Текст книги "Прощальный взгляд"

Глава 34

Ролик кончился, но мы продолжали сидеть молча. Я включил свет. Айрин Чалмерс встрепенулась. Я понимал ее страх – он был настолько силен, что ей так до конца и не удалось преодолеть охватившее ее оцепенение.

– А я тогда была недурна, верно? – сказала она, пытаясь побороть страх.

– Не то слово, – сказал Тратвелл. – Вы были настоящей красавицей.

– Больно много дала мне моя красота. – Благоприобретенный лоск вдруг куда-то исчез, к ней вернулись повадки ее молодости. – У кого вы раздобыли это кино, у миссис Свейн?

– Да. Она мне не только этот фильм дала.

– С нее станется. Она меня всегда ненавидела.

– За то, что вы сошлись с ее мужем? – сказал я.

– Да она на меня еще раньше взъелась. Будто с самого начала знала, что так оно и будет. А может, из-за нее все и получилось. Теперь уж трудно сказать. Только она следила во все глаза за Элдоном. Все ждала, когда он на меня кинется. А этого ни один мужик терпеть не станет и рано или поздно так и сделает.

– Ну а вы-то зачем на него кинулись?

– Обо мне разговора не будет. – Она посмотрела на меня, потом на Тратвелла и уставилась в пустоту. – Я против себя показывать на стану, а на что же нам еще пятая поправка?[11]11
  Имеется в виду поправка к закону о свидетельских показаниях, разрешающая свидетелю не давать показаний против себя.


[Закрыть]

Тратвелл склонился к ней нежно и ласково, словно любовник.

– Не глупите, Айрин. Вы среди друзей.

– Так я вам и поверила.

– Я вас не обманываю, – сказал он, – мне, а также мистеру Арчеру стоило больших усилий раздобыть эти фильмы – ведь они находились в руках ваших потенциальных врагов. Пока они у меня, никто не сможет использовать их против вас. Это я вам гарантирую.

Она выпрямилась и в упор посмотрела на Тратвелла.

– Это что? Шантаж?

Тратвелл улыбнулся:

– Вы, кажется, путаете меня с доктором Смизерэмом, Айрин. Мне от вас ничего не надо. Но я уверен, что мы можем откровенно и непринужденно обсудить сложившееся положение.

– Ну, а насчет него как? – Айрин Чалмерс кивнула в мою сторону.

– Мистер Арчер знает о вашем деле куда больше меня. И я полностью ему доверяю.

Похвала Тратвелла поставила меня в неловкое положение. Я не мог сказать того же о нем.

– А я ему не доверяю, – сказала женщина. – С какой стати мне ему доверять? Я его едва знаю.

– Вы знаете меня, Айрин. Как ваш поверенный...

– Так, значит, вы опять наш адвокат?

– Я и не переставал им быть. Теперь вам должно быть уже ясно, что без моей помощи и помощи мистера Арчера вам не обойтись. Все, что мы узнали о вашем прошлом, останется между нами.

– Это если я пойду вам навстречу, – сказала она. – А если нет?

– Этика обязывает меня хранить ваши тайны.

– Только потом про них каждый встречный-поперечный будет знать, не так, что ли?

– Но не от меня и не от Арчера. Возможно, от доктора Смизерэма. Как вы сами понимаете, я не могу защищать ваши интересы, пока вы меня на это не уполномочите.

Предложение Тратвелла повергло ее в задумчивость.

– Да я вовсе не хотела ссориться с вами. Особенно в такое время. Но за мужа я решать не могу.

– Где он?

– Когда я уходила, он оставался дома. Ларри тяжело дались последние дни. Он ведь очень нервный, хотя по виду никогда не скажешь.

Ее слова вызвали к жизни мысль, уже давно гнездившуюся в подсознании.

– Скажите, так это ваш муж? Ну, тот мальчик, которого сталкивают в воду?

– Да, он. Это была наша первая встреча. И последний уик-энд Ларри, перед тем как его призвали во флот. Я ему приглянулась, это факт, но мы так толком и не успели познакомиться. А жаль.

