Текст книги "Последние романтики"

2

Депрессия напомнила Николь о бедности, в которой она жила в детстве, и в то же время пришпорила ее воображение. Тогда ее воображение помогло ей бежать из Ларонеля, теперь же оно помогло выжить «Дому Редон». Из необходимости она работала одновременно в нескольких направлениях, искала новые пути в самых разнообразных областях. Совершенно новый вид женского костюма – лишь один из примеров. Открытие бутика – небольшого магазинчика дешевых товаров при доме моделей, числящегося среди домов «от кутюр», – стало следующим революционным шагом.

Николь давно знала о маленьких свитерах, которые Лала делала для себя. Лала научилась вязать у старой крестьянки, жившей в поместье ее родителей. Вдохновленная сюрреалистами, дадаистами и кубистами, Лала решила забавы ради связать себе маленький сюрреалистический свитер. Ее первым опытом в середине двадцатых годов стал черный свитер с белым воротником, напоминавшим воротник мужской сорочки, вывязанный прямо в свитере. На свитере же был вывязан красный галстук. Лале понравилось свое творение, и она продолжала экспериментировать. Она вывязывала на черном полотне свитера грудную клетку, под Дали, или сфинксов, заимствованных с выставки искусств Древнего Египта. Однажды она сделала свитер – овощную лавку: вывязала зеленую петрушку, желтые лимоны, красные томаты, коричневые картофелины, красный баклажан. Хотя перенасыщенные цветами и деталями свитера Лалы являли полную противоположность стилю Николь, она увидела и в них новые возможности.

– Как ты предполагаешь продавать свои свитера? – спросила Николь. – Я предоставляю тебе часть нижнего этажа в «Доме Редон» в обмен на процент от доходов, которые принесет продажа твоих изделий.

– Мне нравится твоя затея, – ответила Лала, – но эти изделия – вовсе не «гранд люкс». Они не рассчитаны на это. Я делаю их забавы ради.

– Мне кажется, что именно сейчас пришло время немного развлечься. Все так мрачно! – объяснила Николь. – Мы можем делать простые черные недорогие юбки под твои свитера – это даст нам дополнительный доход. – Николь думала и о том, что, благодаря свитерам, в «Дом Редон» станут приходить новые клиенты, а когда дела пойдут на лад, а они обязательно пойдут на лад, клиенты станут чувствовать себя привычно в «Доме Редон» и постепенно превратятся в заказчиков более дорогой одежды.

– Положись на меня – и тебе, и мне в результате будет только лучше.

Таким образом Николь стала первой представительницей домов «от кутюр», в которых появился магазин готовой одежды по доступным ценам. В то время подобная идея ужаснула других модельеров – никаких консультаций, никаких примерок, никаких индивидуальных деталей; просто плати и уходи! Однако свитера и соответствующие юбки, выполненные в трех размерах – маленьком, среднем и большом, – имели успех.

Николь расширила ассортимент бутика за счет своих духов, набора стеклянных бус, нескольких видов шляпок, закупленных в других ателье, а также разноцветных шарфиков, которые она подбирала лично. Вскоре бутик так разросся, что Лала проводила в нем целый день и пришлось нанимать другую директрису.

3

Несмотря на постоянно вводимые новшества, начало тридцатых годов для Николь стало временем борьбы и одиночества. В течение уже длительного времени у нее не было никакой личной жизни. Она задавалась иногда вопросом: неужели она так напряженно трудилась, так самоотверженно боролась лишь для того, чтобы вернуться на исходные позиции – в совершенном одиночестве, маневрируя то так, то эдак, поддерживая на плаву свое дело. Иногда она сравнивала себя со своей матерью. Она зло критиковала свою мать, но, в конце концов, оказалась в той же лодке: ночью – одиночество, а днем работа, работа и работа. Иногда она так много работала, что забывала о цели работы, – она помнила лишь, что должна выжить. Николь старалась не предаваться мыслям о собственных неудачах и не жалеть себя; такое настроение ни к чему не приведет. Факт оставался фактом – и мир, и Николь переживали Депрессию.

