в старом мешке, лежало его скрученное тело. Она сказала мне, что его хватил удар, он упал, ударился головой и умер на месте. И что я должен похоронить его, потому что она не желает иметь никаких хлопот. Она сказала, что если я буду милым с ней и закопаю его, она будет милой со мной…

– Значит, все последние двадцать пять лет ты не вылезал из ее постели? – презрительно сказал Маккендрик. – А этот бедняга лежал в земле и удобрял ее оранжерею, так?!

Рико опустил голову и всматривался в краешек паркета между своими ступнями.

– Может, и так… Но я не убивал его!

– Но ты прикрывал убийцу, кем бы он ни был. Кто его убил?

– Не знаю. Меня не было при этом.

– И лежа с ней в постели, ты за двадцать пять лет не додумался спросить, кто его убил?!

– Нет, сэр. Это было не мое дело.

– Но теперь это твое дело. Вы все замешаны в нем – ты, мистер Хантри, его жена и та брюнетка с маленьким мальчиком, – Маккендрик взял в руки череп и сунул его, будто «memento mori», в лицо Рико. – Ты уверен в том, что это не мистер Хантри?

– Нет, сэр… То есть, да, сэр… простите, сэр… я уверен, что это не он…

– Откуда ты знаешь? Ты же закопал его в мешке?

– Она говорила, что это тот другой, тот мужчина в коричневой одежде…

– Но ты опираешься только на ее слова?

– Да, сэр.

– На слова миссис Хантри?

– Да.

Маккендрик окинул череп долгим хмурым взглядом, потом посмотрел на меня.

– Вы хотите задать ему какие-нибудь вопросы?

– Спасибо, капитан, разумеется, хочу, – я снова повернулся к Рико. Если мы решаем, что этот череп принадлежит не Ричарду Хантри, то что, по-твоему, случилось с ним?

– Я всегда думал, что он просто ушел.

– Почему?

– Не знаю…

– Ты видел его с тех пор или получал от него какие-либо известия?

– Нет. Он оставил то письмо… вы наверное видели его в музее?

– Видел. Когда он написал его?

– Не знаю.

– После убийства этого мужчины, но перед уходом?

– Я не знаю, когда он его написал. С того самого дня я никогда не видел его и не говорил с ним.

– Миссис Хантри не говорила тебе, куда он ушел?

– Нет, сэр. Наверное, она и сама этого не знает.

– Он что-то взял с собой?

– Насколько мне известно, ничего. Его вещами занималась она, когда он исчез.

– Миссис Хантри горевала после его ухода?

– Не знаю. Со мной она об этом не говорила. – Даже в постели?

Рико покраснел.

– Нет, сэр.

– А что случилось с той брюнеткой и с мальчиком? Ты видел их с тех пор?

– Нет. Но я ведь их не искал, мне никто не приказывал…

– А что тебе приказали?

– Заниматься домом и теми, кто в нем живет. Я старался, как мог…

– В доме остался только один человек, так?

– Ну, да. Миссис Хантри.

– Как вы думаете, она захочет отвечать на вопросы? – обратился я к Маккендрику.

– Я еще не готов к ее допросу, – ответил он фальшивым тоном. – Я должен согласовать это с моими вышестоящими…

Мне хотелось согласовать несколько дел с его нижестоящими, но без него я это сделать не мог, а потому подождал, пока Рико препроводят в камеру. Когда мы с Маккендриком остались в кабинете наедине с черепом и костями, я рассказал ему, что, по моему мнению, могло приключиться с Бетти Сиддон.

Маккендрик нервно перелистывал какие-то бумаги на столе. Лицо его набрякло и покраснело, словно у него повысилось давление.