– Когда же вы познакомились?

– Через два года. Ларри за это время успел повзрослеть.

– А вы что успели?

Резкое движение головой – и она повернулась ко мне затылком.

– Не стану я отвечать на ваши вопросы, – сказала она Тратвеллу. – Для того, что ли, я плачу адвокату и сыщику, чтоб они рылись в моем грязном белье? Вы что, за дуру меня принимаете?

– Вовсе нет, Айрин, – сказал Тратвелл спокойно и сдержанно. – Напротив, было в не глупо, если бы вы перестали прятать ваше, как вы выражаетесь, грязное белье. Пришла пора выложить карты на стол и нам втроем во всем разобраться. Я думаю, нет нужды напоминать вам, что за последнее время произошло несколько убийств.

– Я никого не убивала.

– Чего нельзя сказать о вашем сыне, – напомнил я. – Мы ведь уже имели беседу об убийстве в бродяжьем квартале.

– Мальчика хотели похитить, – накинулась она на меня. – Он защищался. Вы сами говорили, что полиция войдет в его положение.

– Теперь, когда я лучше представляю себе, как все это случилось, кажется, мне придется взять свои слова обратно. Вы утаили от меня многие детали, и притом самые важные. К примеру, когда я рассказал вам, что в похищении участвовал Рэнди Шеперд, вы не сочли нужным мне сообщить, что Рэнди приходится вам отцом.

– Жена имеет право не давать показаний против мужа, – сказала она. – Разве дочерей и отцов это правило не касается?

– Нет. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Вашего отца нет в живых – его вчера застрелили в Пасадене.

– Кто застрелил? – Она вскинула голову.

– Полиция. Ее вызвала ваша мать.

– Мать? – Она помолчала. – Ничуть не удивляюсь. Самое первое мое воспоминание – отец с матерью колотят друг друга почем зря. И я решила удрать от них, даже если б ради этого... – Глаза наши встретились, и слова замерли на ее губах.

– ...даже если б ради этого пришлось убежать в Мексику с растратчиком, – закончил я за нее.

Она покачала головой. Черные волосы ее растрепались – она казалась моложе и вульгарней.

– Не было этого.

– Разве вы не убежали с Элдоном Свейном?

Она молчала.

– Что же тогда произошло, миссис Чалмерс?

– Не могу вам сказать – даже сейчас не могу. Тут замешаны другие люди.

– Элдон Свейн?

– Да, он больше всех.

– Зря вы его выгораживаете – и вам это известно не хуже меня. Ему точно так же, как и вашему отцу, ничего не грозит. И по той же причине.

Она кинула на меня потерянный взгляд – ее попытка обмануть время потерпела неудачу. Она очутилась на страшной ничейной полосе, разделяющей обе ее жизни.

– Скажите, Элдон действительно умер?

– Вы сами прекрасно это знаете, миссис Чалмерс. Его труп нашли у железнодорожных складов. И я не верю, что вы могли этого не знать.

Она помрачнела.

– Ей-богу, не знала.

– Не могли не знать. Труп бросили руками в костер, для того чтобы не осталось отпечатков пальцев. Восьмилетнему мальчишке такое не под силу.

– Это еще не доказывает, что руки Элдону сожгла я.

– У вас одной были причины так поступить, – сказал я. – Предположим, труп опознали – и вся ваша жизнь идет насмарку. Вы лишаетесь и дома, и мужа, и положения в обществе. Скатываетесь на дно и становитесь прежней Ритой Шеперд.

Она молчала, лицо ее отражало напряженную работу мысли.

– Вы сказали, что отец путался с Элдоном. Так кому же, как не ему, сжечь труп – вы говорили, он сжег труп?

– Одни пальцы.

Она кивнула.

– Да, это точно отец. У него только и разговору было: хорошо бы избавиться от отпечатков. Он прямо помешался на этом. – Она говорила свободно, не следя за собой, и вдруг остановилась на полуслове – наверное, узнала в своем голосе голос былой Риты Шеперд, дочери рецидивиста, снова очутилась в старой личине и поняла: на этот раз убежать не удастся. Мрачное предчувствие охватило ее, оно пробилось сквозь толщу безразличия, сквозь годы забвения. Айрин Чалмерс скрючилась, словно ее ударили под дых, и закрыла лицо руками. Волосы свесились ей на лицо, заструились черным водопадом по пальцам.

