Текст книги "Семейная реликвия"

– Да я справлюсь…

– Сержант Бартон!

Сержант выключил мотор.

– Слушаю, сэр?

– Вот это надобно доставить. – Майор Лоумакс установил корзины на заднее сиденье джипа. – Молодая леди объяснит вам, как ехать.

Сержант почтительно повернулся к Пенелопе. Выхода не было, и она начала объяснять:

– …По дороге вверх, у гаража Грейбни свернуть направо, а дальше прямо, до самой вершины холма. Упретесь в высокую стену – это и есть Карн-коттедж. Вам придется оставить джип на дороге и пройти через сад.

– Дома кто-то есть, мисс?

– Да. Мой отец.

– Как его имя, мисс?

– Мистер Стерн. Если он вас не услышит… если никто не ответит на звонок, оставьте корзины у двери.

– Хорошо, мисс. – Сержант ждал дальнейших указаний.

– Вам все ясно, сержант? Тогда поезжайте, а я пройдусь пешком. Увидимся в штабе.

– Слушаюсь, сэр!

Сержант отдал честь, завел мотор, и джип тронулся. Вид у него был несколько необычный – на заднем сиденье мирно стояли хозяйственные корзины со свертками. За спасательной станцией джип завернул за угол и исчез из виду. Пенелопа осталась наедине с майором Лоумаксом. Чувствовала она себя довольно неловко. Да еще этот плащ и шляпа – ну и видок у нее! Но тут уж ничего не поделаешь, можно только стянуть эту дурацкую шляпу, что Пенелопа и сделала, а потом встряхнула головой, освобождая волосы. Шляпу она сунула в карман дождевика.

– Ну что ж, двинемся и мы, – сказал майор Лоумакс.

Руки у Пенелопы совсем окоченели, и она сунула их в карманы вслед за шляпой.

– Вы и вправду хотите прогуляться? – с сомнением спросила она.

– Я бы не стоял тут, если бы не хотел.

– У вас нет никаких дел?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, может быть, вам нужно разрабатывать какой-то план или писать рапорт.

– Никаких. Свободен на весь остаток дня.

Они тронулись в путь. Пенелопе пришла в голову одна мысль.

– Надеюсь, ваш сержант не нарвется на неприятности? – спросила она. – Ему ведь наверняка запрещено возить в джипе корзины посторонних людей.

– Нагоняи ему даю только я сам, никого больше это не касается. Но почему вы сказали: «наверняка запрещено»? Откуда вы знаете?

– Я около двух месяцев служила в РЕН’е[26]26
  WRENS (Women’s Royal Neval Service) (англ.) – женская вспомогательная служба Британских военно-морских сил.


[Закрыть] и знаю правила. Нам нельзя было носить с собой ни сумочку, ни зонтик. Это очень осложняло жизнь.

Он заинтересовался:

– Когда же вы служили в РЕН’е?

– А-а, давным-давно. В сороковом. В Портсмуте.

– И почему ушли?

– У меня должен был родиться ребенок. Я вышла замуж и родила дочь.

– Понятно.

– Ей уже скоро три года. Зовут ее Нэнси.

– А муж по-прежнему на флоте?

– Да. Думаю, он сейчас в Средиземном море. Но точно не знаю.

– Вы давно его не видели?

– О-о… – Она не помнила, да и не хотела помнить, когда его видела. – Давно…

Тучи в небе вдруг разошлись, и в этот разрыв робко проглянуло солнце. Мостовая и шиферные крыши блеснули позолотой. Пенелопа удивленно подняла голову.

– И правда проясняется. Мистер Пенберт так и сказал. Он слушал прогноз: шторм должен утихнуть. Похоже, будет прекрасный вечер.

– Похоже.

Солнце скрылось так же мгновенно, как и появилось, и снова все вокруг окрасилось в серый цвет. Но дождь наконец перестал.

Пенелопа сказала:

– Давайте-ка пойдем не через город, а вдоль берега. Поднимемся у железнодорожной станции. Там начинается лестница, как раз напротив отеля «Нептун».

– С удовольствием. Я еще толком не разобрался в этих улочках, а вы, конечно, знаете их как свои пять пальцев. Вы тут постоянно живете?

– Летом. Зимой мы жили в Лондоне. А в промежутках ездили во Францию. Мать моя была француженкой. Там у нас много друзей. Но как только началась война, мы приехали сюда. И наверное, тут и останемся до ее окончания.