С горечью думала Николь о своих потерях: Кирилл, Бой, а теперь, по всей видимости, и Ким. Хотя их вынужденная разлука продолжалась, она не хотела окончательно расставаться с мечтой о том, что они вновь будут вместе. Они многому научились в течение того года, что жили вдвоем, В следующий раз – если он когда-нибудь наступит – все пойдет по-другому.

Тем временем друзья говорили ей, что она проводит слишком много времени одна. Ее приглашали, и она была достаточно мудрой, чтобы принимать эти приглашения. Но, несмотря на приемы и коктейли, на вернисажи и театральные премьеры, Николь оставалась одинокой и страдала от одиночества.

4

Николь давным-давно знала Майкла Эссаяна, но по-настоящему их дружба началась однажды ночью, под крышей популярного парижского ночного клуба «Ле Беф сюр ле туа». Николь пришла туда в большой компании, в которую входил министр экономики, в 1929 году просивший Николь остаться на родине, и его жена, ставшая постоянной клиенткой «Дома Редон»; она сопровождала мужа и сейчас; был там и Ролан Ксавье, ставший членом правительства и пытавшийся вывести экономику из депрессии; были Ройс и Маргарет Берримэн. За соседним столиком, накрытым на двоих, сидели Барбара Хаттон и Алек Мдивани, который, как поговаривали, сам себе присвоил княжеский титул. Эта богатая девочка и князь собирались пожениться в июне. «Дом Редон» готовил Хаттон приданое.

– Мадемуазель, не окажете ли вы мне честь и не потанцуете ли со мной? – спросил Майкл. Николь кивнула, и он повел ее в центр зала на танцплощадку. Румбу и самбу с их зажигательными ритмами сменили чарльстон и блэк-боттом, бывшие тогда в моде. Танцуя с Майклом, чувствуя его руку на талии, Николь думала, какой он сильный, надежный и мужественный.

Она давно привлекала Майкла Эссаяна и знала это. С тех пор как Ким уехал из Парижа, многие мужчины пытались за ней ухаживать, но она не могла ответить им взаимностью. Наверное, думала она обреченно, как и мать, я «женщина одного мужчины». Ее мать всегда любила только ее отца, независимо от того, как он с ней обращался, хотя время от времени появлялись мужчины, заинтересованные в Жанне-Мари. В конце концов, нет такой уж большой нужды походить на мать, решила она и обратила внимание на Майкла.

– Я слышала о ваших замечательных орхидеях, и я читала о них, – сказала Николь. – Но в бутоньерке тем не менее у вас орхидеи нет. Я ни разу не видела, чтобы вы носили орхидеи, хотя частенько встречаю вас в «Рице». Поэтому я решила, не газетные ли это сплетни, ваши орхидеи?

Она дразняще улыбалась, это было по душе Майклу. Ему нравились женщины с характером, мужественные женщины. У его жены, с которой он разъехался, но не развелся, этих качеств было в избытке, что сделало невозможным спокойный брак.

– Мне придется доказать вам, что мои известные орхидеи существуют, – сказал он, объясняя, что Франция наградила его орденом Почетного Легиона и он всегда носит ленточку этого ордена в знак признательности. Орден был ему вручен за участие в первой мировой войне. По его мнению, было бы оскорблением прикрепить цветок на то место, куда обычно прикрепляют орден Почетного Легиона.

– Но я пришлю вам несколько моих орхидей. В вашем обществе они будут цвести лучше.

Николь ответила улыбкой на его рыцарский комплимент. Вновь заиграла музыка. Николь была в расцвете своих тридцати четырех – тридцати шести лет и особенно остро начала осознавать свое одиночество. Только начала. Это еще не стало заметно окружающим.

Пока они танцевали, она все время улыбалась Майклу, чувствуя, какое приятное волнение они оба ощущают.

– Мой отец не одобрил моей женитьбы, – рассказывал он ей несколько позже в тот же вечер. – К сожалению, в конце концов, именно он оказался прав.

