Текст книги "Семейная реликвия"

– Но…

Нэнси не успела в очередной раз ужаснуться – ее прервал Данус, что само по себе было удивительно, поскольку он не отличался разговорчивостью и за обедом больше молчал.

– Моя бабушка живет в маленьком городке в Шотландии. У них на свалке уже тридцать лет ютится старый бродяга. Представляете, устроил себе дом в гардеробе!

– В гардеробе! – Ужас Нэнси достиг апогея.

– Да. В огромном викторианском гардеробе.

– Но, боже, это же неудобно!

– Вам так кажется, а он вполне доволен жизнью. В городке его все знают и относятся к нему даже с некоторым уважением. Он разгуливает по улицам в резиновых сапогах и старом плаще, и все угощают его чаем и сандвичами с джемом.

– Но что же он делает по вечерам?

Данус покачал головой.

– Не имею представления.

– Почему тебя так взволновало, как он проводит вечера? – поинтересовался Ноэль. – Стоит ли беспокоиться о вечерах, когда чудовищна вся его жизнь!

– И такая скучная жизнь. У него ведь, наверное, нет ни телевизора, ни телефона… – Нэнси удрученно смолкла. Нет, она решительно не понимает, как можно жить в таких условиях!

Ноэль сокрушенно покачал головой. На лице его появилось то же раздраженное выражение, что и в детстве, когда он, как ни бился, не мог объяснить Нэнси самые простые правила игры в карты.

– Ты безнадежна, – сказал он ей, и она с оскорбленным видом надолго замолчала.

Ноэль повернулся к Данусу:

– Вы родом из Шотландии?

– Мои родители живут в Эдинбурге.

– Чем занимается ваш отец?

– Он юрист.

Нэнси от любопытства забыла об обиде.

– А вы не захотели тоже стать юристом? – спросила она.

– Я думал пойти по стопам отца, когда учился в школе. Но потом изменил решение.

– Мне всегда казалось, что шотландцы очень любят спорт. Охотятся на оленей, на куропаток, рыбачат. Ваш отец тоже любит охотиться?

– Он любит рыбачить и играет в гольф.

– И он – старшина пресвитерианской церкви? – Ноэль выговорил это, как ему казалось, с шотландским акцентом, и Пенелопа досадливо закусила губу. – Так это, кажется, называется на холодном Севере?

Данус никак не отреагировал на его насмешливый тон.

– Да, он старшина. И к тому же лучник.

– Не понял. Просветите меня.

– Член «Почтенного общества лучников». Входит в отряд телохранителей королевы, когда она приезжает в свой Холирудский замок. В таких случаях он облачается в старинную одежду и просто великолепен.

– И с каким же оружием в руках он охраняет ее величество? С луком и стрелами?

– Именно.

Они уперлись друг в друга взглядом.

– Живая легенда! – сказал Ноэль и взял второй кусок клубничного пирога.

Обильный ланч закончился кофе и десертным шоколадом. Ноэль отодвинул стул, довольно вздохнул и сообщил, что сию же минуту отправляется складывать вещи, иначе впадет в кому. Нэнси начала суетливо собирать чашки и блюдца.

– Что вы намереваетесь делать теперь? – спросила Пенелопа у Дануса. – Вернетесь к костру?

– С ним все в порядке, горит себе и горит, – сказал Данус. – Так что мы успеем съездить на свалку. Сейчас я загружу машину.

– Не беспокойся, ма. – Ноэль подавил очередной зевок. – Шофер Данусу не требуется.

– Вообще-то, требуется, – возразил Данус. – Я не вожу машину.

Наступило молчание. Ноэль и Нэнси с удивлением уставились на него.

– Не водите машину? Вы хотите сказать – не можете водить? Но как же вы передвигаетесь?

– На велосипеде.

– Невероятно! Это что, принципиальная позиция? Вы против загрязнения воздуха или дело в чем-то другом?

– В другом.

– Но…

– Я вожу машину, – поспешила вмешаться в разговор Антония. – Если позволите, Пенелопа, я сяду за руль, а Данус покажет мне дорогу.

Она посмотрела через стол на Пенелопу, и они заговорщицки улыбнулись друг другу.

– Отлично, – сказала Пенелопа. – И не медлите, поезжайте сейчас же, а Нэнси поможет мне убрать со стола. Когда вы вернетесь, мы все вместе пойдем в сад и сожжем последний мусор.

