Текст книги "Семейная реликвия"

– Вы очень добры.

Но ей некогда было заниматься обменом любезностями.

– А теперь пошли наверх. – Они забрали чемоданы и сумки и последовали за ней. – Ванная и уборная вот в этом коридоре. – Ванная стояла на ножках, краны были медные, со сливного бачка свисала цепочка, и на ручке было написано: «Дергай». – Беда с ним, с этим бачком. Если не сработает сразу, погодите чуток и дергайте снова.

– Спасибо за указания.

Углубиться в особенности действия сливного бачка им не пришлось – миссис Брик уже отворяла другую дверь, в начале коридора. На лестничную площадку хлынул поток света.

– Вот, самую лучшую комнату вам приготовили, а уж вид-то какой из окна – загляденье! Надеюсь, и с кроватью все в порядке. Только кладите вечером под одеяло бутылку с горячей водой, чтобы сырости не было. А станете выходить на балкон, глядите, куда ногу ставите. Бревна подгнили, не ровен час, провалитесь. Ну вот, вроде бы все. – Она исполнила свой долг. – Пойду я…

Пенелопа наконец-то вставила словцо:

– Мы вас еще увидим, миссис Брик?

– Да, я буду заходить, только не скажу точно, в какое время. Буду за вами приглядывать – так мне миссис Брэдбери велела.

С этими словами она удалилась.

Пенелопа старалась не глядеть в сторону Ричарда. Она стояла, зажав рот рукой, и не отняла ее, пока не услышала, как хлопнула дверь, а потом повалилась навзничь на огромную, покрытую пуховым одеялом кровать, и от смеха из глаз ее потекли слезы. Ричард подошел и сел рядом.

– Надо запомнить, какой глаз у нее видит, а какой нет, не то можно попасть в неловкое положение.

– «Беда с ним, с этим бачком!» И все спешит, как Белый Кролик[34]34
  Персонаж из «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла.


[Закрыть]: быстрее, быстрее!

– Как ты себя чувствуешь в роли миссис Лоумакс?

– Потрясающе!

– Миссис Брэдбери так нас представила.

– Теперь я понимаю, что ты имел в виду, говоря, что она выросла в Кении.

– Ты будешь тут счастлива?

– Кажется, да.

– Как мне сделать тебя счастливой?

На Пенелопу опять накатил смех. Ричард лег рядом с ней и молча привлек ее к себе. В открытое окно доносились крики чаек. Где-то рядом нежно ворковали лесные голуби. Зашелестели под легким ветерком ветки белой вишенки. Медленно начала прибывать вода в протоке, заливая топкие берега.

Позднее они распаковали чемоданы и устроились. Ричард переоделся в старые вельветовые брюки, белый свитер с высоким воротом, старые замшевые башмаки. Пенелопа повесила его форму в гардероб, чемоданы они засунули под кровать, с глаз долой.

– У меня такое чувство, что начинаются школьные каникулы, – сказал Ричард. – Пойдем-ка, обследуем наши владения.

Они начали с дома: заглянули во все двери, обнаружили неожиданные лестницы и коридоры, в библиотеке распахнули балконную дверь, почитали названия книг, нашли старый граммофон и набор замечательных пластинок: Делиус, Брамс, Чарльз Трене, Элла Фицджеральд.

– Будем устраивать музыкальные вечера.

В огромном камине тлел огонь. Ричард наклонился к корзине с дровами, чтобы подбросить несколько поленьев, а когда выпрямился, уперся взглядом в конверт, который был адресован ему. Внутри лежало послание от их отсутствующей хозяйки.

Ричард!

Газонокосилка в гараже, рядом с ней канистра с бензином. Ключ от винного погребка висит над дверью. Угощайтесь. Желаю приятно провести время.

Хелена

Они спустились в нижний этаж, прошли мимо кухни, заглянули в кладовки с каменным полом, чуланы, прачечную и, отворив последнюю дверь, оказались в мощеном дворе с веревками для сушки белья. Бывшие стойла для лошадей теперь использовались как гаражи. В одном из них был склад садового инвентаря и прочего инструмента, а в другом высились поленницы дров. Они нашли косилку, а также пару весел и свернутый парус.

– Это для шлюпки, – обрадовался находке Ричард. – Пройдемся под парусом в прилив.