– Вы чему-нибудь научились благодаря ошибкам? – спросила Николь. Майкл положил руку в низкий вырез на спинке платья так, что Николь чувствовала его тепло. Ощущение было приятным и удобным. Удивительно, подумала Николь, как много в ее жизни значило удобство. Она вновь обновила интерьер своего дома – появились глубокие диваны, сделанные по ее заказу, обитые замшей, а сверху украшенные мехом. Она любила по вечерам после работы лечь на диван, наслаждаясь уютом и вспоминая, как нравилась Киму ее большая мебель. Каким-то образом она чувствовала его рядом.

– Я ничему не научился на своих ошибках, – ответил Майкл. – По существу, я восточный человек. Горячая кровь одерживает верх над рассудком.

Николь улыбнулась понимающе и сочувственно. Она осознавала, что ее улыбка приглашает к флирту.

– В любом случае я никогда не думаю о прошлом. Прошлое утомляет меня, – признался он. – Я не могу его изменить. Я едва могу вспомнить вчерашний день. Что же касается позавчерашнего дня – его, по-моему, просто не было никогда.

– У вас правильное представление о жизни, – сказала Николь, зная, что ей будет удобно с ним. – Я стараюсь думать так же.

На следующее утро в дом Николь привезли корзину орхидей от Майкла. Она нашла также визитку Боя с короткой припиской. Он был в Париже. Он хотел ее увидеть. Николь почувствовала любопытство, его внимание ей польстило, но оставило равнодушной. Она вспомнила, как много страдала когда-то по его вине. Казалось, прошла целая жизнь с той поры.

Бой приехал к шести часам, ответив на приглашение Николь, к коктейлю. Бой не видел Николь с тех пор, как женился на Миранде в 1925 году. В 1925 году Николь была очень привлекательная, спортивная, свободная, пышущая здоровьем, источающая энергию девушка, и Бой был захвачен ею целиком. Но Николь 1933 года! Она стала женщиной. Она излучала уверенность и очарование, блистала изысканностью – воплощала современный идеал женщины. Ногти были покрыты лаком глубокого красного цвета, волосы безукоризненно уложены, ее макияж был смелым, выверенным и очень ей шел. Ее рот – всегда особенно его привлекавший – был подкрашен глубоким драматическим красным цветом, и Бой, уже утонувший в ее образе и ее аромате, жаждал раствориться в ней полностью. Она была на самом деле удивительна!

– Я смотрю, ты последовала моему совету и купила этот дом, – сказал он, потеряв дар речи при виде Николь, но выдержка и хорошие манеры взяли верх, и он прервал затянувшееся молчание.

– М-м-м-м, – улыбнулась Николь. Его это вовсе не касалось. Она видела, какое впечатление произвела на него, и была довольна тем, что вывела его из равновесия. Очень мило!

– Успех идет тебе, – произнес Бой, держа в руках только что принесенный ему коктейль «Манхэттен», бывший в тот сезон в моде. – Ты выглядишь лучше, чем прежде.

– Спасибо, – ответила Николь. – Вероятно, это результат тяжелой работы.

– Тяжелой работы? – переспросил Бой. – Что за мысль, я и приблизительно не знаю, что это такое.

Николь пожала плечами: склонность Боя к позе была ей хорошо известна. В действительности Бой лишь пытался произвести впечатление ничего не делающего плейбоя. Он работал, и много, в компании Меллани. Он считал, что серьезность ему не к лицу. Такое поведение было забавным в двадцатые годы, сейчас же Николь его поза показалась старомодной.

– Я слышал, что ты самая преуспевающая женщина во Франции. Во всей Европе. Твой изящный костюм. Твои духи. Твои статьи в журнале – они печатаются и в Лондоне. В Лондоне все только и говорят о тебе. О Николь. Как тебя называют. По имени. В мире только одна Николь, и все знают, кто она.

– Приятно знать, что о тебе говорят, – ответила Николь, вспоминая детство, когда ею пренебрегали и не замечали ее. – Стать знаменитостью это значит превратиться во всеобщее увлечение. Стать своего рода криком моды.

– Ты и есть крик моды, – заметил Бой.

– Ты ничуть не изменился. Ты все такой же. Твои волосы, твои глаза, твоя кожа – у тебя всегда была прекрасная кожа. Даже одежда и кожаные лакированные туфли – все прежнее.