Тратвелл с высоты своего роста напряженно смотрел на нее, но во взгляде его не было и намека на любовь. Скорее, он жалел ее, ну и собственнические чувства здесь играли тоже не последнюю роль. Она побывала во многих руках, не чуралась уголовщины, но красота ее от этого не пострадала.

Забыв о моем присутствии, забыв обо всем на свете, Тратвелл погладил ее по голове, потом по изящной спине. В жесте его не было ничего чувственного. Нет, подумал я, это не страсть. Просто он не хочет терять клиентку – только и всего. Возможно, его еще и тянет к ней, хоть он сам не отдает себе в этом отчета: он ведь еще в плену у прошлого.

Немного погодя миссис Чалмерс взяла себя в руки и попросила воды. Тратвелл пошел за водой, а она нетерпеливо зашептала:

– Скажите, почему мама напустила на Рэнди полицию? Она не стала бы этого делать без серьезной причины.

– Вы правы. Он украл у нее фотографию Ника.

– Ту фотографию, которую я ей послала?

– Да.

– Зря я это сделала. Но я подумала: неужели хоть раз в жизни я не могу поступить по-человечески?

– Как видите – не могли. Ваш отец отнес фотографию Джин Траск и уговорил ее нанять Сиднея Хэрроу. Вот откуда все и пошло.

– Чего добивался старик?

– Денег вашего мужа, так же, как и все остальные.

– Кроме вас, конечно, – сказала она с издевкой.

– Да, кроме меня, – сказал я. – Деньги стоят слишком дорого.

Тратвелл принес воду в бумажном стаканчике и смотрел, как она пьет.

– Ну как, вы в состоянии предпринять небольшую поездку?

Она вздрогнула.

– Куда?

– В Смизерэмовскую клинику. Нам пора побеседовать с Ником.

Видно, ее эта перспектива нисколько не прельщала.

– Доктор Смизерэм не пустит вас к нему.

– Думаю, пустит. Вы мать Ника. Я его поверенный. Если доктор Смизерэм не пойдет нам навстречу, я к нему применю habeas corpus[12]12
  Предписание о представлении арестованного в суд для рассмотрения законности ареста (лат.).


[Закрыть].

И хотя Тратвелл явно брал ее на пушку, она перепугалась.

– Нет, нет, пожалуйста, ради бога, не надо. Я переговорю с доктором Смизерэмом.

Проходя мимо секретарши, я спросил ее, не вернулась ли Бетти из лаборатории. Оказалось, нет. Я попросил передать Бетти, что буду в клинике.

Глава 35

Айрин Чалмерс отпустила Эмилио и втиснулась на переднее сиденье тратвелловского «кадиллака» между мной и адвокатом. Выйдя из машины, она направилась к больнице шаткой походкой, словно наркоманка. Тратвелл взял ее под руку и провел в приемную.

Мойра Смизерэм сидела за конторкой – точь-в-точь как в тот день, когда я увидел ее впервые. Мне показалось, с тех пор прошла целая вечность. Лицо ее постарело, помрачнело, а может, я стал лучше ее понимать – только и всего. Она перевела взгляд с Тратвелла на меня.

– Однако вы мне дали не слишком много времени.

– У нас его попросту больше нет.

– Нам необходимо переговорить с Ником, – сказал Тратвелл. – И миссис Чалмерс разделяет наше мнение.

– Вам придется обратиться за разрешением к доктору Смизерэму.

Мойра удалилась за мужем. Вскоре из внутренних покоев стремительно вышел свирепый Смизерэм; полы его белого халата развевались на ходу.

– А вас нелегко заставить капитулировать, – сказал он Тратвеллу.

– Меня вообще нельзя заставить капитулировать, старина. Мы приехали повидаться с Ником. И боюсь, вам не удастся нам помешать.

