Текст книги "Последние романтики"

5

«Беренгария» отчалила из порта Гавр в полночь. Николь стояла у перил, она впервые оставляла Францию и улыбнулась, когда вспомнила слова цыганки-гадалки. Ким вошел в ее жизнь немногим более месяца тому назад, а ее мир совершенно изменился.

– У тебя счастливый вид, – сказал Ким, обнимая ее и прижимая к себе.

– Я чувствую себя счастливой, – сказала она. – Мне уже почти тридцать лет, и я до сих пор не знала, что такое счастье.

– У тебя, наверное, было невеселое прошлое.

– Да, было когда-то, – сказала она. – Но сейчас я думаю только о настоящем.

– И надеюсь, что и о будущем, – сказал Ким. – Нашем будущем.

Вот опять. Снова о «будущем». Она повернулась к нему, еще не зная, как сказать ему то, что ей хотелось сказать, но в этот момент заревела сирена океанского лайнера, и мощные двигатели вывели самый роскошный корабль всех морей в Атлантический океан. Ким и Николь бросили бокалы из-под шампанского в темную блестящую воду и поцеловались, скрепив этим поцелуем свои надежды на будущее. На будущее, которое еще не получило своего выражения в словах.

Для себя Ким взял самые лучшие апартаменты на корабле и завалил их шампанским, икрой и другой роскошью. Николь все свое время проводила с ним. Для себя она заказала гораздо более скромную каюту, куда заходила только для того, чтобы переодеться. Они с Кимом решили соблюдать все правила приличия, а это означало раздельные каюты. В конце концов, Ким был женат. Николь задумывалась над тем, что будет делать Ким, когда они прибудут в Нью-Йорк. В Париже все просто. Но Нью-Йорк это не Париж, и Николь не знала, как поступают в таких случаях в Америке.

6

Николь отправилась в «Уолдорф-Асторию», Ким – к себе домой на Чарльтон-стрит. «Дело чести» возглавило список бестселлеров. Джей Берлин сделал все возможное и невозможное для того, чтобы обеспечить книге успех: газеты по всей стране печатали ее рекламу; критиков кормили обедами и ужинами; для книготорговцев устраивались вечера с коктейлем; наняли даже агента по печати, чтобы он раздувал достоинства книги и автора. К тому времени, когда книга стала появляться в магазинах, все уже слышали о ней и все хотели ее прочитать. Успех книги – и Кима – был потрясающий.

Дом на Чарльтон-стрит превратился в кромешный ад. Постоянно трещал телефон, с ним соперничал дверной звонок. Киму приходили груды посланий. Среди них приглашения от Свопсов на любой уик-энд, как будет удобно Киму; просьбы от Гарольда Росса написать что-нибудь для новенького журнала «Нью-Йоркер»; бесчисленные просьбы об интервью и фотографиях; рукописи и гранки от каждого издателя в Нью-Йорке, посланные в надежде получить от Кима какие-то замечания. Постоянно названивал Джей Берлин и спрашивал, когда Ким будет свободен, чтобы прийти на такой-то ужин или на такой-то обед или на коктейль. Эс. Ай. Брэйс предложил Киму эфирное время на любую интересующую Кима тему; редакторы журналов и газет осаждали Кима просьбами написать для них статьи и рассказы. Ким купался в лучах славы, казалось, она придает ему сверхчеловеческую энергию, что позволяло ему бывать всюду, встречаться со всеми и к тому же писать статьи и рассказы. Он сновал между «Уолдорфом» и Николь – и Чарльтон-стрит и Салли. Его бешеный успех и беспорядочный, непредсказуемый распорядок давали возможность скрывать от Салли двойную жизнь.

Салли была на восьмом месяце беременности, триумф Кима ее очень взволновал. Сам Ким казался похудевшим, в нем появилось больше жизни, обаяния. Оказавшись женой знаменитого писателя, она не верила своему счастью. Она обратила внимание на то, что и к ней отношение изменилось. Она была как бы продолжением Кима, и как только люди узнавали, кто она такая, они преображались изо всех сил стараясь поухаживать за ней, сказать ей приятные слова. Но все это внимание имело и другую сторону. Салли всегда отчетливо осознавала способность Кима притягивать к себе женщин. Женщины всегда были неравнодушны к его красивой внешности, к его жизненной силе, его обаянию. Теперь, когда он стал еще и знаменитым, женщины – красивые, богатые, незаурядные, известные – буквально обволакивали его своим вниманием, чем он явно упивался. Эти женщины смотрели на Салли так, как будто сравнивали ее с собой. Иногда она чувствовала их зависть; в глазах некоторых она читала, что они невысоко ее ценят и недоумевали, что же именно Ким мог увидеть в такой женщине, как она. Салли, должно быть, сто раз уже спрашивала Кима, любит ли он ее. Однажды это произошло после приема с шампанским в «Плазе», где Ким был в центре внимания.