– Боюсь, мне пора домой, – сказала Нэнси. – Я не могу остаться ночевать.

– Ах, побудь еще немного. Я с тобой и не поговорила толком. Какие в воскресенье могут быть дела?..

Пенелопа поднялась и взяла в руки поднос. Антония с Данусом тоже встали из-за стола, попрощались с Ноэлем и вышли через кухню на подъездную площадку. Пока Пенелопа собирала на поднос кофейные чашки, Ноэль и Нэнси сидели в молчании, но вот хлопнула входная дверь, и они заговорили разом.

– Какой, однако, странный парень этот Данус…

– Ни разу не улыбнулся. Уж слишком он серьезный.

– Где ты его раскопала, ма?

– Ты о нем что-нибудь знаешь? Судя по всему, он получил неплохое воспитание, и тем более подозрительно, почему он работает садовником? И не пьет вино, не водит машину – что все это значит? Почему он не может водить машину, хотел бы я знать!

– Я подозреваю, – важно заявила Нэнси, – что он кого-то задавил в пьяном виде и у него отобрали права.

Такая версия приходила в голову и самой Пенелопе и очень ее тревожила. Но она не желала слушать рассуждений на эту тему и, не раздумывая, бросилась на защиту Дануса:

– Господи, дайте ему хоть выехать за ворота, а потом уж рвите на клочки!

– Признайся, ма, он очень странный парень, и ты сама прекрасно это понимаешь. Если он говорит правду, он из более чем респектабельной семьи и, скорее всего, вполне состоятельной. Какого же черта он довольствуется заработком сельскохозяйственного рабочего?

– Не знаю.

– Ты его спрашивала?

– Конечно нет. Его частная жизнь меня не касается.

– Но он представил рекомендации?

– Разумеется, представил. Я наняла его через контору.

– Они ручаются за его честность?

– За честность? Но почему он должен быть бесчестным?

– Мамочка, ты такая наивная, веришь любому, если у него более или менее приличная внешность. Но, подумай, он работает в саду, рядом с домом, а ты совершенно одна…

– Я не одна. Со мной Антония.

– Антония, похоже, уже без ума от него, как, впрочем, и ты сама.

– Кто дал тебе право, Нэнси, говорить такие глупости?

– Я забочусь о тебе, потому и говорю.

– И что же? Как ты представляешь, что может совершить Данус? Изнасиловать Антонию и миссис Плэкетт? Убить меня, ограбить дом и скрыться в Европе? От этого он не разбогатеет. Ничего ценного у меня нет.

В пылу спора она не подумала, что говорит, и тут же пожалела о своих словах. Ноэль вцепился в них, как кошка в мышь.

– Ничего ценного? А картины деда? Ты слишком беззаботна и никак не хочешь этого понять, сколько я тебе ни твержу. В доме нет сигнализации, дверь ты никогда не запираешь, и, готов поручиться, имущество ты застраховала не на полную стоимость. Нэнси права. Ты наняла себе в садовники какого-то чудака! Мы ведь ничего о нем не знаем, а даже если бы и знали, просто безумие с твоей стороны не принять мер предосторожности. Ты должна продать картины либо перестраховать их, короче – сделать что-нибудь!

– Мне кажется, ты хочешь, чтобы я их именно продала. Не так ли?

– Не кипятись, ма. Подумай спокойно. Не «Собирателей», ни в коем случае, но скажи, зачем тебе хранить панно? Сейчас они в большой цене, и не забывай, рынок – дело капризное. Оцени эти никому не нужные панно и выстави их на продажу.

Пенелопа, которая стояла на протяжении всего этого разговора, опустилась на стул. Она поставила локоть на стол и подперла лоб рукой.

Немного погодя она спросила:

– А твое мнение, Нэнси?

– Мое?

– Да, твое. Что ты думаешь по поводу моих картин, страховки и вообще о моей личной жизни?

Нэнси закусила губу, затем сделала глубокий вдох и начала говорить. Голос ее звучал отчетливо и звонко, как будто она держала речь на собрании женского клуба.

– Я думаю… я думаю, Ноэль прав. Джордж тоже считает, что ты должна изменить страховку. Он сказал мне об этом, когда прочитал в газете, за сколько ушла картина «У источника». Естественно, платить по страховке тебе придется больше. И страховая компания может настоять на более надежной охране. В конце концов, они заботятся о вкладах клиента.