Повернувшись к Тратвеллу спиной, Смизерэм обратился к миссис Чалмерс:

– А вы как считаете?

– Пожалуй, вам лучше нас пропустить, доктор, – сказала она, не поднимая глаз.

– Значит, мистер Тратвелл снова стал вашим адвокатом?

– Да.

– Ну, а мистер Чалмерс, он поддержал ваше решение?

– Поддержит.

Смизерэм посмотрела на Айрин Чалмерс испытующе.

– Они на вас оказывают нажим, верно?

– Не тратьте зря времени, доктор, – сказал Тратвелл. – Мы хотим говорить не с вами, а с вашим пациентом.

Смизерэм не без труда сдержался:

– Хорошо.

Нас провели во внутренние покои, мы прошли коридором до второй двери. Она была заперта, и едва мы миновали ее, как ключ снова повернули в замке. За второй дверью открывалось отдельное крыло, комнат в восемь – десять. Первой от входа шла обитая войлоком комната, в которую помещали больных, пытавшихся покончить с собой. На войлочном полу сидела женщина и глядела сквозь толстую стеклянную дверь.

Ника поместили в комнате без дверей, представлявшей собой нечто среднее между спальней и гостиной. Ник сидел в кресле в ярком шерстяном халате. На коленях у него лежал раскрытый учебник, и по виду он был студент как студент. Заметив мать, он встал; на бледном лице резко выделялись горящие черные глаза. Темные очки лежали рядом на письменном столе.

– Здравствуй, мама, здравствуйте, мистер Тратвелл. – Взгляд его скользнул по нашим лицам, ни на ком не задержавшись. – А где папа? Где Бетти?

– Мы пришли не в гости, – сказал Тратвелл, – хоть и рады тебя видеть, Ник. Нам надо задать тебе кое-какие вопросы.

– Будьте предельно кратки, – сказал Смизерэм. – Садитесь, Ник.

Мойра взяла у него книгу, заложила закладкой и отошла к мужу; тот встал у порога. Айрин Чалмерс расположилась во втором кресле, мы с Тратвеллом устроились напротив Ника на односпальной кровати.

– Приступлю прямо к делу, – сказал Тратвелл. – Почти пятнадцать лет назад, еще ребенком, вы застрелили человека у железнодорожных складов.

Ник поднял на Смизерэма глаза и сказал тихо и горько:

– Так вы ему рассказали?

– Нет, – сказал Смизерэм.

– Вы взяли на себя непомерную ответственность, решив не предавать этот инцидент гласности, – обратился Тратвелл к доктору.

– Знаю. Но я защищал интересы восьмилетнего мальчика, над которым нависла угроза аутизма[13]13
  Один из симптомов шизофрении.


[Закрыть]. В человеческих отношениях далеко не всегда приходится руководствоваться законами. Но даже если исходить из законов, убийство это можно квалифицировать как оправданное, или непреднамеренное.

– Я приехал не для того, чтобы спорить с вами об этике или юриспруденции, доктор, – сказал Тратвелл устало.

– Тогда не извращайте моих намерений.

– А они, разумеется, чисты, как горные снега.

Доктор всей своей массой надвинулся на Тратвелла. Мойра схватила его за локоть.

– Расскажите мне об этом выстреле у путей. Он произошел случайно? – снова обратился Тратвелл к Нику.

– Не знаю.

– Тогда просто расскажите мне все как было. И прежде всего, как вы попали на склады?

Ник отвечал запинаясь, словно память его работала с перебоями, как телетайпный зуммер.

