Текст книги "Семейная реликвия"

Детей у Клиффордов не было, и Питера всегда сопровождала в этих поездках жена. Она была на несколько лет моложе его и одарена не менее ярко. До того как выйти за него замуж, она много путешествовала, училась в Германии и во Франции, написала несколько серьезных политических романов, исследований и эссе, это были поистине шедевры, созданные глубоким, свободным умом ученого, которые завоевали признание во всем мире.

Клиффорды первыми рассказали Софи и Лоренсу о зловещих переменах, происходящих в Германии. Задернув шторы, они просиживали до рассвета за кофе и коньяком, и их приглушенные голоса звучали взволнованно и тревожно. Эту тему обсуждали только со Стернами, со всеми же остальными были чрезвычайно сдержанны, и никогда свои взгляды не обнародовали. Дело в том, что многие друзья Клиффордов в Австрии и Германии были евреями, и официальные визиты в Вену давали отличное прикрытие для нелегальной деятельности.

Прямо под носом у властей они, рискуя если не жизнью, то свободой, налаживали связи, добывали паспорта, организовывали выезд, снабжали людей деньгами. Их изобретательность и настойчивость помогли многим еврейским семьям бежать из страны, тайно пересечь охраняемые границы и оказаться на свободе – в Англии или даже в Америке, где они и оставались. Все эти люди приезжали без гроша, вынужденные бросить имущество, состояние, кто-то даже богатство, но зато они обретали свободу. Клиффорды продолжали свою опасную деятельность, пока в начале 1938 года новое правительство не дало понять, что их присутствие в стране нежелательно. Кто-то проговорился. Они попали в черный список лиц, не внушающих доверия.

В январе 1940-го, вскоре после Нового года, Лоренс, Софи и Пенелопа устроили семейный совет. Карн-коттедж был переполнен, Дорис с детьми, судя по всему, предстояло жить там до окончания войны, и Стерны решили, что речи быть не может о возвращении на Оукли-стрит. Но Софи не могла так легко бросить свой лондонский дом на произвол судьбы. Она не была в нем уже полгода: ей нужно было собрать плату у жильцов, повесить в комнатах маскировочные шторы, составить список имущества, найти человека, который согласился бы ухаживать за садом. Кроме того, следовало забрать зимние вещи, ведь начались сильные холода, а центрального отопления в Карн-коттедже не было. И конечно, ей хотелось повидать Клиффордов.

Лоренс горячо поддержал жену. Помимо всего прочего, он беспокоился о «Собирателях ракушек», висевших в спальне над камином. Мало ли что может случиться, когда станут бомбить Лондон, а налеты, без всякого сомнения, скоро начнутся…

Софи обещала позаботиться о картине: упаковать и привезти в Порткеррис, где пока относительно спокойно. Она позвонила Элизабет Клиффорд и сообщила, что вместе с Пенелопой едет в Лондон. Через три дня вся семья пришла на вокзал, и мать с дочерью сели в поезд. Лоренс остался. Он решил не ездить в Лондон и присмотреть за их маленьким домом, а Дорис поручено было позаботиться о Лоренсе, и она пришла в восторг от возложенной на нее ответственности. За все время, что Стерны прожили вместе, они расставались в первый раз, и, когда поезд тронулся, Софи заплакала, словно боялась, что больше не увидит мужа.

Как же долго они ехали! В вагоне было смертельно холодно, ресторан не работал, в Плимуте в поезд погрузились моряки-новобранцы: они заполнили все вагоны, загромоздили проходы вещмешками, курили, играли в карты. Пенелопа оказалась втиснутой в угол, рядом с ней сидел молоденький новобранец. Ему было мучительно неловко в новой с иголочки форме; едва поезд тронулся, он мгновенно заснул, положив голову ей на плечо. Стемнело рано, при скудном свете тусклых лампочек было невозможно читать. В довершение ко всему поезд задержали в Рединге, и на Паддингтонский вокзал он прибыл с опозданием на три часа.