– У меня такое впечатление, что ты либо слово в слово цитируешь Джорджа, либо зачитываешь какое-то маловразумительное пособие. А собственные соображения у тебя имеются? Что ты сама думаешь?

– Да, имеются, – сказала Нэнси своим обычным голосом. – Я считаю, что ты должна продать панно.

– И выручить полмиллиона? Так, что ли?

Нэнси постаралась, чтобы ответ ее прозвучал без нажима, как предположение. Она и не надеялась на такой удачный поворот: разговор пошел без обиняков, они сразу перешли к делу.

– Может быть, и полмиллиона, кто знает.

– И что дальше? Что я должна сделать с деньгами потом?

Пенелопа бросила взгляд на Ноэля. Тот пожал плечами. Ответ он продумал заранее.

– Деньги, отданные при жизни, вдвойне дороже тех, что остаются после смерти.

– Другими словами – ты хочешь получить их сейчас.

– Я этого не сказал, ма. Просто размышляю. Но подумай сама: сидеть на таком богатстве, ничего не предпринимая, равносильно тому, чтобы просто отдать все государству.

– И поэтому ты думаешь, что лучше отдать все тебе?

– У тебя трое детей. Ты можешь отдать какую-то сумму нам, поделив ее на три части. И оставить что-то себе, чтобы получать удовольствие от жизни. Ты ведь всегда была стеснена в средствах, не могла позволить себе ничего лишнего. Когда-то ты много ездила с родителями. Теперь ты снова сможешь путешествовать. Поезжай во Флоренцию, во Францию.

– А что же вы будете делать со столь милыми вашим сердцам деньгами?

– Нэнси, думаю, потратит их на детей. Я вложу в дело.

– В какое дело?

– В собственное… Быть может, займусь продажей сырья – тут открываются большие возможности…

Копия своего отца! Недоволен своей судьбой, завидует другим, меркантилен, амбициозен, уверен, что все у него в долгу, и никто его не переубедит в обратном. Амброз говорил бы с ней точно так же, и именно это вывело Пенелопу из себя.

– Продажей сырья! – Она не скрывала презрения. – Ты просто не в своем уме! С таким же успехом можно поставить весь свой капитал на какую-то лошадку или проиграть его в рулетку. Ни стыда ни совести у тебя нет, Ноэль! Иной раз я просто прихожу в отчаяние! Ты вызываешь у меня отвращение. – Ноэль открыл было рот, чтобы защититься, но Пенелопа повысила голос: – Хочешь знать мое мнение? Я думаю, тебе наплевать, что случится со мной, с моим домом, с картинами моего отца. Ты заботишься о себе одном, и в голове у тебя одна только мысль: как бы поскорее и без особых хлопот отхватить побольше денег. – Ноэль стиснул зубы, лицо у него застыло, он побледнел. – Я не продала панно до сих пор, а может, и никогда не продам, но, если все-таки сделаю это, все деньги я оставлю себе, потому что они – мои, и я могу распорядиться ими, как мне заблагорассудится, а самый большой дар, который могут принести родители своим детям, – это их, родителей, самостоятельность. Что же касается тебя, Нэнси, и твоих детей, то я считаю, что вы с Джорджем отправили их в непомерно дорогие школы. Чем делать из них вундеркиндов, лучше бы учили их хорошим манерам, может, тогда они стали бы более приятными людьми.

Со скоростью, поразившей ее саму, Нэнси бросилась на защиту своих отпрысков:

– Я попросила бы тебя не критиковать моих детей!

– Давно пора кому-то это сделать.

– Но только не тебе! Ты не имеешь на это никакого права – тебя они никогда не интересовали. Для тебя гораздо важнее твои более чем странные друзья и твой жалкий сад! У тебя, видимо, и желания не возникает повидать своих внуков. Ты вообще не бываешь у нас, сколько я тебя ни зову…

На сей раз взорвался Ноэль:

– Замолчи, Нэнси! При чем тут твои дети? Разговор идет не о них. Мы просто обсуждаем…

– Очень даже при чем. Они – новое поколение, за ними будущее…

– О боже!..