– Я шел из школы, а этот человек позвал меня прокатиться в его машине. Я знал, что нельзя садиться в чужие машины. Но он очень меня просил. И мне стало его жалко. Он был совсем старый и больной. Он меня все расспрашивал, кто моя мама да кто папа и когда и где я родился. А потом сказал, что он мой отец. Я не очень ему поверил, но мое любопытство он раззадорил, и я отправился с ним в бродяжий квартал. Он завел меня за заброшенное депо. Там догорал костер, мы подбросили в него веток и сели к огню. Он вытащил виски, отхлебнул прямо из бутылки и дал мне попробовать. Мне обожгло рот. Но он пил виски, как воду, быстро прикончил бутылку и сразу поглупел. Стал петь старые песни, расчувствовался. Говорил, что я его сын, его дорогой мальчик, что он скоро восстановится в своих законных правах, займет положение в обществе и позаботится обо мне. Потом стал меня тискать и целовать – и тут-то я в него и выстрелил. У него за пояс был заткнут револьвер. Так вот я вытащил револьвер и выстрелил в этого типа. Он умер.

Бледное лицо Ника оставалось спокойным, но я слышал его учащенное дыхание.

– Что вы сделали с револьвером? – спросил я.

– Ничего. Бросил там же, на складах, и пошел домой. Рассказал обо всем родителям. Сначала они мне не поверили. Потом в газетах напечатали про труп. Тогда они поверили и потащили меня к доктору Смизерэму. И с тех пор, – добавил он с разъедающей душу горечью, – мы с ним не разлучаемся. Не могу себе простить, что не явился тогда же в полицию, – сказал он и поглядел на мать; та отвернулась.

– Вы тогда еще не могли ничего решать, – сказал я. – А теперь давайте перейдем к убийству Сиднея Хэрроу.

– Господи, да неужто вы думаете, что и Хэрроу убил я?

– Вы сами так считали, помните?

По его глазам было видно, что он мучительно напрягает память.

– Я тогда не очень понимал, что со мной происходит. И что хуже всего, мне действительно хотелось убить Хэрроу. В тот вечер я явился в «Сансет», чтобы свести с ним счеты. Джин мне сказала, где он остановился. В номере его не оказалось. Я нашел его на берегу, в машине.

– Живым или мертвым?

– Мертвым. Револьвер, из которого его застрелили, валялся около машины. Я поднял его – хотел рассмотреть получше, и тут в моей голове что-то щелкнуло – земля буквально ушла у меня из-под ног. Сначала я подумал, что это землетрясение. Потом понял: со мной творится что-то неладное. Я перестал понимать, что происходит, меня непреодолимо тянуло покончить с собой. – И добавил: – Мне казалось, револьвер ждет, что я из него выстрелю.

– Вы уже раз из него стреляли, – сказал я. – Это тот самый револьвер, который вы бросили на железнодорожных складах.

– Как это могло случиться?

– Я и сам не понимаю как. И тем не менее, это тот самый револьвер. Данные баллистической экспертизы, проведенной полицией, не оставляют сомнений. Вы уверены, что бросили револьвер около трупа?

Ник снова смешался. Он беспомощно вглядывался в наши лица, потом потянулся за темными очками и надел их.

– Около трупа Хэрроу?

– Около трупа Элдона Свейна. Того человека на складах, который уверял, что он ваш отец. Скажите, Ник, вы оставили револьвер около его трупа?

– Да. Я помню, что не взял его домой.

– Значит, его подобрал кто-то другой, хранил у себя все эти пятнадцать лет, а затем застрелил из него Хэрроу. Но кто бы это мог быть?

– Не знаю, – Ник медленно покачал головой.

Смизерэм сделал шаг вперед.

– С него довольно. К тому же так вы ничего не выясните. – Глаза у доктора были встревоженные, но тревожился он за Ника или за себя, трудно сказать.

– Ошибаетесь, доктор, я довольно много выяснил. Да и Ник тоже.

– Верно. – Ник поднял глаза. – Тот человек на складах действительно был моим отцом?

– Об этом следует спросить вашу мать.

– Это правда, мама?

Айрин Чалмерс обвела глазами комнату с таким видом, словно ее заманили еще в одну ловушку. Но наше молчание испугало ее.

– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы. Вам этого не дождаться, – сказала она.

– Следовательно, он мой отец.

Айрин молчала. Она сидела, опустив голову, и ни разу не подняла глаза на сына. Тратвелл встал и положил руку ей на плечо. Она потерлась щекой о его пальцы. Ее безупречная кожа невыгодно оттеняла старческие коричневые пятна на его руках.