– Ты еще любишь меня? – спросила она, когда к четырем часам утра они наконец попали домой.

– Ты же знаешь, что да, – ответил Ким. Последнее время Салли так и цеплялась за него. Возможно, сказывалась беременность, но то, что она постоянно предъявляла на него свои права и демонстрировала свою неуверенность в нем, угнетало и раздражало его. Он, как мог, скрывал это. Он хотел бы рассказать ей о Николь, но не хотел, чтобы они поссорились.

– Эти близнецы-сестры Морган не оставляли тебя в покое ни на минуту. Так и липли к тебе. Это было неприлично.

– Пусть они тебя не волнуют, – сказал Ким. – Их интересуют только богатые мужья. Я для них недостаточно богат.

– Но они обе красивые, правда?

– Правда, – сказал Ким, стараясь успокоить ее. На этом приеме была и Николь; Ким включил ее во все списки гостей, и она приходила – самая элегантная женщина среди всех, в черном платье строгого покроя, – оставалась на глоток шампанского и уходила. Рядом с простой, свободной и изысканной Николь молодые вертихвостки с коротко стриженными волосами и в легких платьях-рубашках, которые не давали места никакому воображению, выглядели бесстыжими и жалкими, такими же фальшивыми, как их нитки жемчуга, которые свисали до пояса. – Близняшки Морган могут понравиться только тем, у кого вульгарный вкус.

– Они изображают из себя кошечек, но я рада, что ты им не поддался, – сказала Салли. Ким нутром почувствовал, как она рада. – Как все изменилось, правда? – сказала она грустно. – Иногда мне хочется, чтобы все стало так, как было раньше, до того, как ты сделался знаменитым. Мы почти не бываем наедине. Ах, Ким, как было бы хорошо, если бы все стало так, как раньше!

– Так скоро будет, – ответил Ким. Ему не хотелось вступать с Салли в открытый спор, ему нравилось внимание, он обожал суету, телефонные звонки, приглашения, восторженные отзывы. Ему просто не хотелось признаваться в этом вслух. Он понимал, что огорчает ее. – Салли, пора спать. Я ужасно устал.

– Но я почти не вижу тебя, Ким. У меня не бывает случая поговорить с тобой, – сказала Салли. – Даже секретарша, которая отвечает на телефонные звонки и ведет твою корреспонденцию, видит тебя больше, чем я. – Она замолчала, набираясь храбрости. – Мы даже перестали заниматься любовью, – робко сказала она. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты любил меня, Ким.

– Даже несмотря на твой беременный живот?

– Даже несмотря на мой беременный живот, – сказала она. Она протянула к нему руки и поцеловала его, желая показать, как она любит его, обожает его, как нуждается в нем. Ким поцеловал и обнял ее и начал ласкать так, как привык это делать. Он прислонился головой к ее лицу и, слегка повернув голову, покрыл поцелуями щеки, лоб и волосы, передвинулся к уху и потом к губам, целуя со все возрастающей нежностью.

– Ах, Ким, как это долго, – сказала Салли, открывая ему свои руки и свои чувства. – Слишком долго…

– Салли… – шептал Ким, согревая ее своим дыханием. В этот момент Салли почувствовала, что его поцелуи не такие, как всегда, она поняла, что что-то изменилось в них. Из них ушли страсть и желание, остались только привязанность и нежность.

– Салли… прости, – сказал он.

– Может быть, ты устал, – сказала она. Салли была ужасно разочарована. Она старалась не показывать своей грусти. – С тех пор как вышла книга, у тебя нет ни минуты отдыха. Ты просто измучен. – Она обняла его и нежно гладила его по волосам так, как она иногда гладила волосы Кимджи. Она никогда еще так не любила его.

– Ах, Салли… – сказал он, и это было все, что он мог сказать. Он чувствовал невыразимое унижение. Он был зол на Салли, и в то же время его переполняла нежность к ней. Он помнил, что ему сказал Хем, когда они сидели в «Липпе», про то, что он влюблен сразу в двух женщин. Он подумал, не это ли имел в виду Хем.