– Сегодня ночью я уже ничего не могу сделать по делу этой Сиддон, – прервал он меня в конце концов. – Я ничего не сделал бы даже если бы у меня были люди. Женщины вечно где-то исчезают по своим делам. Она симпатичная девушка… наверняка задремала у какого-нибудь друга…

Я чуть не врезал ему по роже. Вжавшись в кресло, я старался побороть ярость, поднимающуюся во мне, будто холодный летучий газ. Но решил сохранять спокойствие, ибо понимал: если я потеряю над собой контроль, что мне грозило весь вечер, то могу быть отстранен от следствия и даже, подобно Рико, оказаться в камере.

Сосредоточив свое внимание на черепе, я напоминал себе, что с возрастом надлежит становиться все спокойнее. Слегка справившись с собой, я сообщил:

– Собственно, ее другом являюсь я…

– Так я и думал. Но у меня нет столько людей, чтобы я мог приказать им ходить по домам и стучать во все двери. Честное слово, вы слишком волнуетесь за нее. Она разумная девушка и хорошо знает свой город. Если в течение ночи она не появится, то с утра поразмыслим над этой ситуацией.

Он начал говорить таким тоном, словно уже занял место шефа полиции. Я вдруг понял, что горячо желаю ему никогда не стать таковым. Но, судя по всему, именно я был призван помогать ему в достижении этой цели.

– Не могу ли я представить вам несколько предложений, капитан? И несколько просьб?

Он нетерпеливо глянул на стенные электронные часы – близилась полночь.

– После всего, что вы сделали, я не могу отказать вам…

– Нужно попытаться как можно точнее установить дату смерти этого человека, скорей всего, она совпадет со временем исчезновения Хантри. Следующим шагом должно быть установление того, кто еще в это время исчез – здесь и во всей Южной Калифорнии – особое внимание следует обратить на клиники и учреждения для душевнобольных. Из показаний Рико может следовать, что этот парень был не вполне уравновешенным психически, – я протянул руку и коснулся многострадального поврежденного черепа.

– Мы все это сделаем в рамках обычной следственной процедуры, – заявил Маккендрик.

– Я понимаю, но ситуация не является обычной. Мне кажется, вам пора посылать телефонограммы…

– Потому что вы тревожитесь о своей девушке?

– Я тревожусь о ней и о многих других людях. Мы ведь не просматриваем давно оконченную историю. Мы имеем дело с преступлениями, совершенными сейчас, в том числе с убийством. А я чувствую, что все это связано между собой.

– Но каким образом?

– Скорей всего, через исчезновение Хантри. Он кажется мне ключевым пунктом всего дела, – я бегло описал все, что случилось, начиная с известного убийства Вильяма Мида, совершенно тридцать два года назад в Аризоне, и заканчивая смертью двух торговцев картинами – Пола Граймса и Джейкоба Витмора.

– Откуда ваша уверенность, что все это связано между собой?

– Этих людей связывало слишком многое. Граймс был учителем и близким другом Хантри. Граймс купил портрет Милдред Мид у Витмора. Вильям Мид был сводным братом Хантри и сыном Милдред Мид. Милдред Мид, похоже, является одной из двух главных женских фигур этой драмы. Вторая, разумеется, миссис Хантри. Если бы удалось добраться до этих женщин и заставить их говорить…

– Миссис Хантри отпадает, – прервал меня Маккендрик, по крайней мере, в данный момент. Я не могу пригласить ее для дачи показаний, опираясь на то, что сказал Рико, – он глянул на меня так, словно собирался сказать больше, но не произнес ни слова.

– А Милдред Мид?

Маккендрик покраснел от злости или обиды.

– Собственно, кто такая эта Милдред Мид? Я никогда не слыхал о ней.

Я показал ему фотографию портрета и рассказал связанную с ним историю.

– Наверняка она знает подноготную всего этого дела лучше, чем кто бы то ни было, – завершил я свой рассказ, – за исключением, быть может, только миссис Хантри…

– Где мы можем найти Милдред Мид? Она находится в этом городе?