Затемненный Лондон казался призрачным. Им неслыханно повезло: они поймали такси, разделив его с еще двумя пассажирами, ехавшими в том же направлении. Такси медленно ползло по темным пустынным улицам, лил дождь, холод пронизывал до костей. У Пенелопы сжалось сердце. Она всегда так радовалась возвращению домой, а сейчас…

Но Элизабет ждала их, она уже давно все приготовила и прислушивалась, не подъехало ли такси. Когда Софи расплатилась с шофером и они ощупью спустились в кромешной тьме к входу в полуподвал, дверь распахнулась и их быстро втащили внутрь, так что предательский луч света не успел вырваться на улицу и нарушить затемнение.

– Ах, бедняжки вы мои, я и не чаяла вас дождаться. Как задержался поезд!

До чего же они обрадовались друг другу! Обнимались, целовались, рассказывали, как измучились дорогой, потом стали смеяться и не могли остановиться: какое счастье, что все позади – и поезд, и холод, и тьма. Наконец-то они дома!

Большая знакомая комната занимала весь полуподвальный этаж. Со стороны улицы находились кухня и столовая, со стороны сада гостиная. Она была ярко освещена, потому что Элизабет завесила окна одеялами – они отлично служили светомаскировочными шторами, печь топилась; булькал куриный суп, пел чайник. Софи и Пенелопа сняли пальто и принялись греть руки, а Элизабет заварила чай и сделала тосты с корицей. Вскоре все уже сидели за столом, как прежде, ели импровизированный ужин (Пенелопа умирала с голоду) и говорили все разом, рассказывая о том, что случилось за эти полгода. Им было так хорошо, так уютно, что изнурительное путешествие сразу позабылось.

– А как наш дорогой Лоренс?

– Хорошо, только беспокоится о «Собирателях ракушек» – вдруг в дом попадет бомба и картина погибнет. Мы и приехали, по сути, из-за нее – упаковать и увезти с собой в Корнуолл. – Софи засмеялась. – Все остальное его не интересует.

– На чьем попечении он остался? – Элизабет рассказали о Дорис. – Эвакуированная! Господи, какая это для вас обуза! – Она щебетала, рассказывая о последних событиях. – Я должна перед вами покаяться. Молодого человека, который жил в мансарде, призвали в армию, и я пустила туда молодых супругов. Это беженцы из Мюнхена. В Англии они уже год, жили в Сент-Джонз-Вуд, но им отказали от квартиры, и они остались на улице, нигде не могли найти пристанища. Я увидела, в каком они отчаянии, и предложила поселиться здесь. Простите меня ради бога, это наглое самоуправство с моей стороны, но эти люди действительно оказались в ужасном положении; к тому же, я уверена, они будут хорошими жильцами.

– Вы правильно поступили, умница, я очень рада. – Софи с нежностью улыбнулась: мужественная Элизабет верна себе. – Как их зовут?

– Вилли и Лала Фридман. Вы непременно должны с ними познакомиться. Они придут к нам сегодня пить кофе, так что поднимайтесь с Пенелопой после ужина сюда, хорошо? Конечно, после того, как отдохнете. Питер дождаться вас не может. Наконец-то мы будем говорить, говорить, говорить, как в старые добрые времена.

Элизабет вся сияла. Умение радоваться в этой обаятельной женщине привлекало всех. Она не менялась. Мудрые, проницательные глаза так же ярко сверкали на ее красивом немолодом лице; густые волнистые седые волосы собраны на затылке в узел, который вот-вот рассыплется, потому что несколько шпилек не удерживают такую тяжесть. Одета не модно, но элегантно – как бы над модой; пальцы с распухшими суставами унизаны кольцами.

– Ну конечно придем, – отозвалась Софи.

– К девяти, ладно? Наконец-то наговоримся!

Когда они поднялись к Элизабет, Фридманы уже были там, сидели и грелись возле горящей газовой печки в гостиной, обставленной старинной мебелью. Оба были очень молоды и чувствовали себя ужасно скованно; увидев Софи и Пенелопу, тотчас же вскочили – знакомиться. Однако Пенелопа заметила в них что-то стариковское, и еще чувство собственного достоинства, свойственное беднякам, которое не зависит от возраста: когда они улыбнулись, здороваясь, улыбка тронула только их губы.