– В следующий раз все будет хорошо, – сказала Салли.

Хорошо не было. Следующие две попытки оказались настолько неловкими и постыдными, что ни она, ни Ким даже не могли говорить об этом. Оба раза Ким не смог показать себя мужчиной. В первый раз Салли объяснила это прежней причиной: усталостью. Во второй раз Ким предложил свою версию: он слишком много выпил. Эти неудачи не обсуждались, никогда не упоминались даже вскользь, но после третьего провала Ким больше и не пытался заниматься любовью с Салли, а Салли не находила в себе смелости взять инициативу на себя. Перспектива еще одной неудачи охлаждала его пыл и парализовывала его.

Салли не могла понять, в чем дело, и ей не с кем было это обсудить. Единственное объяснение, которое она нашла, заключалось в том, что во всем виновата ее беременность. Она пыталась вспомнить, занимались ли они любовью с Кимом, когда она была беременна Кимджи, но не могла.

7

– Не знала, что ты происходишь из такой богатой семьи, – сказала Николь, когда Ким въехал в большие железные ворота, ограждавшие дом его отца, и повел машину по закругленному, посыпанному гравием подъездному пути.

– Вовсе нет. Мы были состоятельны, но не богаты, – сказал Ким. – Отец разбогател на фондовой бирже. Он переехал в Скарсдейл всего два года назад.

– Все же это совсем не то, что я себе представляла, – сказала Николь. – Мне всегда казалось, что ты вырос на ранчо или в деревянной хижине… или еще где-то в том же роде, – неловко заключила она.

– Боже правый! – рассмеялся Ким. – Я вырос в центре Нью-Йорка. На Одиннадцатой улице, в аристократическом районе.

– Но ты всегда казался мне типичным американцем. Мне казалось, что все американцы выросли на огромных открытых пространствах, – сказала Николь, на которую большое впечатление оказал великолепный дом в стиле Тюдоров, такой огромный, что мог сойти за дворец. – Я никогда не думала, что ты происходишь из такой… состоятельной семьи.

– Но ты ведь не станешь любить меня меньше из-за этого? – спросил Ким, въезжая на стоянку. Он выключил зажигание и повернулся к Николь, ожидая ответа.

– Даже больше, – сказала она полушутя-полусерьезно. Она подумала, что не только ей свойственно привирать насчет детства.

Лэнсинг Хендрикс настроил себя против Николь. Он был неприятно поражен, когда Ким объявил ему о том, что Николь в Нью-Йорке и что он хочет привезти ее в Скарсдейл.

– Знаете ли, я не хотел, чтобы вы мне понравились, – сказал Лэнсинг после ленча. – Я не одобряю поступков Кима. Женат на одной женщине; заводит роман с другой. Я очень старомоден в таких делах, – сказал он. – Но сейчас, когда я с вами познакомился, к своему изумлению, нахожу, что вы очень нравитесь мне. Это меня сбивает с толку.

Николь улыбнулась. Лэнсинг Хендрикс был похож на Кима, только выглядел старше и солиднее.

– Боюсь, что я тоже не одобряю Кима, – сказала Николь. – Иногда я и себя не одобряю.

Лэнсинг не ожидал от нее такой откровенности.

– Надеюсь, вы не собираетесь объединяться против меня, – сказал Ким. Ему было приятно, что отцу Николь определенно понравилась, хотя это не удивляло его.

– Нет. Но я должен честно сказать тебе, Ким, вот что. Я думаю, что успех вряд ли пошел тебе на пользу. Из-за него ты вообразил, что ты непогрешим. Что тебе все сойдет с рук. Двадцать четыре часа в сутки все кругом твердят о том, какой ты замечательный, и никто не скажет тебе, что ты остался тем же человеком, каким был раньше, с сильными и слабыми сторонами. Никто не опустит тебя с неба на землю, – говорил Лэнсинг. – Мне страшно за тебя, Ким, но ведь ты пришел сюда не для того, чтобы выслушивать от меня проповедь. И я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы надеяться как-то повлиять на тебя.

– Возможно, ты прав, папа. Ты всегда прав, – сказал Ким, но больше сказать ему было нечего, и он переменил тему. – Я привел сюда Николь из практических побуждений. Она хочет вложить деньги в американскую фондовую биржу, и я подумал, что ты можешь быть ей полезен.

