Текст книги "Семейная реликвия"

– Мне хватает.

Он взял куртку с вешалки и надел.

– Почему агентство не дало вам фургона? – спросила она.

– Я не вожу автомобиль.

– Как? Сейчас все молодые люди это умеют. Вы легко научитесь.

– Я не говорил, что не умею. Я сказал, что не вожу.

Пенелопа показала ему, где сложить поленья, дала следующее задание – перекопать участок под овощи – и вернулась в кухню мыть посуду. «Я не говорил, что не умею водить. Я сказал, что не вожу». Не стал пить пиво. Может быть, он нарушил правила в пьяном виде и полиция отобрала у него права? Задавил человека и поклялся себе, что никогда в жизни не возьмет в рот ни капли спиртного? Пенелопа вздрогнула: какой ужас! И все же не исключено, что произошла трагедия, перевернувшая всю его жизнь. Этим многое можно было бы объяснить – напряженное выражение лица, неулыбчивость, тяжелый взгляд ярких глаз. Что-то в них таится за щитом настороженности, какая-то тайна. И все-таки он ей понравился. Даже очень понравился.

На следующий день, во вторник, в девять вечера Ноэль Килинг свернул в своем «ягуаре» на Рэнферли-роуд и, проехав несколько сот метров по темной, залитой дождем улице, остановился у дома своей сестры Оливии. Они не договаривались о встрече, поэтому он был уверен, что не застанет ее, – вечером это дело безнадежное. Ноэль не знал другой женщины, которая бы проводила столько времени в обществе. Но, к его изумлению, занавешенное окно ее гостиной было освещено. Он вышел из машины, запер ее и, пройдя несколько шагов по дорожке, позвонил. Через минуту дверь открылась, и на пороге появилась Оливия в ярко-красном шерстяном халате, без макияжа и в очках. Она явно не ждала гостей.

– Привет, – сказал он.

– Ноэль, ты? – В голосе ее было вполне объяснимое изумление, ибо брат не имел обыкновения заезжать к ней запросто, хотя жил всего в паре миль отсюда. – Что случилось?

– Ничего, просто захотелось повидаться. Ты работаешь?

– Да. Готовлюсь к завтрашней встрече, она назначена на утро. Но это не важно, заходи.

– Мы были с друзьями в Патни.

Ноэль пригладил волосы и прошел за ней в гостиную. Как всегда, здесь было удивительно тепло, светло, всюду цветы… Он позавидовал сестре. Он всегда ей завидовал. Не только ее яркой карьере, но и тому искусству, с которым она умела оформить каждую деталь своей жизни деловой женщины. На низком столике у камина лежали ее папка, множество бумаг, пачка корректуры. Она мгновенно все это сгребла и перенесла на письменный стол, ловко, чуть ли не одним движением приведя в порядок. Ноэль подошел к камину, якобы чтобы погреть руки, а на самом деле взглянуть на приглашения, которые Оливия складывала на каминную полку, и поинтересоваться ее светской жизнью. Так, приглашение на свадьбу (он такого не получил), на вернисаж для узкого круга в новой картинной галерее на Уолтон-стрит…

– Ты что-нибудь ел? – спросила она.

– Несколько кушеток.

Это была их старая семейная шутка: говорить «кушетка» вместо «канапе»[10]10
  Ломтик поджаренного хлеба с икрой, сыром, ветчиной.


[Закрыть].

– Хочешь что-нибудь?

– А у тебя есть?

– От ужина остался кусок пиццы, можешь съесть его, если хочешь. И еще печенье и сыр.

– Великолепно.

– Сейчас принесу. А ты пока налей себе что-нибудь.

Оливия пошла на кухню, которая была рядом со столовой, зажигая по пути свет, а Ноэль, последовав ее совету, налил себе виски, слегка разбавив содовой. Потом с удовольствием присоединился к ней, пододвинув высокий табурет к стойке, отделявшей кухню от столовой, и удобно устроился, – словно завсегдатай бара со знакомой барменшей.

– В воскресенье я ездил к маме, – сказал он.

– Да? А я была у нее в субботу.

– Она мне рассказывала. И про твое новое увлечение – американца, который притащился вместе с тобой, тоже. Как она, на твой взгляд?

– После всего, что случилось, по-моему, неплохо.

– Это действительно был сердечный приступ, как ты думаешь?

