Текст книги "Муха в розовом алмазе"

Глава шестая. Кеннеди и македонский

1. Он не оставил меня в беде. – Гусеница ползет вверх. – Звезды, воздух, хруст и чавканье. – Не ползком, так катаньем. – Это не медведь, это гораздо хуже.

На «ноль» противотанковая граната не прилетела. Не прилетела она ни на «минус один», ни на «минус два», а вот на «минус двенадцать» сверху закапала кровь. «Это Сережка Кивелиди Баклажана прикончил! – сочинил я, в миг воспрянув духом. – Успел все-таки! Обожаю!».

И заорал наверх:

– Серый! Я здесь! Здесь я!

Ответа не последовало. Серебряные дырочки в потусторонний мир смотрели на меня холодно и безразлично. И я снова закричал:

– Алле, гараж!

Ответа снова не было. Вернее, он был, последовал все-таки, но в виде упавшего сверху человека (или трупа, бог его разберет). К счастью, я вовремя заметил (увидел и услышал), что на меня что-то большое летит. Заметил и вдавился спиной в нишу, в которой прятался от "гранатного" дождя. И человек (или труп) воткнулся в освободившееся пространство, да так меня подклинил, что стало трудно дышать.

"Замечательно сидим, – подумал я, пытаясь погасить забирающую сердце истерику. – Надо было восстающий шире делать, тогда бы не пришлось дышать вновь прибывшему постояльцу в ухо… Но делать нечего, надо осваиваться, рекогносцировочку провести. Так, что мы имеем в нашей малогабаритке?

Во-первых, под ногами у нас лежат штук десять лимонок и столько же противопехотных мин. И если не стоять смирно, то можно сыграть в одну очень увлекательную и весьма познавательную игру, которая называется "Запуск Чернова на Луну".

Во-вторых, этот парень не спешит объяснить мне причину своего позднего визита и пахнет от него свежей кровью. И еще тыквы своей не держит (мой квартирант уронил голову мне на плечо), потому что мертвый или без сознания.

И, в-третьих, не будь его здесь, мне, возможно, удалось бы освободить руки. Но самое оптимистичное в моем положении – это то, что я теперь обеспечен пищей и смогу продержаться с недельку. Если, конечно, смогу есть человеческое мясо. Сейчас, пожалуй, вряд ли, но через пару дней желудок уговорит разум. Это точно. Нос сначала отгрызу… Фу, гадость… Мокроты, волосы… Нет… Начну с уха. Хрум-хрум. Мочка, мяконькая, сочная. И щеки…

А кто это, собственно? Как кто? На сто процентов – Баклажан. Стоял, стоял у края, в глазах помутилось от усталости, вот он и упал. Если это действительно жрец, то справа у него не должно быть уха. Ведь ухо он одолжил Полковнику. Вот гад. Оставил меня без одной мочки… Надо проверить. Если это и в самом деле Баклажан, то съем я его с особым удовольствием".

До правой стороны головы товарища по несчастью я мог дотянуться носом. И через три минуты "носуальных" исследований достоверно знал, что нахожусь в ловушке вместе с человеком, который меня в нее поместил. То есть с Баклажаном.

Это открытие неприятно меня поразило. Весьма неприятно. Представьте, что вы нос к носу, грудь к груди, живот к животу стоите с человеком, которого ненавидите. Не просто с человеком, а с отъявленным негодяем и убийцей. Омерзительное соседство, не правда ли? И я, совершенно забыв, что несколько минут назад вполне серьезно подумывал о съедении соседа, забыв о лежащих под ногами гранатах и минах, задергался всем телом. И что вы думаете? Мне удалось подняться сантиметров на пятнадцать! Благодаря конвульсивным движениям стоп, плеч и, самое главное – связанных за спиной рук. Еще через пятнадцать минут мои ноги стояли на плечах осевшего Баклажана. Немного передохнув, я продолжил свой невозможный путь к свободе.

Поначалу продвигался я довольно быстро: опершись спиной о стенку восстающего, начинал "шагать" носками кроссовок по противоположной стенке до тех пор, пока мог это делать. Затем поднимал тело, помогая себе плечами. Ближе к поверхности диаметр выработки увеличился, и скорость продвижения к свободе значительно упала: мне чаще приходилось отдыхать.

Несколько раз я мог сорваться, но меня спасала мысль, что там, внизу, находится ненавистный Баклажан, и он с нетерпением ждет меня на свою голову. А может быть, и не эта мысль… Может быть, выпотрошенная трубка просто изрыгала меня из себя, из себя, уже мертвой… Не знаю. Знаю только одно – даже великий Гудини не смог бы повторить моего пути к свободе.