– Мой финансист посоветовал мне вложить деньги в Уолл-стрит, – сказала Николь, – а я ничего в этом не понимаю. Ким сказал мне, что вы распоряжаетесь его деньгами, и весьма удачно. Может быть, вы сделаете то же самое и для меня?

– Я очень консервативен. Даже слишком, как говорят некоторые, – счел своим долгом предупредить ее Лэнсинг. – Я польщен тем, что вы просите меня помочь вам, но хочу сказать вам, что с кем-нибудь другим, возможно, вы бы смогли добиться больших успехов. Многие консультанты советуют своим клиентам все свои ценные бумаги пускать на биржевые сделки. Это приносит баснословные доходы. Но я считаю это слишком рискованным. Я выставляю только пятьдесят процентов акций своих клиентов и советую им придерживать остальные для прямых сделок. Именно по этой причине от меня ушло много клиентов. Они знают, что могли бы сделать гораздо больше денег. Но я предпочитаю быстрым доходам надежность, – сказал Лэнсинг. – Я хочу, чтобы вы поняли мою позицию…

– Я понимаю, – сказала Николь, до которой дошел общий смысл того, что сказал ей Лэнсинг, но отнюдь не особенности сделок с биржей. – Я предпочитаю консервативный подход. У меня не так много денег, чтобы рисковать ими. – Она припомнила, как поддразнивал ее Бой, когда она отказалась играть даже на чужие деньги, и какое впечатление оказало на. Кирилла то, что она настояла на своей арендной цене за свой первый парижский магазин. – Меня тоже критиковали за то, что я слишком консервативна.

– Поскольку вы поняли мою политику вложения денег, – сказал Лэнсинг, – я буду счастлив вести ваши дела в Америке.

– Благодарю вас, – сказала Николь. – Я вам верю.

Лэнсинг проводил Кима и Николь к их машине. Начали сгущаться весенние сумерки. Был конец марта, начинало теплеть, мир снова становился зеленым. Две недели тому назад, когда Николь появилась в Нью-Йорке, стояла очень холодная погода, женщины кутались в меха с утра до вечера, а сейчас вдруг запахло весной. Климат Нью-Йорка, казалось, был таким же непредсказуемым и бурным, как и весь этот город.

Лэнсинг открыл дверцу машины для Николь и прошел вместе с Кимом до места водителя.

– Что же теперь будет? – спросил Лэнсинг. – Салли скоро родит… а Николь…

– Я еще ничего не решил, – ответил Ким. – Но уверен, что все будет хорошо. Знаешь, я люблю ее.

Было совершенно ясно, что Ким имел в виду именно Николь. Лэнсинг помнил, как он уговорил Кима жениться на Салли, желая ему только добра. Единственное, чего он хотел, это чтобы Ким был счастлив. Но сейчас он сомневался, прав ли он был тогда. Николь была особенной, иной, такие встречались одна на миллион.

Лэнсинг стоял на повороте подъездного пути и махал на прощание рукой вслед автомобилю, Ким был дерзок там, где он сам проявлял консерватизм, был смелым там, где он предпочитал быть осторожным. Лэнсинг достиг того возраста, когда начал понимать, что его путь вовсе не единственно верный, и сомневался в том, следовало ли ему так осторожничать в жизни. Возможно, он много из-за этого потерял; наверное, ему больше следовало бы идти в ногу с современностью.

8

Нью-Йорк удивил Николь. В Париже можно было увидеть небо; в Нью-Йорке одни только небоскребы. Нью-Йорк кишел машинами и их звуками: рожками, скрипом тормозов, ревом двигателей. Нью-Йорк был стремительным и ярким. В Париже многие районы освещались газовыми фонарями, и каждый вечер их зажигали факельщики. Нью-Йорк сверкал по ночам. Электрический свет струился из жилых домов, им освещались мосты, веером расходящиеся от Манхэттена, а больше всего света было от вывесок. Каждый, даже самый маленький магазинчик имел освещенную рекламу: сверкали рестораны, парикмахерские, театры, платные стоянки, табачные лавки, швейные и обувные мастерские, банки, аптеки и даже похоронные конторы. Николь вычитала где-то, что в Нью-Йорке более двадцати тысяч вывесок и что их освещают более миллиона лампочек. По ночам город сиял огнями, улицы были полны народа круглые сутки, считалось, что в Нью-Йорке пять миллионов жителей, и Николь казалось, что все они никогда не сидят дома. На Сорок второй улице и Пятой авеню бурлили толпы народа даже обыкновенным будним днем. Все куда-то спешили, что-то делали; люди излучали энергию и высокое напряжение.

