Текст книги "Прощальный взгляд"

Глава 11

Луиза Свейн жила в бедном районе неподалеку от Фэр-Оукс, на полпути между Старым городом и гетто. На углу, под фонарем, на выхваченном из тьмы пятачке, копошились ребятишки всех оттенков кожи.

Над дверью оштукатуренного коттеджа миссис Свейн горел фонарь поменьше, у обочины перед домом стоял фордовский «седан», он был заперт. Посветив фонариком, я прочел паспорт: машина была зарегистрирована на имя Джорджа Траска, проживающего в Сан-Диего, Бейвыо-авеню, 4545.

Записав адрес в книжку, я вытащил контактный микрофон и обогнул оштукатуренный коттедж по бетонной тропке, которая при необходимости могла служить и подъездной дорожкой. Под проржавевшим навесом стоял допотопный черный «фольксваген» с помятым крылом. Укрывшись в тени навеса, я встал под забранным жалюзи окном.

Микрофон мне не понадобился. Я и так отчетливо слышал голос разъяренной Джин.

– Я ни за что не вернусь к Джорджу...

– Послушай моего совета и возвращайся к нему, – отвечала более сдержанно женщина постарше. – Джордж тебя еще любит, он сегодня ни свет ни заря приехал справляться о тебе, но так будет не вечно.

– А меня это ничуть не трогает.

– И напрасно. Потеряешь его и останешься одна, а пока этого не испытаешь, не понять, что такое одиночество. И не думай, что я возьму тебя к себе.

– Да ты хоть на коленях умоляй, я у тебя жить не стану.

– Этого ты не дождешься и не рассчитывай, – сказала сухо женщина постарше. – У меня и места, и денег, и сил только-только на себя хватает.

– Какая ты жестокая, мама.

– Я? Что ж, такой меня сделали ты и твой отец. Когда-то я была другой.

– А-а, ревнуешь! – Теперь в голосе Джин сквозь горечь и ярость пробивалось торжество. – Ревнуешь меня к отцу. Теперь мне ясно, почему ты подсунула ему Риту Шеперд.

– Ничего подобного. Рита сама вешалась ему на шею.

– А ты ей помогала. Ты все это подстроила.

– Уходи, – сказала женщина постарше. – Уходи, пока ты не наговорила бог знает что. Тебе уже под сорок, и я не отвечаю за тебя. Скажи спасибо, что у тебя есть муж, который может и хочет о тебе заботиться.

– Я его не выношу, – сказала Джин. – Разреши мне остаться с тобой. Я боюсь.

– И я боюсь, – сказала ее мать. – Боюсь за тебя. Ты ведь опять пьешь, верно?

– Да, я выпила самую чуточку в честь праздника.

– Что еще у тебя за праздник?

– А тебе ведь интересно узнать, правда? – Джин замолчала. – Я тебе скажу, если ты хорошенько попросишь.

– Если тебе есть что сказать, говори. Не тяни.

– Раз так, я тебе ничего не скажу, – сказала Джин тоном ребенка, любящего трепать нервы. – Разузнавай сама.

– Я уверена, что и разузнавать-то нечего, – сказала мать.

– Ах вот как? А что бы ты сказала, если б узнала, что папка жив?

– В самом деле, жив?

– Ей-ей, – сказала Джин.

– И ты его видела?

– Скоро увижу. И напала на его след.

– Где он?

– А вот этого, мама, я тебе не скажу.

– Да ты опять за свое! С ума надо сойти, чтоб поверить в твои бредни.

Ответа не последовало. Решив, что и разговор и силы собеседниц иссякли, я вышел из-под навеса на темную улицу.

На пороге показалась Джин – тусклый свет фонаря выхватил ее из тьмы. Дверь хлопнула. Фонарь погас.

Я поджидал Джин, укрывшись за машиной.

Увидев меня, она попятилась и споткнулась о выбоину в асфальте: – Что вам нужно?

– Отдайте мне золотую шкатулку, Джин. Она ведь не ваша.

– Нет, моя. Это наша фамильная драгоценность.

– Да будет вам.

– Нет, правда, – сказала она. – Шкатулка принадлежала моей бабке Роулинсон. Она обещала завещать ее мне. И теперь она у меня.

Я почти поверил ей.