Последнее и самое трудное испытание ждало меня на устье древняка. Оказалось, что я могу вылезти из него лишь по пояс. Стоило мне в таком положении оторвать ноги от противоположной стенки, так сразу же нижняя половина моего тела начинала перевешивать верхнюю, и я вновь сползал в древняк… Но, в конце концов, я выбрался – отдохнув минут пять, отчаянно-резким движением перевернулся на живот, потом опять на спину и в результате оказался на свободе.

Свобода была по всем параметрам просто замечательной. Замечательной, даже несмотря на то, что руки и ноги мои были надежно связаны, голова болела и кровоточила, а откуда-то снизу, от воркующего перед сном ручья слышался хруст хрящей и довольное урчание поджарых местных лис, разделывавшихся с останками Мухтар.

Лежать под звездами и только-только всплывшей из-за гор луной, дышать ночным живительным воздухом… Это ли не счастье? Особенно после того, как в нескольких забегах выиграна гонка с преследованием и ни у кого-нибудь выиграна, а у самой Смерти.

Реабилитировавшись процентов на тридцать, я решил заняться насущными проблемами и спустя пару минут опытным путем пришел к выводу, что мне не удастся самостоятельно избавиться от пут и потому надо идти в кишлак или к ближайшей стоянке чабанов. "К утру как раз дойду, точнее, допрыгаю", – решил я.

Мысль была здравой, поскольку каждый ребенок знает, что с места преступления надо ускользать, если даже это не твое преступление. К тому же могли прийти медведи, которых после окончания геологоразведочных работ в этих местах развелась тьма-тьмущая. Разбирайся потом с ними – едят они человечину или не едят. Лисы, вон, уписывают Мухтар за обе щеки. Съедят, за меня примутся… Да, примутся, если не убегу, застряну где-нибудь, обессилив, а сейчас ведь у нас так – стоит одному шакалу кинуться, так все, вплоть до медведей, летят свой кусок урвать, а если этот кусок из твоей ягодицы? Чур, не я!

И кое-как поднявшись на ноги, я выбрался из ямы. Как только это сделал, внутри древняка что-то ухнуло и тут же – пыль еще не вырвалась наружу – склон над его устьем заколебался и съехал вниз, да так быстро, что мне едва удалось отпрянуть, да нет, не отпрянуть, упасть мешком в сторону.

Спустя некоторое время я стоял с непокрытой головой над местом, которое в течение полутора дней было центром общественно-политической жизни Шахмансая. Да что Шахмансая! Всей Земли, если вспомнить Поварскую улицус ее бомбой в 500 килотонн!

…Светила луна. Ничего не напоминало о том, что всего лишь несколько мгновений назад у меня под ногами чернел лаз к богатству, смерти, надежде и отчаянию, лаз к необъяснимым чудесам и необыкновенным приключениям, приключениям, хорошо приправленным подлостью и коварством, смелостью и благородством… Всего лишь обыкновенный оползень, оползень, которых тьма там, где глубокие разведочные канавы пройдены по простиранию склонов с мощным делювием[42]42
  Делювий – рыхлые отложения горных склонов.


[Закрыть].

Съехал оползень и все похоронено. И не осталось никаких следов… Земля залечила свою рану. Лишь остатки оборонительной стены Али-Бабая напоминали о произошедших здесь событиях. Но что они скажут человеку, в них не участвовавшему?

Мои траурные раздумья были коротки, покончив с ними, я хотел, было, бросить горсть земли на могилу девяти человек и вселенского чуда, но, увы, не смог этого сделать, ведь руки мои были по-прежнему связаны.

Посетовав на это, я уселся на землю и, сгибая и разгибая ноги, стал потихоньку спускаться на грунтовку, пересекавшую Шахмансай в нижней его части. Избранный способ передвижения по насыщенному остроугольными камнями делювию грозил непоправимой порчей брюк, особенно тех их частей, которые прикрывали ягодицы; но делать было нечего и я, невзирая на треск спорадически рвущейся ткани, продолжал свое движение к цели.

Спустившись к дороге, я немного отдохнул и попрыгал дальше. Но смог преодолеть всего лишь метров двести пятьдесят – усталость то и дело бросала меня на дорогу, прижимала к полотну, не давала встать на ноги. Последние пятьдесят метров я преодолел ползком, или вовсе даже катясь бревном.

Было уже часа четыре утра, когда я сказал себе: "Все, хватит дергаться. От злополучной штольни ты удалился достаточно далеко и у тебя есть полное моральное право на заслуженный отдых, так что не валяй дурака, а ложись на боковую".