– Я знал, что Ларри Чалмерс мне не отец, – повторил Ник настойчиво.

– Как вы об этом узнали? – спросил я его.

– Из его военных писем. Я сейчас не могу точно припомнить дат, но там была какая-то путаница во времени.

– Поэтому вы взяли письма из сейфа?

– Не совсем. На даты я наткнулся случайно. Ко мне явились Сидней Хэрроу и Джин Траск и рассказали, будто мой отец... будто Лоренс Чалмерс совершил преступление. Вот я и взял письма, хотел им доказать, что они ошибаются: ведь во время ограбления отец был еще в плавании.

– Какого ограбления?

– Джин утверждала, будто Чалмерс украл деньги у ее семьи, вернее, у ее отца – речь шла об огромной сумме денег, чуть ли не о полмиллионе долларов. Но его письма доказывали, что Джин и Хэрроу не правы. В тот самый день – по-моему, это случилось первого июля сорок пятого года... – мистер Чалмерс находился на борту своего авианосца. – И добавил с грустной иронией: – Но, доказав это, я тем самым доказал, что мистер Чалмерс не может быть моим отцом. Я родился 14 декабря сорок пятого года, а за девять месяцев до этого, когда меня должны были... – он поглядел на мать и осекся.

– Зачать? – подсказал я.

– Ну да, когда меня должны были зачать, мистер Чалмерс находился на борту своего корабля, в районе военных действий. Ты слышишь меня, мама?

– Слышу.

– И больше тебе нечего прибавить?

– Не надо ополчаться против меня, – сказала она тихо. – Я твоя мать. И какое имеет значение, кто твой отец?

– Для меня – большое.

– Забудь об этом. Неужели ты не можешь забыть?

– Письма при мне. – Я вынул из бумажника те три письма и показал Нику. – Мне кажется, вас интересовали именно эти?

– Да. Где вы их нашли?

– В вашей квартире, – сказал я.

– Дайте мне их на минутку.

Я передал ему письма, он быстро пробежал их глазами.

– Вот письмо от 15 марта сорок пятого года: «Милая мама, мы снова на передовой, поэтому мое письмо еще не скоро отправят тебе». Из чего неизбежно вытекает: кто бы ни был мой отец, им никак не мог быть младший лейтенант Чалмерс. – Он снова посмотрел на мать. – Моим отцом был тот человек на складах, мама? – спросил он угрюмо. – Ну, тот, которого я убил?

– Тебе не нужен ответ, – сказала она.

– Значит, так оно и есть, – сказал Ник с горьким удовлетворением. – По крайней мере, теперь я хоть знаю наверняка. Как, ты сказала, его фамилия? Фамилия моего отца?

Она молчала.

– Элдон Свейн, – сказал я. – Он был отцом Джин Траск.

– То-то она уверяла, что мы брат и сестра. Выходит, она говорила правду?

– К чему вам мои ответы. Я вижу, вы все знаете лучше меня. – Я сделал паузу, потом продолжил: – Я должен задать вам, Ник, один очень важный вопрос. Что заставило вас поехать к Джин Траск в Сан-Диего?

– Запамятовал, – покачал он головой, – полный провал. Я даже не помню, как ехал в Сан-Диего.

– Я вынужден вас прервать, – снова вмешался Смизерэм. – Не могу допустить, чтобы вы одним махом перечеркнули все, что нам удалось сделать для Ника за последние два дня.

– Нет, пора положить конец этой истории, – сказал Тратвелл. – Она и так тянется за Ником чуть не всю его жизнь.

– Я бы тоже хотел положить ей конец, – сказал Ник, – если это возможно.

– И я, – впервые нарушила молчание Мойра.

– Твоего мнения никто не спрашивает, – холодно оборвал ее доктор.

– Что ж, я все равно его высказала. Пора с этим покончить. – В ее голосе вдруг прорвались нотки вины, видно, давно мучавшей ее. Супруги злобно уставились друг на друга, совершенно забыв, что они не одни.

– Вспомните, Ник, когда вы очнулись в Сан-Диего?