– А как же муж? Разве он не хочет, чтобы вы были с ним, когда он сходит на берег?

Они свернули в узкий проулочек, который тянулся вдоль берега. Бурный прилив забросал его галькой, морскими водорослями, обрывками просмоленных канатов. Пенелопа наклонилась и, подобрав голыш, швырнула его обратно в море.

– Я же объяснила вам, – сказала она, – он в Средиземном море. Но я не могла бы к нему поехать, даже если бы захотела, – я должна заботиться о папа́. Моя мать погибла во время бомбежки в сорок первом. Я должна быть с ним.

Он не сказал: «Я вам очень сочувствую». Он сказал: «Понимаю», и это прозвучало так, как будто он и вправду все понял.

– Мы живем не одни. Есть еще Дорис и два ее мальчика. Семья эвакуированных. Она потеряла мужа в эту войну и уже не вернется в Лондон. Никогда. – Пенелопа повернула голову к своему спутнику. – Папа́ с большим удовольствием побеседовал с вами в тот день в галерее. И очень рассердился на меня за то, что я не пригласила вас поужинать… Он сказал, что я была очень груба. Но я не хотела быть грубой. Просто мне было бы нечем вас накормить.

– Я счастлив, что познакомился с вашим отцом. Когда я узнал, что меня посылают в Порткеррис, у меня мелькнула мысль, что, может быть, я повстречаю там знаменитого Лоренса Стерна, но всерьез в это не верил. Я полагал, что он слишком стар и слаб, чтобы гулять по городу. Но я его сразу узнал, когда увидел вас в первый раз – вы стояли напротив штаба. А потом я зашел в галерею, и вы были там – я не поверил своему счастью! Какой он замечательный художник! – Он посмотрел на нее. – Вы унаследовали его талант?

– Увы, нет. И ужасно огорчаюсь. Часто видишь что-нибудь такое прекрасное, что замирает сердце, старую ферму или наперстянку, забравшуюся в живую изгородь, качающуюся под ветром на фоне голубого неба. Так хочется захватить их в плен, перенести на лист бумаги, завладеть ими навсегда! Но мне это не дано.

– Да, нелегко смириться с собственной неадекватностью.

Она подумала: судя по его уверенному виду, вряд ли он когда-либо испытывал такое чувство.

– А вы рисуете? – спросила она.

– Нет, не рисую. Почему вы спросили об этом?

– Вы разговаривали с папа́ с таким знанием дела.

– Если это действительно было так, то этим я обязан воспитанию: моя мать была женщиной артистического склада, очень творческой натурой. Едва я научился ходить, как она стала водить меня в музеи и на концерты.

– Эдак она могла вообще на всю жизнь отвратить вас и от живописи, и от музыки.

– О нет! Она делала это очень тактично, и мне было интересно. Она превращала наши походы в развлечение.

– А ваш отец?

– Он был биржевым маклером в Сити.

Однако как интересно узнавать о жизни других людей, подумала Пенелопа.

– А где вы жили?

– На Кэдоган-Гарденс. Но после смерти отца мать продала дом – он был слишком большим, – и мы переехали в дом поменьше на Пембрук-сквер. Она и сейчас там живет. И бомбежки не сдвинули ее с места. Она лучше погибнет, чем уедет из Лондона, – сказал он.

Пенелопа подумала о Долли Килинг, зарывшейся в свою норку в гостинице «Кумби». Коротает время за игрой в бридж и строчит длинные письма своему обожаемому Амброзу. Пенелопа вздохнула – мысли о Долли наводили на нее тоску. Ну да, конечно, следовало бы пригласить свекровь хоть на несколько дней погостить в Карн-коттедже – должна же она повидать внучку. Или же самой взять Нэнси и съездить в гостиницу «Кумби». Оба варианта приводили Пенелопу в такой ужас, что она поспешно выбрасывала их из головы и начинала думать о чем-нибудь более приятном.

Узкая мощеная улочка взбиралась вверх. Море осталось позади, теперь они шли между двух рядов белых рыбацких коттеджей. В одном из них отворилась дверь, и из нее важно вышел кот, а за ним женщина с корзиной, полной белья, которое она стала развешивать на протянутой перед домом веревке. Снова вдруг выглянуло солнце, на сей раз в большую прогалину. Женщина с улыбкой обернулась к ним.