– Спасибо, Николь, спасибо, – ответил Бой, принимая ее слова за комплимент. Теперь он нашел верный тон для разговора и продолжил: – Ну, а теперь скажи, дорогая, где мы поужинаем?

– Ужин? Я пригласила тебя на коктейль, – ответила Николь.

– Но ты же будешь ужинать?

– Буду, конечно.

– Но не со мной? – спросил Бой, заметно смутившись. Он был удивлен ее отказом, но его удивление было столь невинно и искренне, что Николь была вынуждена признать – именно этим качеством он и привлек ее когда-то. Он был так испорчен, так приучен все делать по-своему, что его вовсе не огорчало, когда ему отказывали. Скорее удивляло и озадачивало. Это было довольно мило.

– У меня уже назначена встреча, – сказала Николь. Холодность Николь поставила Боя в тупик.

– Ты будешь свободна завтра?

– Да.

– Тогда мы поужинаем завтра вечером, – сказал Бой, уже забыв о своем удивлении и вновь, как по мановению палочки, обретя уверенность в себе. – Я поведу тебя к «Максиму».

– А что скажет твоя жена? – поинтересовалась Николь, довольная тем, что говорит очень спокойно.

– Скажет? Ничего не скажет, – ответил Бой. – Она в Лондоне. Она знает, что должна оставаться там.

– Она, вероятно, образцовая жена, – заметила Николь. – Но извини, мне нужно переодеться.

Бой еще не пришел в себя от подобного поворота в разговоре, как Николь уже поднялась по лестнице и исчезла за дверью. Свидетелем его конфуза был только дворецкий. Бой так резко поставил бокал на стол, что разбил его ножку. Он быстро встал с дивана, налетел на столик с напитками и чуть не сшиб их на пол. Проходя через ярко освещенную прихожую, он размышлял, что ему подарить Николь. Она была великолепна, и он хотел, чтобы она вновь стала его любовницей. Она превратилась в такого рода женщину, которых герцог Меллани очень ценил. Может быть, сапфир? Нет, он помнил, как однажды Николь сказала ему, что голубой цвет угнетает ее. И уж конечно, не бриллиант – бриллианты дарят женам, а любовницам – цветные камни. Изумруд? Возможно. Он будет хорошо сочетаться с ее дымчатыми карими глазами. Или рубин? Николь любила красный цвет. Любила красные пижамы, красные ногти, красные-красные губы. Да, решено, он подарит Николь рубин. Завтра же первым делом он отправится к ювелиру. Она не устоит.

Переходя улицу Де-Бретонвильер, довольный своим решением и уже предчувствуя последствия удовольствия, Бой чуть не налетел на Майкла Эссаяна, переходившего улицу в противоположном направлении. Эссаян снимал офис в здании, принадлежащем Меллани, в районе Мэйфэ. Мужчины обменялись приветствиями, удивленные встречей на такой тихой улочке, да еще в Париже. Бой проследил за Эссаяном и увидел, как тот звонит в дверь Николь. Дворецкий открыл ему.

Бой пожал плечами. Что же, если у Николь небольшая любовная связь с Майклом, он не станет возражать. Он не воспринимал всерьез бизнесменов и потому даже не испытал намека на ревность. Однако значительно позже, поужинав в компании одной прелестной вдовы и проведя остаток вечера в ее объятиях, Бой вернулся к себе в номер в гостинице «Риц», лег один в постель и вдруг ощутил, как его захлестывает ревность. Оказавшись в плену этого незнакомого ему прежде чувства, Бой ощутил беспомощность. Он вспомнил о рубине. Однако какой-то голос подсказывал ему, что, может статься, рубина будет и недостаточно.

Почему, почему он как последний дурак позволил Николь уйти первой? Дурак! Честное слово, дурак!