Николь поразило то, как принимали ее в домах. В Америке никого не интересовало ни кем она была, ни откуда приехала. Здесь, в Америке, всякий мог быть чем и кем угодно. Полная свобода от прошлого и чувство полного слияния с настоящим. Хозяйки салонов на Парк-авеню принимали актеров и актрис, бутлегеры терлись локтями с банкирами, дебютантки – с неграми-джазистами, молодые люди из интеллектуальной элиты – с девушками, которым нечего было предложить, кроме своей молодости и красоты. Это было открытое общество, абсолютно отличающееся от европейского, в котором выросла Николь, где прошлое и семья определяли жизнь с момента рождения. В Европе вы можете быть знакомы с людьми лет двадцать и так и не увидеть, каков их дом внутри.

– Мне нравится это чувство свободы, – сказала Николь Маргарет Берримэн. – Чувство открытых возможностей.

– А ты, несомненно, нравишься Нью-Йорку. Куда бы ты ни пошла, всюду женщины восхищаются тобой и хотят подражать тебе. – Они были в офисе Маргарет, в редакции «Харперс базар», и Николь подправляла некоторые рисунки моделей для осенней коллекции 1926 года, которые «Харперс» собирался публиковать в августе и сентябре. – Как только женщины видят тебя, им начинает казаться, что на них слишком много всего надето.

– Да, весь этот шелковый шифон и все эти бусы, – сказала Николь. – А длина юбок, а чулки! Я даже видела, что некоторые женщины на ленч надевают бриллианты! Видимо, здесь такая мода. – Ей не хотелось обидеть Маргарет, которая тоже была американкой, поэтому она не сказала, что в Европе надеть драгоценности до наступления вечера считалось верхом безвкусицы.

– Бриллиантами они хотят показать, что богаты; кроме того, у нас считается, что облегающий шифон и закрученные чулки придают женщине сексуальную привлекательность, – сказала Маргарет. – И поскольку сексапильными хотят выглядеть все, то поэтому все так и одеваются.

– Этот знаменитый сексапил… он пошел из Голливуда? – спросила Николь, которой было совершенно непонятно, почему американцы придают этому такое огромное значение. До приезда в Нью-Йорк этот термин никогда не встречался ей, но здесь она слышала его постоянно. Здесь все время только и толковали, что о сексапиле; разгорались споры насчет того, кто этим качеством обладал, а кто нет.

– Сексапил – понятие демократичное, – сказала Маргарет. – Даже те, у кого нет ни ума, ни таланта, ни семьи, ни энергии, могут иметь сексапил. Он вполне демократичен, потому что каждому дает шанс.

Николь с улыбкой пожала плечами. – Николь, я удивлена, почему ты не привезла с собой образцы своих моделей. Мы бы устроили показ новой коллекции Редон. Американки готовы на все ради французских платьев, ты бы имела здесь потрясающий успех. У тебя есть американский дух легкости и свободы плюс французское чувство стиля и французское мастерство. Успех был бы… – Маргарет остановилась, подыскивая слово, – фантастический!

– Правда? – спросила Николь.

– Правда! Тебе надо было взять с собой твою коллекцию. Или хотя бы часть ее, – сказала Маргарет. Те из американок, которые могли себе это позволить, ездили одеваться в Париж; никогда не было наоборот. Чем больше Маргарет думала об этом, тем больше нравилась ей эта идея. – Ты могла бы привезти некоторые из своих манекенов, чтобы показать свои модели точно так, как они выставляются на Вандомской площади. Николь, вот это была бы сенсация!

– Это неплохая идея, – медленно проговорила Николь. – Может быть, я это сделаю в следующий раз. Но это моя частная поездка, Маргарет. Я решилась на нее под влиянием минуты. У меня почти не было времени собрать свою собственную одежду, не говоря уж о целой коллекции! Я приехала сюда с мужчиной, Маргарет, – прибавила Николь застенчиво.

– Я знаю его? – Маргарет была уже давно знакома с Николь.

Она знала Кирилла. Встречалась с Боем. Она пыталась догадаться, кто стал новым любовником Николь. – Это француз?

– Ким Хендрикс.

– Ким Хендрикс! Ты и в самом деле умеешь хранить тайны!