– Во всяком случае, для нас это сигнал. – Оливия криво усмехнулась. – Нэнси, например, уже похоронила ее и даже памятник поставила. – Ноэль засмеялся и покачал головой. Уж к кому к кому, а к Нэнси они всегда относились одинаково. – Конечно, мама себя не щадит. Она всю жизнь слишком много трудилась. Но сейчас, слава богу, согласилась нанять садовника. Это уже немало.

– Я пытался уговорить ее приехать завтра в Лондон.

– Зачем?

– Чтобы пойти на аукцион «Бутби», там выставлен на продажу Лоренс Стерн. Узнала бы, во сколько его оценят.

– Ах да, «У источника». Я и забыла, что аукцион завтра. И что же, она приедет?

– Нет.

– Ну и правильно, зачем? Она-то денег за акварель не получит.

– Не получит. – Ноэль пристально глядел в свой стакан. – Но может получить, продав свою картину.

– Если ты имеешь в виду «Собирателей ракушек», то советую тебе забыть об этом. Мама скорее умрет, чем расстанется с ними.

– А панно?

Оливия встревоженно нахмурилась:

– Ты говорил о них с мамой?

– А почему бы и нет? Согласись, они ужасны. И висят на площадке без всякого толка. Если их снять, она и не заметит.

– Это неоконченные работы.

– Все твердят, что они неоконченные. Даже надоело. А я уверен, что им цены нет.

Оливия помолчала, потом сказала:

– Предположим, мама согласится их продать. – Она взяла поднос, поставила на него тарелку, положила вилку и ножи, деревянную дощечку для сыра. – Ты собираешься дать ей совет, как распорядиться полученными деньгами, или предоставишь решать самой?

– Деньги, которые отдаешь, пока жив, вдвое ценнее тех, что останутся после твоей смерти.

– Ага. Стало быть, ты нацелился прикарманить их прямо сейчас.

– Речь идет не только обо мне. Нас ведь трое. И не смотри на меня с таким царственным презрением, Оливия, ничего постыдного тут нет. Сейчас всем туго приходится, согласись, а у Нэнси в голове только одно – деньги, деньги, деньги. Вечно нудит, как все дорого.

– Значит, это будете ты и Нэнси. Меня из списка вычеркни.

Ноэль повертел в руке стакан.

– Но отговаривать маму ты не будешь?

– Мне от нее ничего не надо, она и так нам достаточно дала. Я хочу, чтобы она жила в свое удовольствие, ни о чем не тревожась и не думая о деньгах.

– У нее есть деньги. Мы все это знаем.

– Да, сейчас есть. А о будущем ты подумал? Надеюсь, она доживет до глубокой старости.

– Тем более надо продать этих жутких нимф. И выгодно вложить деньги, чтобы обеспечить ей старость.

– Я не хочу обсуждать эту тему.

– Значит, ты не одобряешь мою идею?

Оливия, ничего не ответив, взяла поднос и понесла его к камину. Идя за ней, Ноэль подумал, что не знает другой женщины, которая умеет дать отпор столь жестко и непреклонно, если с чем-то не согласна.

Она резко поставила поднос на низкий столик, выпрямилась и посмотрела брату прямо в глаза:

– Нет, не одобряю.

– Но почему?

– Оставь маму в покое.

– Пожалуйста. – Ноэль легко уступил, зная, что это лучший способ в конце концов добиться своего, и, устроившись в одном из глубоких кресел, принялся за импровизированный ужин. Оливия прислонилась спиной к каминной полке и засунула руки глубоко в карманы. Он вонзил вилку в пиццу, чувствуя на себе ее упорный взгляд. – Бог с ними, с панно. Поговорим о чем-нибудь другом.

– О чем, например?

– Например, об эскизах, которые Лоренс Стерн должен был делать к своим большим полотнам. Ты когда-нибудь слышала о них от мамы и вообще подозревала об их существовании?

Он весь день сомневался, рассказывать ли Оливии о письме, которое он обнаружил, и о том, что оно сулит, и в конце концов решил рискнуть. Оливия сильный союзник, поэтому очень важно склонить ее на свою сторону. Из них троих только она имеет влияние на мать.

Задавая вопрос, Ноэль не сводил глаз с ее лица: на нем проступила настороженность, потом застыло подозрение. Этого он и ждал.

Оливия молчала.