– До недавнего времени жила здесь. Скорей всего, продолжает жить, в одном из домов призрения для престарелых. Именно ее искала Бетти Сиддон. Маккендрик откинулся в кресле, испытующе глядя на меня. Его лицо, подобно месяцу, происходило различные фразы – от злости через недовольство – вплоть до решимости, приправленной колючим чувством юмора.

– О'кей, – сказал он, – вы выиграли. Мы обойдем все такие учреждения и посмотрим, не удастся ли нам найти этих двух женщин.

– Могу ли я принять участие в поисках?

– Нет. Я сам намерен руководить ими.

Глава 32

Я подумал, что пришло время снова поговорить с Фредом. Мне хотелось бы поговорить и с миссис Хантри, но Маккендрик взял ее под охрану, а я не хотел ссориться с ним в то время, как он начал действовать в моих интересах.

А потому я снова пересек город и остановил машину на Олив-Стрит. Тени под деревьями были густы и темны, будто подсохшая кровь. В сравнении с ними высокий островерхий серый дом, на всех четырех этажах которого горели огни, казался достаточно милым. Из-за входной двери раздавались голоса нескольких человек.

Стоило мне постучать, голоса утихли. Миссис Джонсон в своем белом халате подошла к двери, глаза ее блестели, но я не в силах был расшифровать владеющие ее чувства. Лицо казалось серым и угасшим. Она выглядела как женщина на пределе своих сил, готовая сломаться, если напряжение чуть-чуть возрастет. – В чем дело? – спросила она. – Я хотел глянуть, как поживает Фред, кажется, он освобожден?

– Благодаря мистеру Лэкнеру, – она повысила голос, словно это заявление адресовалось не только ко мне. – Вы с ним знакомы? Он с Фредом сидит в гостиной.

Молодой длинноволосый юрист снова крепко пожал мне руку, его пожатие словно налилось силой в течении дня. С улыбкой он обратился о мне по имени, заявив, что очень рад снова видеть меня. Я с такой же улыбкой воздал должное тому, как быстро он все провел.

Даже Фред на сей раз улыбался, но как-то неуверенно, словно поводов для этого у него не было. В комнате царила атмосфера временности, будто вокруг были декорации к спектаклю, сошедшему с афиши вскоре после премьеры, но уже давно. Старая софа и кресла, составляющие некогда мебельный гарнитур, словно бы ушли в пол, занавески на окнах были слегка потрепаны, сквозь протертый ковер виднелись доски пола.

Джонсон стоял в дверях, как привидение, пугающие приходящих в разрушенном доме. Лицо его было красным и влажным, то же самое было сказать о его глазах, дыхание напоминало сквозняк в пивной. Кажется, он меня не узнал, но глянул на меня с явной неприязнью, словно в забытом им прошлом я чем-то обидел его.

– Мы знакомы?

– Ну разумеется! – воскликнула миссис Джонсон. – Конечно же, вы знакомы! Это же мистер Арчер!

– Так я и думал. Вы посадили моего сына в тюрьму, сэр.

Фред бледный и растрепанный, сорвался с места.

– Ничего подобного, папа! Я прошу тебя, не говори так!

– Я говорю правду. Ты что, считаешь, что я вру?!

Лэкнер встал между отцом и сыном.

– Сейчас не время для семейных ссор. Ведь все мы счастливы снова быть вместе, не так ли?

– Я не счастлив, – заявил Джонсон. – Мне отвратительно, и знаете, почему? Потому что этот коварный сукин сын, – он ткнул в меня дрожащим пальцем, – отравляет воздух моего дома! И я заявляю, что если он хоть минуту еще задержится здесь, я его убью к чертовой матери! – он сделал нетвердый шаг в моем направлении. – Ты понял, сукин ты сын?! Это ты, тварь, привез моего сына назад и посадил в тюрьму!

– Я его привез, но не я посадил его в тюрьму, – ответил я. – Эта мысль пришла в голову кому-то другому.

– Ты им эту мысль подсунул! Я знаю об этом! И ты тоже знаешь!