Но как только я стал укладываться под обрывистым бортом дороги (калачиком, сунув камень под голову), подул свежий ветерок, и сразу стало неуютно. Холод, однако, живительным образом подействовал на память, и я вспомнил, что нахожусь рядом с пещеркой, в которую в давние времена частенько наведывался, чтобы наскрести немного мумие. И чтобы попасть в эту пещерку мне всего-то надо спуститься с дороги под ближайшую скалу, постаравшись по пути не запнуться и не загреметь по крутому ровному склону, тянущемуся до самой реки.

Через пятнадцать минут я стоял рядом с пещеркой. Донельзя удивленный, надо сказать. Раньше она мне казалась маленькой, сырой и недружелюбной, а сейчас от нее исходило какое-то странное невидимое излучение.

"Наверное, просто устал, – подумал я, окинув взглядом уже светлеющий восток, – и пора мне отключится минут на шестьсот". И зевнув от уха до уха, упал в чернеющий зев и мгновенно уснул.

Проспал я час, не больше. И все из-за того, что чутко сплю. Мне снилось какая-то женщина очень похожая на Ольгу, но не Ольга (смотрела ласково, с любовью и знанием от купели до гроба). И вот, когда эта женщина протянула ко мне руки, за моей спиной, в глубине пещеры, что-то зашевелилось. "Медведь!" – боясь обернуться, подумал я. – Хотя нет, какой медведь, вряд ли косолапый пустил бы меня на ночевку, разве только на ужин. Змея!?"

Передернувшись от отвращения (воочию представил черную, в руку толщиной гюрзу), потихоньку повернул голову и увидел Синичкину, сладко спавшую в спальном мешке.

2. Ну, конечно, милый, сделай со сливками. – Чего она только не умеет. – Критический куб. – В подзарядке нуждается все. – Все те же мысли, все те же происки и подозрения

Вы думаете, она удивилась, увидев меня? Нисколько. Протерла глазки, зевнула, показав равные беленькие зубки, посмотрела так ясно, будто бы всю ночь грелась под моим крылышком и грелась не в пещере под геологоразведочной дорогой, а в мягкой супружеской постели.

"Сейчас потянется гибкой кошечкой, – подумал я, рассматривая заспанное личико девушки, – потянется и замурлычет: "Ну конечно, милый, сделай со сливками… И вафельку ореховую захвати, нет, лучше две. Ах, нет, не надо ничего, иди ко мне, иди скорей!""

– А я думал, ты утонула… – пробормотал я, раздумывая убегать или не убегать, если в глазах девушки сверкнет сталь. Решив, что благоразумнее будет убежать и убежать вниз, к реке, вспомнил, что по-прежнему связан по рукам и ногам.

– Я умею до пяти минут задерживать дыхание, – ответила Синичкина, зевнув без стеснения, – папа меня учил.

– А также он тебя учил останавливать сердце и уменьшать температуру тела, – усмехнулся я.

– Да, учил…

– У ближних.

– И у них тоже.

– А ты веревки на расстоянии развязывать умеешь? – кивнул я на свои путы.

– Нет, не умею…

– Жалко… Уходить ведь надо…

– Нога у меня распухла.

– Ну, со свободными руками я ее запросто починю. Если мне не изменяет память, то одна знатная колдунья из деревни Большие Безнадежки для излечения вывиха голеностопа правой ноги рекомендовала взять одну унцию мышиного помета, растереть его с полуночным молоком стельной коровы и на рассвете всем этим обильно смазать голову…

– Шутишь…

– А что мне остается делать? – вздохнул я, и тут же напрягся: со стороны перевала Арху послышалось отчетливое тарахтение вертолета. Через минуту мы увидели его над Хаттатагулем – он летел на Кумарх.

Синичкина привстала.

– Ты думаешь, это за нами?

– А за кем же еще? Вчера они видели нас в Шахмансае. С винтовками и автоматами. Хорошо, что древняк обвалился…

– Обвалился? – обрадовалась Синичкина.

– Ага. Наглухо. Оползень. К следующему лету и не найдешь – заплывет все.

– Это хорошо… А где вертолет может сесть?

– Либо внизу у кишлака Кумарх, либо наверху на площадке, где лагерь наш базовый стоял…

– А почему лагерь наверху стоял? – что-то обдумывая, механически спросила Анастасия.