– А мы не могли бы поговорить в машине?

– Что толку? Чем больше говоришь, тем тоскливей на душе. Лицо у нее было угрюмое, она еле волочила ноги. И мне показалось, что передо мной не Джин Траск, а ее призрак; она чувствовала себя опустошенной – видно, жизнь для нее потеряла смысл.

– Отчего тоскливей, Джин?

– Да от всего, – и она приложила руки к груди, словно тоска причиняла ей физическую боль. – Жизнь не задалась. Папка убежал в Мексику с Ритой. Он мне даже открытки в день рождения не прислал.

– А сколько вам тогда было лет?

– Шестнадцать. И с тех пор ничего хорошего в моей жизни не было.

– Ваш отец жив?

– Я думаю, да. Ник Чалмерс говорил, что видел его в Пасифик-Пойнте.

– Где именно в Пасифик-Пойнте?

– Возле железнодорожных складов. Давно, Ник был тогда совсем мальчишка. Но он узнал папку по фотографии.

– А при чем тут Ник?

– Он свидетель, что папка жив, – сказала она неожиданно громко, словно ответ предназначался не мне, а матери, – да и с какой стати ему умирать? Ведь ему только... дайте подумать, мне сейчас тридцать девять, а папке было двадцать четыре, когда я родилась, выходит, ему сейчас шестьдесят три, верно?

– Да, если к тридцати девяти прибавить двадцать четыре, выходит шестьдесят три.

– А шестьдесят три еще не старость в наше-то время. Да и выглядел он молодо не по возрасту. Он и нырял, и танцевал до упаду, а уж какой подвижный был – передать не могу, – говорила она. – На колене меня качал.

Видно, она повторяла эти фразы с детства. Поток воспоминаний нахлынул на нее и – хотела она того или нет – тащил по подземным руслам и грозным стремнинам.

– Я разыщу папку, – сказала она. – Живого или мертвого. Если он жив, я буду ему стряпать, хозяйство вести, а уж счастливая буду, как никогда. А если умер, разыщу его могилу – и знаете что сделаю? – заберусь туда к нему и успокоюсь вечным сном.

Она села в машину, свернула на юг, к бульвару, и исчезла из виду. Наверное, надо было за ней поехать. Но я не поехал.

Глава 12

Я постучал в дверь; вскоре над порогом оштукатуренного коттеджа зажегся фонарь, потом дверь приоткрыли, не снимая цепочки, и из узкой щели выглянула седеющая блондинка. Лицо ее было суровым: наверное, она ожидала увидеть дочь. Видно было, что она все еще настроена воинственно.

– Что вам нужно?

– Я только что говорил с вашим отцом, – сказал я, – относительно кольта, купленного им в сорок первом году.

– Я ничего не знаю ни о каком кольте.

– Вы не миссис Элдон Свейн?

– Я Луиза Роулинсон-Свейн, – поправила она меня, но тут же добавила: – Скажите, выяснилось что-нибудь о моем муже?

– Не исключено. А мы не могли бы войти в дом? Я частный сыщик.

Я протянул удостоверение в щель. Миссис Роулинсон долго его осматривала – только что на зуб не попробовала – и наконец отдала назад.

– На кого вы работаете, мистер Арчер?

– На одного адвоката из Пасифик-Пойнта, его зовут Джон Тратвелл. Я расследую два взаимосвязанных преступления – кражу и убийство. – Я не стал говорить, что ее дочь наверняка замешана в одном из них, а скорее всего, в обоих.

Она впустила меня в дом и провела в тесную убогую гостиную. Однако, как и у Роулинсонов, здесь тоже бросались в глаза остатки прежней роскоши. На полке над газовым камином любезничали дрезденские пастух и пастушка. Восточный коврик лежал не на полу (его прикрывала потрепанная циновка), а на спинке дивана. Напротив дивана помещался телевизор, на нем электрические часы, рядом, на тумбочке, телефон. В чистой – нигде ни пылинки – комнате едва уловимо пахло плесенью, видно, комнату, как и ее хозяйку не часто посещали.

Миссис Свейн не предложила мне сесть. Крупная, как и ее дочь, и в молодости, наверное, такая же красивая, она стояла напротив меня.

– Кого убили?