В обросшей лишайником гранитной стене обнаружилась деревянная дверь. Ричард подналег плечом, и она отворилась, – за ней оказался огород. Покосившаяся теплица и парник для огурцов заросли сорняками, и от былого изобилия остались лишь островок разросшегося ревеня, кустик мяты и две согнувшиеся, точно древние старухи, яблони. Но они еще цвели, и теплый воздух был напоен ароматом бледно-розовых цветков.

Грустно было смотреть на это запустение. Пенелопа вздохнула:

– Представляю, какие аккуратные грядки здесь были когда-то, как ровно были подстрижены живые изгороди.

– Да, так и было, когда я жил здесь перед войной. Но в ту пору здесь работали два садовника. В одиночку такое хозяйство не потянешь.

Выйдя из двери по другую сторону каменной ограды, они попали на тропинку, ведущую к протоку. Пенелопа нарвала букет желтых нарциссов, и она и Ричард посидели на причале, глядя, как наполняется водой проток. Потом им захотелось есть, и они, вернувшись в дом, поели хлеба с ветчиной, а на десерт удовольствовались сморщенными яблочками, которые обнаружили в кладовке. Под вечер, когда прилив залил проток до краев, они отыскали в гардеробной плащи и, прихватив весла и парус, спустились к пристани. По протоку шлюпка двигалась довольно медленно, но едва они вышли на открытое пространство, как налетел ветер. Ричард спустил шверт, подтянул брас. Шлюпка опасно накренилась, потом выровнялась, и, осыпаемые брызгами, они заскользили по глубокой воде залива.

В этом доме была какая-то тайна. Он словно заснул в прошлом. Жизнь тут, без сомнения, всегда текла тихо и неторопливо, двигалась вперед черепашьим шагом, как старые часы, которые то идут, то стоят. Или же, как совсем древний старец, дом потерял чувство времени. Но он дышал, жил и затягивал всех, попавших в его ауру, в тишину и покой. К концу первого дня, сонные и пьяные от влажного теплого воздуха южного побережья, Ричард и Пенелопа, решив вкусить все радости сразу, отведали Трезиллика, и волшебное превращение свершилось: время потеряло для них всякое значение, оно просто-напросто перестало существовать. Они не читали газет, ни разу не включили радио и, если звонил телефон, не брали трубку, зная, что это звонят не им.

День плавно переходил в ночь, ночь в день, и время шло, не прерываемое обязательными часами завтрака или обеда, неотложными встречами, тиранией отсчитываемых минут. Единственной связью с внешним миром была миссис Брик, которая, как и обещала, вдруг приходила и вдруг уходила. Пенелопа и Ричард не знали, когда она явится. В какие-то дни они натыкались на нее в три часа пополудни – она мыла, скребла, полировала, орудовала старым пылесосом. Однажды утром, когда они еще лежали в постели, она ворвалась к ним с подносом в руках, буркнув что-то про погоду, и скрылась за дверными портьерами раньше, чем они успели ее поблагодарить. Как заметил Ричард, мог бы произойти конфуз.

Она была их добрым домовым, без нее они погибли бы от голода. Отправившись на поиски съестного, они всегда что-то обнаруживали на полке в кладовой: тарелку утиных яиц, разделанную курицу, кружочек крестьянского масла, свежевыпеченный каравай хлеба. Овощи всегда были почищены, а однажды она оставила им два корнуоллских пирога с мясом, таких огромных, что даже Ричард не осилил свой.

– А мы ведь и талоны наши ей не дали, – удивленно отметила Пенелопа. Она так привыкла к карточному рациону, что такое изобилие казалось ей чудом. – Где она все это добывает?

Но этого они так и не узнали.

Погода этой ранней весной была неустойчивая. То с утра до вечера шел дождь, и тогда они надевали плащи и отправлялись в долгие прогулки, или же сидели у камина и читали, или играли в пикет. Бывали дни ясные и теплые, как летом. Тогда они весь день проводили на воздухе, устраивали пикник на траве или нежились под солнцем, лежа в старых садовых шезлонгах. А однажды утром сели в машину и проехались до ближайшей деревни, побродили по ней, посмотрели на лодки, а под конец выпили пива на террасе местной гостиницы.