5

Джей Берлин попросил Амелию Эрхарт написать книгу для «Двадцатого века» о своем одиночном перелете через Атлантику. Перелет длился четырнадцать часов и пятьдесят шесть минут, она побила все рекорды, а ее мужество потрясло всех. На крыльях ее «Локхида» образовался лед, и она была вынуждена снизить высоту. Несмотря на благоприятные прогнозы погоды, она угодила в дождь и туман, а сильные порывы ветра мешали ей. Альтиметр сломался, в моторе возник пожар. Когда она приземлилась на побережье Ирландии, то объяснила, что летела так низко потому, что предпочитала утонуть, а не сгореть заживо. Джей безошибочно увидел во всем происшедшем с отважной летчицей книгу, которая станет пользоваться огромным успехом. Он упомянул о своем замысле Киму как-то во время их обычного полудружеского-полуделового обеда. И ранней осенью Ким спросил, есть ли возможность ему самому участвовать в трансатлантическом перелете.

– Я не хочу, чтобы один из моих самых преуспевающих авторов погиб в авиакатастрофе, – сказал Джей. – Особенно тот автор, который задолжал мне еще одну книгу. – Ким продолжал настаивать, Джей, не в состоянии сопротивляться, как он был не в состоянии противостоять и иным затеям Кима, пообещал навести справки.

Тринадцатого ноября, после почти тридцатичасового перелета в компании еще девяти пассажиров, Ким с белыми и алыми гвоздиками в руках, перевязанными голубой лентой, и с дюжиной бутылок шампанского прибыл на улицу Де-Бретонвильер.

– С днем рождения! – поздравил он Николь. – Извини за двухдневное опоздание.

Николь была потрясена.

– Боже мой! – она не видела его со времени отдыха на Кубе. Она улыбалась и плакала одновременно, ее руки и колени дрожали. Она взяла цветы, но уронила их, потянулась взять бутылки шампанского, но Ким не дал ей до них дотронуться.

– О, нет! – воскликнул он. – Ты и их уронишь, и вот это уже будет подлинной катастрофой.

Он отдал бутылки дворецкому, который тихо исчез вместе с ними. Ким обнял Николь и покрыл поцелуями ее лицо, каждый его миллиметр – ее брови, глаза, щеки, губы, подбородок, шею, он покрыл ее всю сотнями теплых и страстных поцелуев.

– Я больше не мог жить без тебя ни одной минуты! – сказал он наконец. – Это было невыносимо. Я никогда не был так одинок. Никогда!

– И я тоже. – Она никак не могла прийти в себя от изумления. Он снова, в той же комнате, целует ее и обнимает. Она почти падала в обморок, захлестнутая чувствами, которые вновь напомнили ей, что она женщина.

– Так нельзя больше жить. Я ненавижу такую жизнь, – он крепко сжал ее в объятиях, жадно вдыхая ее аромат, негодуя, что они так долго были в разлуке, ненавидя те обстоятельства, которые ими управляли. – Быть вдали от тебя невыносимо! Я и наполовину не чувствую себя живым. Ты примешь меня, если я вернусь в Париж? – Он слышал свои стремительные, импульсивные откровения как бы со стороны.

– Если ты вернешься в Париж? – спросила Николь. – Ты сможешь?

– Это будет нелегко… финансы… дети… – сказал он, возвращаясь на землю. Но когда он говорил, он был целиком захвачен тем особенным чувством, которое возбуждала в нем только Николь, – он едва верил, что стоит рядом с ней и обнимает ее. – Но, возможно, если я спланирую все тщательно… Больше всего на свете я хочу быть рядом с тобой!

– Если бы ты был здесь – о, многое стало бы другим! Я сама была бы другой! – сказала Николь. – Ты даже не представляешь, как я одинока! Как мне тоскливо! – Он еще крепче обнял Николь, погрузив лицо в ее золотые шелковистые волосы. Они стали длиннее, придавая Николь еще большую элегантность.

– Я очень рад, что короткие стрижки больше не в моде. – заметил он. – Я обожаю твои волосы, мне нравится, что они такие длинные, как сейчас. – Он начал целовать ее волосы, спускаясь ото лба к ушку, шепча, как он тосковал по ней, каким счастливым будет их будущее. В этот момент постучал дворецкий.

– Да? – сказала Николь. Она освободилась от объятий Кима, утонув было в его запахе – чистом, мужественном и здоровом.

– Господин Эссаян, – доложил дворецкий.