– Ну вот, и посветлело немножко, – сказала она. – Я такого дождя в жизни не видывала! Но похоже, погода устанавливается.

Кот подошел к Пенелопе и потерся о ее ноги. Она наклонилась и погладила его. Они продолжали путь. Пенелопа вынула руки из карманов и расстегнула плащ.

– Вам не хотелось быть биржевым маклером, поэтому вы пошли в морскую пехоту? Или это из-за войны?

– Из-за войны. Я называюсь офицер запаса. Звучит не очень внушительно. Но я и маклером быть не хотел. Учился в Университете на отделении классической и английской литературы, потом преподавал в подготовительной школе для мальчиков.

– Морские пехотинцы научили вас покорять скалы?

Он улыбнулся:

– Не они. Это я умел делать еще задолго до войны. На лето меня отправляли в школу-интернат в Ланкашире, там был отличный инструктор, занимался с нами альпинизмом. В четырнадцать лет я уже мог подняться на любую гору и продолжал заниматься этим спортом.

– И за границей тоже поднимались на горы?

– Да. В Швейцарии. В Австрии. Собирался в Непал, но для восхождения на Гималаи требовалась длительная подготовка, да и путь туда неблизкий, я все никак не мог выкроить время.

– После Маттерхорна[27]27
  Вершина в Беннинских Альпах.


[Закрыть] Боскарбенские скалы, наверное, просто пустяк.

– Вот уж нет, – сухо заверил он, – совсем не пустяк.

Они продолжали свое восхождение, сворачивая в кривые проулочки, которые посторонний человек и не заметил бы, и поднимаясь по таким высоким гранитным ступенькам, что Пенелопа замолкала – не хватало дыхания. Последний подъем начался от «Нептуна», тропа петляла по крутому склону.

Дойдя до верха, Пенелопа остановилась отдохнуть, прислонясь к каменной ограде и ожидая, пока успокоится дыхание и перестанет колотиться сердце. Майор Лоумакс, который следовал за ней, словно бы и не заметил подъема. Снизу, от отеля, на них смотрел постовой.

Обретя дар речи, Пенелопа сказала:

– Я как выжатый лимон.

– Неудивительно.

– Давно не ходила этим путем. Когда я была маленькой, я пробегала тут от самого берега. Устраивала себе испытание на выносливость.

Она повернулась и, положив руки на ограду, поглядела вниз. Начался отлив, море стало спокойнее и посветлело, отражая поголубевшее небо. Далеко внизу мужчина прогуливал по берегу пса, сверху они казались совсем маленькими. Задул свежий бриз, и потянуло влажным мшистым запахом напитанных влагой садов. Этот знакомый запах принес воспоминания о детстве, о веселых беспечных днях, и Пенелопа почувствовала, как напряжение отпустило и ее наполнила радость. Только в детстве она могла вдруг ни с того ни с сего испытать такой беспричинный восторг.

Как же скучно жилось мне последние два года, подумала она, это было такое жалкое, убогое существование, что, кажется, и надеяться уже не на что. И вдруг, словно бы в одно мгновение, занавеси на окнах раздвинулись и открылся восхитительный вид. Он был тут все время, этот вид, он только ждал, когда я раздвину занавеси. И сколько надежд, сколько замечательных возможностей он сулил! Счастье – это что-то из довоенных времен, до Амброза, до страшной смерти Софи. Счастье – это значит снова стать молодой. Но я ведь молодая! Мне только двадцать три.

Пенелопа повернулась и посмотрела на человека, который стоял рядом с ней. Это он каким-то образом сотворил это чудо – вернул ее в прошлое.

И встретила его взгляд – он смотрел на нее. Интересно, почувствовал он, что с ней произошло, понял что-нибудь? Но он был совершенно спокоен и молчал – по его лицу ничего не скажешь.

– Мне пора домой. Папа́ будет волноваться, решит, что со мной что-то случилось, – сказала Пенелопа.

Ричард согласно кивнул. Сейчас они попрощаются и разойдутся. Она пойдет дальше. Он спустится вниз, перейдет дорогу, ответит на приветствие часового, взбежит по ступенькам крыльца и исчезнет за стеклянной дверью отеля. Быть может, навсегда.

