Текст книги "Месть от кутюр"

Часть III. Войлок

Войлок — плотный нетканый текстильный материал из валяной шерсти, чаще всего овечьей. Шерстяные волокна имеют верхний чешуйчатый слой – кутикулу. Благодаря ему волокна могут сцепляться друг с другом под воздействием горячей воды и пара. Сорта войлока, изготавливаемые из тонкого пуха кроликов или коз, известны под названием фетр.

Войлок и фетр используются для пошива валяной обуви, юбок, шляп и перчаток.

Энциклопедия тканей

19

Тилли сидела напротив сержанта Фаррата. Ручка в его пальцах застыла над листом бумаги, под которым на планшете лежала копирка. Мятая полицейская униформа выглядела неряшливо, всклокоченные седоватые волосы торчали в разные стороны.

– Что произошло, Тилли?

Глядя в пол, она заговорила. Голос словно бы доносился откуда-то издалека.

– Не Тилли… Миртл. Я по-прежнему Миртл.

– Ну же, – мягко подбодрил сержант.

– Помните, как построили элеватор?

Сержант Фаррат кивнул:

– Да. – Он слегка улыбнулся, вспомнив радостное возбуждение, которое вызывала у горожан новая конструкция.

Тилли поникла.

– Продолжай, – вполголоса сказал сержант.

– Мальчишки забирались наверх и прыгали… – Она осеклась.

– Да, Тилли, – прошептал сержант.

– Играли в Супермена.

– Глупые сорванцы.

Тилли не отрывала глаз от пола.

– Просто сорванцы. Дангатарцы ненавидят нас, сержант, меня и Чокнутую Молли. Они никогда не простят мне смерть того мальчика, никогда не забудут ошибок моей матери… Люди не простили Молли, хотя она не сделала ничего плохого.

Сержант Фаррат кивнул.

– Я не осталась на балу. Тедди нашел меня и увел к себе в вагончик. Мы оставались там до… в общем, долго, а потом залезли на элеватор… Хотели увидеть восход солнца, зарю нового дня…

Сержант вновь кивнул.

– Я раскрыла все свои секреты, и он поклялся, что для него это не имеет значения. «Я – ведьма, банши», – сказала ему я. Мы были счастливы… Он обещал, что все будет хорошо… – Тилли съежилась еще сильнее, но затем взяла себя в руки. – Я наконец-то поверила, что приняла верное решение, что вернуться домой было правильно, потому что здесь я обрела нечто бесценное – союзника. Он взял шампанского, и мы забрались на крышу элеватора.

Тилли умолкла и долго буравила взглядом пол. Сержант Фаррат не торопил, видя мучительную внутреннюю борьбу. Главное, чтобы она держалась, ведь он действительно хочет ее понять.

После долгой тягостной паузы Тилли промолвила:

– Стюарт…

– Тебе было десять лет… – Голос сержанта дрогнул.

– Да. Вы отослали меня в ту школу…

– Верно.

– Ко мне относились очень хорошо. Помогали, убеждали, что я не виновата… – У Тилли перехватило дыхание. – А теперь на моих руках еще одна смерть… К чему бы я ни прикоснулась, все гибнет…

Она согнулась пополам на казенном деревянном стуле и зарыдала.

Когда последние силы оставили Тилли, сержант Фаррат перенес ее на свою кровать с пологом на четырех столбиках, а сам сел рядом. Он тоже плакал.

Двадцать лет назад Эдвард Максуини видел, как погиб Стюарт Петтимен. Сидя на крыше элеватора, он видел все, что произошло между ним и Миртл Даннедж. Эдвард чинил эту самую крышу: дети, игравшие там, повредили водосточный желоб. Услыхав школьный звонок, Эдвард Максуини прервал работу, чтобы поглядеть, как маленькие фигурки покидают школу и направляются по домам. На его глазах Стюарт загнал Миртл в угол и начал унижать, но, добравшись до библиотеки, Эдвард обнаружил у стены лишь испуганную, ошеломленную девочку. «Он бежал на меня, как бык, – тоненьким голоском проговорила она и приставила указательные пальцы к голове с обеих сторон, изображая рога, – …вот так». Ее начала бить крупная дрожь. Эдвард Максуини хотел обнять Миртл, но она отпрянула и закрыла руками лицо. Только теперь он все понял. Миртл шагнула в сторону, и мальчишка врезался в стену. Он лежал на земле с переломанной шеей – его приземистое толстое туловище находилось под прямым углом к голове.