– Я сейчас к этому перейду, миссис Свейн. Сначала я хочу расспросить вас о некой украденной шкатулке, золотой флорентийской шкатулке. На крышке ее изображены мужчина и женщина в античных одеждах.

– У моей матери была такая, – сказала она. – Мать складывала туда свои драгоценности. Не знаю, куда она девалась после маминой смерти. – Но глаза ее забегали: она что-то лихорадочно прикидывала. – А в чем все-таки дело? Элдон дал о себе знать?

– Не знаю.

– Вы сначала сказали «не исключено»?

– Я хотел учесть все возможности. Но приехал я поговорить о том револьвере, который подарил вам отец. Заодно мы можем обсудить все, что вам угодно.

– Нечего мне обсуждать. – Но уже через минуту она спросила: – Что вам сказал отец?

– Что он дал вам кольт для защиты, после того как муж вас оставил. Он относит это событие к сорок пятому году.

– Совершенно верно, – сказала она осторожно. – Он вам не говорил, при каких обстоятельствах Элдон меня покинул?

Я решил расставить ей ловушку.

– Миссис Шеперд не дала ему говорить.

– При вашем разговоре присутствовала миссис Шеперд?

– Она то входила, то выходила из столовой.

– С нее станется! А что еще отец говорил при ней?

– Он сказал, что револьвер пропал в пятьдесят четвертом году, когда ваш дом ограбили. Но не припомню, была ли при этом миссис Шеперд.

– Понятно, – она обвела взглядом комнату, словно проверяя, поверю ли я в ограбление.

– Ограбление произошло в этом доме?

Она кивнула.

– Грабителя удалось поймать?

– Не знаю. Думаю, что нет.

– Вы сообщили полиции об ограблении?

– Не помню. – Она не привыкла лгать и ненавидела себя в этот момент. – Разве это важно?

– Я пытаюсь проследить, в чьих руках побывал револьвер. И если у вас есть какие-нибудь подозрения, миссис Свейн... – не закончив фразы, я взглянул на электрические часы. Половина девятого. – Около двадцати часов тому назад из этого револьвера убили человека, некоего Сиднея Хэрроу.

Она слышала его имя: я понял это по ее лицу. Вокруг ее глаз собрались морщины.

– Джин мне об этом не говорила, – спустя минуту сказала она. – Теперь понятно, почему она так перепугалась, – миссис Свейн заломила руки и отошла от меня, насколько позволяли размеры комнаты. – Вы подозреваете, что Сиднея Хэрроу убил Элдон?

– Не исключена и такая возможность. Кто взял револьвер в пятьдесят четвертом году, ваш муж?

– Да, он, – сказала миссис Свейн, поворачиваясь, словно в лицо ей дул ветер. – Мне не хотелось говорить отцу, что Элдон в городе и что мы виделись. Вот и пришлось сочинить историю про грабеж.

– А зачем вам понадобилось рассказывать об этом отцу?

– Потому что на следующее же утро он спросил меня, где револьвер. Кажется, до него дошли слухи, что Элдон в городе, и он решил его застрелить. Из этого самого револьвера. Но револьвер уже был у Элдона. Не ирония ли это судьбы?

Иронии я тут не уловил, но вежливо поддакнул.

– Как Элдону удалось заполучить револьвер? Вы ведь его вряд ли бы отдали?

– Разумеется. Револьвер хранился в тумбочке, – она посмотрела в сторону тумбочки. – Когда Элдон постучался в дверь, я вынула револьвер – почуяла, что это он. Я его по стуку узнала: уж очень у него стук нетерпеливый – вынь да положь, – в этом весь Элдон. Девять лет скрывался в Мексике с той девчонкой, принес столько горя мне и моей семье. А потом заявляется как ни в чем не бывало и еще уверен, что стоит ему улыбнуться – и все простят, как в прежние времена.

Она посмотрела на дверь.

– У меня тогда еще не было на двери цепочки – мне ее поставили на следующий день. Дверь была не заперта – и вот с улыбочкой входит Элдон, называет меня по имени. Я хотела его пристрелить, но не сумела спустить курок. А он подошел ко мне и выхватил револьвер.

Тут силы ее оставили, и она опустилась на диван, привалившись к восточному коврику. Я не без робости сел подле.