– Ночью, в больнице. Что было днем, я совершенно не помню.

– Ну а ваше последнее воспоминание до этого провала памяти?

– Помню, как я проснулся в то утро. Всю ночь я не спал и был в подавленном состоянии. Перед глазами стояла та кошмарная сцена на складах. Меня преследовал запах виски и горящих поленьев. Захотелось хоть на время забыться, и я пошел в ванную – там у нас хранятся снотворные. Но, увидев пузырьки с красными и желтыми таблетками, я решил: приму все разом и забудусь навсегда.

– Тогда вы и написали прощальную записку?

Он обдумал мой вопрос.

– Да, я написал ее перед тем, как принял таблетки.

– Сколько таблеток вы приняли?

– Не считал. Пару горстей, наверное. Чтобы умереть, вполне достаточно. Но я не мог сидеть в ванной: туда могли явиться и помешать мне умереть. Я вылез из окна и спрыгнул. Наверное, стукнулся при падении головой. – Положив письма на одно колено, он бережно потрогал висок. – Очнулся я только в сан-диегской больнице. Но я уже обо всем этом рассказал доктору Смизерэму.

Я поглядел на Смизерэма. Он, не слушая Ника, раздраженным шепотом пререкался с женой.

– Доктор Смизерэм?

Он круто обернулся, но не откликнулся, а потянулся за письмами, лежавшими у Ника на коленях.

– А ну-ка, дайте посмотреть, – Смизерэм пошелестел тоненькими листками и прочитал, обращаясь к жене: – «Летчики чем-то напоминают скаковых лошадей – они до того растренированы, что это уже нездорово. Надеюсь, что я не выгляжу так со стороны. А вот командир нашей эскадрильи Вильсон выглядит именно так (он больше не читает наших писем, так что я могу не стесняться в выражениях). Вот уже четыре года, как он на войне, но мне кажется, он ничуть не переменился, – все тот же чопорный выпускник Йельского университета, что и четыре года назад. Однако мне кажется, он остановился в своем развитии. Он отдал лучшие годы войне...»

– Вы отлично читаете, доктор, – сухо сказал Тратвелл, – но не кажется ли вам, что вы выбрали неподходящее время?

Смизерэм словно не слышал Тратвелла.

– Как звали командира моей эскадрильи на «Сорел-бей»? – спросил он жену.

– Вильсон, – сказала она еле слышно.

– Ты помнишь, что точно в тех же выражениях я писал тебе о нем в марте сорок пятого года?

– Смутно. Но охотно тебе верю.

Смизерэма ее ответ ничуть не удовлетворил. Он снова пролистал письма, в ярости чуть не раздирая страницы.

– Слушай дальше, Мойра: «...Мы почти у самого экватора, очень донимает жара, но не подумай, что я жалуюсь. Если мы и завтра будем стоять у этого атолла, я поныряю с борта: мне уже несколько месяцев не приходилось плавать – с самого Пирл-Харбора. Теперь мое самое большое удовольствие – душ, я его принимаю каждый вечер перед сном». И так далее. Потом в письме упоминается, что Вильсона сбили над Окинавой. Явственно помню, что писал тебе об этом летом сорок пятого года. Как ты это объяснишь, Мойра?

– Никак, – сказала она, не поднимая глаз. – И не подумаю ничего объяснять.

Тратвелл встал и из-за плеча Смизерэма пробежал письмо глазами.

– Насколько я понимаю, это не ваш почерк. Нет, нет, явно не ваш. – И добавил после паузы: – Ведь это почерк Лоренса Чалмерса, не так ли? – Затем последовала еще одна пауза. – Значит ли это, что военные письма Чалмерса к матери были подделкой?

– Разумеется. – Смизерэм потряс зажатыми в кулаке письмами. Глаза его были обращены на жену. – Но я так до сих пор и не понял, как могли быть написаны эти письма.

– Чалмерс служил когда-нибудь в морской авиации? – спросил Тратвелл.

– Нет. Он поступил было на летные курсы. Но так и не смог их закончить. По правде говоря, его демобилизовали через несколько месяцев после того, как он был зачислен во флот.