День был ветреный, солнце то светило, то пряталось за облаками, но воздух был теплый и ароматный, словно приправленный соленым бризом. Откинувшись на спинку стула, Пенелопа следовала взглядом за рыбацкой лодкой с коричневым парусом, которая держала путь в открытое море.

– Ричард, ты когда-нибудь мечтал о роскошной жизни?

– Богатство меня не интересует, если ты это имеешь в виду.

– По-моему, роскошная жизнь – это когда все твои пять чувств полностью удовлетворены. Вот как сейчас. Мне тепло. Если я захочу, я могу коснуться твоей руки. Я вдыхаю запах моря, а в гостинице кто-то жарит лук. Восхитительно! Я смакую холодное пиво и слушаю крики чаек, и плеск воды, и деловитое попыхивание мотора: чу-чу-чу.

– А что ты видишь?

Она повернула голову и посмотрела на него. Волосы у Ричарда растрепались, он был в старом свитере и в твидовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях.

– Вижу тебя. – (Ричард улыбнулся.) – А теперь твоя очередь. Скажи мне, что такое роскошная жизнь для тебя?

Он подумал, прежде чем ответить.

– Быть может, для меня это – контрасты, – сказал он наконец. – Горы, холод снегов, но все сверкает под голубым небом и ярким солнцем. Или ты загораешь, лежа на горячей скале, и знаешь, что, когда жара станет невыносима, море тут, рядом, – прохладное, глубокое, оно ждет, чтобы ты нырнул в него.

– А когда в холодный дождливый день, продрогший до костей, ты приходишь домой и тебя ждет горячая ванна?

– Чудесно! Или когда, проведя целый день в Сильверстоуне, совершенно оглохнешь от автомобильных гонок, а потом, на пути домой, остановишься перед огромным, дивной красоты собором, войдешь в него и стоишь, слушая тишину.

– Но мечтать о соболях, «роллс-ройсах» и огромных вульгарных изумрудах – это отвратительно. Убеждена, как только заполучишь и то, и другое, и третье, они потеряют всякую притягательность, потому что уже будут твоими. Ты больше не станешь стремиться обладать ими, тебе они окажутся не нужны.

– Как ты считаешь, получится не слишком роскошно пообедать здесь?

– Это будет замечательно! Я все ждала, когда ты это предложишь. Отведаем жареного лука. В последние полчаса я только орошала свой рот.

Но самыми прекрасными были вечера. Задернув шторы на окнах, в отсветах горящих в камине поленьев они слушали пластинки из коллекции Хелены Брэдбери, по очереди поднимаясь, чтобы сменить иглу и покрутить ручку старого деревянного граммофона. Потом принимали ванну, переодевались и начинали приготовления к обеду: подвигали небольшой низкий столик поближе к камину, ставили хрустальные рюмки, раскладывали столовое серебро, ели оставленную им миссис Брик еду и распивали бутылку вина, которую Ричард, следуя указаниям хозяйки дома, приносил из погребка. С моря задувал ветер, стучался в окошки, но от этого им было только уютнее. Они наслаждались покоем и уединением.

Как-то поздним вечером они прослушали всю «Симфонию Нового мира». Ричард лежал на софе, Пенелопа устроилась рядом на горке подушек. Камин прогорел, но они не шевельнулись, когда стихли последние звуки. Ричард молча лежал, прислонив голову к плечу Пенелопы, она не открывала глаз, словно еще звучала музыка.

Наконец он пошевелился и разрушил чары:

– Пенелопа…

– Да?

– Нам надо поговорить.

Она улыбнулась:

– По-моему, мы только и делаем, что говорим.

– О будущем.

– О будущем?

– О нашем будущем.

– Ах, Ричард…

– Не пугайся. Ты просто слушай меня. Потому что это важно. Будущее для меня невозможно без тебя, а это значит, мы должны пожениться.

– Но у меня уже есть муж.

– Я знаю, дорогая. Слишком хорошо знаю, и все же я спрашиваю тебя: выйдешь ли ты за меня замуж?

Она повернулась к нему, взяла его руку и прижала ладонь к своей щеке.

– Не надо испытывать судьбу.

– Ты не любишь Амброза.

– Я не хочу об этом говорить. Не хочу говорить об Амброзе. Ему сейчас тут нет места. Я даже не хочу произносить вслух его имя.