– А дальше что было?

– Все в том же духе. Элдон все отрицал: денег он не брал, не убегал в Мексику с этой девчонкой. А скрылся потому, что его несправедливо обвинили. И с тех пор, мол, так и хранил мне верность. Он даже утверждал, что моя семья у него в долгу, потому что отец публично назвал его растратчиком и лишил честного имени.

– Ну, а что же все-таки, предполагают, совершил ваш муж?

– Ни о каких предположениях не может быть и речи. Он служил казначеем в отцовском банке и похитил там полмиллиона долларов. Значит, отец вам этого не сказал?

– Нет. Когда это случилось?

– Первого июля сорок пятого года. Это самый черный день в моей жизни. Элдон разорил тогда отцовский банк, а меня запродал в рабство.

– Я не вполне вас понимаю, миссис Свейн.

– Не понимаете? – Она застучала кулаком по колену: так судья стучит молотком, призывая к порядку. Весной сорок пятого года я жила в большом доме в Сан-Марино. Но прежде чем настала осень, мне пришлось перебраться сюда. Конечно, мы с Джин могли поселиться у отца, но я не хотела жить в одном доме с миссис Шеперд. Пришлось искать работу. А я только и умела что шить. И уже больше двадцати лет я демонстрирую швейные машинки. Вот что я называю рабством. – Рука ее, лежавшая на колене, сжалась в кулак. – С тех пор я ничего хорошего в жизни не видела. И все по вине Элдона. А он еще имел наглость отпираться.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже жаль. Жаль, что не застрелила его. Если б еще представился случай... – она глубоко вздохнула.

– Что толку, миссис Свейн. К тому же есть места и похуже этого. И одно из них – женская исправительная тюрьма в Короне.

– Правильно. Я просто так говорю. Скажите, Элдона видели в Пасифик-Пойнте? – заговорщически склонилась она ко мне.

– Не знаю.

– Я вас потому спрашиваю, что Джин уверяет, будто она напала на его след. Вот почему она и наняла этого самого Хэрроу.

– Вы знали Хэрроу?

– Джин приводила его ко мне на прошлой неделе. Мне он не понравился. Но Джин никогда ничего не понимала в мужчинах. А теперь вы говорите, что его убили.

– Да.

– Застрелили из того револьвера, который отобрал у меня Элдон, – сказала она надрывно. Очутись Элдон в безвыходном положении, он пошел бы на убийство. Он не поколебался бы убить любого, кто попытался бы его сюда вернуть – ведь ему тут грозила тюрьма.

– Но Джин ничего подобного делать не собиралась.

– Знаю. Дурочка, она боготворит его память. Но у Сиднея Хэрроу могли быть другие планы. На меня Хэрроу произвел впечатление головореза. И не забудьте, что Элдон буквально купался в деньгах – ведь у него больше полмиллиона.

– Да, если считать, что он к этим деньгам прикасался.

Она зло ухмыльнулась.

– Вы не знаете Элдона. Не в его характере сорить деньгами. Ему, кроме денег, ничего в жизни не нужно. И он хладнокровно и методично разработал свой план. Ревизия выяснила, что он подготавливал кражу больше года. А как добрался до Мексики, так поместил весь капитал под десять процентов, не меньше, я уверена.

Я не слишком ей верил. Ведь она сама сказала, что не видела мужа с пятьдесят четвертого года. В ее рассказе о муже были неувязки, она явно давала волю воображению. Да, женщина может много чего напридумывать, демонстрируя двадцать лет подряд швейные машинки.

– А вы все еще не развелись с мужем, миссис Свейн?

– Нет. Может быть он и получил в Мексике развод, но мне об этом ничего не известно. Так что он по-прежнему живет во грехе с шепердовской девчонкой. А я ничего другого и не хочу.

– Вы имеете в виду дочь миссис Шеперд?

– Вот именно. Яблоко от яблони... Я пустила Риту Шеперд в свой дом, обращалась с ней как с родной, а она украла у меня мужа.

– Какая кража была первой?

Она посмотрела на меня недоуменно, но тут же смекнула.

– Поняла, что вы имеете в виду. Да, Элдон связался с Ритой до того, как украл деньги. Я их быстро вывела на чистую воду. У нас в Сан-Марино был бассейн в пятнадцать метров длиной, и мы устроили там вечеринку: плавали, ныряли, – добавила она еле слышно. – Мне невыносимо об этом вспоминать.