– …они больше заслуживают финансовой поддержки, чем твои дурацкие прожекты. Мама права: ты пустишь все на ветер, проиграешь…

– Кто бы говорил! Нет, это просто смешно! Ты ведь и мнения-то собственного не имеешь, уж не говоря о том, что ровно ни в чем не разбираешься…

Нэнси вскочила со стула:

– С меня довольно! Я не позволю, чтобы меня оскорбляли. Я немедленно уезжаю домой!

– И правильно сделаешь, – сказала мать. – По-моему, вам обоим пора отправляться по домам. Жаль, что здесь нет Оливии – она сумела бы вам ответить. Вам обоим. Впрочем, я уверена, что при ней вы и не осмелились бы затеять этот постыдный разговор. Ну что же вы медлите? – Она тоже поднялась на ноги. – Вы ведь не устаете повторять, какие вы занятые люди. Вряд ли вам стоит тратить время на бесполезные пререкания. А я пойду мыть посуду.

Ноэль успел пустить последнюю стрелу в адрес сестры:

– Нэнси поможет тебе, ма. Она так любит мыть посуду!..

– Я уже сказала: с меня довольно! – отрезала Нэнси. – Я уезжаю. А что касается мытья посуды, то маме вовсе не обязательно этим заниматься. Вернется Антония и все вымоет. По-моему, это входит в ее обязанности.

Пенелопа с подносом в руках застыла в дверях. Она повернулась и посмотрела на дочь. В ее темных глазах читалось такое презрение, что Нэнси стало не по себе. Похоже, она зашла слишком далеко.

Но мать не запустила в нее подносом с чашками. Не повышая голоса, она сказала:

– Нет, Нэнси, это не входит в ее обязанности. Она – мой друг. И гостья.

Пенелопа ушла. Вскоре Ноэль и Нэнси услышали звук льющейся из крана воды и позвякивание чашек. Они молчали. Тишину нарушало лишь жужжание большой синей мухи, которая, видно, решила, что уже наступило лето, и выползла из своего зимнего укрытия. Нэнси надела жакет. Застегивая пуговицы, она подняла голову и посмотрела на Ноэля. Их глаза встретились. Он тоже поднялся на ноги.

– Ну вот, – спокойным голосом сказал он, – ты устроила отвратительный скандал.

– Это ты устроил скандал! – огрызнулась Нэнси.

Он оставил ее и пошел наверх собирать вещи. Нэнси ждала его возвращения. Ей нужно было успокоиться, прийти в себя. Она не позволит себя унижать! Она причесалась, напудрилась, намазала губы. На самом-то деле она очень расстроилась и мечтала поскорее отправиться домой, но не решалась уехать, не попрощавшись с матерью. Та всегда к ней несправедлива, и Нэнси твердо решила не приносить никаких извинений. Да, собственно, за что ей извиняться? Это мать наговорила ей бог знает чего.

Услышав, что Ноэль спускается вниз, Нэнси захлопнула пудреницу, бросила ее в сумочку и пошла через кухню к выходу. Из крана по-прежнему лилась вода. Пенелопа, стоя к ним спиной, скребла кастрюли.

– Мы отправляемся, – сказал Ноэль.

Мать оставила кастрюли, отряхнула руки и повернулась к ним. Спокойная, полная достоинства, пусть и в фартуке, только лицо раскраснелось. Ее вспышки никогда не длились больше нескольких минут, это Нэнси помнила хорошо. Пенелопа никогда не таила зла, не дулась. Она даже улыбнулась им; какой-то полуулыбкой, словно жалея, но все же улыбнулась.

– Спасибо, что навестили меня, – сказала она, и голос ее звучал вполне искренне. – А тебе, Ноэль, спасибо еще и за чердак, работка была не из легких.

– Не стоит благодарности.

Пенелопа вытерла руки о полотенце, и Ноэль с Нэнси вышли через парадную дверь на площадку, где стояли машины. Ноэль положил чемоданчик в багажник, сел за руль и, махнув рукой, выехал за ворота. Он не сказал «до свидания» ни матери, ни сестре, но ни та ни другая словно этого и не заметили.

Также молча села в машину Нэнси, пристегнула ремень, надела перчатки. Пенелопа стояла, наблюдая за этими действиями. Нэнси чувствовала взгляд ее темных глаз на своем лице и поняла, что краснеет, румянец пополз от шеи к щекам.

– Будь осторожна, Нэнси, – сказала мать. – Не превышай скорости.

– Я всегда осторожна.