– Не могу выразить словами, как я люблю тебя!

– И я тоже, Ричард. Безумно люблю. Ты это знаешь. Для меня стать твоей женой и знать, что ничто и никогда нас не разлучит, прекрасная мечта. Но сейчас это невозможно. Не будем говорить об этом.

Он долго молчал. Потом вздохнул.

– Ладно, – сказал он, наклонился и поцеловал ее. – Пойдем спать.

Последний день был солнечный и ясный, и Ричард, платя добром за добро, вывел из гаража косилку и стал косить траву. Это заняло довольно много времени. Пенелопа помогала накладывать срезанную траву на тачку и отвозить в компостную яму позади конюшни. Они закончили работу только в четыре часа, но ради такой красоты стоило потрудиться: газоны раскинулись, точно зеленые бархатные ковры, и они не могли налюбоваться на творение своих рук. Вычистив и смазав косилку, Ричард объявил, что просто умирает от жажды, поэтому немедленно идет готовить чай, а Пенелопа вернулась на свежескошенный газон перед домом, села на травку в самой его середине и стала ждать Ричарда.

Над лужайкой плыл дивный аромат. На выступ оконной рамы сели две океанские чайки, и Пенелопа залюбовалась ими: какие они маленькие и хорошенькие по сравнению с большими серебристыми северными. Она откинулась на локти и, запустив пальцы в траву, гладила ее, как кошку. Пальцы наткнулись на уцелевший одуванчик. Она захватила все листья в руку и стала тянуть, но он никак не поддавался, как это всегда бывает с одуванчиками, и в конце концов оборвался, так что в руке у Пенелопы остались только зелень и половина корешка. Она поднесла одуванчик поближе к глазам, вдыхая его острый запах и запах влажной земли. Рука испачкалась в земле.

С террасы послышались шаги.

– Ричард? – (Он принес на подносе две кружки чаю и сел рядом.) – Я нашла еще одну разновидность блаженства…

– Расскажи.

– Ты сидишь на свежескошенном газоне совершенно одна, твой любимый ушел, его нет рядом. Ты одна, но знаешь, что одиночество твое продлится недолго, потому что он скоро вернется к тебе. – Пенелопа улыбнулась. – По-моему, блаженнее блаженства нет на свете.

Их последний день. Завтра рано утром они уезжают обратно в Порткеррис. Она запретила себе думать об этом. Их последний вечер. Как всегда, они устроились поближе к камину, Ричард на софе, Пенелопа на полу возле него. Сегодня они не слушали музыку. Он читал ей Макниса. «Осенний дневник», не только то стихотворение о любви, которое прочел тогда, в мастерской Лоренса, но всю книгу от начала до конца. Было уже очень поздно, когда он дочитал последнюю строфу.

 
Сон под шум воды торопливой,
Он – до завтра, хотя и глубок.
Здесь, где ночью мы спим, не Лета
И не смерти поток.
Здесь брега Рубикона – жребий решен,
Потом будет время проверки счетов,
И будет солнечный свет,
И решенье в свой час и в свой срок придет.
 

Он медленно закрыл книжку. Пенелопа вздохнула – ей не хотелось, чтобы это кончалось.

– У него уже оставалось так мало времени! Он знал, что война неизбежна? – спросила она.

– Я думаю, осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года многие это знали. – Книжка выскользнула у Ричарда из руки и упала на пол. – Я уезжаю, – сказал он.

Огонь в камине погас. Пенелопа подняла голову – у него было очень печальное лицо.

– Почему ты так расстроен?

– У меня такое чувство, что я предаю тебя.

– Куда ты едешь?

– Не знаю. Не могу сказать.

– Когда?

– Как только мы вернемся в Порткеррис.

У нее упало сердце.

– Завтра.

– Да. Или послезавтра.

– Ты вернешься?

– Не сразу.

– Тебе поручили другую работу?

– Да.

– А кто займет твое место?

– Никто. Операция закончена. Том Меллаби и штабные еще на какое-то время останутся, у них свои дела, а коммандос и рейнджеры недели через две уедут. Так что Порткеррис вновь обретет Северный пирс. Снимут заграждение и с футбольного поля, и мальчики Дорис снова смогут гонять там мяч.