Последний час дался ей нелегко, да и мне порядком все надоело. Поблагодарив женщину, я встал, но она не отпускала меня.

– Скажите, а бывает так, что сыщики работают за условное вознаграждение? – спросила она, с трудом поднимаясь с дивана.

– Что вы имеете в виду?

– Мне сейчас нечем вам заплатить. Но если б я получила хотя бы часть тех денег, что присвоил Элдон... – фраза повисла в воздухе: она и надеялась, и давно потеряла надежду. – Мы снова стали бы богатыми, – сказала она тихим молитвенным голосом. – И тогда, конечно, я бы вас щедро вознаградила.

– Ну, конечно, нисколько не сомневаюсь. – Я попятился к двери. – Буду смотреть в оба, может, и увижу вашего мужа.

– Вы знаете, как он выглядит?

– Нет.

– Подождите, я достану его фотографию, если только дочь не унесла все.

Она пошла в комнату за гостиной. Судя по звукам, она поднимала и передвигала какие-то вещи. Вернулась она с запыленной фотографией. Щека у нее была грязная, как будто она только что вылезла из забоя.

– Все мои лучшие семейные фотографии, все альбомы времен Сан-Марино утащила Джин, – пожаловалась миссис Свейн. – Джин, бывало их часами разглядывала – так иные девчонки карточки киноактрис разглядывают. Джордж, ее муж, говорил, что она до сих пор крутит любительские фильмы, которые мы снимали в Сан-Марино.

Я взял фотографию – на ней был изображен мужчина лет тридцати пяти, светловолосый, с наглыми глазами, очень похожий на мужчину на том снимке, который капитан Лэкленд нашел у Сиднея Хэрроу. Но фотография была нечеткая, так что особой уверенности быть не могло.

Глава 13

Я пообедал в Пасадене и отправился домой в Уэст-Лос-Анджелес. Поднялся на второй этаж, открыл дверь. В квартире было душно. Я распахнул окно, откупорил пиво и устроился с бутылкой в полутемной гостиной.

Живу я в тихом районе, вдалеке от главных магистралей, и все равно до меня доносится уличный гул, приглушенный и столь же привычный, как биение крови, бегущей по венам.

По улице изредка проезжали машины, блики фар метеорами проносились по потолку. Дело, которым я занимался, было так же трудно удержать в памяти, как эти мелькающие блики и гул. Дело разрасталось, меняясь на глазах. Правда, так бывало всегда, стоило по-настоящему втянуться в работу. Неожиданно его центром стал Элдон Свейн, он потянул за собой всю семью. Если Свейн жив, ему придется ответить на вопросы, которые мне так необходимо выяснить. Если мертв, отвечать придется людям, которые знают его жизнь.

Я включил свет, вытащил черную книжечку и записал кое-какие данные. «Кольт-45», который я отобрал у Ника Чалмерса, был куплен в сентябре 1941 года Самюэлем Роулинсоном, президентом пасаденского Западного банка. В начале июля 1945 года он подарил револьвер своей дочери, Луизе Свейн. Муж Луизы, Элдон, казначей банка, незадолго до этого присвоил себе больше полумиллиона долларов и разорил банк. Элдон Свейн, по слухам, убежал в Мексику с дочерью роулинсоновской экономки Ритой Шеперд (одно время ближайшей подругой дочери Свейн, Джин).

В 1954 году Элдон Свейн вновь объявился в доме своей жены и отобрал у нее «кольт». Как «кольт» попал от Свейна к Нику Чалмерсу? «Via»[5]5
  Yia – через (лат.).


[Закрыть] Сиднея Хэрроу или через других лиц?

N. В. Сан-Диего: там жил Хэрроу, там живет и дочь Свейна, Джин, с мужем, Джорджем Траском, и бывший муж миссис Шеперд".

Я покончил с записями к полуночи, тут же позвонил Джону Тратвеллу домой, в Пасифик-Пойнт, и по его просьбе дважды зачитал их ему.

– Было бы недурно, – сказал я, – отдать Лэкленду «кольт» для экспертизы.