– Не придете ли вы к нам поужинать? – спросила Пенелопа. Он не сразу ответил на это предложение, и на какой-то ужасный миг ей показалось, что сейчас он откажется.

Но Ричард улыбнулся:

– Спасибо за приглашение.

Какое облегчение!

– Сегодня?

– Вы уверены, что это удобно?

– Более чем. Папа́ будет очень рад продолжить ваш разговор.

– Спасибо. Это будет замечательно.

– Тогда в половине восьмого мы вас ждем. – Боже, как официально она изъясняется! – Я… я приглашаю вас, потому что сегодня у нас есть чем накормить гостя.

– Можно я угадаю? Макрелью и консервированными персиками?

Натянутость тут же исчезла, и они расхохотались. Я никогда не забуду этот смех, подумала Пенелопа. В первый раз они обменялись шутками!

Дорис сгорала от любопытства.

– Послушай, что происходит! Я тут занималась хозяйством, и вдруг в дверях появляется потрясающий сержант с твоими корзинами! Я предложила ему выпить чаю, но он сказал, что не может задерживаться. Где ты его подцепила?

Пенелопа уселась на кухонный стол и все рассказала. Дорис только глаза таращила, а когда дослушала рассказ, радостно провозгласила:

– Держу пари, у тебя появился обожатель…

– Ах, Дорис, я пригласила его к ужину.

– Когда?

– Сегодня.

– И он придет?

– Придет.

Дорис изменилась в лице.

– Черт бы всех побрал! – Она откинулась на спинку стула в полном отчаянии.

– Но почему же «черт побрал»?

– Меня не будет дома! Я ухожу. Везу Кларка и Рональда в Пензанс на «Микадо», Певческое общество устраивает представление.

– Ах, Дорис, я так на тебя рассчитывала! Мне нужна помощь. Ты не можешь отменить поездку?

– Никак не могу. Там уже договорились об автобусе, да и вообще состоится только два представления. А мальчики так давно этого ждут, бедняжки! – На лице Дорис появилось выражение смирения. – Ничего не поделаешь, придется ехать. Но я тебе помогу, пожарю макрель и успею уложить Нэнси. Вот не повезло – пропущу такое событие! Целый век мужчина к нам не заглядывал! Но что поделаешь…

Даже не вспомнив об Амброзе, Пенелопа спросила:

– А Эрни разве не мужчина?

Однако бедняга Эрни тут же был отвергнут:

– Ну да, он мужчина, конечно. Но он не считается.

И, разволновавшись, точно две юные девицы, они принялись хлопотать: почистили столовое серебро, вымыли хрустальные бокалы, Лоренс тоже явно оживился, он поднялся из своего кресла и осторожно спустился в подвал, где в былые счастливые дни держал внушительный запас французских вин. Теперь от них, можно сказать, ничего не осталось, но все же вернулся он с бутылкой дешевого алжирского вина и запыленной бутылкой портвейна, который затем с чрезвычайной тщательностью процедил через фильтр. Большего уважения к гостю проявить было просто невозможно, и Пенелопа это отметила.

В двадцать пять минут восьмого, когда Нэнси уже заснула, а Дорис с мальчиками уехала и все было готово к ужину, Пенелопа, перепрыгивая через ступеньки, поднялась в свою комнату. Она надела чистую блузку, сунула ноги в красные теннисные туфли, расчесала волосы и заплела косу, а потом свернула ее кольцом и пришпилила на затылке. Пудры и помады у нее не было, но духов немножко оставалось, и она надушилась. Критический взгляд в зеркало принес ей мало утешения. Типичная гувернантка! Она отыскала нитку пунцовых бус, нацепила их и в этот момент услышала, как заскрипела и хлопнула внизу калитка. Пенелопа подошла к окну: по благоухающему саду, по тропинке шел к дому Ричард Лоумакс. Он тоже переоделся, сменив полевую форму на обычную, цвета хаки, и портупея его была начищена до блеска. Под мышкой у него торчал сверток, в котором могло быть только одно – бутылка.