– Но сейчас ты расстроена.

Слезы навернулись на глаза Нэнси. Она уперлась взглядом в руль, прикусила губу.

– Конечно расстроена. Ничего нет ужаснее семейных скандалов!

– Семейные скандалы – это как несчастные случаи на дорогах. Каждая семья думает: «С нами этого не может случиться», – но случиться может со всеми. Единственный способ избежать их – это ехать с большой осторожностью и думать не только о себе.

– Ты нас неправильно поняла. Только о тебе мы и думаем, о твоем благе.

– Нет, Нэнси, это неправда. Вы хотите, чтобы я делала так, как хотите вы. Хотите, чтобы я продала картины моего отца и вручила вам деньги прежде, чем я умру. Но я сама решу, когда мне продавать картины. И я не собираюсь умирать. Пока не собираюсь. – Пенелопа отступила назад. – Ну ладно, поезжай.

Нэнси стерла с глаз непрошеные слезы, включила зажигание, взялась за ручной тормоз.

– И не забудь передать привет Джорджу.

Нэнси уехала. Пенелопа еще долго стояла на площадке перед домом. Шум мотора уже смолк в теплом покое сказочного весеннего дня, а она все стояла. Заметив росток крестовника, пробившийся между камешками, она вырвала его и отбросила в сторону, потом повернулась и вошла в дом.

Пенелопа одна. Благословенное одиночество! Кастрюли могут подождать. Пенелопа прошла в гостиную. Вечер обещал быть холодным, и она чиркнула спичкой, зажигая огонь в камине. Когда заплясали язычки пламени, поднялась с колен, подошла к письменному столу и отыскала вырванный из газеты клочок с объявлением аукциона «Бутби», к которому неделю назад Ноэль привлек ее внимание. «Пришло время звонить мистеру Рою Брукнеру», – сказала себе Пенелопа. Она положила клочок на середину стола, поставила на него тяжелое пресс-папье и возвратилась на кухню. Выдвинув ящик буфета, отыскала небольшой острый нож для чистки овощей, поднялась наверх. Ее спальня была залита золотистым светом. Лучи закатного солнца, протянувшись через западное окно, играли на серебряных вещицах на туалетном столике, отражались в зеркалах и стеклянных вазах. Пенелопа положила нож на туалетный столик и открыла дверцу большого старинного гардероба, еле втиснувшегося под скошенный потолок. Он был полон ее одежды. Она начала охапками вынимать вещи и класть их на кровать. Ей пришлось не один раз прогуляться туда-обратно, и вышитое покрывало на ее кровати скоро совсем скрылось под ворохом сваленной на него одежды. Спальня стала похожа на ларек на церковном благотворительном базаре или женскую раздевалку на каком-то веселом празднике.

Зато гардероб теперь был пуст, и открылась его задняя стенка. Много лет назад она была обклеена темными обоями с тиснением, под которыми виднелись вертикальные филенки, стянутые ремнями, – так в старину крепили остов мебели. Пенелопа взяла нож и, протянув руку в просторное нутро шкафа, пробежалась пальцами по неровной поверхности обоев, определяя границы заклеенного пространства. Она нащупала место, где кончались обои, вонзила туда нож и повела его вверх, точно вскрывая конверт. Она внимательно высчитывала размеры: два фута по вертикали, три по горизонтали и еще два фута вниз. Вырезанный с трех сторон прямоугольник осел и прогнулся вниз, открыв предмет, который был спрятан под ним последние двадцать пять лет, – потертую старую картонную папку, перевязанную тесемкой. Она была прикреплена к филенкам из красного дерева клейкой лентой.

Вечером Оливия позвонила Ноэлю:

– Как успехи?

– Все сделал.

– Нашел что-нибудь стоящее?

– Ровным счетом ничего.

– Бедняжка! – В голосе Оливии явно слышались насмешливые нотки, и Ноэль беззвучно ругнулся. – Не самое приятное занятие, и все безрезультатно. Ну ничего, не огорчайся. В следующий раз повезет больше. Понравилась тебе Антония?

– Недурна. Похоже, она положила глаз на садовника.

Он думал, что такая новость шокирует Оливию, но ничего подобного не произошло.

– Интересно! – сказала она. – А что он собой представляет?

– Странноватый парень.

– Странноватый? Ты хочешь сказать, чудак?