Позже Эдвард стоял в полицейском участке вместе с Молли Даннедж и Эваном Петтименом.

– Эдвард, расскажи мистеру Петтимену, что ты видел, – велел сержант Фаррат.

– Дети постоянно обижали и травили ее, – начал рассказывать Эдвард, – обзывали. Я много раз их за это гонял. Ваш Стюарт прижал бедняжку к стене у библиотеки. Она просто пыталась защититься…

Эван перевел тяжелый взгляд на Молли.

– Мой сын… Моего сына убила твоя дочь…

– Твоя дочь! – крикнула Молли.

Эдвард Максуини навсегда запомнил глаза Эвана Петтимена в ту минуту, когда до него полностью дошел смысл сказанного. Вот что произошло, вот чем закончилось. Молли тоже прочла мысли Эвана.

– Да. Почему ты просто не оставил меня в покое? Ты преследовал меня, мучил, держал в качесте любовницы… Ты сломал нам жизнь! У нас с Миртл был шанс как-то устроиться, хотя бы шанс, а ты лишил нас и этого! – Молли уронила лицо в руки и зарыдала. – Мэриголд, бедная дурочка Мэриголд, ты сведешь ее с ума! – Она набросилась на Эвана, принялась царапать его ногтями и пинать.

Сержант Фаррат сгреб разъяренную Молли в охапку и, удерживая ее, сказал:

– Стюарт Петтимен мертв. Мы должны отослать Миртл подальше отсюда.

Сержанту Фаррату пришлось стоять рядом с Эдвардом Максуини, когда тот объявил своей семье: «Мы потеряли нашего героя, нашего Тедди».

Жизни ломались легко, словно сахарная глазурь. Однако сержант Фаррат не мог дать скорбящим утешения. Он прекрасно понимал, что Молли Даннедж и Мэриголд Петтимен в самом деле могут сойти с ума от горя и омерзения, натянутого, точно паутина, между домами и улицами Дангатара, ведь куда бы они ни глянули, все будет напоминать им о детях, которых они прежде баюкали на руках, а потом лишились. Отныне им суждено читать в глазах дангатарцев, что все всё знают.

Сидя рядом с Тилли, сержант Фаррат задавал Господу много вопросов, но ответов так и не получил. Когда он подготовил официальный рапорт, то не стал упоминать в нем о шампанском или двух влюбленных, чьи тела переплетались на крыше под низкими звездами. Мыслями эти двое уже слились воедино и должны были провести вместе долгую жизнь, а не одну ночь. Сержант Фаррат не внес в отчет, что Тилли знает о своем проклятии, о том, что ее плач несет смерть мальчикам и мужчинам и что Тедди пытался доказать обратное, хотя она уговаривала его не искушать судьбу. Тедди решил прыгнуть. Темной ночью он прыгнул в грузовик с пшеницей, которая предназначалась для отправки морем в далекие-далекие страны. Только в грузовике оказалась не пшеница, а сорго, отличное, гладкое, золотисто-коричневое сорго, фураж для скота. Его не собирались везти за моря. Тедди утонул в нем, как болт в масле, просто задохнулся, погребенный под массой блестящих бурых семян, отполированных, будто жидкий песок…

Вместо этого сержант Фаррат написал, что Тедди Максуини поскользнулся, совершив роковую ошибку, и что свидетель, Миртл Эванжелина Даннедж, предупреждала его об опасности, а стало быть, невиновна.

Поднявшись в дом на холме, сержант нашел Молли у камина, тихую и задумчивую. Когда он вошел, она спросила, не повернув головы:

– Что стряслось?

Он обо всем рассказал. Молли подкатила коляску к своей кровати в углу, улеглась в постель и натянула на голову одеяло.

Тилли понимала, что должна остаться в Дангатаре – это ее кара. Если она переедет в другое место, там произойдет то же самое. Ее жизнь погублена по всем статьям; ей осталась лишь забота о хрупкой, беспомощной матери.