Сначала все шло хорошо. Завязался оживленный разговор. Выяснилось, что Вилли в Мюнхене изучал право, а сейчас зарабатывает на жизнь, делая переводы для одного из лондонских издательств. Лала готовилась стать пианисткой и давала уроки музыки. Бледная экзотическая красавица, она сидела очень спокойно, а вот Вилли нервно барабанил по столу пальцами, курил сигарету за сигаретой, то и дело вскакивал.

Он прожил в Англии уже год, но, тайком наблюдая за ним, Пенелопа подумала, что вид у него такой, будто он здесь всего несколько дней. И ее наполнило сострадание к этому человеку: в чужой стране, без друзей, вырванный из привычного окружения, он вынужден начинать все заново, да еще приходится зарабатывать на жизнь нудной нелюбимой работой. К тому же его наверняка терзает неотступная тревога за родных, которые остались в Германии. Она представила себе его отца, мать, братьев, сестер, чья жизнь висит на волоске. Ведь их каждую ночь могут забрать: звонок или стук в дверь на рассвете – и все, конец, наступило то, чего нет страшнее на свете.

Элизабет вышла и принесла из своей маленькой кухоньки поднос с чашками, горячий кофе и корзиночку с печеньем. Питер достал бутылку коньяка «Gordon Bleu», крошечные рюмочки цветного стекла и налил всем. Софи улыбнулась Вилли своей очаровательной улыбкой и сказала:

– Я очень рада, что вы поселились у нас. Надеюсь, вам будет здесь хорошо. Жаль только, что мы уедем, нужно возвращаться в Корнуолл, там у нас много подопечных. Нижний этаж мы сдавать не будем, вдруг захочется приехать, побывать в Лондоне, повидаться с вами. Но, если начнутся бомбежки, вы все, пожалуйста, обязательно спускайтесь туда – это будет бомбоубежище.

Предложение Софи было и разумно, и своевременно. До сих пор воздушную тревогу объявляли всего несколько раз, и потом через несколько минут следовал отбой. Но люди были готовы к настоящей войне. На улицах Лондона лежали мешки с песком, парки были перерыты траншеями, всюду устроены бомбоубежища и установлены цистерны с водой на случай пожара. В небе висели аэростаты, на улицах и площадях стояли зенитные орудия в маскировочных сетках, и возле каждого – боевой расчет. Солдаты уже много недель ждали, что вот сейчас, через минуту, начнется.

Да, то, что предложила Софи, было и разумно, и своевременно, но с Вилли Фридманом после ее слов случилось что-то странное. Он сказал «спасибо» и залпом проглотил свой коньяк; а когда Питер молча наполнил его рюмку, не стал возражать. Вилли словно прорвало. Он так благодарен Софи, так благодарен Элизабет за ее доброту. Если б не она, они бы остались без крова. Если бы не такие люди, как Элизабет и Питер, они с Лалой давно бы погибли. Или еще хуже…

– Полно, Вилли, – сказал Питер, – успокойтесь, не надо.

Но Вилли уже не мог остановиться, он не владел собой. Выпив одним глотком вторую рюмку, протянул руку к бутылке и снова налил себе. Лала сидела как каменная и с ужасом глядела на мужа большими темными глазами, но не пыталась помешать ему. Он говорил, задыхаясь от волнения, говорил, говорил, а сидящие в гостиной в оцепенении слушали его. Пенелопа посмотрела на Питера, но он, настороженный и мрачный, неотрывно глядел на молодого человека, чья душа была так жестоко надорвана. Наверное, Питер считал, что тому надо выговориться, что рано или поздно пережитое должно выплеснуться наружу, и уж пусть лучше это произойдет сейчас, когда он и его юная жена окружены друзьями, когда им ничто не угрожает в этой уютной комнате, сквозь шторы которой не пробивается ни один луч света.