С той минуты, как они распрощались, Пенелопа сгорала от нетерпения снова увидеть его. Но теперь, глядя, как он приближается к дому, – еще несколько шагов, и позвонит в дверь, – она запаниковала. Ноги у нее похолодели, – Софи всегда говорила: «Это значит, сердце упало», – и она вдруг пожалела, что пригласила Ричарда. Что, если вечер не удастся? Дорис помогла бы ей, она такая болтушка, но вот и ее нет. И вообще, очень может быть, что она ошиблась, что Ричард Лоумакс совсем не такой, как ей показалось. Этот восторг, что вдруг охватил ее, необъяснимое ощущение счастья, близости и понимания, – может, все это ей только почудилось? Просто после долгих проливных дождей засияло солнце?..

Она отошла от окна, последний раз взглянула на себя в зеркало, поправила нитку бус на шее и вышла из комнаты. Звонок застал ее на лестнице. Она пересекла холл и отворила дверь.

– Надеюсь, я не слишком поздно и не слишком рано? – улыбаясь, сказал Ричард.

– Как раз вовремя. Нашли дорогу?

– Без всякого труда. У вас прекрасный сад!

– Шторм не пошел ему на пользу. – Пенелопа отступила в сторону. – Входите.

Он вошел, стянул с головы зеленый берет со значком. Пенелопа закрыла дверь. Он положил берет на комодик и повернулся к ней.

– Это для вашего отца, – сказал он, протягивая ей сверток.

– Спасибо, он это оценит.

– Он пьет шотландское виски?

– О да…

Кажется, все будет хорошо и она не ошиблась в нем. Он человек незаурядный. В нем есть что-то особенное, не только обаяние, но и удивительная простота. Она помнила, каким мучительным испытанием обернулось пребывание в Карн-коттедже Амброза, когда от напряженности и непривычной тишины в доме все стали раздражительными и капризными. С этим же высоким майором в дом вошли мир и покой. Так приходит старый друг, с которым давно не виделись, – возобновить знакомство, обменяться последними новостями. И Пенелопу снова охватило ощущение, что так уже было, что она вернулась в прежнюю жизнь. Теперь это ощущение было сильнее, чем в первый раз. Оно было настолько сильным, что ей представилось: дверь распахивается и в гостиную, смеясь и что-то весело говоря, входит Софи, она обнимает Ричарда и целует его в обе щеки. «Ах, мой дорогой, – говорит она, – а я все ждала, когда же ты к нам заглянешь».

– …только у нас уже давно нет ни единой бутылки. Папа́ придет в восторг. Он ждет вас в гостиной. – Она подошла к двери и раскрыла ее. – Папа́, пришел наш гость… и принес тебе подарок…

– И сколько же вы пробудете в наших краях? – спросил Лоренс.

– Не имею ни малейшего представления, сэр.

– Но не сказали бы, даже если бы имели. Как вы думаете, мы будем готовы к высадке в Европе в будущем году?

Ричард Лоумакс улыбнулся, но ничего определенного не сказал.

– Будем надеяться…

– Эти американцы… не очень-то посвящают нас в свои планы, остается только гадать, какой сюрприз они нам преподнесут.

– Но на самом-то деле они сюда не отдыхать приехали. Это высокопрофессиональная, совершенно отдельная воинская часть – свои офицеры, своя войсковая лавка, и отдыхают по-своему.

– А вы с ними ладите?

– В общем-то, вполне. Хотя они народ довольно буйный… может быть, не такие дисциплинированные, как наши солдаты, но очень храбрые.

– Вы отвечаете за всю операцию?

– Нет. Командир части – полковник Меллаби. Я всего лишь руковожу учебными тренировками.

– Вам нравится работать с ними?

Ричард Лоумакс пожал плечами:

– Для меня это новое дело.

– А как вам Порткеррис? Вы тут бывали раньше?

– Нет, никогда. Обычно в отпуск я отправлялся на север ходить по горам. Но о Порткеррисе знаю давно, благодаря художникам, которые здесь побывали. Здешнюю гавань я видел на многих картинах в разных музеях – матушка много водила меня по музеям. И знаете, вашу гавань не спутаешь ни с какой другой, узнаешь сразу же. Как ни странно, ничего тут не изменилось. И этот удивительный свет – словно морское сияние. Мне он казался неестественным, пока я не увидел его собственными глазами.

– Да, в нем есть что-то магическое. Все время поражаешься, сколько бы тут ни жил.

– Вы уже давно в Порткеррисе?

– С начала двадцатых годов. Привез сюда жену, как только мы поженились. Дома у нас сначала не было, и мы поселились в моей мастерской. Точно цыгане.