– Пожалуй, будет лучше, если я пойду, – обратился я к миссис Джонсон. – Нет-нет, прошу вас! – она коснулась пальцами своего опухшего лица.

– Он не в себе. Он весь день пил. Понимаете, Джерард очень впечатлительный… все это было для него слишком тяжким переживанием. Правда, милый?

– Не юли! – заявил он. – Ты юлила и стелилась всю жизнь, и я ничего не имею против, когда мы одни. Но мы не можем чувствовать себя в безопасности, когда этот человек находится в нашем доме! Он желает нам зла, и ты прекрасно знаешь это! И ели он отсюда не уберется, пока я считаю до десяти, я вышвырну его силой!

Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Это был толстый нескладный увалень, и слова его были продиктованы лишь пьяным возбуждением. Возможно, когда-то много лет назад, он был в состоянии выполнить свою угрозу, но теперь был тяжел и преждевременно стар от пьянства. Его лицо и тело было покрыто таким толстым слоем жира, что я даже представить себе не мог, как он выглядел в годы молодости.

Джонсон принялся считать. Мы с Лэкнером, обменявшись взглядами, вышли из комнаты. Джонсон, не прерывая счета, последовал за ними до выхода и со стуком захлопнул за нашей спиной входную дверь.

– Господи! – сказал Лэкнер, – что толкает людей на такие выходки?!

– Пьянство, – ответил я, – это же законченный алкоголик.

– Это я вижу и сам. Но почему он так пьет?

– От обиды. От обиды, что является тем, кем является. Сидит в этой развалине уже неизвестно сколько лет, кажется, с тех времен, когда Фред был еще маленьким мальчиком. Пытается упиться до смерти – но безрезультатно.

– Несмотря ни на что, я не могу этого понять.

– Я тоже. У каждого пьяницы свои собственные мотивы. Но у всех один конец – размягчение мозга и цирроз печени.

Мы оба, словно в поисках виноватого, одновременно подняли глаза к небу. Но над чередой темных оливковых деревьев, выстроившихся по другой стороне улице, неслись тучи и не было видно ни одной звезды.

– Честно говоря, – проговорил Лэкнер, – я не слишком понимаю, что и думать об этом парне…

– Вы имеете в виду Фреда?

– Да. Собственно, он уже не мальчик, пожалуй, мы с ним ровесники.

– Насколько я знаю, ему тридцать два года.

– Правда? В таком случае, он на год старше меня. Мне он кажется ужасно инфантильным для своего возраста.

– Его эмоциональное и психическое развитие уже давно затормозилось из-за жизни в этом доме.

– А в чем, собственно, состоит проблема этого дома? Ведь если его чуть привести в порядок, он станет вполне элегантным, и, наверное, когда-то был таким…

– Несчастьем этого дома являются его обитатели, – ответил я. – Есть семьи, члены которых должны были бы жить в разных городах, даже, если это возможно, в разных штатах, – и раз в году писать друг другу письма. Вы можете посоветовать Фреду так поступить, разумеется, если вам удастся спасти его то тюрьмы.

– Думаю, удастся. Миссис Баймеер человек незлопамятный. Это действительно милая женщина, если с ней общаться не в кругу семьи.

– Это тоже одна из тех семей, члены которой должны раз в год писать друг другу. И не отправлять писем. Не случайно ведь, что Дорис и Фред подружились. Их дома не уничтожены землетрясением, но порядком разрушены. Как и сами Дорис и Фред.

Лэкнер кивнул своей ухоженной головой. Стоя в мглистом свете прорывающегося из-за туч месяца, я на минуточку почувствовал, что вся история повторяется, что все мы уже когда-то здесь были. Не помнил, как развивались события и каков был финал, но чувствовал, что окончание дела в определенном смысле зависит от меня.

– Фред объяснил вам, зачем вообще ему понадобилась эта картина? – спросил я Лэкнера.