В свою очередь, сержант Фаррат сознавал, что как пастырь должен успокоить свое стадо – ради них же самих, – и попытаться заставить людей извлечь из этой трагедии урок, который наставит их на путь к спасению. Он спросил, пойдет ли Тилли на похороны. Она посмотрела на него пустыми глазами.

– За что? Что я сделала?

– Будет лучше, если ты появишься перед всеми, покажешь, что тебе нечего скрывать. Я буду рядом с тобой.

Воздух был пронизан горем и какой-то невыразимой, мучительной тяжестью. Горожане не нашли в себе сил петь церковные гимны, поэтому Реджинальд и Хэмиш вместо панихиды исполнили на волынках печальную композицию Дворжака «Возвращение», от которой у всех перехватило дыхание: пронзительно-щемящие ноты воплотили в звук всеобщую скорбь. Сержант Фаррат ненадолго оставил Тилли, чтобы прочесть некое подобие проповеди. Он говорил о любви и ненависти, о власти обоих чувств и напомнил, как все любили Тедди Максуини. Так сложилось, сказал сержант, что Тедди обитал на свалке. Его добрая матушка, Мэй Максуини, делала все, чего ожидали от нее дангатарцы: жила себе тихо-мирно, растила детей. Ее супруг Эдвард усердно работал, не чурался никакой работы – чинил канализацию, подрезал деревья, чистил выгребные ямы. Максуини держались особняком, но горе объединяет людей, и если уж на то пошло, разве не все жители города, будучи общностью, по-своему отличаются друг от друга?

Сержант Фаррат сказал, что любовь столь же сильна, как и ненависть. Можно ненавидеть кого-либо всей душой, а можно ведь полюбить – даже изгоя. Тедди считался таковым, пока не доказал, насколько ценен и необходим своему городу. Он всем сердцем полюбил другую отверженную – бедняжку Миртл Даннедж, – полюбил так сильно, что предложил ей руку и сердце.

Сержант Фаррат рубил слова, прохаживаясь взад-вперед перед толпой.

– Он хотел, чтобы и вы простили и полюбили ее, и если в ту ночь она познала любовь… Но вы не способны на любовь, у вас нет такого большого сердца, как у Тедди Максуини, нет и не будет, и это прискорбная правда. Тедди считал это преступной жестокостью, настолько несправедливой, что собирался уехать вместе с Миртл, и вы все равно потеряли бы его. Однако если бы вы приняли ее в свой круг, Тедди остался бы с нами, и ему не пришлось бы в ту ночь доказывать силу своей любви. Он допустил чудовищную ошибку, и мы должны простить его за это. Он любил Тилли Даннедж так же сильно, как вы ее ненавидите – попробуйте это себе представить. Она согласилась выйти за него замуж, и, я совершенно уверен, вы все без исключения, вы, с вашими тайнами, грешками, недостатками и предубеждениями, получили бы приглашения на свадьбу. Это стало бы примиряющим событием, истинным единением душ. Это…

Из груди Мэй Максуини вырвался хриплый вопль – стон убитой горем матери.

Тилли слышала речь сержанта Фаррата, но ей казалось, будто она смотрит на похороны через объектив кинокамеры. Она видела, что гроб – белый, что он накрыт ворохом венков; кругом сгорбленные и содрогающиеся от рыданий плечи, заплаканные лица людей, которые отворачиваются от нее. Супруги Олменак, старые калеки, скрючились в обнимку; Бомонты молча стояли со строгим выражением на бледных лицах; зареванная толстуха Лоис, вся в расчесах, шумно сморкалась в платок, Бобби, ее сын-переросток, размазывал по лицу слезы, а Нэнси и Рут повисли на нем с обеих сторон. Мэриголд Петтимен что-то прихлебывала из фляжки, а Эван, багровый от злости, ни на кого не смотрел. Футболисты выстроились в шеренгу. Прямые, как струна, они задрали подбородки и стиснули зубы, в их покрасневших глазах блестели слезы.

После похорон сержант Фаррат отвез Тилли домой. Молли перебралась из кровати в коляску, чтобы посидеть у постели дочери.