– Нет, я хочу сказать, именно странноватый. Как рыба, вынутая из воды. Он такой же садовник, как я герцог Эдинбургский. Из состоятельной семьи, получил отличное образование – и работает садовником! Как это прикажете понимать? Больше того – не водит машину и не пьет ни капли спиртного. И не улыбается. Нэнси убеждена, что тут кроется какая-то мрачная тайна, и на сей раз я склонен с ней согласиться.

– А как к нему относится мама?

– Ну, ей-то он, конечно, нравится. Можно подумать, она обрела нового родственника.

– В таком случае, я не стала бы беспокоиться. Мама не дурочка. Как она выглядит?

– Как обычно.

– У нее усталый вид?

– По-моему, ничуть.

– Ты говорил с ней об этюдах? Спросил ее?

– Не обмолвился ни единым словом. Если они когда-то и существовали, она, вероятно, забыла о них. Ты же знаешь, какая она рассеянная. – Ноэль помедлил, потом осторожно продолжал: – В воскресенье к ланчу приехала Нэнси. Начала повторять высказывания Джорджа насчет новой страховки и так далее. Ну и вышел небольшой скандал.

– Ах, Ноэль!

– Но ты же знаешь Нэнси. Бестактная дура.

– Мама расстроилась?

– Пожалуй, да. Я постарался все загладить. Но, думаю, к ней теперь уже и вовсе не подступиться с этими этюдами.

– Но это ее дело, они принадлежат ей! Спасибо тебе, что отвез Антонию.

– Не за что.

В понедельник, к тому времени как Пенелопа спустилась вниз, Данус был уже в огороде, готовил грядки под овощи. Потом подъехал почтальон в своем красном фургончике, затем, важно восседая на велосипеде, подкатила миссис Плэкетт с новостями: в Пудли распродажа хозяйственных товаров, почему бы миссис Килинг не приобрести себе новую лопату для угля? Они обсуждали эту проблему, когда появилась Антония, и Пенелопа представила ее миссис Плэкетт. Они обменялись любезностями и занялись делами. Миссис Плэкетт вынула из сумки фартук, взяла пылесос, пыльные тряпки и пошла наверх. В понедельник она убирала спальни. Антония начала поджаривать себе бекон на завтрак, а Пенелопа ушла в гостиную, закрыла дверь и села к письменному столу, где стоял телефон.

Было десять часов утра. Она набрала номер.

– Аукцион «Бутби», отдел изящных искусств. Чем могу служить?

– Могу я поговорить с мистером Роем Брукнером?

– Подождите минутку.

Пенелопа немного нервничала.

– У телефона Рой Брукнер. – Глубокий приятный голос интеллигентного человека.

– Доброе утро, мистер Брукнер. С вами говорит миссис Килинг, Пенелопа Килинг. Я звоню из моего дома в Глостершире. На прошлой неделе в «Санди таймс» я прочла объявление, что «Бутби» интересуется картинами викторианской школы. Там сообщались ваше имя и номер телефона.

– Да?

– Не случится ли вам оказаться поблизости от наших мест в ближайшее время?

– Вы хотели бы мне что-то показать?

– Да. Несколько работ Лоренса Стерна.

Небольшая пауза.

– Лоренса Стерна? – переспросил он.

– Да.

– Вы уверены, что они принадлежат кисти Лоренса Стерна?

Она улыбнулась:

– Да, совершенно уверена. Лоренс Стерн был моим отцом.

Еще одна пауза. Она представила, как мистер Брукнер достает записную книжку, отвинчивает колпачок с ручки.

– Могу я записать ваш адрес? – (Пенелопа продиктовала.) – Номер вашего телефона? – (Она сообщила и номер телефона.) – Сейчас проверю свое расписание… Если я приеду на этой неделе, не будет ли это слишком скоро?

– Чем скорее, тем лучше.

– В среду или в четверг?

Пенелопа быстро прикинула.

– Лучше в четверг.

– В какое время?

– Во второй половине дня. В два часа, чуть раньше, чуть позже.

– Превосходно. На этот день у меня еще один вызов, в Оксфорд; я съезжу туда утром, а потом к вам.

– Если вы поедете через Пудли, найти будет легко. Там есть дорожный указатель.

– Дорогу я найду, – заверил он Пенелопу. – Значит, четверг, два часа пополудни. И благодарю вас за звонок, миссис Килинг.