До Маргарет вдруг дошло, что все любовники Николь были иностранцы. Ее удивляло, почему Николь никогда не влюблялась во французов. Возможно, это просто судьба.

– Я хотела держать это в тайне, – сказала Николь. – Я думала, что, если сохраню тайну, удача мне улыбнется. Знаешь, Маргарет, я серьезно хотела бы выйти замуж.

– А как же Салли?

– Ким говорит, что не может признаться ей во всем сейчас, – сказала Николь. – Из-за рождения ребенка… – Салли родила девочку; Николь была первой, кому Ким рассказал об этой новости. Девочку назвали Кристи.

– Салли очень хороший человек, – сказала Маргарет, которая думала, что Николь тоже очень хороший человек.

– Да, это верно. Ты знаешь, она пригласила меня к ним в гости.

– Ей известно про тебя и Кима?

– Не думаю, – сказала Николь. – Я полюбила Нью-Йорк, и ты знаешь, что я люблю и американцев, но не понимаю, как это все здесь происходит. В Европе ни один мужчина не пригласит свою любовницу к себе в дом – в дом, где он живет вместе с женой. Никогда! Так не принято. А ведь именно Ким попросил свою жену пригласить меня. Мне было очень неловко, но Ким вел себя так, как будто это было в порядке вещей. Он познакомил меня и со своим отцом. Он вел себя так, будто я была его невестой.

– Что же будет? – спросила Маргарет.

– Это я тоже хотела бы знать.

– Ким хочет, чтобы вы поженились?

– Нет. Но он постоянно говорит о будущем. Нашем будущем, – сказала Николь. – Я не могу понять Кима. Он приходит ко мне в любое время дня и ночи. Не представляю, как он объясняет это своей жене… – Николь пожала плечами, ей было грустно, неловко, неудобно.

– Ну, знаешь, как сейчас говорят – все можно! – сказала Маргарет. – До тех пор пока вы с Кимом не афишируете свои отношения… ну, в общем, кроме женщин-журналисток, Сухого закона и тисканья на задних сиденьях дешевых автомобилей, ничто никого здесь больше не шокирует.

– Не знаю, выдержу ли я здесь, – сказала Николь. – Я люблю Кима, но я скучаю по своему образу жизни. Я скучаю по «Дому Редон». Я не привыкла бездельничать. Я скоро уеду.

– Если ты уедешь, не согласишься ли ты писать ежемесячную колонку для «Харперс базар»? – спросила Маргарет. Эта мысль пришла ей в голову во время разговора с Николь. Николь хорошо выражала свои мысли; американки жаждали новостей из Парижа, центра мировой моды. Маргарет вспоминала статьи, которые она отправляла своей тете. Из-за этих колонок она и познакомилась с Николь. – Мы назовем эту рубрику «Время и место: Париж».

– О чем же мне писать?

– О чем хочешь. В основном о модах. Но и о светской жизни тоже, о сплетнях, искусстве, об интересных людях, обо всем, что тебя интересует.

– Но я действительно мало что знаю о модах. У меня есть свой собственный стиль, – сказала Николь. – Создают моду другие. Они меняют линию талии, длину юбки, линию плеч. Я же почти ничего не меняю.

– Иной раз мне хочется положить тебя поперек колен и отшлепать. Одно дело быть скромной; другое дело полностью стушеваться, вот как ты сейчас. Колонка из Парижа! За подписью Николь Редон! Женщины будут вставать в очереди, чтобы прочитать ее!

– Я не знаю, – нерешительно сказала Николь. – Я всего лишь портниха, ты же знаешь.

– Ты слишком скромничаешь, Николь, – сказала Маргарет. – Я никогда не могла понять, почему ты такая робкая. Весь Париж у твоих ног, каждая женщина старается быть похожей на тебя, а ты говоришь: «Я только портниха». – Маргарет умолкла, увидев, что ее слова ранят Николь. – Николь, прошу тебя, подумай об этом. У тебя прекрасно получится.

– Я подумаю, – обещала Николь.

– Скажи «да», – настаивала Маргарет. – Николь, скажи «да»… ты же не дура, чтобы лишать себя такой возможности.

Николь покинула Нью-Йорк в середине апреля. В то лето она подготовила свою осеннюю коллекцию. А осенью вышли духи «Николь». Ким часто писал ей и посылал телеграммы. Когда Гертруда Эдерле переплыла Ла-Манш, Ким написал Николь, что так скучает по ней, что готов пересечь Атлантический океан вплавь.