И Вилли рассказывал о том, чему был сам свидетелем, о том, что ему рассказывали другие, о том, что произошло с его друзьями. Пенелопе хотелось заткнуть уши, зажмурить глаза, стереть страшные образы. Но она продолжала слушать, и ее медленно затягивал кровавый кошмар. Она не испытывала ничего похожего, когда смотрела кинохронику, слушала сводки новостей по радио, читала газеты. Абстрактный, отвлеченный ужас стал живой, реальной угрозой, дохнул ей холодом прямо в лицо. Совершается чудовищное: люди зверски убивают людей, и каждый в ответе за это озверение. Так вот что такое война? Это не просто необходимость постоянно носить с собой противогаз и плотно занавешивать окна, посмеиваясь над мисс Паусон, белить чердак и устраивать там эвакуированных, это кровь и смерть, ад без надежды на избавление. И в этом аду надо жить, не убегая и не прячась, а еще лучше взять меч и бороться.

Меча у Пенелопы не было, но рано утром она сказала Софи, что идет за покупками, и ушла из дому, Когда она вернулась в полдень с пустыми руками, Софи изумилась:

– Я думала, ты ходишь по магазинам.

Пенелопа села за кухонный стол напротив матери и объявила, что дошла до первого же призывного пункта, где записалась добровольцем на все то время, что будет длиться война, в женскую вспомогательную службу военно-морских сил.

7. Антония

Рассвет подкрадывался нехотя, словно через силу. Наконец Пенелопе все-таки удалось заснуть, но скоро она снова проснулась и увидела, что темнота почти рассеялась, наступает утро. Было удивительно тихо. В открытое окно вливался холодный воздух, каштан тянул к серому, с погасшими звездами небу свои голые ветви.

В мыслях ее, как и всегда, был Корнуолл, точно яркий многоцветный сон, но вот сон взмахнул крыльями и улетел прочь, в прошлое, где, наверное, и был его дом. Рональд и Кларк из маленьких сорванцов превратились в солидных мужчин, вполне преуспевают. Их мать теперь зовется не Дорис Поттер, а Дорис Пенберт, ей скоро семьдесят, и она живет в маленьком беленом домике в старой части Порткерриса с его мощенными камнем улочками. Лоренса и Софи давно нет, как нет и Клиффордов; продан Карн-коттедж, продан дом на Оукли-стрит, а сама Пенелопа живет здесь, в графстве Глостершир, в собственном доме, именуемом «Подмор Тэтч», или «Соломенная крыша», и сейчас лежит у себя в спальне, в постели. И ей не девятнадцать лет, а шестьдесят четыре года. Это иногда ошеломляет ее, потому что она не чувствует прошедших лет, и порой ей кажется, что время сыграло с ней злую шутку. Она не просто пожилая женщина, она старуха. Старуха, у которой вдруг так затрепыхалось глупое шальное сердце, что она оказалась в больнице. Старуха с тремя взрослыми детьми, оказавшаяся одна среди множества новых людей и заполнившая их заботами свою жизнь. Нэнси, Оливия, Ноэль. И конечно, Антония Гамильтон, которая приедет к ней… постойте, когда же она приедет? В конце следующей недели? Нет, этой. А сегодня понедельник, утро. В понедельник утром является миссис Плэкетт, она приезжает на велосипеде из Пудли, точная, как часы. Да, и еще садовник. Сегодня в половине девятого начнет работать садовник, которого она наняла.

Ничто не могло так взбодрить Пенелопу, как мысль о садовнике. Она включила ночник и посмотрела на часы. Половина восьмого. Нужно скорей вставать, одеваться и успеть все сделать к приезду садовника, иначе он подумает, что его наняла ленивая старуха. А как известно, у ленивых хозяев и слуги бездельники. Кто любил повторять эту старую пословицу? Конечно, ее свекровь, Долли Килинг, кто же еще. Пенелопа услышала голос Долли, представила, как та проводит пальцем по каминной полке, проверяя, нет ли там пыли, и срывает покрывало с кровати – убедиться, что сбившаяся с ног прислуга аккуратно застелила простыни. Бедная Долли, и ее давно нет. Она до последнего дня свято блюла приличия, но ее смерть не вызвала у Пенелопы чувства утраты, и это очень печально.