В ожидании приезда Роя Брукнера Пенелопа полила цикламены в оранжерее, обрезала отцветшие головки гераней, оборвала пожелтевшие листья. День был ветреный, с востока плыли большие облака, солнце то появлялось, то пряталось. Но раннее тепло сделало свое дело: в саду расцвели нарциссы, распускались первые примулы, липкие почки на каштане полопались, обнажив нежную зелень листочков.

Сегодня Пенелопа уделила больше внимания своей внешности, чем обычно, она оделась достаточно респектабельно и строго, под стать событию, и теперь занималась тем, что пыталась представить, как выглядит мистер Брукнер.

Данные о нем были более чем скудны: только имя и голос по телефону, и ей представлялся то молодой умник-студент с выпуклым лбом и красным галстуком-бабочкой, то пожилой, ученого вида господин, блестящий знаток живописи и эрудит. А может, это деловитый, шумный господин, который сыплет специальными терминами, и голова у него работает как счетная машина.

Как и следовало ожидать, он оказался ни тем, ни другим, ни третьим. Услышав в начале третьего стук захлопнувшейся дверцы машины и минуту спустя звонок в парадную дверь, Пенелопа поставила лейку и пошла через кухню встретить мистера Брукнера. Она отворила дверь и увидела его спину – он стоял, глядя вдаль, любуясь мирным деревенским пейзажем, но тут же обернулся. Очень высокий джентльмен с темными волосами, гладко зачесанными с высокого загорелого лба, темно-карими глазами за стеклами очков в тяжелой роговой оправе, с вежливым, внимательным взглядом. На нем был хорошо сшитый твидовый костюм, клетчатая рубашка, галстук в еле заметную полоску. Ему бы еще котелок и полевой бинокль, и он бы украсил своей персоной трибуну самых престижных скачек.

– Миссис Килинг?

– Да. Мистер Брукнер? Добрый день!

Они пожали друг другу руки.

– Какие дивные у вас тут места! И прелестный дом!

– Но войти в него вам придется через кухню. Прихожей просто нет… – Пенелопа пошла впереди него, и он немедленно приметил дверь на противоположном конце кухни, ведущую в оранжерею, полную солнечного света и зелени.

– Я не стал бы сожалеть о прихожей, будь у меня такая красивая кухня… и такая оранжерея.

– Оранжерею я построила сама, а в остальном дом остался таким, каким я его купила.

– Давно вы в нем живете?

– Шесть лет.

– Вы живете одна?

– Большую часть времени одна. Но на этой неделе у меня гостит молодая девушка. Сейчас они вместе с садовником уехали в Оксфорд… Повезли в багажнике газонокосилку, надо ее поточить.

Брукнер бросил на нее удивленный взгляд:

– Для того чтобы поточить косилку, вам приходится ездить в Оксфорд?

– Обычно нет, но я не хотела, чтобы они были здесь, когда вы приедете, – прямо ответила Пенелопа. – К тому же надо еще купить семена и кое-какой инвентарь для огорода, так что поездка не впустую. Выпьете кофе?..

– Спасибо, нет.

– Ну что ж…

Он не проявлял нетерпения и, казалось, готов был продолжать разговор ни о чем.

– В таком случае не будем зря тратить время. Может быть, сначала вы взглянете на панно? Они наверху.

– Как скажете.

Она вывела его из кухни, и по узкой лестнице они поднялись на площадку второго этажа.

– …Вот они, висят по обе стороны от двери в мою спальню. Последние работы моего отца. Не знаю, известно ли вам, но он тяжко страдал от артрита. К тому времени, когда создавались эти панно, он уже едва держал кисть, и, как видите, так и не закончил работу. – Пенелопа отступила в сторону, освобождая мистеру Брукнеру место для обозрения. Он подошел поближе, потом отступил назад – осторожно, чтобы не свалиться вниз, – снова подошел поближе. Не произнося ни слова. Может, панно ему не нравятся? Пенелопа начинала нервничать и, чтобы скрыть это, снова заговорила: – Задуманы они были по смешному поводу. У нас был небольшой дом в Порткеррисе, на вершине холма, но денег на ремонт никогда не хватало, и он пришел в полное запустение. Холл был оклеен моррисовскими обоями, они истерлись и поблекли, но мама не могла себе позволить сменить их и попросила папу нарисовать два длинных декоративных панно, чтоб закрыть потертые места. Ей хотелось чего-нибудь в его прежнем стиле, сказочно-аллегорического, чтобы оставить потом панно себе. Папа́ исполнил ее просьбу, и вот что получилось. Довести работу до конца он не смог. Хотя Софи, так звали мою мать, не была в претензии. Она сказала, что так они даже ей больше нравятся…

Мистер Брукнер по-прежнему не произносил ни слова. Может, он собирается с силами, чтобы сказать ей, что панно ничего не стоят, подумала Пенелопа, и в этот момент он обернулся.