– Нет, – наконец произнесла она. И этого он тоже ждал, причем знал, что сестра сказала правду, потому что она всегда говорит правду. – Никогда не слышала.

– Дело в том, что они наверняка существуют.

– Что толкает тебя на эти бесплодные поиски?

Ноэль рассказал ей о найденном письме.

– «Террасные сады»? Эта картина находится в Нью-Йорке, в Метрополитен-музее.

– Совершенно верно. И если дед написал этюд для «Садов», то почему нет набросков к «Источнику», к «Влюбленному рыбаку» и ко всем его прочим картинам, которые давно стали классикой и наводят скуку на посетителей музеев всех мало-мальски уважающих себя столиц мира?

Оливия задумалась. Потом спросила:

– Может быть, он их уничтожил?

– Глупости. Старик никогда ничего не уничтожал, ты знаешь это не хуже меня. В жизни не видел дома, который был бы так забит старым хламом, как наш на Оукли-стрит. Ну разве что «Подмор Тэтч». Мамин чердак может в любую минуту загореться. Если бы какой-нибудь страховой агент увидел, что там творится, с ним бы припадок случился.

– Ты туда давно заглядывал?

– В воскресенье, искал свою ракетку.

– Это все, что ты там искал?

– Ну, я вообще поглядел, что там и как.

– Например, не засунута ли куда-нибудь папка с набросками Лоренса Стерна?

– Что-то вроде того.

– Но ты ее не нашел.

– Разумеется, нет. В этом хаосе вообще ничего не найдешь.

– Мама знает, что именно ты искал?

– Нет.

– Какой же ты жалкий слизняк, Ноэль! Почему тебе всегда надо делать все тайком?

– Потому что мама не имеет ни малейшего представления, что у нее там свалено, как не знала, чем загроможден чердак на Оукли-стрит.

– Ну и что ты там углядел?

– Спроси лучше, чего не углядел. Старые коробки, сундуки с платьями, связки писем. Портновские манекены, игрушечные коляски, скамеечки для ног, мешки с шерстяной пряжей, весы, коробки с деревянными кубиками, пачки журналов, альбомы с узорами для вязания, старые рамы для картин… назови наугад любую вещь, какая придет тебе в голову, и будь уверена – она там! Поверь, это очень опасно, в любую минуту хлам может загореться. Да еще при такой крыше. Одной искры в ветреный день довольно, чтобы дом сгорел в несколько минут, никакие пожарные приехать не успеют. Остается только надеяться, что мама выпрыгнет из окна и не сгорит заживо. Слушай, пицца потрясающая. Ты сама пекла?

– Я никогда ничего не готовлю. Все покупаю в кулинарии.

Оливия подошла к столу за его спиной. Ноэль услышал, как она наливает себе виски, и улыбнулся. Теперь он знал, что сумел вселить в нее тревогу и привлечь к себе внимание, а может быть, даже вызвать сочувствие. Она вернулась к камину, села на диван, сжала в руках стакан и уставилась на него.

– Ноэль, ты правда считаешь, что чердак может загореться?

– Да, конечно. Просто уверен.

– И что, по-твоему, мы должны сделать?

– Освободить его.

– Мама никогда не согласится.

– Ну, тогда хотя бы разобрать. Но большая часть хлама совершенно бесполезна, ее можно только сжечь – например, стопки журналов, альбомы для вязания, шерстяную пряжу…

– Пряжу-то зачем?

– Ее всю съела моль.

Оливия промолчала. Он доел пиццу и принялся за сыр – отрезал кусочек своего любимого «бри».

– Признайся, Ноэль, ты нарочно раздуваешь из мухи слона, чтобы под этим предлогом произвести розыски. Так вот, если ты найдешь эти эскизы или еще что-нибудь ценное, не забывай: в мамином доме все принадлежит ей.

Он встретил ее взгляд, изобразив оскорбленную невинность.

– Неужели ты подумала, что я способен стащить их?

– Не исключено.

Он счел за благо пропустить эту реплику мимо ушей.

– Если мы найдем эти эскизы, как ты думаешь, сколько они могут стоить? Наверное, не меньше пяти тысяч фунтов каждый.

– Ты говоришь о них с такой уверенностью, будто знаешь, что они там.

– Ничего подобного, я ничего не знаю! Я просто предполагаю, что они могут там быть. Но гораздо важнее другое: чердак опасен в пожарном отношении, и я считаю, что оставлять его в таком состоянии просто преступление.