Тратвелл сказал, что «кольт» у Лэкленда, и я отправился спать.

В семь по радиочасам меня разбудил пронзительный телефонный звонок. Сняв трубку, я назвал себя, с трудом ворочая пересохшим языком.

– У телефона капитан Лэкленд. Знаю, что звоню слишком рано, но я и сам всю ночь не спал: проверял револьвер, который вы передали своему адвокату.

– Мистер Тратвелл не мой адвокат.

– Он вел переговоры от вашего имени. Однако обстоятельства сложились так, что необходимо ваше присутствие.

– Какие обстоятельства?

– Не считаю возможным обсуждать такого рода вещи по телефону. Можете приехать в участок через час?

– Постараюсь.

Махнув рукой на завтрак, я явился к Лэкленду, когда электрические часы на стене его кабинета показывали без двух восемь. Он коротко кивнул. Глаза его еще больше ввалились. На щеках пробилась колючая серебристая щетина – казалось, стальной шнур вдруг дал проволочные ростки. Стол был завален фотографиями. Наверху лежал сильно увеличенный снимок двух пуль. Лэкленд указал мне на жесткий стул напротив его стола.

– Я считаю, нам с вами давно пора устроить военный совет.

– Боюсь, капитан, как бы наш военный совет не перешел в военные действия.

Лэкленд не улыбнулся.

– Я сейчас не настроен шутить. Мне надо знать, откуда у вас этот револьвер. – Он неожиданно перебросил через стол револьвер, за которым протянулась прикрученная проволокой фанерка.

– Не могу вам этого сказать. Да и не обязан по закону.

– Что вы понимаете в законах?

– Я работаю на хорошего адвоката, и меня вполне устраивает его толкование законов.

– А меня нет.

– Я вас так и понял, капитан. Я готов всячески вам помогать. И уже одно то, что «кольт» у вас, служит тому подтверждением.

– Подтверждением было бы, если бы вы мне сказали, откуда он у вас.

– Этого я сказать не могу.

– Вы бы переменили свое решение, если б я вам сказал, что нам это известно?

– Сомневаюсь. Испытайте меня.

– Нам известно, что вчера револьвер находился у Ника Чалмерса. У нас есть свидетель. Есть и другой свидетель, который видел Ника около мотеля «Сансет» приблизительно в те часы, когда был убит Хэрроу.

Голос Лэкленда звучал сухо и официально, словно он давал показания в суде. Он пристально глядел мне в глаза. Я же смотрел на него как можно более безразлично и холодно.

– Комментариев не будет, – сказал я.

– В суде вас заставят отвечать.

– Очень сомневаюсь. И потом, сейчас мы не в суде.

– Вы окажетесь там гораздо раньше, чем думаете. У меня, наверное, и сейчас хватит материалов для того, чтобы присяжные привлекли вас к суду. – Он похлопал по пачке фотографий на столе. – У меня есть бесспорные доказательства, что Хэрроу убит из этого револьвера. Пули, которыми стреляли на экспертизе, ничем не отличаются от пули, извлеченной из мозга Хэрроу. Хотите посмотреть?

Я рассмотрел микрофотографии. Даже такому профану в баллистике, как я, было ясно, что пули схожи. Против Ника накапливались улики. Улик было даже слишком много. И от этого я все меньше верил признанию Ника, все меньше верил в то, что он убил Хэрроу в бродяжьем квартале.

– А вы не теряете времени впустую, капитан. Лэкленда комплимент явно огорчил.

– Если бы так! Вот уже пятнадцать лет, как я занимаюсь этим делом, а результатов почти никаких. – Он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом. – А знаете, я не отказался бы от вашей помощи. Я ведь не меньше других люблю, чтоб мне помогали.

– И я люблю. Да, кстати, о каких это пятнадцати годах вы говорили, я не понял?

– Если б я сам понимал. – Лэкленд убрал микрофотографии и вынул из знакомого мне коричневого конверта другие снимки. – Посмотрите.

Первым он показал тот, обрезанный, который я уже видел. На нем был изображен Элдон Свейн собственной персоной, в окружении девичьих платьев, но самих девушек не было.

– Известен вам этот человек?

– Возможно.

– Либо он вам известен, либо нет, – сказал Лэкленд.