Итак, половина восьмого. Больше нет времени предаваться воспоминаниям о Долли Килинг, которую она никогда не любила. Пенелопа встала с постели. За час она успела принять ванну, одеться, затопить печку, отпереть все двери и позавтракать – крепкий кофе, яйцо вкрутую, тост и мед. Налив вторую чашку кофе, она стала прислушиваться, не подъезжает ли машина. Пенелопа никогда раньше не нанимала садовых рабочих, но знала, что они ездят в маленьких, симпатичных зеленых фургончиках с надписью «Помощь садоводам» белой краской по бортам. Ей часто приходилось видеть такие фургончики, от них исходило ощущение энергии, целеустремленности, деловитости. Сейчас Пенелопа слегка робела. У нее никогда в жизни не было наемного садовника, и она надеялась, что он не окажется угрюмым или слишком самоуверенным. Нужно сразу же внушить ему, что он не должен ничего подстригать и вырубать без ее разрешения. Для начала она поручит ему сделать что-нибудь совсем простое. Пусть подровняет живую изгородь из боярышника в дальнем конце фруктового сада. Надо надеяться, он справится с ее маленькой бензопилой. Интересно, хватит ли в гараже бензина? Пожалуй, пока есть время, надо пойти проверить и, если надо, залить.

Но оказалось, что времени нет, потому что на дорожке к дому вдруг раздались шаги и прервали ее тревожные размышления. Пенелопа поставила чашечку и приподнялась, всматриваясь в окно. В свете ясного студеного утра к ней приближался высокий молодой человек в куртке из непромокаемой ткани цвета хаки и в джинсах, заправленных в резиновые сапоги. Голова непокрыта, волосы русые. Вот он на миг остановился и неуверенно огляделся, вероятно сомневаясь, туда ли попал. Она разглядела широкий разворот его плеч, твердый подбородок, овал лица. Вчера, когда Ноэль шел к ней по стриженой траве, сердце Пенелопы на миг перестало биться, – точно так же оно остановилось и сейчас. Она оперлась рукой о стол, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Сердце бешено заколотилось и стало успокаиваться. Она открыла глаза. В дверь позвонили.

Пенелопа прошла через веранду и отворила дверь. Он стоял перед ней. Высокий. Выше ее.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро.

– Вы миссис Килинг?

– Да.

– Я из «Помощи садоводам».

Он не улыбался. Глаза смотрели пристально, голубые, как льдинки, лицо было худое, с выступающими скулами, загорелое, тонкая кожа покраснела от утреннего морозца. На шее красный шерстяной шарф, но руки без перчаток.

Она заглянула поверх его плеча.

– Я ждала, что подъедет машина.

– А я на велосипеде. Оставил его у ворот. Сомневался, этот ли дом.

– Я думала, «Помощь садоводам» всегда предоставляет своим работникам фургоны – зеленые, с белой надписью.

– Не обязательно. Я приехал на велосипеде. – Пенелопа нахмурилась. Он сунул руку в карман. – Вот письмо от моего начальства. – Молодой человек вынул листок из кармана, развернул и протянул ей. Она увидела бланк агентства, прочла, что он действительно тот, за кого себя выдает, и тотчас же смутилась.

– Ну что вы, я ни на минуту не усомнилась, просто я подумала…

– Это «Подмор Тэтч»? – Молодой человек положил письмо в карман.

– Да, конечно. Пожалуйста… проходите в дом…

– Спасибо, не беспокойтесь. Лучше объясните мне, что я должен делать, и покажите, где у вас хранятся садовые инструменты. Я с собой ничего не привез, ведь я на велосипеде.

– Не беспокойтесь, у меня все есть. – Она чувствовала, что голос ее звучит взволнованно, но она и в самом деле волновалась. – Подождите, пожалуйста, минуту… я надену пальто…

– Конечно.

Пенелопа вернулась в дом, надела пальто и сапоги, сняла с крючка ключ от гаража. Выйдя на крыльцо, она увидела приставленный к стене дома велосипед – видно, молодой человек сходил за ним к воротам.

– Здесь не мешает?

– Нет-нет, нисколько.

Она провела его по усыпанной гравием дорожке, отперла гараж. Он помог ей открыть двери, и она включила свет. Глазам предстал привычный хаос: ее старенький «вольво», три детских велосипеда, которые у нее не хватало духу выкинуть, дряхлая детская коляска, газонокосилки, грабли, лопаты, вилы, мотыга.