– Тебе не кажется, что в связи с этим следует произвести переоценку дома и отразить это в страховом полисе?

– Когда Джордж Чемберлейн покупал для мамы коттедж, он все учел. Может быть, тебе стоит переговорить с ним. Кстати, в эти выходные я свободен. Поеду к маме в пятницу вечером и начну разгребать авгиевы конюшни. Позвоню ей и предупрежу.

– Ты спросишь ее об эскизах?

– А как ты считаешь – стоит?

Оливия ответила не сразу.

– Нет, не стоит, – наконец произнесла она. Ноэль удивленно раскрыл глаза. – Мама может разволноваться, а я не хочу, чтобы она волновалась. Если ты найдешь эскизы, можно сказать, а если же нет – не стоит ее тревожить. Но не смей и заикаться о продаже картин, понял? Они не имеют к тебе никакого отношения.

Ноэль прижал руку к сердцу.

– Честное скаутское. – Он ухмыльнулся. – А ведь я тебя убедил.

– Ты гнусный, скользкий прохиндей, и тебе меня никогда не убедить.

Притворившись, будто не слышит ее слов, он молча доел ужин, встал и пошел к столу налить себе еще виски.

– Ты действительно поедешь? К маме, в «Подмор Тэтч»? – спросила она.

– Не вижу причин отказываться от поездки. – Он вернулся к своему креслу. – А что?

– Можешь оказать мне услугу?

– Услугу?

– Тебе что-нибудь говорит имя Космо Гамильтон?

– Космо Гамильтон? Еще бы! Возлюбленный из солнечной Испании. Неужели он снова возник в твоей жизни?

– Нет, он не возникал в моей жизни. Он из нее ушел. Космо Гамильтон умер.

– Что? Умер?! – Ноэль был искренне потрясен. Лицо у Оливии было спокойное, только очень бледное и как бы застывшее, и ему стало стыдно за свое игривое предположение. – Господи, какое несчастье! Что же с ним произошло?

– Не знаю. Он умер в больнице.

– Когда ты узнала?

– В пятницу.

– Но ведь он был еще совсем молод.

– Ему было шестьдесят лет.

– Тяжело тебе сейчас.

– Да, не стану скрывать. Но тут вот еще что – у Космо осталась дочь, Антония. Она прилетает завтра в Хитроу с Ивисы, поживет у меня несколько дней, а потом поедет в «Подмор Тэтч» и присмотрит за мамой.

– А мама в курсе?

– Конечно. Мы в субботу обо всем договорились.

– Мне она ничего не сказала.

– Я была уверена, что не скажет.

– Сколько ей лет, этой девочке… Антонии?

– Восемнадцать. Я хотела сама отвезти ее и провести с ними субботу и воскресенье, но должна встретиться с одним человеком…

Ноэль поднял бровь – он снова стал самим собой.

– Деловая встреча или свидание?

– Деловая встреча. С дизайнером-французом. Это ужасный чудак, он остановился в отеле «Риц», и мне непременно нужно с ним кое-что обсудить.

– И потому?..

– И потому, если ты в пятницу поедешь в Глостершир, захвати, пожалуйста, Антонию. Ты сделаешь мне большое одолжение.

– А она хорошенькая?

– От этого зависит твое согласие?

– Ну что ты, просто интересно.

– В тринадцать лет она была очаровательна.

– Можешь поклясться, что это не конопатая толстуха?

– Боже упаси! Когда мама приехала к нам на Ивису, Антония тоже была там. Они сразу же подружились. Понимаешь, с тех пор как мама заболела, Нэнси постоянно твердит, что она не должна жить одна. А с Антонией она и не будет одна. По-моему, все очень удачно складывается.

– Ты хорошо все рассчитала.

Оливия не обратила внимания на эту шпильку.

– Так ты отвезешь ее?

– Конечно, почему бы нет?

– Когда ты за ней заедешь?

«Так, это будет пятница, вечер», – прикинул он.

– В шесть.

– Я обязательно вернусь к этому времени из редакции. – Оливия вдруг улыбнулась. Она не улыбалась весь вечер, и сейчас ее улыбка возродила между ними теплоту и привязанность. На миг они снова стали любящими братом и сестрой, которые с удовольствием провели вместе вечер. – Спасибо, Ноэль.

Утром из редакции Оливия позвонила Пенелопе:

– Доброе утро, мамочка!