Поминки также оставили после себя гнетущее впечатление. Атмосфера была пропитана остолбенелым неверием, бессильным гневом и всеобщей подавленностью. Фред и Перл стояли за барной стойкой, как сироты на автобусной остановке: выпивка и закуска не лезли никому в рот. Все Максуини, как один, сидели с пепельно-серыми лицами, безмолвные и потрясенные. Позади них на стене висели фотографии красавчика Тедди и чемпионский вымпел. Члены футбольной команды повторяли как заклинание: «Он выиграл финал в одиночку» и пытались всунуть вымпел в скрещенные на груди руки Эдварда.

На следующий день Барни, пыхтя, поднялся на вершину холма. На плече у него сидел розовый какаду, сзади на веревке брела корова. Кроме того, он привел несколько цыплят. Барни привязал корову к забору, посадил попугая на ворота и встал перед Тилли, теребя шляпу. Он поднял голову, ища глаза Тилли, но никак не мог поймать ее взгляд.

Ей было плохо: в горле стоял ком, все тело болело, как будто ее избили палками. Она совсем обессилела, но разум отравляла кипящая ненависть к себе самой и всем дангатарцам. Она молилась Богу, в которого не верила, чтобы тот забрал ее. Она хотела, чтобы Барни ударил ее или, наоборот, обнял, но он лишь показал на животных и высоким, скрипучим голосом сказал:

– Папа говорит, они тебе пригодятся. Ну а им нужен дом.

Тилли кое-как поднялась и нерешительно протянула к нему руку, однако лицо Барни исказила гримаса, распахнулся похожий на яму рот. Он обхватил себя руками и заковылял вниз по склону, тоскливо завывая.

Внутри у Тилли все перевернулось. Она тяжело села на ступеньку и заплакала.

Запряженный Грэхем терпеливо ждал. Телега позади него была загружена ящиками и узлами, поверх которых лежали маленькие рыже-белые щенята. Поддерживая друг друга, Эдвард и Мэй, Элизабет, Маргарет, Мэри, Барни, Джордж, Виктория, Чарлз, Генри и Шарлотта с младенцем на руках стояли, сбившись в кучку, словно печальные тряпичные куклы. Вся семья просто стояла и смотрела, как горят фургончики и вагоны. Сперва виднелся только дым, затем пламя с ревом вырвалось наружу; полоса огня, плюющегося оранжевыми искрами, прокатилась по сухой зимней траве до самой свалки и встала невысокой стеной. Пожарная машина, с воем пролетевшая по улицам города, остановилась недалеко от гигантского погребального костра. Из нее выскочили несколько мужчин. Постояв какое-то время рядом с семейством Максуини, пожарные покачали головами и уехали.

Когда Эдвард убедился, что от их славного жилища остались лишь угли, Максуини покинули свалку. Они шли за Грэхемом, и первые лучи утреннего солнца светили им в спину. Никто не оглядывался. Сутулясь, они медленно брели прочь, чтобы начать новую жизнь в другом месте. Отзвуки их горестного плача навсегда отпечатались в памяти Миртл Даннедж.

К вечеру сильно похолодало, но Тилли не могла заставить себя вернуться в дом, заваленный рулонами и обрезками тканей, нитками и иголками, выкройками, снятыми с чванливой старухи Элсбет, Гертруды, рыхлой и толстой, словно бурдюк, тщедушной Моны, воняющей по́том сплетницы Лоис, прокопченной на солнце шпионки Рут, язвы Бьюлы. Булавки устилали пол, точно осыпавшаяся сосновая хвоя в темном подлеске. Тилли закурила очередную сигарету и допила остатки арбузного самогона. Ее лицо отекло, глаза покраснели и опухли от слез, волосы, разметавшиеся по плечам, топорщились, будто побеги алоэ, ноги и руки посинели от холода. Бледная как смерть, наглотавшаяся дыма со свалки, Тилли смотрела вниз. Город уснул, всевидящий глаз закрылся.

Она вспомнила набыченный взгляд Стюарта Петтимена, короткий треск, стон, а затем глухой звук, с каким корова падает на подстилку. Когда Миртл открыла глаза, Стюарт почему-то лежал в горячей сухой траве с неестественно вывернутой шеей. Чем-то запахло. На красных толстых губах Стюарта показалась кровь, из-под штанины коротких шортов потек жидкий кал. Сержант Фаррат сказал ей: «Он мертв. Сломал шею. Теперь его душа на небесах».

Тилли перевела взгляд на темные контуры элеватора, который высился у железной дороги, словно гигантский гроб.