– Почему? – спросил я.

– Психическая неполноценность. Ему и учебный лагерь оказался не под силу. Такое не редкость у склонных к шизофрении юнцов, когда они пытаются стать вояками. Особенно если в их жизни, как в жизни Ларри, главную роль играла мать.

– Откуда вам все это известно, доктор?

– Я служил тогда в военно-морском госпитале в Сан-Диего, и меня прикрепили к Чалмерсу. Мы обычно держали пациента несколько недель у себя: подлечивали, прежде чем отпустить на все четыре стороны. И с тех самых пор Чалмерс был моим пациентом, если не считать двух лет, что я провел в плавании.

– Вы поселились здесь, в Пойнте, из-за Чалмерса?

– В том числе и из-за него. Чалмерс был мне благодарен и предложил помочь с практикой. Мать его к тому времени умерла, оставив ему кучу денег.

– Я одного не понимаю, – сказал Тратвелл, – как он мог втереть нам очки этими липовыми письмами. Ведь ему, наверное, приходилось подделывать армейские конверты и штампы. И как он получал письма, если не служил во флоте?

– Он работал на почте, – сказал Смизерэм. – Я сам его туда устроил, перед тем как уйти в море. Наверное, он завел специальный ящик для своей корреспонденции. – Тут Смизерэм снова повернулся к жене: – А я не понимаю, Мойра, как ему удавалось – и притом неоднократно – переписывать мои письма к тебе?

– Должно быть, он брал их у меня, – сказала она.

– Он брал их с твоего ведома? Она хмуро кивнула.

– По правде говоря, он брал их почитать, так он мне говорил. Но я вполне понимаю, почему он их переписывал. Ты был для него идеалом, и он хотел во всем походить на тебя.

– А как он относился к тебе?

– Он ко мне привязался. Ты мог это заметить еще до отъезда. Он ведь этого не скрывал.

– Ты часто виделась с ним после моего отъезда?

– А ты как думал? Мы ведь жили дверь в дверь.

– Дверь в дверь в «Магнолии»? Ты хочешь сказать, что вы жили в соседних номерах?

– Ты сам просил меня за ним приглядывать, – сказала она.

– Я тебя не просил с ним спать. Ты спала с ним? – грубо сказал он; видно было, что это объяснение тяжело и ему, но остановиться он уже не мог.

– Я спала с ним, – сказала Мойра. – И ничуть об этом не жалею. Я была ему нужна. И может быть, спасением своего рассудка он мне обязан не меньше, чем тебе.

– Ах, вот как, значит, ты с ним спала в лечебных целях? Вот почему тебе так хотелось приехать сюда после войны. Вот почему...

– Ты ошибаешься, Ральф, – оборвала его жена, – впрочем, когда речь идет обо мне, ты всегда ошибаешься. Я порвала с ним задолго до твоего возвращения.

– Это правда, – подняла голову Айрин Чалмерс, – он женился на мне в июле...

Тратвелл, склонившись к ней, прижал палец к ее губам.

– Держите свою информацию при себе, Айрин.

Она смолкла, и тут раздался низкий взволнованный голос Мойры.

– Ты знал о наших отношениях, – сказала она мужу. – Нельзя лечить пациента двадцать пять лет кряду и не знать про него таких вещей. А теперь ты делаешь вид, будто для тебя это открытие.

– Если и так, – сказал он, – я ничего не признаю, я действовал не в личных интересах, а в интересах моего пациента.

– Неужели ты и впрямь в это веришь, Ральф?

– Разумеется.

– Ты можешь обманывать самого себя, но больше никого тебе обмануть не удастся. Ты не хуже меня знал, что Ларри Чалмерс не тот, за кого себя выдает. Но мы не разоблачали его и брали у него деньги.

– Это ложь! – Однако в голосе Смизерэма прозвучала тревога и неуверенность. Он вглядывался в нас, словно хотел прочесть по нашим лицам, осуждаем мы его или нет.

Мойра, едва не натолкнувшись на мужа, выбежала из дверей. Я выскочил за ней в коридор.