– Оливия, ты?

– Послушай, голубчик, у меня все изменилось. Я в пятницу не смогу приехать, мне нужно встретиться с одним зазнайкой-французом, а он свободен только в субботу и в воскресенье. Так обидно!

– А как же Антония?

– Ее привезет Ноэль. Он тебе еще не звонил?

– Нет.

– Позвонит. Он приедет в пятницу и пробудет у тебя два дня. Вчера мы с ним устроили семейный совет и решили, что нужно как можно скорее разобрать твой чердак, иначе дом сгорит; я и не подозревала, что ты накопила там столько хлама. Старьевщица!

– Семейный совет? – Пенелопа удивилась, да и было чему. – Вы с Ноэлем?

– Да, он заехал ко мне вчера вечером, и я накормила его ужином. Он рассказал, что искал что-то у тебя на чердаке и пришел в ужас – тот забит бог знает чем и в любую минуту может загореться. И мы решили, что Ноэль приедет к тебе и все разберет. Ты не волнуйся, мы вовсе не собираемся давить на тебя, просто очень встревожились. Ноэль обещал, что не будет ничего выбрасывать и жечь без твоего согласия. По-моему, это очень мило с его стороны. Он сам вызвался все сделать, так что, пожалуйста, не обижайся и не говори, что мы обращаемся с тобой, как с выжившей из ума старухой.

– Я вовсе не обижаюсь и тоже благодарна Ноэлю. Я и сама уже лет пять как собираюсь навести там порядок, но, как только наступает зима, нахожу тысячу предлогов отложить это дело. Как ты думаешь, Ноэль один справится?

– Но ведь с вами будет Антония. Может быть, это занятие отвлечет ее от грустных мыслей. Только дай мне слово, что сама ни к чему не прикоснешься.

Пенелопе пришла в голову блестящая идея.

– Можно позвать Дануса. Еще одна пара сильных мужских рук не помешает, к тому же он будет жечь костер.

– Кто такой Данус?

– Мой садовник.

– Ах да, я и забыла. Какой он?

– Замечательный. Антония уже прилетела?

– Нет. Я поеду встречать ее сегодня вечером.

– Поцелуй ее за меня и скажи, что я жду ее не дождусь.

– Скажу. Они с Ноэлем приедут к тебе в пятницу вечером, к ужину. Так жалко, что я не смогу быть с вами.

– Мне тоже. Я очень соскучилась. Но не огорчайся, приезжай, когда сможешь вырваться.

– До свидания, мамочка.

– До свидания, голубчик.

Вечером позвонил Ноэль:

– Привет, ма.

– Здравствуй, Ноэль.

– Ну как ты?

– Отлично. Я слышала, ты приедешь на субботу и воскресенье.

– Оливия с тобой говорила?

– Да, утром.

– Она велела мне приехать и разгрузить чердак. Говорит, ее мучают кошмары: пожар и ты задыхаешься в дыму.

– Знаю, она говорила. По-моему, вы хорошо придумали. Я вам очень благодарна.

– Потрясающе. Это надо где-то записать. Мы боялись, ты нас на пушечный выстрел к дому не подпустишь.

– Ну и зря боялись. – Пенелопе не очень-то льстил образ старой, упрямой самодурки, который навязывал ей сын. – Я попрошу Дануса приехать помочь тебе. Это мой садовник. Я уверена, он согласится. Он замечательно умеет жечь костры.

Ноэль помедлил, потом сказал:

– Великолепно.

– А ты привезешь Антонию. Итак, я жду вас в пятницу вечером. Пожалуйста, не гони!

Пенелопа уже хотела положить трубку, но он, почувствовав это, закричал: «Ма!» – и она снова поднесла ее к уху.

– Прости, я думала, мы обо всем договорились.

– Я хотел рассказать тебе об аукционе. Я ведь был сегодня у «Бутби». Как ты думаешь, за сколько ушла картина «У источника»?

– Понятия не имею.

– За двести сорок пять тысяч восемьсот фунтов.

– Да что ты! Кто же ее купил?

– Какая-то американская картинная галерея. Кажется, в Денвере, штат Колорадо.

Пенелопа удивленно покачала головой, словно он мог видеть ее.

– Это очень большие деньги.

– Подумать страшно!

– Да уж, задуматься есть над чем.