20

Жители Дангатара собирались группами, качали головами, поджимали губы, вздыхали и приглушенно беседовали – нет, скорее не беседовали, а по-змеиному шипели. Сержант Фаррат заглядывал в лица, прислушивался к разговорам. Эти люди так и не услышали его слов, не извлекли урока, в их жилах по-прежнему бурлила ненависть.

«Она заставила его прыгнуть».

«Она его убила».

«Она проклята».

«Вся в мамашу».

Как-то ранним утром Тилли украдкой прошмыгнула в универсам Праттов за мукой и спичками. Перл и Нэнси остановились и проводили ее враждебным взглядом. Фейт грубо толкнула Тилли возле полок с бакалеей, кто-то сзади дернул за волосы. Мюриэль выхватила из ее рук муку и спички и швырнула их за порог. Ночью горожане закидывали крышу хижины на холме камнями, поднимались наверх на машинах и, проезжая под окнами, возбужденно выкрикивали: «Ведьмы!

Убийцы!»

Мать и дочь, отверженные обществом, погруженные в отчаяние, почти не выходили из дома. Продукты им покупал сержант Фаррат. Молли прятала тосты с джемом и вареные яйца под одеялом, а овощи совала под плед в кресле-каталке. В теплую погоду вокруг нее роем вились мухи. Молли хранила молчание и каждый день вставала с постели, только чтобы усесться перед очагом, неотрывно смотреть на огонь и слушать ровный стук своего израненного сердца. Тилли не отходила от матери ни на шаг, оставляя ее лишь по вечерам, когда нужно было набрать на берегу сухих веток. Днем Молли и Тилли сидели у огня, а ночью кутались в одеяла, вслушиваясь в темноту. С каждым днем на лице Тилли все заметнее проступала горечь, напитавшая душу. Молли почти все время дремала. Горожане выбрасывали мусор на тлеющую свалку; отвратительный смрад поднимался вверх и заполнял дом на холме.

21

Лесли шагал по пустынной главной улице между Моной и ее двоюродной теткой, Уной Плезанс, которая тряслась от холода.

– Мне-то, конечно, к европейским зимам не привыкать. Я много лет прожил в Милане, – сказал Лесли, – работал с липицанерами[35]35
  Липицанер – порода лошадей.


[Закрыть].

Мона взяла мужа под руку.

– Он обучал лошадей выездке, верно, Лесли?

– И после этого оказались в Дангатаре? – Уна окинула пренебрежительным взглядом немногочисленные облезлые магазинчики.

– Пришлось вернуться в Австралию после смерти моей милой матушки – надо было уладить дела. Я как раз собирался назад в Европу, когда меня зацапали Бомонты.

– Зацапали, зацапали, – кивнула Мона.

– Дангатар едва ли можно назвать…

– Я попался, как и вы, дражайшая Уна, – с сахарной улыбочкой пропел Лесли. – И вот мы все здесь. Смотрите, это наш привокзальный отель, гостиница за несколько миль от железной дороги! – Он счастливо расхохотался, толкнув Уну локтем в бок.

– Там жарят хорошие бифштексы с картошкой, – заметила Мона.

– Для тех, кто любит мясо с картошкой, – уточнил Лесли.

Уна показала на холм:

– А там что?

Все трое остановились, глядя на кудрявый дымовой столб, заслоняющий стены, увитые вистерией, и тающий в вышине над равниной. Более тонкие струйки дыма, словно пальцы, растопыренные вокруг трубы, тоже тянулись в небо.

– Там живут Миртл и Чокнутая Молли, – угрюмо произнесла Мона.

– А-а. – Уна многозначительно закивала.

– Это универсальный магазин Праттов, – нарушил затянувшуюся паузу Лесли. – Единственный поставщик в округе – золотая жила. Держит монополию на все: хлеб, мясо, галантерею, скобяные товары, даже на корм и лекарства для скота… А вот и первый богач нашего города!

Навстречу им шел советник Петтимен.

– Кого я вижу: Бомонты и наша особая гостья! С добрым утром! – просиял Эван. Схватив руку Уны, он поцеловал ее длинные белые пальцы.

– Мы как раз проводим экскурсию, показываем мисс Плезанс город, где ей отныне предстоит жить… – начал Лесли.