– Попросите его войти, – сказала Николь дворецкому. Затем она обратилась к Киму: – Я приглашена на ужин. Я представить себе не могла, что ты приедешь. Как снег на голову!

– Именно так я и хотел обрушиться – как снег на голову. – Они взглянули друг на друга и рассмеялись громко, по-детски, понимающе.

Майкл вошел в комнату – он был мощнее и сильнее Кима. Но Ким был элегантнее, у него была красивая мужская фигура. Николь представила мужчин друг другу, и Майкл пригласил Кима поужинать вместе с ними.

– Конечно, но только после того, как мы выпьем все вместе шампанского! – откликнулся Ким.

Майкл, такой же умный бизнесмен, как и его отец, был гурманом, читал в оригинале древнегреческих классиков; перед сном любил полистать сборник сонетов Горация. Он занимался тяжелой атлетикой и имел много любовниц. Во всем и везде Майкл Эссаян был незаурядным человеком. В мрачные тридцатые годы, годы Депрессии, блестящие деловые операции Эссаяна и утонченные личные вкусы сибарита создали ему новый имидж – магнат-головорез.

Майкл Эссаян родился вместе со столетием – в январе 1900 года. По традиции он считал себя армянином, потому что его родители были армянами; по рождению и по образованию он чувствовал себя англичанином; благодаря своему браку он приобрел связи с Германией; инстинкт же сделал его одним из тех людей, которые чувствовали себя в равной степени уютно и в Венесуэле, и в Египте, и в Париже, и в Стамбуле, и в Багдаде, и в Нью-Йорке. Он был темноволосым, красивым, среднего роста, крепкого сложения. Его карие миндалевидные глаза искрились юмором и умом, полные, красивые губы говорили о восточной чувственности натуры. На него можно было положиться, его отличали богатое воображение и уравновешенный характер. Николь, которая всегда училась у своих любовников, многое позаимствовала у Майкла. Именно под его влиянием Николь больше не рассматривала «Дом Редон» как свой «маленький магазин», но видела в нем предприятие, которое может иметь международные масштабы. Именно по совету Майкла она начала видеть в Депрессии не больше, чем вызов.

Китайский иероглиф, обозначающий слово «кризис», состоит из двух слов: «опасность» и «возможность», – объяснял Эссаян. – Если ты будешь рассматривать кризис как возможность, твои дела будут идти нормально, – советовал он ей. – Людей с деньгами более чем достаточно, они и сейчас приезжают в Париж. Почему бы тебе не привезти им Париж?

– Этого никто никогда не делал, – сказала Николь, вспоминая, что нечто подобное ей уже советовала Маргарет Берримэн. – Мне твоя идея нравится, – заключила она.

В 1933 году Николь взяла свои коллекции, манекенщиц, портних в турне за границу. Она поехала в Рим, Мадрид, Лондон, Бейрут, Рабат и Багдад. Ее «передвижные показы моделей» стали сенсацией и были подробно описаны в прессе. Это был новаторский шаг.

– Мы принимали заказы и снимали мерки за границей, – рассказывала Николь за ужином в «Максиме», где они взяли столик для троих. – Сами же платья шьются здесь, в ателье на Вандомской площади. Изготовленные заказы мы рассылаем заказчикам из Европы и Ближнего Востока. Следующее наше турне пройдет по Америке, Северной и Южной.

Волнение, с которым Николь описывала успех, принесенный новаторской идеей, было сродни тому возбуждению, которое охватывало Кима, когда работа продвигалась хорошо и легко, как бы даже сама по себе. Пока Николь говорила, Ким размышлял, что, вероятно, для написания «Воспоминаний о счастливом времени» он сможет приехать в Париж.

– Остальные модельеры взяли пример с Николь, – сказал Майкл. – Пату устроил показ мод в Лондоне и Эдинбурге. Жан Десс едет в Брюссель. Но первой это сделала Николь! Она, как всегда, проявила оригинальность! – Гордость Майкла за Николь, его глубокая к ней привязанность были очевидны.

– Все всегда шли следом за Николь и брали с нее пример, – сказал Ким. – С самого начала. – Он станет жить в гостинице, цены, вероятно, те же, что и в «Алгонкине», предстоят иные расходы. Николь привыкла к «Максиму», к «Рицу», а он себе этого позволить не мог.