– Портрет над диваном – это ваша жена?

– Да, Софи. Тогда ей еще не исполнилось девятнадцати. Портрет кисти Шарля Ренье. В ту весну мы вместе сняли домик возле Варенжвилля. Считалось, что мы будем отдыхать, но Шарль впадал в беспокойство, если не работал, и Софи согласилась ему позировать. Ему хватило одного дня, даже неполного, но это одна из его лучших картин. Правда, он знал Софи чуть ли не с пеленок, как, впрочем, и я. Когда ты так близко знаешь модель, работается быстро.

Столовая тонула в сумерках. Свет исходил только от свечей, да посверкивали хрусталь и серебро на полированном, красного дерева столе, отражая последние отсветы заходящего солнца. Темные обои на стенах окаймляли комнату, точно подкладка шкатулки с драгоценностями, а за складками тяжелого поблекшего бархата, схваченного истершимися шелковыми шнурами с кистями, колыхались под легким сквознячком, тянувшим сквозь раскрытые оконные створки, тюлевые занавески.

Сумерки сгущались. Скоро придется закрыть окно и опустить темные занавеси. Ужин подошел к концу. Суп, жареная рыба и восхитительные персики были съедены, тарелки унесены на кухню. Пенелопа взяла с буфета блюдо с оранжевым пепином – ветром сбило все яблоки с яблони в верхнем углу сада – и поставила его на середину стола. Ричард Лоумакс взял яблоко и стал очищать его фруктовым ножичком с перламутровой ручкой. Пальцы у него были длинные, с аккуратно остриженными ногтями. Пенелопа смотрела, как он ловко управляется с ножичком – витая ленточка кожуры упала на тарелку. Он разрезал яблоко на четыре ровные дольки.

– И у вас по-прежнему есть мастерская?

– Есть, только она пустует. Я редко туда захожу. Работать я не могу, да и нелегко мне до нее дойти.

– Как бы мне хотелось побывать там!

– Вы можете сделать это в любое время. Ключ у меня, а Пенелопа вас проводит. – Лоренс улыбнулся дочери.

Ричард Лоумакс разрезал четвертинки пополам.

– А Шарль Ренье… он еще жив?

– Насколько я знаю, жив. Если не сказал чего-нибудь лишнего и его не прикончило гестапо. Надеюсь, что этого не случилось. Он живет на юге Франции. Если притаится, выживет.

Перед глазами Пенелопы возникает дом Ренье, увитая бугенвиллеей крыша, красный утес, уходящий в море, желтая перистая мимоза. С террасы зовут Софи: завтрак на столе, а она все плавает. Воспоминания так ярки, что невозможно поверить, что Софи уже нет. Сегодня она здесь, с той самой минуты, как вошел Ричард Лоумакс, и она не умерла, она живая, вот она – сидит на стуле во главе стола. Непонятно, почему это видение не уходит, почему такое чувство, что все, как прежде. Ничего не изменилось. Жизнь обошлась с ними жестоко: обрушила на них войну, отняла Софи. Может быть, это судьба подстроила ей встречу с Амброзом? Но ведь она сама отдалась ему, зачала Нэнси и вышла за него замуж. Нет, Пенелопа не сожалела, что отдалась ему, ей было так же хорошо с ним, как и ему с ней, и тем более не сожалела, что на свет появилась Нэнси, она и не представляла теперь, что этой прелестной девчушки могло не быть. Единственное, о чем она сожалела, и горько сожалела, так это о том, что вышла за него замуж. Какую же она совершила глупость! «Не выходи замуж, пока не полюбишь по-настоящему», – говорила ей Софи, и единственный раз в жизни Пенелопа не последовала совету матери. Амброз стал ее первым мужчиной, и его не с кем было сравнить. Счастливый брак родителей ничем ей не помог. Глядя на них, казалось, что брак – это всегда счастье и выйти замуж как раз то, что и нужно сделать. Амброз поначалу растерялся, но потом тоже решил, что лучше им пожениться. Вот они и поженились.

Страшная, ужасная ошибка! Она его не любит. Никогда не любила. У нее с ним нет ничего общего, и она нисколько не огорчится, если вообще никогда больше не увидит его. Пенелопа подняла глаза на Ричарда Лоумакса – его спокойное лицо было обращено к Лоренсу. Она перевела взгляд на его руки, лежащие на столе. Ей хотелось взять их в свои, прижать к щекам.