– Так, значит, все кончено?

– Эта глава – да.

– А что дальше?

– Поживем – увидим.

– Ты давно об этом знал?

– Две или три недели.

– Почему ты не сказал мне раньше?

– Тому две причины. Первая – это все еще тайна, секретные сведения, не подлежащие оглашению. Вторая – не хотел испортить наш и без того короткий отдых.

Любовь к нему захлестнула ее жаркой волной.

– Ничто не могло испортить его! – Она произнесла эти слова и поняла, что это правда. – Ты не должен был ничего скрывать. Во всяком случае, от меня. Никогда ничего не скрывай от меня!

– Это самое тяжелое испытание в моей жизни – расстаться с тобой.

Пенелопа представила себе, что его не будет, пустоту, которая разверзнется после его отъезда. Попробовала представить, как она будет жить без него, и не смогла. Но одно она знала совершенно точно.

– Самое страшное – прощание, – сказала она.

– Тогда мы не станем прощаться.

– Я не хочу, чтобы все кончилось!

– Это не кончится, моя дорогая девочка. – Он улыбался. – Наша с тобой жизнь еще даже не началась.

– Он уехал?

Пенелопа вязала.

– Да, папа́.

– И не попрощался?

– Он же приходил, принес тебе бутылку виски. Он не хотел устраивать прощание.

– А с тобой он тоже не попрощался?

– Нет. Просто ушел по тропинке. Мы так договорились.

– Когда он вернется?

Она довязала ряд, поменяла спицы и начала другой ряд.

– Я не знаю.

– Ты соблюдаешь тайну?

– Нет, я просто не знаю.

Лоренс смолк. Потом вздохнул.

– Я буду очень по нему скучать. – Его темные мудрые глаза были устремлены на дочь. – Но, думаю, не так, как ты.

– Я люблю его, папа́. Мы любим друг друга.

– Я знаю. Уже давно знаю.

– Мы любовники, папа́.

– И это знаю. Я видел, как ты вспыхивала, как сияло твое лицо. Как блестели волосы. И мне хотелось взять кисть и нарисовать это сияние, запечатлеть его навсегда. Да и к тому же… – голос его зазвучал более буднично, – не поедешь ведь ты куда-то с мужчиной на целую неделю, чтобы разговаривать с ним о погоде. – (Пенелопа улыбнулась, но ничего не ответила.) – Что же с вами будет дальше?

– Не знаю.

– Как насчет Амброза?

Она пожала плечами:

– Тоже не знаю.

– У тебя серьезные проблемы.

– Ты все прекрасно понимаешь, папа́.

– Очень тебе сочувствую. Сочувствую вам обоим. Не очень-то это весело – найти друг друга в середине войны.

– Тебе ведь он нравится, папа́? Я не ошиблась?

– Мне еще никогда никто так не нравился, как он. Мне кажется, я относился бы так к собственному сыну. Я и думаю о нем, как о сыне.

Пенелопа, которая ни разу не заплакала за все это время, почувствовала, как подступают к глазам слезы. Но она запретила себе сантименты.

– Ты – страшный человек! – сказала она отцу. – Сколько раз я тебе это говорила. – Слезы, слава богу, отступили. – Ты не должен прощать супружескую неверность. Ты должен щелкать кнутом и скрежетать зубами, ты должен сказать Ричарду Лоумаксу, чтобы он не смел переступать порог твоего дома.

Лоренс с удивлением посмотрел на нее.

– Ты меня оскорбляешь, – сказал он.

Ричард уехал с первыми частями морских пехотинцев. К середине апреля обитателям Порткерриса стало ясно, что учения закончены; тем самым завершилось более чем скромное участие в войне и самого городка. Столь же тихо и незаметно, как прибыли, американские солдаты удалились из Порткерриса; его узкие улочки опустели и стали непривычно тихими: не стучали по мостовым тяжелые башмаки, не проносились военные джипы. Из порта исчезли десантные суда, уплыли куда-то под покровом ночи; у Северного пирса сняли заграждения из колючей проволоки. Армии спасения был возвращен ее постоянный штаб. Металлические разборные бараки на холме стояли пустые, а от Боскарбенских скал уже не доносились звуки выстрелов.