Когда в четверг Пенелопа спустилась из спальни вниз, садовник уже работал. В прошлый раз она дала ему ключ от гаража, чтобы он мог брать садовые инструменты, и сейчас, вставая, видела, как он вскапывает огород. Она не стала беспокоить его, потому что уже поняла: Данус не только чрезвычайно трудолюбив, но и ценит одиночество, а значит, ему не понравится, если она будет то и дело прибегать, давать указания, проверять, как идут дела, и вообще надоедать. Если ему что-то понадобится, он сам придет и спросит. Если нет – будет просто работать, и все.

И все же без четверти двенадцать, закончив немногочисленные дела по дому и положив хлеб в духовку, чтобы согреть, Пенелопа сняла фартук и пошла в сад поздороваться и напомнить, что ждет его обедать. Сегодня было теплее, между тучами проглядывало голубое небо. Солнце еще не грело, но она решила накрыть стол в зимнем саду и поесть там.

– Доброе утро.

Данус увидел ее, выпрямился и оперся о лопату. Воздух тихого безветренного утра был наполнен крепкими здоровыми запахами свежевскопанной земли и смеси компоста с перепревшим конским навозом, которую он принес из ее идеально приготовленной компостной кучи.

– Доброе утро, миссис Килинг.

Он снял свою куртку и свитер и работал в рубашке с закатанными рукавами. Тонкие загорелые руки были перевиты несильными мускулами. Пенелопа не сводила с него глаз. Вот он поднял руку и вытер тыльной стороной кисти испачканный землей подбородок. Этот жест пронзил ее ощущением, что она давно знает юношу, но сейчас она была к этому готова, и сердце ее не остановилось, а наполнилось радостью.

– Вам, видно, жарко, – сказала она.

Он кивнул:

– Разогрелся от работы.

– Обед будет готов в двенадцать.

– Спасибо, не опоздаю.

И он продолжил копать. Вокруг них порхала малиновка – вероятно, ее в равной мере привлекали и общество людей, и червяки. До чего милые птахи, вечно вьются рядом с людьми! Пенелопа пошла домой, сорвав по пути несколько диких нарциссов. Цветы были бархатистые, их нежный запах кружил голову, и ей вспомнились бледно-желтые примулы Корнуолла, расцветающие под укрытием живой изгороди, когда вся остальная земля еще во власти зимы.

Нужно скорее ехать, подумала Пенелопа. Весна в Корнуолле – волшебное время. Нужно спешить, иначе может быть поздно.

– Что вы делаете в выходные, Данус? – спросила она.

Сегодня она подала ветчину, картофельное пюре и цветную капусту, а на десерт пирожки с вареньем и заварной крем на взбитых яйцах. Это был настоящий полноценный обед, а не легкая закуска – так, на скорую руку, червячка заморить. Она села вместе с ним за стол и подумала, что эдак можно и растолстеть.

– Так, ничего особенного.

– Ни у кого не работаете?

– Иногда меня приглашает по субботам утром управляющий банком Пудли. Он больше любит играть в гольф, чем возиться в саду, и жена его жалуется, что все заросло сорняками.

Пенелопа улыбнулась:

– Бедняга. А что в воскресенье?

– По воскресеньям я свободен.

– Может быть, вы пришли бы на денек поработать? Платить я буду вам, а не агентству, это только справедливо, потому что я хочу попросить вас помочь мне не в саду.

Данус, как следовало ожидать, слегка удивился:

– Какую же работу я должен буду делать?

Пенелопа рассказала ему о намерении Ноэля разобрать чердак.

– Там столько хлама, и все нужно стащить вниз и разобрать. Один он просто не справится. Я и подумала, может быть, вы сможете прийти помочь?

– Конечно приду. Но просто так, платить мне ничего не надо.

– Но…

– Не будем говорить об этом, – решительно сказал он. – Никакой платы. Во сколько я должен быть здесь?

– Часов в девять.

– Прекрасно.

– Обедать будет целое общество. Ко мне на месяц-полтора приезжает одна девушка. Ноэль привезет ее завтра вечером. Ее зовут Антонией.

– Рад за вас.

– Я тоже рада.

– Вам с ней будет не так одиноко.