– О-о, позвольте мне это сделать! – воскликнул Эван Петтимен, потирая руки и облизывая губы. В зимнем воздухе его дыхание вырвалось изо рта белым облачком. – Я могу с комфортом прокатить мисс Плезанс в автомобиле Совета графства. Считайте, вы у меня в гостях. – Он продел ее руку под свой локоть и повел к машине. – Мы проедем вдоль берега до самых окраин города, а потом… – Советник открыл переднюю дверцу, усадил Уну на пассажирское сиденье, на прощание приподнял шляпу и был таков.

Мона и Лесли растерянно стояли на тропинке.

– Ну и наглец, – хмыкнул Лесли.

Тилли сидела, прислонившись к стене, и сквозь серый туман смотрела вниз, на зеленый, с бурыми пятнами грязи, овал стадиона, окруженный темными «ресничками» автомобилей. Мелкие фигурки футбольных болельщиков между ними напоминали капли слез. Такие же маленькие человечки перебегали с одного края поля на другой. Когда они вскидывали руки, пытаясь поймать крохотный мяч, на рукавах мелькали траурные повязки. Болельщики громко выражали презрение команде соперника. Тилли знала, что дангатарцами движет злость и боль утраты. Их крики эхом отражались от элеватора, долетали до нее и растворялись где-то на лугу, затянутом дымом.

Из туч на землю обрушился дождь, хлынул сплошной стеной, забарабанил по автомобилям и железной крыше дома на холме. Он лупил в окна и пригибал к земле листья на грядках Барни. На станции печально прогудел дизельный локомотив, увозя пустые пассажирские вагоны. Корова, привязанная на середине склона, перестала жевать и прислушалась, затем повернулась задом к ветру и опустила уши. Футболисты прервали матч и растерянно стояли на поле, ослепленные косыми потоками ливня. Когда дождь немного утих, игра возобновилась.

Тилли боялась, что проигрыш приведет разгневанных зрителей на холм, что мокрая и грязная толпа, стиснув кулаки, поднимется к ней, алча кровавой мести. Она напряженно ждала, пока не услышала финальную сирену и жидкие аплодисменты. Розовый какаду запрыгал, распушил хохолок, оторвал одну лапу от перил веранды… но в этом матче Дангатар потерпел поражение и упустил последний шанс выйти в финал. Машины постепенно отъезжали от стадиона.

Тилли вошла в дом. Молли, листавшая газету, подняла голову.

– А, это ты, – разочарованно протянула старуха.

Тилли посмотрела на мать, на костлявые плечи под вытертой сизалевой шалью.

– Нет, – решительно произнесла она. – Не я, а мы, мы с тобой. У меня есть только ты, а у тебя – только я.

Тилли взялась за шитье, но вскоре вколола иглу в ткань будущего платья Молли и откинулась на стуле, устало потирая глаза. Взглянула на пустой стул Тедди, на ящик для дров, куда он обычно ставил ноги, и остановила взгляд на оранжевых языках пламени, весело плясавших в очаге.

Молли разложила газету на кухонном столе, сощурилась за толстыми двухфокусными очками, сползшими на кончик носа, и проскрипела:

– Куда ты подевала мои очки? Ничего без них не вижу!

Тилли дотянулась до стола и перевернула «Объединенную газету Уинерпа и Дангатара» вверх ногами, в правильное положение.

– Ишь, – ехидно улыбнулась Молли, – у них новая портниха из Мельбурна. Что-то будет! Теперь сюда толпами повалят торговые агенты из компании «Зингер», оставляя после себя разбитые сердца.

Тилли заглянула через плечо матери. Заголовок статьи в колонке «Сарафанное радио Бьюлы» гласил: «В город приходит высокая мода». Ниже было помещено фото, на котором президент, секретарь и казначей Дангатарского общественного клуба, все трое в нарядах от Тилли, улыбались суровой на вид даме с прямым пробором, рассекавшим «вдовий мысок» на лбу. «На этой неделе Дангатар радостно встречал мисс Уну Плезанс, известную своими портновскими талантами. Дангатарский общественный клуб от лица горожан приветствует мисс Плезанс. Мы все с нетерпением ожидаем грандиозного открытия ее швейного ателье под названием «Модный салон». В настоящее время мисс Плезант гостит у супругов Петтимен. Ее ателье временно располагается в их доме. Торжественное открытие состоится в пятницу, 14 июля, в 14.00. Дам просят принести угощение».