Городок зажил прежней жизнью. Теперь лишь старый отель «Нептун» свидетельствовал о том, что Порткеррису довелось сыграть свою роль в долгих военных приготовлениях. Здесь на флагштоке все еще реял американский флаг, двор был полон джипов, у входа стоял часовой, входили и выходили полковник Меллаби и его подчиненные. Их присутствие подтверждало и удостоверяло: все, что было зимой, и вправду было.

Ричард уехал. Пенелопа научилась жить без него – выбора у нее не было. Ведь не скажешь: «Я этого не вынесу», потому что если ты не в силах это вынести, то нужно остановить вселенную и сойти с поезда, а жизнь не позволяет это сделать. Чтобы заполнить пустоту, занять чем-то руки и голову, она делала то, что испокон веков делают женщины, когда им тяжело и тревожно: с утра до ночи хлопотала по дому, обихаживала семью. Она вычистила и вымыла дом от чердака до винного погребка, выстирала одеяла, вскопала огород. Это не отвлекало ее от мыслей о Ричарде, и она по-прежнему хотела лишь одного – чтобы он был рядом, но хоть была какая-то польза: дом сверкал и благоухал чистотой, а на грядке зеленела только что высаженная рассада капусты.

Много времени Пенелопа проводила с детьми. Их мир был прост и ясен, общение с ними успокаивало. Нэнси в свои три года была уже личностью: деловитая, целеустремленная, решительная; ее высказывания и критические замечания удивляли и забавляли Пенелопу. А Кларк и Рональд росли не по дням, а по часам и поражали Пенелопу зрелостью своих суждений. Она уделяла им много внимания, помогала в сборе коллекции раковин, вникала в их проблемы и отвечала на все вопросы. Они уже были не голодные птенцы, которым надо было все время что-то класть в рот, и теперь она держалась с ними на равных. Самостоятельные люди. Поколение будущего.

Как-то в субботу она отправилась с детьми на прогулку, а вернувшись, застала в Карн-коттедже генерала Уотсона-Гранта, он уже собирался уходить. Приходил навестить Лоренса. Они хорошо поболтали, Дорис напоила их чаем.

Пенелопа провожала его до калитки. У пышного куста азалии, сплошь покрытого белыми нежными цветами, генерал остановился.

– Какая прелесть! – сказал он, указывая на куст тростью. – Украшение земли.

– Я их тоже очень люблю. Такие изысканные цветы. – Они с Пенелопой шли вдоль бордюра из эскалонии, усыпанной темно-розовыми бутонами, которые уже лопались, обещая, что вот-вот весь бордюр зацветет пышным цветом. – Даже не верится, что уже пришло лето. Сегодня мы с детьми гуляли по берегу, там наводят чистоту. Старик с лицом, похожим на брюкву, выгребал граблями плавники из песка и прочий мусор. И тенты уже установили, открылось кафе-мороженое. Оглянуться не успеем, как появятся первые курортники. Слетятся, как ласточки.

– Есть какие-нибудь вести от твоего мужа?

– …От Амброза? Кажется, у него все в порядке. Хотя писем давно не было.

– Тебе известно, где он находится?

– На Средиземном море.

– Значит, он не увидит этого зрелища.

Пенелопа нахмурилась:

– Не поняла?

– Вторжения в Европу. Открытия второго фронта.

Сердце у Пенелопы упало.

– А-а, да, – ослабевшим вдруг голосом отозвалась она.

– Не повезло парню. Признаюсь, я отдал бы правую руку, лишь бы снова стать молодым и быть там, в гуще сражения. Мы так долго готовились. Слишком долго. Но теперь вся страна ждет, чтобы ринуться в атаку.

– Да, знаю. Война сейчас снова в центре внимания. Идешь по улице, и от окна к окну можно прослушать всю сводку новостей. Люди покупают газеты и читают, не отходя от киоска. Так было во время Дюнкерка и Битвы за Англию и при Эль-Аламейне[35]35
  В Дюнкерке была произведена операция по эвакуации английских войск из Франции в 1940 г.; Битва за Англию – победа английской авиации в воздушной войне; в 1943 г. в битве при Эль-Аламейне (Египет) англичане одержали внушительную победу над немцами и итальянцами.


[Закрыть].

Они подошли к калитке и опять остановились. Генерал оперся на трость.