Она пробралась к древнему комоду – реликвия из дома на Оукли-стрит, – где держала молотки, отвертки, ржавые коробки с гвоздями, мотки шпагата. На комоде стояла бензопила.

– Вы умеете ею работать?

– Конечно.

– Замечательно. Тогда посмотрите, есть ли бензин. – К счастью, бензин был. Немного, но на сегодня хватит. – Мне бы хотелось подрезать живую изгородь из боярышника.

– Отлично. – Он положил на плечо бензопилу и взял канистру. – Теперь покажите, где работать, и дальше я уже буду действовать сам.

Но Пенелопа пошла с ним – убедиться, что он не перепутал; они обогнули дом, пересекли покрытую инеем лужайку, миновали заросли бирючины, прошли через весь сад, и перед ними встала живая изгородь из боярышника, крепко сцепившего свои густые колючие ветки. За изгородью тихо струилась неглубокая холодная речка Уиндраш.

– Красиво у вас здесь, – заметил он.

– Да, очень красиво. Я бы хотела срезать кусты вот до сих пор, ниже не надо.

– Вы будете топить печь срезанными ветками?

Пенелопе это не приходило в голову.

– А они хорошо горят?

– Просто великолепно.

– Ну что ж, тогда оставьте те, что потолще. А мелкие сожгите на костре.

– Договорились. – Он опустил на землю пилу и канистру с бензином. – Так я начну?

Судя по тону, он ждал, что Пенелопа уйдет, но она не желала уходить.

– Вы весь день будете работать?

– До половины пятого, если вас это устраивает. Летом я начинаю в восемь и заканчиваю в четыре.

– А когда у вас перерыв на обед?

– С двенадцати до часу. Один час.

– Ну что же… – Он уже стоял к ней спиной. – Если что-нибудь понадобится, я дома.

Он присел на корточки, отвинтил крышку бачка длинными ловкими пальцами и ничего не сказал в ответ на ее слова, только кивнул. Было ясно, что она ему мешает. Пенелопа пошла прочь, досадуя на себя и в то же время посмеиваясь над своей навязчивостью. В кухне на столе стояла ее недопитая чашечка кофе. Она отпила глоток и, выяснив, что кофе остыл, вылила его в раковину.

К тому времени, когда приехала миссис Плэкетт, бензопила выла уже добрых полчаса, а из дальнего конца сада в тихий безветренный воздух кольцами поднимался дым костра, разнося аромат горящих веток.

– Явился, значит, – констатировала миссис Плэкетт, с трудом протискиваясь в дверь. На ней был меховой капюшон с опушкой, в руках пластиковый пакет с домашними туфлями и передником.

Она отлично знала, что Пенелопа наняла садовника, как знала почти все, что происходит в жизни ее хозяйки. Они были очень близкие подруги и ничего друг от друга не таили. Когда механик из гаража в Пудли сделал ребеночка дочери миссис Плэкетт, Линде, миссис Килинг была первой, кому миссис Плэкетт поведала о своей беде. Пенелопа заявила, что Линда ни в коем случае не должна выходить замуж за этого бездельника, и стояла на своем как скала, а ребенку связала нарядное белое платьице. И она оказалась права, потому что вскоре после того, как ребенок родился, Линда познакомилась с Чарли Уилрайтом, парнем, о каком только можно мечтать. Он женился на Линде, удочерил ее ребенка, и сейчас они ждали своего. Все сложилось как нельзя лучше, и миссис Плэкетт до сих пор была благодарна миссис Килинг за участие к ее горю и за мудрый совет.

– Кто – садовник? Да, работает.

– Я еще когда по городку ехала, увидела дым костра. – Миссис Плэкетт сняла меховой капюшон, расстегнула пальто. – А фургон где же?

– Он приехал на велосипеде.

– Как его зовут?

– Я не спросила.

– А на вид каков?

– Молодой, судя по речи – интеллигентный, очень красивый.

– Будем надеяться, он не из сомнительных гастролеров.

– На сомнительного гастролера он не похож.