Молчать не имело смысла. Лэкленд непременно узнаёт, что револьвер принадлежал Самюэлю Роулинсону, если уже не узнал. А от старика прямой ход к его зятю.

– Это Элдон Свейн, – сказал я. – Он раньше жил в Пасадене.

Лэкленд довольно кивнул, так кивает учитель отстающему ученику, который вдруг стал подавать надежды. Затем вынул из конверта другой снимок. На снимке, сделанном со вспышкой, было изображено усталое лицо спящего мужчины. Вглядевшись, я понял, что мужчина спит вечным сном.

– Ну, а этого парня? – спросил Лэкленд.

Волосы у мужчины выцвели добела, лицо, опаленное не нашим, а куда более жарким солнцем, было перепачкано грязью или сажей. Черные провалы во рту свидетельствовали о потерянных зубах, а горькие морщины по его сторонам – о потерянных надеждах.

– Может быть, это один и тот же человек, капитан.

– И я того же мнения. Вот почему я выкопал этот снимок из архива.

– Он мертв?

– Давным-давно. Тому уже пятнадцать лет, – в грубоватом голосе Лэкленда послышалась нежность: видно, он испытывал ее только к покойникам. – Его пришили в бродяжьем квартале, в пятьдесят четвертом, – я тогда еще в сержантах ходил.

– Как он был убит?

– Выстрелом в сердце. Из этого револьвера, – и он приподнял «кольт» вместе с фанеркой. – Из того же револьвера, что и Хэрроу.

– А это вам откуда известно?

– Опять же баллистическая экспертиза. – Достав из ящика стола выложенную ватой коробочку, он вытащил оттуда пулю. – Эта пуля во всем схожа с теми, которыми мы стреляли вчера на экспертизе, а человека в бродяжьем квартале убили ею. Мне пришло в голову их сопоставить, – сказал он, едва удерживаясь от ликования, – потому что Хэрроу всюду носил с собой этот снимок, – и он постучал пальцем по обрезанной фотографии Элдона Свейна. – Мне сразу бросилось в глаза его сходство с человеком, убитым когда-то в бродяжьем квартале.

– По-моему, на снимке труп Свейна, – сказал я, – и время смерти совпадает. – Я рассказал Лэкленду, как револьвер из рук Роулинсона перешел в руки его дочери, а от дочери попал к ее пропавшему супругу.

Лэкленда мой рассказ очень заинтересовал.

– Вы говорите, Свейн долго жил в Мексике?

– Лет восемь-девять, по всей видимости.

– Ваши слова лишний раз подтверждают нашу версию. Мертвец был одет как мексиканский сезонный рабочий. Во время войны я служил на границе и хорошо знаю, как трудно напасть на след мексиканца. Вот мы и прекратили расследование, а, видимо, зря.

– Отпечатки пальцев сделали?

– Вот именно, что нет. Руки трупа лежали в костре, вернее, в тлеющих углях. – И он показал страшный снимок обуглившихся рук. – Не знаю, случайно так вышло или нет. В бродяжьем квартале и не такие ужасы случаются.

– Вы в ту пору подозревали кого-нибудь в убийстве?

– Мы, конечно, прочесали весь квартал. В облаву попал один человек, поначалу показавшийся нам подозрительным, некий Рэнди Шеперд, с судимостью в прошлом. У него оказалось слишком много денег для бродяги, кроме того, его видели с покойным. Но он утверждал, что они случайно познакомились впути и распили вместе бутылочку. Опровергнуть его показания нам не задалось.

Он стал расспрашивать меня об Элдоне Свейне и его револьвере, я отвечал.

– Мы обсудили все, – наконец сказал он, – за исключением самого главного. Как вам удалось заполучить револьвер?

– Простите капитан, на это пока ответить не могу. Но я рад, что вы хотя бы не стараетесь пришить убийство в бродяжьем квартале Нику Чалмерсу. Ему тогда и с игрушечным пистолетом не под силу было управиться.

– Дети вполне могут стрелять из револьвера. Такие случаи известны, – с неумолимой логикой шахматного игрока сделал встречный ход Лэкленд.

– Вы шутите.

Лэкленд холодно улыбнулся: я знаю столько, сколько тебе и не снилось, казалось, говорила эта улыбка, и так будет всегда.