– Нет, он не смог объяснить мне этого достаточно убедительно. А с вами он об этом говорил?

– Он хотел продемонстрировать свои профессиональные знания, доказать Баймеерам, что и он чего-то стоит. Во всяком случае, на сознательном уровне он думал так.

– А на подсознательном?

– Я не вполне уверен в своих выводах. Для ответа на этот вопрос следовало бы собрать консилиум психиатров, но и они так просто не смогли бы ответить. Но, как у многих других жителей этого города, у Фреда пунктик относительно Ричарда Хантри.

– Так вы считаете, что он действительно рисовал эту картину?

– Так считает Фред, а он является специалистом.

– Мне так не кажется, – протянул Лэкнер, – он ведь еще он не окончил учебу…

– Так или иначе, он имеет право на собственное мнение. И считает, что Хантри написал эту картину недавно, возможно, в этом году.

– Откуда он может это знать?

– На основании анализа краски, как он утверждает.

– Вы в это верите?

– До сегодняшнего вечера не верил и был склонен считать, что Хантри нет в живых.

– Но вы изменили свое мнение?

– Да, считаю, что Хантри жив и вполне благополучен.

– Где же он?

– Быть может, в этом городе. Я не слишком часто полагаюсь на предчувствия, но сейчас мне странным образом кажется, что Хантри стоит у меня за спиной и заглядывает через плечо.

Я почти готов был рассказать ему об останках человека, выкопанных Рико и миссис Хантри в оранжерее, но это известие еще не разошлось по городу, и информируя его, я поступил бы против своих профессиональных принципов: «Никогда и никому не говори больше, чем должно, ибо он понесет это дальше».

В этот момент из дома вывалился Джерард Джонсон и, шатаясь, принялся спускаться по неровной лестнице. Он был похож на передвигающегося на ощупь слепца, но его глаза, нос или некий алкогольный радар безошибочно учуяли мое присутствие – он двинулся ко мне, шаркая ногами.

– Ты еще здесь, сукин сын?!

– Здесь, мистер Джонсон.

– Не смей обращаться ко мне «мистер Джонсон»! Я знаю, что ты обо мне думаешь, ты меня презираешь! Ты считаешь старым вонючим пьяницей! Но я кое-что скажу тебе: такой, как есть, я стою больше, чем ты когда-либо стоил! И я могу доказать тебе это!

Я не стал спрашивать, каким образом, это было излишне. Он сунул руку в отвисший карман своих мешковатых брюк и вытащил никелированный револьвер из тех, что полицейские называют «специальной покупкой для субботнего вечера». Услышав щелканье курка, я метнулся Джонсону в ноги, он свалился. Быстро подскочив к нему, я отобрал у него оружие, револьвер был не заряжен. Руки у меня дрожали.

Джерард Джонсон неуклюже поднялся и принялся кричать. Он орал на меня, на жену, на сына, как только они появились на крыльце, язык, которым он пользовался в эти минуты, можно было бы определить как самый что ни на есть базарный. Он заорал еще громче и принялся ругать свой дом, потом дома, стоявшие по другую сторону улицы и все окрестные, наконец.

В оскорбленных домах засветились огни, но никто не подошел к окнам и не появился на пороге. Быть может, если бы кто-нибудь сделал это, Джонсон не чувствовал бы себя таким одиноким.

В конце концов, над ним сжалился его сын Фред. Он спустился с крыльца и обхватил отца руками сзади, сжимая его бурно вздымающуюся грудь.

– Папа, прошу тебя, будь же ты человеком!

Джонсон шатался, вырывался, посылал проклятья всему миру, но все-таки понизил голос. Лицо Фреда было мокро от слез. Тучи на небе внезапно прорвались, словно сеть, и на очистившееся пространство выплыл месяц. Воздух вдруг изменился, стал чище, свежее и резче. Фред обнял Джонсона за плечи и проводил его по лестнице в дом. Зрелище блудного сына, окружившего отцовским вниманием собственного отца, было грустным и трогательным. Для Джонсона уже не оставалось никаких надежд, но Фред еще имел шанс. Лэкнер со мной согласился. Прежде чем он отъехал в своей «Тойоте», я вручил ему отобранный револьвер.