Нэнси мало интересовалась газетами. Если ей надо было ехать в городок за покупками, – а это случалось почти каждое утро, потому что она ухитрялась почти не разговаривать с миссис Крофтвей и в результате постоянно выяснялось, что кончилось сливочное масло, нет растворимого кофе или приправы для соуса, – то она покупала на почте «Дейли мейл» или «Вуменз оун»[11]11
  Еженедельный иллюстрированный журнал для женщин, издается в Лондоне с 1932 г.


[Закрыть] и просматривала их за кофе с бутербродами и шоколадными пирожными, которые составляли ее обед. «Таймс» появлялась в доме только вечером, ее привозил в своем кейсе Джордж.

В четверг у миссис Крофтвей был выходной, и это значило, что, когда Джордж вернется с работы, Нэнси будет орудовать на кухне. На ужин планировались пирожки с рыбой, миссис Крофтвей их уже приготовила, а ее муж принес еще корзину омерзительной перезревшей брюссельской капусты, которую выращивал сам, и сейчас Нэнси выливала овощной бульон в раковину, уверенная, что дети ее есть не станут. Тут она и услышала, что подъехала машина. Через минуту дверь в кухню отворилась, потом затворилась, и рядом с ней оказался муж, усталый и словно бы обвисший в своем сером костюме. Она от души надеялась, что день у него был не слишком утомительный. Когда такое случалось, он вымещал раздражение на ней.

Нэнси жизнерадостно улыбнулась мужу. Хорошее настроение у Джорджа бывало чрезвычайно редко, но она всеми силами старалась создавать иллюзию, пусть даже для одной себя, что между ними существуют нежная привязанность и глубокое понимание.

– Привет, милый! Как прошел день?

– Нормально.

Он швырнул кейс на стол и извлек из него «Таймс».

– Вот, посмотри.

Нэнси была потрясена – какая деловитость! Обычно он, явившись домой, бормотал ей что-то в знак приветствия и уходил в библиотеку отдохнуть часок в тишине перед ужином. Видно, случилось что-то из ряда вон выходящее. Только бы не атомная война! Нэнси оставила брюссельскую капусту, вытерла руки и подбежала к мужу. Он развернул на столе газету, нашел раздел «Искусство» и ткнул длинным белым пальцем в какую-то статью.

Нэнси беспомощно посмотрела на расплывающиеся строчки и сказала:

– Без очков не вижу.

Джордж тяжело вздохнул – ну чего еще ждать от этой недотепы?

– Это сообщение об аукционах, Нэнси. Вчера у «Бутби» была продана картина твоего деда.

– Как вчера? – Она вовсе не забыла о полотне «У источника», напротив, после обеда с Оливией в «Кетнерс» неотступно думала об их разговоре, но ее так поглотили мысли о цене картины, которая висит у матери, в «Подмор Тэтч», что она потеряла счет дням. Впрочем, она всегда плохо помнила даты.

– Знаешь, за сколько она ушла? – (Нэнси раскрыла рот от изумления и покачала головой.) – За двести сорок пять тысяч восемьсот фунтов.

Он произнес магические слова ясно и четко, чтобы они дошли до ее сознания. Нэнси почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она оперлась о кухонный стол, чтобы не упасть, и поглядела на мужа вытаращенными глазами.

– Купил ее какой-то американец. Обидно, что все сколько-нибудь ценное уплывает из Англии.

Наконец к ней вернулся голос, и она пролепетала:

– А ведь картина на редкость безобразная.

Джордж улыбнулся ледяной улыбкой без тени юмора.

– К счастью для «Бутби» и для ее предыдущего владельца, не все разделяют твое мнение.

Но Нэнси не обратила внимания на ехидную реплику.

– Значит, Оливия не намного ошиблась.

– О чем ты?

– Мы говорили с ней об этой картине, когда обедали у Кеттнера, и она назвала примерно такую же сумму. – Нэнси посмотрела на Джорджа. – И еще сказала, что «Собиратели ракушек» и две другие картины, которые висят у мамы, стоят не меньше полумиллиона. Может быть, она и тут права.

– Без сомнения. Наша Оливия очень редко ошибается. Она вращается в таком обществе, что в курсе всего.

Нэнси опустилась на стул, ноги устали держать ее грузное тело.

– Как ты думаешь, Джордж, мама догадывается об их истинной стоимости?

– Вряд ли. – Он поджал губы. – Поговорю-ка я с ней. Нужно пересмотреть размеры страхового вознаграждения. Кто угодно может войти в дом и просто снять картины со стен. Насколько мне известно, она никогда в жизни не запирает дверь.