Интересно, а он тоже женат?

– Я не был с ним знаком, – говорил Лоренс, – но мне он почему-то представлялся довольно скучным человеком… – Они все еще обсуждали художников-портретистов. – От него можно было ждать всяких неожиданностей, в том числе и довольно неприятных… что и говорить, перед ним открывались широкие возможности… и все же ничего дурного он не совершил. Знаете, Бирбом нарисовал на него карикатуру: он смотрит из окна, а внизу длинная очередь светских дам, жаждущих, чтобы он их увековечил.

– Его акварели нравятся мне больше, чем портреты.

– Пожалуй, мне тоже. Все эти вытянутые дамы и джентльмены в охотничьих костюмах… Трехметрового роста и жутко высокомерные. – Лоренс потянулся к графину с портвейном, налил себе и подвинул графин к гостю. – А вы, случайно, не играете в триктрак?

– Конечно играю.

– Так, может, сыграем?

– С удовольствием!

Совсем стемнело.

Пенелопа поднялась из-за стола, закрыла окна и задернула все шторы – отвратительные черные и красивые бархатные. Сказала, что сейчас сварит кофе, и пошла на кухню. Тут она тоже первым делом задернула черную штору и только потом зажгла свет. Глазам ее предстала груда грязных тарелок, соусники, ножи и вилки. Она поставила на огонь чайник. Слышно было, как мужчины перешли в гостиную, как кто-то из них подбросил угля в камин, ни на минуту не умолкал их мирный дружеский разговор.

Папа́ в своей стихии, и очень доволен. Если игра в триктрак пойдет хорошо, возможно, он пригласит Ричарда Лоумакса посетить их еще раз. Пенелопа улыбнулась, отыскала чистый поднос и достала из буфета кофейные чашки.

Часы пробили одиннадцать, когда закончилась игра. Выиграл Лоренс. Ричард Лоумакс, с улыбкой приняв поражение, встал:

– Пожалуй, мне пора.

– А я и не заметил, как стемнело. Мы хорошо сыграли, может, повторим через денек-другой? – Лоренс помедлил и добавил: – Если, конечно, вы захотите.

– Я бы с удовольствием, сэр, но, к сожалению, я не могу ничего планировать заранее – мое время мне не принадлежит…

– Ну что ж, приходите, когда позволит время. Мы всегда дома. – Он начал подниматься с кресла, но Ричард Лоумакс опустил руку ему на плечо:

– Не вставайте…

– Ну и хорошо… – Лоренс с облегчением откинулся на подушки. – Я и не встану. Пенелопа проводит вас.

Пока они играли, Пенелопа вязала, сидя у камина. Она воткнула спицы в клубок и поднялась. Ричард с улыбкой повернулся к ней. Она пошла вперед и услышала, как он сказал:

– Спокойной ночи, сэр, и спасибо вам еще раз…

– Не за что.

Она провела его по темному холлу и отворила входную дверь. Напоенный запахами цветов и листвы, сад утопал в голубом свете. В небе висел серп луны. Держа берет в руке, Ричард остановился рядом с ней на пороге. Небо прочертили полосы облаков, бледно светила луна. Ветра не было, но с газона тянуло сыростью, и Пенелопа зябко поежилась.

– Пожалуй, я с вами за весь вечер и словом не обмолвился, – сказал он. – Надеюсь, вы не приняли меня за невежу?

– Вы пришли поговорить с папой.

– Не только с ним, но, боюсь, получилось именно так.

– Тогда я не теряю надежды – мы еще поговорим…

– Надеюсь. Только я уже сказал: мое время мне не принадлежит… Я не могу ни строить планы, ни назначать свидания…

– Понимаю.

– Но я приду, как только смогу.

– Приходите.

Он натянул берет. На серебряном значке блеснул лунный свет.

– Вкуснейший был ужин. Такой макрели я в жизни не едал. – Пенелопа улыбнулась. – Спокойной ночи, Пенелопа.

– Спокойной ночи, Ричард.

Он спустился с крыльца и пошел по дорожке. Вскоре темнота поглотила его. Пенелопа дождалась, покуда стукнула внизу калитка. На ней была всего лишь тонкая кофточка, и руки у нее покрылись мурашками. Она поежилась, вошла в дом и закрыла за собой дверь.