Первым, что они услышали с утра, был рокот мотора «триумф-глории». Автомобиль подъехал к дому и остановился. Тилли подкралась к задней двери, осторожно выглянула в щелочку. За рулем находился Лесли, сзади сидела Элсбет, прижимавшая к носу платок. Новая портниха рядом с ней разглядывала глицинию, ветви которой обвивали столбики веранды и крышу. Мона стояла на веранде и без конца крутила в руках стек. Тилли открыла дверь.

– Мама говорит, что хочет забрать… все недошитые вещи – ее, мои и Труди… Мюриэль, Лоис… – Она робко умолкла.

Тилли скрестила на груди руки и прислонилась к дверному косяку. Мона выпрямила спину.

– Можно их забрать?

– Нет.

– Ох…

Мона побежала к машине и наклонилась над ухом Элсбет. Между ними состоялся короткий, но резкий разговор, после чего Мона, нерешительно ступая, вернулась на веранду.

– Почему?

– Потому что мне никто не потрудился заплатить!

Тилли захлопнула дверь. Ветхое жилище жалобно скрипнуло и накренилось к земле еще на сантиметр.

Вечером в дверь дома на холме постучали.

– Это я, – шепотом сообщил сержант Фаррат.

Открыв, Тилли обнаружила, что сержант одет в черные полотняные шаровары, белую косоворотку, стеганый красный жилет и черную шляпу с плоскими полями, дерзко сдвинутую на ухо. В руках он держал белый бумажный пакет, а из-за пазухи достал высокую бутылку темного стекла. Он поднял бутылку над головой – вокруг него заплясали мотыльки – и, радостно улыбаясь, сказал:

– Лучшее, что может предложить Скотти.

Тилли открыла дверь-ширму.

– Выпьем по стаканчику на сон грядущий, а, Молли? – подмигнул старухе сержант.

Та в ужасе посмотрела на него.

– Не надевай эти жуткие вещи! Ночью они обмотаются вокруг шеи и задушат тебя во сне.

Тилли поставила на стол три охлажденных бокала, сержант Фаррат разлил самогон, а затем развернул свой сверток.

– У меня тут кое-что интересное. Я читаю о вторжении испанцев в Америку, а это – костюм для моей коллекции. Его нужно переделать. – Сержант Фаррат встал и приложил к своей широкой груди маленький, явно не по размеру, костюм матадора из ярко-зеленой шелковой парчи, расшитый золотом, затейливо отделанный кантом из ламе и украшенный кисточками. – Я подумал, может, возьмешься расставить его? Что-нибудь в том же цвете или из похожей ткани, чтобы сохранить блеск. В Дангатаре есть только одна пара умелых рук, которым под силу эта задача, и эти руки – твои. Согласна?

– Я слышала, в городе теперь новая портниха, – произнесла Тилли.

Сержант Фаррат пожал плечами.

– Сомневаюсь, что она поездила по миру или сколь-нибудь серьезно обучалась своему ремеслу. – Он окинул взглядом блестящий зеленый костюм. – Что ж, на благотворительном балу и увидим.

Сержант выжидающе посмотрел на Тилли, однако она лишь скептически изогнула бровь.

– Праздник устраивают дамы из Общественного клуба. Будут спортивные состязания, игра в бридж, угощение и концерт… Конкурс на лучшую декламацию стихов. Уинерп и Итека тоже участвуют, победителей наградят призами. Объявление напечатано в еженедельнике и вывешено в витрине Праттов.

Тилли провела рукой по богатой отделке костюма, улыбнулась себе под нос. Сержант Фаррат просиял:

– Я знал, что иголка с ниткой поднимут тебе настроение.

Он сел в старое кресло у огня, откинулся на спинку и положил ноги в мягких кожаных туфлях на ящик для дров, как обычно делал Тедди.

– Это верно, – кивнула Тилли. Интересно, как бы ее учителям – Бальмену, Баленсиаге, Диору – понравился сержант Фаррат, дефилирующий по подиуму в зеленом с золотом костюме матадора? – Декламация стихов, говорите? – Тилли сделала глоток из стакана.

– Да, все будет очень культурно, – подтвердил сержант.