Фред не запер входную дверь, вскоре вышла миссис Джонсон и уселась на ступеньках. Движения ее были не спокойными, как у загнанного зверя, падающий с неба месячный свет серебрил ее халат. – Я хотела попросить у вас прощения, сэр…

– За что?

– За это все.

Она неуклюже повела рукой, будто что-то отталкивая или, наоборот притягивая к себе. Казалось, ее жест охватил высокий дом вместе с его обитателями и всем содержимым, соседние дома и живших там людей, улицу, темные оливковые деревья и еще более темные их тени, и месяц, заливавший серебряным светом ее лицо с заострившимися чертами и углубившимися морщинами.

– Вы не должны просить у меня прощения, миссис. Я сам выбрал это занятие, или оно меня выбрало. В связи с этим я часто сталкиваюсь с человеческим несчастьем, но другой работы не ищу.

– Я вас понимаю. Я ведь медсестра. Хотя, завтра я могу оказаться безработной медсестрой. Когда Фред вышел, я просто должна была попасть домой и самовольно ушла с работы. Лучше всего мне было бы туда вернуться. – Может быть, я подвезу вас?

Она оглядела меня подозрительно, словно считала, что я могу покуситься на нее, несмотря на возраст и толщину, однако, согласилась.

– Как это мило с вашей стороны! Фред оставил нашу машину где-то в Аризоне, я даже не знаю стоит ли вообще заниматься ее возвращением…

Я открыл перед ней дверцу машины, потом сел сам. По ее реакции было видно, что уже долгое время никто не оказывал ей элементарных знаков внимания.

– Я хотел задать вам один вопрос, – сказал я, когда оба мы уже сидели в машине, – вы не обязаны отвечать на него. Но если вы сделаете это, я никому не повторю того, что от вас узнаю.

Она беспокойно шевельнулась на сидении и повернула ко мне лицо.

– Кто-то наговорил вам обо мне гадостей!

– Вы не могли бы объяснить мне, зачем вы взяли в клинике эти наркотики?

– Да, я действительно взяла несколько упаковок таблеток. Но я брала их не для себя и у меня не было злого умысла! Я хотела попробовать, как они подействуют на Джерарда, вдруг он чуть меньше начнет пить. Возможно, меня можно обвинить в том, что я давала лекарство без рекомендации врача, если подойти к делу с официальной точки зрения. Но практически все мои знакомые медсестры так поступают… – она тревожно глянула на меня. – Они намерены обвинить меня?

– Ничего об этом не знаю.

– Каким же образом разговор коснулся этой темы?

– Об этом вспомнила одна из работающих там медсестер. Она рассказала мне, почему вас уволили.

– Это был только повод! Но я вам скажу, почему потеряла работу! В этом заведении были люди, которые не любили меня, – мы как раз миновали клинику и она обвиняющим жестом вытянула руку в направлении огромного, ярко освещенного здания. – Возможно, у меня не самый легкий характер, но я хороша медсестра, и они не имели права просто уволить меня. А вы не имели права касаться этой темы в разговоре с ними!

– Мне кажется, имел, миссис.

– Кто вас уполномочил?

– Как вы знаете, я провожу расследование по делу о двух убийствах и пропавшей картине.

– Вы считаете, что я знаю, где находится эта картина? Да я понятия не имею, и Фред тоже! Мы не преступники! Возможно, у нас есть определенные семейные проблемы, но мы не такие!