Они увидели его снова лишь две недели спустя. Удивительно, но Пенелопа почему-то не томилась ожиданием и не огорчалась. Ричард сказал, что придет, как только сможет, – значит придет. Она может подождать. Она много думала о нем. То и дело вспоминала днем, когда дел было по горло, он ей снился по ночам, и она просыпалась счастливая, стараясь подольше удержать сон.

Лоренс проявлял больше нетерпения, чем она.

– Что-то не видно этого Лоумакса, – время от времени ворчал он. – А славный молодой человек! Надеюсь, я еще сыграю с ним в триктрак…

– Он придет, папа́, – спокойно отвечала Пенелопа, потому что твердо знала: он придет.

Стоял сентябрь. Бабье лето. Вечера и ночи были холодные, а днем на безоблачном небе сияло солнце. Листья начали менять цвет и опадать, они медленно плыли в неподвижном воздухе и тихо опускались на газон. На бордюре, окаймлявшем газон перед домом, цвели яркие георгины и последние розы раскрывали бархатистые лепестки, наполняя воздух тончайшим ароматом. Казалось, они пахнут сильнее, чем в июне.

Суббота. После ланча Кларк и Рональд объявили, что они отправляются поплавать, на берегу их ждут школьные друзья. Дорис, Пенелопу и Нэнси они не позвали. Захватив с собой полотенца, пакеты с сандвичами и бутылку лимонада, они помчались по дорожке сада на такой скорости, будто малейшее промедление грозило им страшной опасностью.

С уходом мальчиков стало тихо и пустынно. Лоренс возвратился в гостиную подремать в кресле у открытого окна. Дорис увела Нэнси в сад. Вымыв тарелки и прибрав на кухне, Пенелопа отправилась на лужайку за домом и сняла с веревок вывешенное утром белье. Вернувшись на кухню, она сложила стопками пахнущие свежестью простыни и полотенца; сорочки и наволочки отдельно – их надо погладить, но это можно сделать позднее. В такую погоду не хотелось торчать в доме. Она вышла из кухни; в холле мирно тикали дедушкины часы, да на оконном стекле сонно жужжала пчела. Входная дверь была распахнута настежь, и на истершийся ковер лился золотистый свет. На газоне в старом садовом кресле устроилась Дорис с корзинкой для рукоделия на коленях – как всегда, что-то чинит, без дела не сидит; Нэнси хлопотала в своей песочнице. Ее соорудил Эрни, а песок привез с берега мистер Пенберт на своей конной тележке. В хорошую погоду Нэнси не вылезала из песочницы. И сейчас она с серьезным видом накладывала старой деревянной ложкой в ведерко песок и «пекла» пироги – в одном комбинезоне, латаном-перелатаном. Пенелопа присоединилась к ним. Дорис расстелила на траве старое одеяло, Пенелопа легла на него. До чего уморительна Нэнси, она с таким важным видом шлепает пухлыми ладошками по песку, утрамбовывая его, темные ресницы веером опустились чуть ли не на самые щеки. Прелесть!

– Ты решила отложить глажку? – спросила Дорис.

– Да. Очень уж жарко.

Дорис разглядывала мальчишечью сорочку – та здорово села от стирок, протершийся на сгибе воротничок словно щерился в усмешке.

– Какой смысл ее чинить? – с сомнением спросила она сама себя.

– Никакого, – отозвалась Пенелопа. – Порви ее на тряпки для протирки мебели.

– У нас в доме тряпок больше, чем одежды. Знаешь, что я сделаю первым делом, когда кончится эта проклятая война? Если, конечно, у меня будет такая возможность… Пойду и куплю одежду. Новую одежду. Много-много одежды! Не могу больше чинить. Вот взгляни на свитер Кларка. На прошлой неделе я его весь заштопала, и вот, пожалуйста, – опять на локте дырища. Как только они умудряются проделывать такие дыры!

– Мальчики растут. – Пенелопа перекатилась на спину, расстегнула кофточку и подтянула повыше юбку, обнажив голые колени. – Вырастают из одежды, ничего тут не поделаешь. – Солнце слепило ей глаза. – Вспомни, какие они были худенькие и бледные, когда приехали сюда. Теперь их не узнать – загорели, окрепли, чудные мальчишки!