– В первые год разведки он был в долине. Но там высота всего два семьсот и высокогорных начальству платили всего 30 процентов. И оно из-за этого поселок старый срыло и новый лагерь поставило повыше, на высоту три тысячи, чтобы, значит, 40 процентов получать…

– Чудно… Давай, что ли, развяжу, – сжалилась Синичкина и полезла из спального мешка.

Без веревок, стягивавших руки и ноги, жизнь, невзирая на тарахтение прилетевшего по нашу душу вертолета, показалась мне прекрасной и удивительной.

– Придется нам тут посидеть, пока все успокоится, – сказал я, располагаясь удобнее. – Поболтаем да вечера и уйдем горными тропами.

Анастасия не ответила, увлекшись рассмотрением личика в карманное зеркальце, и я спросил:

– Баклажана ты в древняк забросила?

– Почти.

– Как это почти?

– Он меня увидел и оступился.

– Не верю! Чтобы он кого-то испугался?

– Он меня увидел уже после того, как я его сзади по голове камнем треснула.

– А граната? У него же граната без чеки в руках была?

– Была. Но не взорвалась… Отсырела, наверное, под землей. Ну и воля у него к жизни была! Я его спихнула в древняк, а он за корень зацепился. Мертвый уже. Несколько минут висел, пока не упал.

– А моих криков ты не слышала? – спросил я, сжавшись от обиды.

– Слышала… – внимательно посмотрела Синичкина в мои повлажневшие глаза. – Но ты ведь не меня, ты Сергея Кивелиди звал. Давай, что ли завтракать? У меня галеты есть и вода во фляжке.

Девушка выглядела весьма непосредственно. "Примерно так, – усмехнулся я, – как выглядят счастливые женщины на первом своем медовом месяце. Халатик бы легкий еще на нее накинуть, да в руки ковшик с овсяной кашкой, нет, сковородочку с омлетом…"

– Завтракать? Давай. А потом ты мне все о себе расскажешь, ладно?

– Могу прямо сейчас начать, если хочешь, – ответила Анастасия, доставая из рюкзака пачку печения "Юбилейное", малиновый джем в маленькой баночке, армейскую фляжку в брезентовом чехле (ее дал нам Сережка Кивелиди, черт бы его подрал) и… нож Саддама Хусейна.

Решив не замечать последний (слишком о многом он напоминал), я принялся за галеты. Синичкина, понаблюдав за мной со снисходительной улыбкой, начала рассказывать:

– Как ты, наверное, догадываешься, похоронил меня Баклажан живой и здоровой. Очнулась я через час, или около того, насквозь холодная, пришла кое-как в себя, вылезла из могилы, поднялась на водораздельчик и стала за ним, точнее, за вами наблюдать.

– Наблюдать, как он надо мной измывается…

– Да. Когда он тебя в древняк сбросил, я уже рядом с ямой была, а ударить его камнем по темечку, было, как говорится, делом техники…

– Да, уж, сзади бить ты умеешь.

– Яму взорвать у меня не получилось… – продолжила Синичкина, окинув меня недоуменным взглядом ("Когда это я била тебя сзади?"). – Изнемогла я рядом с ней, как-то по особенному изнемогла. Все мускулы растворились, все косточки, и сон на меня нашел, светлый, тихий такой и очень спокойный… И в этом сне я рюкзак свой где-то отыскала и вниз куда-то спустилась, по дороге потом шла… Шла, как будто послал меня кто-то всемогущий. Шла, шла, пока в этой пещере не очутилась. Залезла и сразу заснула. И во сне захотелось мне камешками поиграть. Нет, не погадать, на это у меня даже во сне сил было, да и без побоев это вряд ли получилось бы, а просто в руках подержать. Я проснулась, во сне проснулась, зажгла свечу, вынула узелок, высыпала алмазы, двадцать одну штуку – тринадцать одного размера, восемь чуть побольше – и стала из них узоры складывать, вот, на этом плоском камне. Складывала, складывала, а потом вдруг решила куб из двенадцати одинаковых камней сложить. И, знаешь, чудеса пошли – алмазы друг на друга, как приклеенные ложились. И смотрю я на этот куб из двенадцати алмазов, тринадцатый, такой же, в руке держу, не знаю, ставить его сверху или не ставить – боязно как-то стало. Но рука сама поставила. О господи, ты не представляешь, что произошло! Этот куб вспыхнул алым пламенем, знаешь, таким, что скала эта теплой стала, как живая плоть, а воздух озоном запах… А я… Знаешь, какая я была! Вся хворь из меня ушла, в том числе и будущие хвори, я как бы распространилась по всей Вселенной, все для меня стало предельно простым. Спроси меня в этот момент о чем угодно, я все бы рассказала и о прошлом, и о будущем. Я все знала, все, и поэтому вопросов у меня совсем никаких не было…

– Так, значит, ты про себя ничего не узнала?