– А я этого и не утверждаю. Но под действием наркотиков люди меняются. Их становится легко склонить к различным действиям…

– Меня никто не может ни к чему склонить! Я признаю, что взяла несколько таблеток и дала их Джерарду. И вот расплачиваюсь за это! Я теперь до конца жизни вынуждена работать в подозрительных домах призрения – и то если счастье улыбнется мне и я получу хоть какое-то место…

Она погрузилась унылое молчание и больше не произнесла ни слова практически всю дорогу до «Ла Палома». Прежде, чем она вышла из машины, я рассказал ей о двух разыскиваемых женщинах – Милдред Мид и Бетти Сиддон. Она выслушала меня с понурым выражением лица.

– Я сделаю все, что смогу. Во время ночной смены у меня не будет много времени на звонки, но я дам знать знакомым медсестрам из других домов призрения, – потом она прибавила с таким видом, словно ей было трудно выражать кому-либо свою благодарность: – Фред рассказал мне, как вы отнеслись к нему в Аризоне, мистер Арчер, я ценю это. В конце концов, я его мать, – последнее слово она произнесла с долей удивления.

Выйдя из машины, она тяжело поплелась по асфальту к слабо освещенному домику. За низкой стеной, отделяющей подъездную площадку от шоссе, с шелестом шин проносился поток гнавшихся друг за другом автомобилей. Миссис Джонсон подошла к входной двери и, открыв ее, помахала мне рукой.

Через минуту она вновь появилась в дверях с двумя полицейскими за спиной, один из них был в форме, вторым оказался капитан Маккендрик. Когда они приблизились, я услыхал, как она резко выкрикивает, что, мол, они права не имеют преследовать ее в этой темноте, что она – невинная женщина, спешащая на работу.

Маккендрик бросил взгляд на ее злое и перепуганное лицо.

– Вы миссис Джонсон, не так ли? Вы являетесь матерью Фреда Джонсона? – Да, это так, – холодно ответила она. – Но это еще не дает вам права запугивать меня!

– Мне очень жаль, мы вовсе не хотели пугать вас…

– Еще бы вы не жалели! – она мгновенно использовала свою минутную победу. – Вы не имеете права издеваться на до мной и применять силу! У меня есть прекрасный юрист, и он вами займется, если вы и дальше будете поступать так!

Маккендрик беспомощно поднял глаза к небу, а потом глянул на меня.

– Ну, скажите, мистер, разве мы сделали что-то дурное? В темноте мы нечаянно толкнулись с женщиной и попросили прощения. Мне что, на колени встать?!

– Миссис Джонсон сегодня немного взволнована…

Она кивнула, подтверждая мои слова.

– Разумеется! И вообще, что вы тут делаете, капитан?

– Я ищу одну женщину.

– Миссис Сиддон?

– Да, – Маккендрик внимательно глянул на нее. – Откуда вам известно о мисс Сиддон?

– От мистера Арчера. Он попросил меня позвонить моим подругам из других домов презрения. Я обещала ему сделать это, если у меня будет время, и собиралась сдержать слово. Я могу идти, наконец?

– Ради Бога, – сказал Маккендрик, – никто никоим образом не ограничивал вашу свободу передвижения, миссис! Но звонки в другие дома призрения не кажутся мне особо удачной идеей. Мы хотели бы появиться там неожиданно.

Миссис Джонсон во второй раз вошла в здание и больше уже не появлялась.

– Трудно найти с этой бабой общий язык, – проворчал Маккендрик.

– Она тоже пережила несколько нелегких дней. Мы не могли бы поговорить с глазу на глаз, капитан?

Красноречивым кивком он отослал полицейского в форме, тот забрался в служебную машину, а мы отошли в угол площадки, подальше от домов и от шоссе. Калифорнийский дуб, каким-то чудом уцелевший среди этой асфальтовой пустыни, укрыл нас своей кроной от лунного света.

– Что привело вас сюда? – спросил я.

– Донос. Кто-то сообщил по телефону что нам следует поискать здесь мисс Сиддон. Поэтому я сам сюда приехал. Мы прочесали весь дом, но не напали на след этой женщины или кого-либо, хоть отдаленно ее напоминающего.