– Приятно было повидать твоего отца. Мне почему-то вдруг захотелось навестить его, и я отправился. Просто поболтать.

– Представляю, как он обрадовался. – Пенелопа улыбнулась. – Он скучает по Ричарду Лоумаксу и по триктраку.

– Он мне так и сказал. – Их глаза встретились. Во взгляде генерала светились доброта и участие. Интересно, подумала Пенелопа, много ли Лоренс счел нужным рассказать своему старому другу? – А я и не знал, что Лоумакс уехал. Что-нибудь от него слышно?

– Да.

– Как он там?

– Об этом не пишет.

– Ну да, все засекречено. Такой строгой секретности я не припомню.

– Я даже не знаю, где он. На конверте одни только буквы и цифры. А о телефоне и речи нет, будто он еще и не изобретен.

– Ничего, ничего. Скоро ты получишь от него весточку, можешь мне поверить. – Он отворил калитку. – Надо двигаться. До свидания, моя дорогая. Приглядывай за отцом.

– Спасибо, что навестили.

– Для меня это такое удовольствие. – Он вдруг приподнял шляпу, наклонился и чмокнул ее в щеку. Пенелопа растерянно молчала – никогда прежде он этого не делал. Помахивая тростью, генерал бодро зашагал по переулку.

Вся страна ждала. И это ожидание было самым страшным. Ожидание боев; ожидание сообщений; ожидание смерти. На Пенелопу словно повеяло ледяным ветром. Она затворила калитку и медленно побрела по дорожке к дому.

Письмо от Ричарда пришло два дня спустя.

Ранним утром Пенелопа первой спустилась вниз и увидела письмо там, где его оставил почтальон, – на комоде в холле. Адрес написан черными чернилами, нескладный большой конверт. Она взяла письмо, пошла в гостиную, устроилась с ногами в большом отцовском кресле и распечатала конверт. Внутри были четыре плотно сложенных листка тонкой желтой бумаги.

Где-то в Англии…

20 мая 1944 года

Пенелопа, моя любимая!

В последние недели я много раз садился за письмо тебе, но не успевал написать и трех строк, как кто-то стучал в дверь, звал к телефону или меня срочно требовало начальство.

Но вот наконец-то выпал час, когда я могу быть совершенно уверен, что меня никто не потревожит. Твои письма благополучно дошли, они для меня источник радости. Я как влюбленный мальчишка таскаю их всюду с собой, читаю и перечитываю без конца. И слушаю твой голос, хотя и не могу быть с тобой.

Мне много надо тебе сказать. Правда, не знаю, с чего начать, – ведь мы о многом уже говорили. Но что-то обошли молчанием. Это письмо о том, что мы обошли молчанием.

Ты упорно не хотела говорить об Амброзе, и, пока мы были в Трезиллике, обитали в мире, принадлежащем только нам двоим, это было понятно. Но потом он не выходил у меня из головы, и мне совершенно ясно, что он – единственный для нас камень преткновения, единственная преграда на пути к нашему счастью. Нельзя отнять чужую жену и остаться святым. Я стараюсь об этом не думать, но в голове, помимо моей воли, строятся планы на будущее: конфронтация, признание вины, адвокаты, суды и, в конечном счете, – развод.

Может так случиться, что Амброз поведет себя как джентльмен и даст согласие на развод. Хотя, честно говоря, у меня нет на это ни малейшей надежды, и я хоть сегодня готов предстать перед судом как виновный соответчик и побудить его к разводу. Если это случится, он может заявить свои права на Нэнси, но этот мост нам предстоит перейти, когда мы дойдем до него.

Важно лишь одно: мы должны быть вместе и в конце концов – лучше раньше, чем позже – пожениться. В один прекрасный день война кончится. Мне скажут спасибо, выдадут небольшое пособие и демобилизуют, и я вернусь к гражданской жизни. Устраивает ли тебя перспектива стать женой школьного учителя? Дело в том, что только этим я хочу заняться. Я не могу тебе сказать сейчас, куда мы поедем, где будем жить и как все сложится, но, если мне представится выбор, хотел бы вернуться на Север, поближе к озерам и горам.