– Не похож, говорите? – Миссис Плэкетт завязала тесемки фартука. – Что же, посмотрим. – Она потерла распухшие красные руки. – Ну и холодище. Да еще и сыро.

– Выпейте чашечку чаю, – по традиции предложила Пенелопа.

– С удовольствием, – по традиции согласилась миссис Плэкетт.

И утро завертелось.

Пропылесосив комнаты, миссис Плэкетт отполировала медные прутья лестницы, крепящие ковер, вымыла пол в кухне, погладила стопку белья, протерла воском мебель, изведя не менее полубанки, и в четверть первого отправилась домой, в Пудли, кормить обедом мужа. Дом сверкал чистотой и благоухал уютными домашними запахами. Пенелопа взглянула на часы и принялась готовить обед для двоих. Поставила разогревать овощной суп. Достала из кладовой половину холодной курицы, румяный ржаной хлеб, печеные яблоки и кувшинчик сливок. Постелила на кухонный стол ситцевую клетчатую скатерть. Если бы светило солнце, она накрыла бы стол в зимнем саду, но небо было затянуто низкими свинцовыми тучами, день так и не разгулялся. Пенелопа поставила возле второго прибора стакан и банку пива. А потом он, наверное, выпьет чаю. Суп начал закипать, распространяя приятный запах. Скоро он придет. Она села и стала ждать.

В десять минут первого он так и не появился, и тогда она пошла его искать. Изгородь оказалась аккуратно подстрижена, костер дотлевал, ветки потолще распилены в полешки и сложены, а садовника нигде не видно. Пенелопа собралась позвать его, но вспомнила, что не спросила имени, и пошла обратно к дому. Что же, может быть, он поработал у нее одно утро и решил, что с него хватит? Бросил все и уехал – и больше не вернется? Но за домом стоит его велосипед, значит он где-то здесь. Она прошла по дорожке дальше и увидела его в гараже: он сидел на перевернутом ведре и перекусывал всухомятку – ел бутерброд, завернутый, судя по кроссворду, в «Таймс».

Отыскав его наконец в таком захламленном, холодном и неуютном помещении, Пенелопа возмутилась до глубины души:

– Боже мой, что вы тут делаете?

Она появилась так неожиданно и обратилась к нему так резко, что он испуганно вскочил и уронил газету. Ведро с грохотом покатилось. Он не мог ей ответить, рот его был полон, сначала надо было прожевать и проглотить бутерброд. Он покраснел и ужасно смутился.

– Я… я обедаю.

– Что? Обедаете?!

– С двенадцати до часу у меня обед. Вы не возражали.

– Вы что же, собираетесь обедать здесь? В гараже, на перевернутом ведре? Идемте в дом, мы будем обедать вместе. Я думала, что мы договорились.

– С вами?!

– А как же иначе? Разве другие люди, для которых вы работаете, не приглашают вас к столу?

– Нет.

– Какая черствость! В жизни не встречала ничего подобного. Да разве у вас хватит сил работать целый день на одном-единственном бутерброде?

– У меня-то хватит.

– Ну уж нет, я этого не допущу. Бросьте ваш черствый хлеб и идемте со мной.

Он был в ужасном замешательстве, но все же подчинился ей, однако бутерброд свой, конечно, не выбросил, а завернул в обрывок бумаги и положил в багажник велосипеда. Потом подобрал газету и убрал туда же, поднял ведро и поставил на место. Только после этого они вошли в дом. Он снял куртку и оказался в штопаном-перештопаном синем шерстяном свитере. Вымыл и вытер руки и сел за стол. Она поставила перед ним большую тарелку дымящегося супа, сказала, чтобы сам резал хлеб и мазал маслом. Себе она налила тарелку поменьше и села рядом с ним.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказал он.

– Ничуть. Просто у меня так принято. Нет, я неправильно сказала – у меня-то никогда раньше не было садовника, но вот мои родители, если они нанимали кого-нибудь работать в саду, то обязательно приглашали его пообедать. Я и не представляла себе, что может быть иначе, вот и получилось недоразумение. Простите меня, пожалуйста, это я виновата, что вы меня не поняли.

– Мне и в голову такого не пришло.

– Да, надо было сразу все объяснить. А теперь расскажите мне о себе. Как вас зовут?