– Вы говорите, миссис Килинг, что они не закончены, – с улыбкой сказал он, – а между тем, они совершенны! Может быть, не выписаны до тонкостей в деталях, не отличаются тщательностью отделки, как знаменитые картины Стерна, которые он выставлял на рубеже веков, но они прекрасны. И какой он потрясающий колорист! Посмотрите, какой удивительной голубизны небо!

Пенелопа преисполнилась благодарности.

– Я так рада, что панно вам понравились! Мои дети либо их вовсе не замечали, либо отпускали довольно едкие замечания на их счет, но мне эти панно всегда доставляли большую радость.

– Они и должны доставлять радость. – Мистер Брукнер повернулся к ней. – Вы хотите показать мне еще что-то или это все?

– Нет, не все. Остальное внизу.

– Вы разрешите посмотреть?

– Безусловно.

Они спустились вниз и прошли в гостиную. Взгляд Роя Брукнера сразу же упал на «Собирателей ракушек». Пенелопа заранее, еще до его приезда, включила лампочку, ярко освещавшую картину, и сейчас она показалась Пенелопе еще прекраснее, чем обычно, – пронизанной ясным светом и прохладой, как и тот день, который был на ней изображен.

Мистер Брукнер не отрывал от нее глаз.

– Я не знал о существовании этой картины, – сказал он наконец.

– Она никогда не выставлялась.

– Когда она написана?

– В тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Папина последняя большая картина. Северный берег в Порткеррисе папа писал, сидя у окна студии. А одна из этих девочек – я. Картина называется «Собиратели ракушек». Папа́ подарил мне ее на свадьбу. Это было сорок четыре года тому назад.

– Замечательный подарок! Поистине драгоценный. Но ее вы продавать не собираетесь? Я не ошибся?

– Нет, эту картину я не продаю. Но мне хотелось показать ее вам.

– Я счастлив, что увидел ее.

Он снова перевел взгляд на картину. Немного погодя Пенелопа поняла: он ждет, что еще она ему покажет.

– Боюсь, это все, мистер Брукнер. Если не считать нескольких этюдов.

Он отвел взгляд от картины.

– Нескольких этюдов?

– Кисти моего отца.

Он ждал, что она скажет еще, и, не дождавшись, спросил:

– Вы мне разрешите на них взглянуть?

– Не уверена, что они имеют какую-то ценность и заинтересуют вас.

– Ничего не могу вам ответить, пока не увижу.

– Да-да, конечно. – Пенелопа опустила руку за диван и достала оттуда перевязанную тесемкой папку. – Вот они.

Мистер Брукнер взял папку у нее из рук и опустился в широкое викторианское кресло. Он положил папку на ковер у своих ног и длинными чуткими пальцами развязал тесемку.

За долгие годы работы экспертом Рой Брукнер приобрел своеобразный иммунитет и одинаково спокойно относился как к удачным, так и к неудачным своим визитам. Он привык даже к самым кошмарным поворотам. Классической такого рода была история, приключившаяся с маленькой старой леди, которая в один прекрасный день – быть может, впервые в своей жизни – обнаружила, что ей не хватает денег, и решила продать свои наиболее ценные сокровища. Фирма «Бутби» была извещена о ее намерениях, Рой Брукнер договорился о встрече и проделал довольно долгий путь, чтобы увидеть сокровища. А в конце дня ему пришлось исполнить пренеприятную обязанность – сообщить леди, что картина не принадлежит кисти Лансира, китайская ваза никоим образом не эпохи Миня, а печать из слоновой кости, которая, как полагала леди, принадлежала Екатерине Медичи, никак не могла ей принадлежать, поскольку изготовлена в конце девятнадцатого века; и, таким образом, все эти вещи не представляют никакой ценности.