– Нет! Я же говорила, что знала все, а кто знает все, тот не думает, тот просто знает…

– Гм… любопытный схоластический вывод. По-твоему получается, что Бог не думает… Ну и что было дальше?

– Погасло все. Исчез розовый свет, и алмазы стали прежними. Нет, даже не прежними, они стали совсем как простые стекляшки, как будто из них что-то выжали…

– А ты…

– А я развалила этот куб и новый построила, но он гореть и светиться не стал.

– Наверное, какая-то энергия в этих алмазах аккумулируется и потом высвобождается, – предположил я, забыв, что Анастасия оперировала с алмазами во сне.

– Да, после того, как сверху тринадцатый алмаз положишь…

– Опять критическая масса?

– Похоже, да. Этот ученый сумасшедшим своим умом до многого дотянулся…

"А может, и не во сне все это случилось?" – мысленно озадачился я и выдал:

– А ты сложи сейчас что-нибудь из тех восьми алмазов, что побольше. Может, и узнаем чего о нашем ближайшем будущем? Вдруг жить нам осталось всего несколько часов, а мы с тобой черт те чем занимаемся?

Синичкина поняла, что "черт те что" – это все то, что не касается секса. И криво улыбнувшись, ответила:

– Я пробовала. Эти восемь совершенно индифферентными оказались. Я со зла их чуть было не выбросила.

– Тогда сложи из тринадцати. Может быть, они уже отдохнули.

– Давай, попробуем, – согласилась Анастасия (сама прелесть, я глаз отвести не мог) и, достав алмазы, стала укладывать их друг на друга. Но после того как тринадцатый алмаз был установлен, куб вспыхнул изнутри всего лишь на долю секунды.

– Не зарядились, – констатировал я.

– Да, и бог его знает, чем они заряжаются. Может – светом, может – теплом.

– А может быть, злом, – усмехнулся я, вспомнив, как Баклажан говорил, что розовые алмазы отсасывают зло из человека.

Мое неожиданное предположение заставило нас обоих задуматься.

Я вспомнил крест, на который молилась Синичкина в разведочной канаве: "Семь алмазов по горизонтали, семь по вертикали, всего тринадцать, чертова дюжина. Крест из чертовой дюжины, крест, который помогает проникать в будущее. В будущее, которого нет. Вот дурак, о чем я думаю! Там бомба может каждую минуту взорваться, если, конечно, она существует, а я тут схоластикой занимаюсь. Бежать надо. В Москву или к вертолету. Дадут несколько лет за "захват" вертолета, а как в тюрьму посадят – Сережка выкупит. А эта баба убьет, не моргнув глазом. А ведь какая нежная мордашка, какие чистые глаза… Нет, надо бежать, вот только пусть расскажет, кто она такая… Бегать я умею, а стрелять вниз сноровка есть не у каждого".

* * *

А Синичкина думала о Чернове. О том, что он никак не умирает. "Значит, это кому-нибудь надо, – улыбнулась она. – Значит, это надо мне. Трубка с алмазами завалена. Но остается эта дурацкая бомба на Поварской… Если этот алмазный куб имеет такую силу, все меняется, это не на четырех алмазах упражняться. Все кардинально меняется и поэтому надо уничтожить все следы. Чернов, приехав в Москву, на Лубянку побежит и расскажет обо всем, в том числе и обо мне. Надо его устранить. Отдамся ему сейчас, а как кончать начнет – пристрелю. Классная смерть, как говорил Кучкин. Но потом ведь придется идти на Поварскую. С бомбой надо кончать, взорвется еще, когда в Москве проездом буду. Или не взорвется, а секта раскроется. Без Баклажана и Полковника без сомнения раскроется. Раскроется и начнется! ФСБ весь клубок развяжет, они там веников не вяжут, если захотят. Сома Никитина идентифицируют, Сергея Кивелиди; на меня потом выйдут… А что если одним ударом все уничтожить? И бомбу, и жрецов, и Чернова. А что? Простенько и со вкусом. Черт с ней, с этой Москвой, уеду куда-нибудь – сейчас все уезжают – в Австралию, например… Буду там практиковать. Радиоактивное облако туда не дотянет…

И, закусив губу, Анастасия в деталях обдумала операцию по уничтожению плутониевой бомбы и ее жрецов руками Чернова. Продумав все, уступила его просьбе ("последнее желание все-таки" – решила) и принялась рассказывать, кто она такая и откуда взялась.