Нэнси разволновалась. Она не рассказывала Джорджу о своей беседе с сестрой, потому что он не выносил Оливию и постоянно демонстрировал пренебрежение к ее суждениям о чем бы то ни было. Но на сей раз он сам завел разговор о картинах деда и облегчил ее задачу. Надо ковать железо, пока горячо, решила она и сказала:

– Может быть, стоит поехать повидать маму и все обсудить?

– Что обсудить – условия страхования?

– Если взносы так сильно увеличатся, может быть, она… – Голос у Нэнси сорвался. Она откашлялась. – Может быть, мама решит, что проще продать их. Оливия говорит, сейчас на этих старых викторианских художников бешеный спрос… – Эта фраза показалась Нэнси восхитительно профессиональной, и она была горда собой. – Было бы жаль упустить такую возможность.

В кои-то веки Джордж задумался над ее словами. Сжал губы, снова прочел параграф с сообщением о продаже и тщательно, аккуратно сложил газету.

– Решай сама, – сказал он.

– Ах, Джордж, полмиллиона! Я и представить себе не могу столько денег.

– Не забывай, придется заплатить налоги.

– Ну и что с того! Нет, мы должны ехать. Тем более что я так давно с мамой не виделась. Пора проверить, как там идут дела. А потом я заведу речь о картинах. Очень деликатно. – Лицо Джорджа выразило сомнение. Оба они знали, что уж чем-чем, а деликатностью Нэнси не отличается. – Поеду, но сначала позвоню.

– Мама? Добрый вечер.

– А, Нэнси.

– Ну как ты?

– Хорошо. А ты?

– Очень устала?

– Кто – ты или я?

– Ты, конечно. Садовник начал работать?

– Да. Приезжал в понедельник и сегодня.

– Надеюсь, он свое дело знает?

– Я им довольна.

– Ты решила что-нибудь относительно компаньонки? Я дала объявление в нашу местную газету, но, к сожалению, никто не откликнулся. Ни единого звонка.

– Об этом ты, пожалуйста, больше не хлопочи. Завтра вечером приезжает Антония, она пока поживет со мной.

– Антония? Это еще кто такая?

– Антония Гамильтон. Видимо, мы все забыли рассказать тебе. Я думала, ты знаешь о ней от Оливии.

– Нет, – отрезала Нэнси ледяным тоном. – Никто мне ничего не рассказал.

– Так вот, случилось ужасное несчастье. Этот очаровательный человек, возлюбленный Оливии, который жил на острове Ивиса, умер. И его дочь собирается пожить у меня: она должна немного успокоиться и решить, что делать дальше.

Нэнси была в бешенстве:

– Ну, знаете, я вас совершенно не понимаю! Никто обо мне не подумал, никто не сказал ни слова! А я-то беспокоюсь, даю объявления!

– Не сердись, доченька, у меня столько дел, что я просто забыла тебе сказать. Но нет худа без добра: теперь тебе больше не надо тревожиться обо мне.

– Но что это за девушка?

– Я думаю, очень славная.

– Сколько ей лет?

– Всего восемнадцать. Мне с ней будет очень хорошо.

– Когда она приезжает?

– Я же сказала – завтра вечером. Ноэль привезет ее из Лондона. Он пробудет у меня субботу и воскресенье и разберет чердак. Они с Оливией боятся, что там может в любую минуту случиться пожар. – Нэнси молчала, и Пенелопа предложила: – Почему бы вам всем не приехать в воскресенье к обеду? Возьмите с собой детей. Повидаешься с Ноэлем, увидишь Антонию.

«И заведу разговор о картинах».

– Спасибо… – Нэнси колебалась. – Я бы с удовольствием. Только подожди минутку, я переговорю с Джорджем…

Оставив трубку возле телефона, она пошла искать мужа и нашла его очень скоро: разумеется, он сидел в глубоком кресле, укрывшись за страницами «Таймс».

– Джордж! – Он опустил газету. – Она приглашает нас всех к обеду в воскресенье, – прошептала Нэнси, словно боялась, что мать услышит, хотя телефон был в другой комнате.

– Я не могу, – тотчас отказался Джордж. – У меня завтрак у епископа, потом собрание.

– Тогда я поеду с детьми.

– Помнится, дети приглашены к Уэйнрайтам.

– Ах да, я и забыла. Ну что ж, придется ехать одной.