Знаю, все это еще где-то далеко-далеко. Предстоит пройти трудный путь, преодолеть много препятствий, и одно за другим мы их преодолеем. Но тысячемильные путешествия начинаются с первого шага, и чем лучше все обдумаешь, тем успешнее проходит экспедиция.

Я перечитал то, что написал, и меня поразила мысль, что это письмо счастливого человека, который намеревается жить вечно. Почему-то я не боюсь, что не выживу в этой войне. Смерть, наш последний враг, еще где-то далеко-далеко, до нее еще будет старость и немощь. Не могу поверить, что судьба, которая только что свела нас с тобой, захочет нас так скоро разлучить.

Я так часто вспоминаю Карн-коттедж, всех вас. Ты у меня перед глазами – вижу, как ты хлопочешь по хозяйству, и мне так хочется быть рядом с тобой, смеяться вместе с тобой, делать что-то в доме, который стал мне родным. Мне было в нем так хорошо! Но в этой нашей земной жизни ничто хорошее не исчезает бесследно. Оно остается в человеке, становится частью его. Значит, и ты стала частью меня и, где бы я ни был, ты везде со мной. А часть меня – в тебе. Навсегда. Любовь моя, дорогая Пенелопа!

Твой Ричард

Шестого июня, во вторник, союзные войска высадились в Нормандии. Второй фронт открылся. Началась последняя долгая битва. Ожидание закончилось.

Одиннадцатого июня был понедельник.

На Дорис нашел религиозный стих, и она отправилась с мальчиками в церковь, а Нэнси отвела в воскресную школу. Пенелопа осталась готовить ланч. В кои-то веки мясник расщедрился: извлек вдруг из-под прилавка ногу барашка. Обложенная кусочками картофеля, сейчас она жарилась в духовке, источая восхитительный аромат. Морковка кипела на медленном огне, капуста была нашинкована. Вместо пудинга будут ревень и сладкий молочный крем.

Стрелки часов уже приближались к двенадцати. Пенелопе захотелось приготовить еще и мятную приправу. Не снимая фартука, она вышла через заднюю дверь и пошла на лужок за домом. Дул легкий ветерок. Дорис настирала уйму белья – простыни и полотенца полоскались на ветру, точно плохо натянутые паруса. Завидев Пенелопу, всполошились в вольере куры и утки – видно, решили, что она несет им корм.

Она отыскала мяту, нарвала пучок пахучих веточек и пошла по высокой траве обратно. Она была уже на полпути к дому, когда услышала, как хлопнула нижняя калитка. Ребятам и Дорис было еще рано возвращаться, и поэтому Пенелопа повернула к каменным ступенькам, которые вели к большому газону перед домом, и остановилась в ожидании.

Прошла минута-другая, и появился посетитель. Высокий мужчина в военной форме. В зеленом берете. На какое-то мгновение сердце у нее остановилось – ей почудилось, что это Ричард, но тут же она поняла, что это не он. Полковник Меллаби дошел до конца тропинки и остановился. Он поднял голову и увидел, что она смотрит на него.

Все вокруг замерло и смолкло – словно вдруг сломался кинопроектор и остановилась лента. Не пели птицы. Стих ветер. Зеленый газон пролег между ними, как поле боя. Пенелопа стояла не двигаясь, она ждала, чтобы первый шаг сделал он.

Он сделал его. Что-то щелкнуло, зажужжало – фильм продолжился. Пенелопа пошла навстречу. Полковник похудел и был очень бледен, Пенелопа помнила его другим.

Первой заговорила она:

– Здравствуйте, полковник Меллаби.

– Моя дорогая… – Ей показалось, что с ней заговорил генерал Уотсон-Грант, так мягко звучал его голос, и в это мгновение она поняла, что он готовится ей сообщить.

– Что-то с Ричардом? – спросила она.

– Да. Я очень сожалею…

– Что случилось?

– Плохие вести.

– Скажите мне.

– Ричард… убит. Его уже нет в живых…

Она ждала, что сейчас почувствует. Но не почувствовала ничего. Только крепче сжала в кулаке пучок мяты. Прядь волос упала ей на щеку, она подняла руку и отбросила прядь. Ее молчание разделило их, как пропасть, его невозможно было преодолеть. Она понимала это и жалела полковника, но не могла ничем помочь.

Наконец он заставил себя заговорить – Пенелопа видела, чего это ему стоило.