– Данус Мьюирфильд.

– Отличное имя!

– По-моему, самое обыкновенное.

– Я имела в виду, что оно идеально подходит для садовника. Иногда поражаешься, до чего имя человека соответствует его занятиям. Ну, мог ли Шарль де Голль не стать спасителем Франции? Или вспомним беднягу Элджера Хисса. С такой фамилией нельзя было не стать шпионом.

– Когда я был маленький, у нас в церкви был священник по имени мистер Патерностер.

– Ну вот видите, я права. А где вы жили тогда? И где учились?

– В Эдинбурге.

– В Эдинбурге! Стало быть, вы шотландец.

– Да.

– А чем занимается ваш отец?

– Он поверенный.

– Поверенный. Как старомодно и мило. А вы не захотели стать юристом, как и он?

– Сначала хотел, но потом… – Данус пожал плечами. – Потом передумал и поступил в сельскохозяйственный институт.

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

Пенелопа удивилась – он выглядел старше.

– Вам нравится работать в «Помощи садоводам»?

– Вполне. Для разнообразия.

– Сколько вы уже тут работаете?

– Почти полгода.

– Вы женаты?

– Нет.

– А где живете?

– В домике на ферме у Соукомбов. Это за Пудли, очень близко.

– Я знакома с Соукомбами. Домик удобный?

– Да, ничего.

– А кто о вас заботится?

– Я сам.

Она вспомнила ужасный бутерброд с белым хлебом, и ей представились неуютное жилище, неубранная постель, белье, повешенное сушиться вокруг печки. Наверное, он никогда ничего себе не готовит.

– Вы учились в Эдинбурге? – спросила она, вдруг почувствовав жадный интерес к этому молодому человеку. Что с ним случилось, почему он оказался в таких стесненных обстоятельствах?

– Да.

– И после школы сразу поступили в сельскохозяйственный институт?

– Нет, я два года прожил в Америке. Работал на ранчо у скотовода в Арканзасе.

– А я ни разу не была в Америке.

– О, это удивительная страна!

– Вы не думали остаться там навсегда?

– Думал, но не остался.

– И вы все время жили в Арканзасе?

– Нет, я много путешествовал и неплохо знаю страну. Даже прожил полгода на Виргинских островах.

– Как интересно!

Данус доел суп. Пенелопа спросила, не хочет ли он еще, и он сказал: «Спасибо, с удовольствием», так что она снова наполнила его тарелку. Он взял ложку и сказал:

– Вы говорили, у вас никогда не было садовника. Вы что же, делали здесь все сами?

– Да, – подтвердила Пенелопа с гордостью. – Когда я сюда переехала, все было в полном запустении.

– Значит, вы очень образованный садовод.

– Ну, не знаю.

– Вы здесь всегда жили?

– Нет, я почти всю жизнь провела в Лондоне, и у меня был большой сад, а в детстве я жила в Корнуолле, там он тоже был. Мне повезло – где бы я ни оказывалась, при доме всегда был сад. Не представляю, как можно жить без сада.

– У вас есть семья?

– Да, трое детей, все взрослые. Одна из дочерей замужем, так что у меня есть еще и двое внуков.

– У моей сестры тоже двое детей, – сказал он. – Она вышла замуж за фермера и живет в графстве Перт.

– Вы ездите домой в Шотландию?

– Да, раза два-три в год.

– Как там, должно быть, красиво!

– Да, очень.

После супа Данус съел почти всю курицу и печеные яблоки. Пива пить не стал, но с благодарностью принял от Пенелопы чашку чая. Потом посмотрел на часы и встал. Было без пяти час.

– Боярышник я подстриг, – сказал он. – Покажите, куда сложить поленья, я снесу их к дому. Какое задание вы мне дадите потом? И еще: сколько раз в неделю вы хотите, чтобы я приезжал?

– В агентстве я говорила о трех днях, но, если вы и дальше будете работать такими темпами, пожалуй, хватит и двух.

– Хорошо. Это вам решать.

– Сколько я должна вам платить?

– Вы будете платить агентству, а оно – мне.

– Надеюсь, платят вам прилично?