– Вы тоже всегда становились зачинателями новых течений в литературе, – заметил Эссаян, переведя тему разговора на Кима. – Нынешняя тяга ко всему африканскому – это ведь результат вашего романа!

Ким был даже удивлен, как много Эссаян знал – от женской моды до тех увлечений, которые охватывали американцев. Он ведь бизнесмен, нефтяник, а Ким всегда считал, что бизнесменов не интересует ничего, кроме их собственного дела и их прибылей. Когда подали десерт – ванильный мусс с карамельной подливкой, – Ким высказал свое удивление широтой интересов Майкла.

– Но это важная часть моего бизнеса, – объяснил Эссаян. – Я должен быть хорошо информированным, знать, что интересует людей, чем они занимаются. Экономика, в конце концов, не что иное, как денежное выражение человеческих нужд и желаний.

– Удивительно, как многим бизнесменам ничего подобного даже не приходило в голову! – заметил Ким.

Он особенно четко видел, как изысканно были одеты посетители ресторана, какие дорогие драгоценности украшали дам, каким пышным было убранство и вся обстановка у «Максима». Он вспомнил о шестифранковом обеде в «Кнаме», в «Лез Алле», «Фло», запрятанных на задворках кварталов Сен-Дени. Там готовили вкуснейшую еду по баснословно низким ценам. Но это было очень давно. Николь тогда не имела никакого успеха, у него не было никаких обязательств, они были беднее, и времена были проще. Это было давным-давно.

– Удивительно, что многие бизнесмены не делают и части тех денег, что они могли бы делать, – продолжил Эссаян, возвращая Кима к действительности. Когда Ким улыбнулся, Эссаян улыбнулся в ответ, получив явное удовольствие от своей реплики. Впрочем, он от всего старался получить удовольствие. За ужином он был снисходителен, щедр и полностью лишен нарочитости, но что беспокоило Кима больше всего – Эссаян ему не только нравился, он производил на него глубокое впечатление.

В последующие три дня он не видел Эссаяна – они провели эти дни с Николь наедине, вновь открывая тот Париж, который любили. Насыщенность и глубина их чувств не уменьшалась, чувства становились глубже – они растворялись друг в друге.

– Он твой любовник? – спросил неожиданно Ким на третью ночь. Они были в спальной Николь, некогда их спальне. Удобство, знакомая обстановка успокоили Кима, но ревность к Эссаяну росла, разъедая его сознание, поглощая его, и наконец он заговорил: – У тебя с ним роман?

– Ким, пожалуйста, – начала Николь. Она сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы. Она хотела сказать «Не мучай себя!», но Ким перебил ее.

– Не лги мне! Я не слепец! Я вижу это. То, как он на тебя смотрит. То, как ты отвечаешь ему. Он не просто друг, Николь, признайся. – Ким стоял за спиной Николь, но не дотрагивался до нее. – Признайся!

– Ким, все не так, как ты полагаешь, – ответила Николь, вспомнив, как она сумела унять его ревность при их первой встрече. Она сидела тогда в ванне, а он на стуле рядом. В тот раз они проявили максимум благоразумия. – Не будь безрассудным, – сказала она. – Мы не виделись три года. Все не так, как ты считаешь, Ким.

– Не пытайся меня успокоить. Признайся! У тебя с ним роман! – Он схватил ее за плечи, не давая ей двинуть рукой с щеткой. – Признайся!

– Если тебе этого очень хочется, Ким, если это сделает тебя счастливым, знай, ты прав, – сказала она спокойно, глядя ему прямо в глаза через зеркало над туалетным столиком. Настойчивость Кима сильно огорчала ее.

– Я прав в чем? – состроил он ей гримасу, сжимая ее крепче и добавляя к моральной боли еще и физическую. Несмотря на изящество, он был удивительно сильным. Николь твердо решила, что и виду не подаст, как ей больно. – Я прав в чем? – настаивал он.

– Да, у нас с Майклом роман, – ответила она, видя по выражению его глаз, что и ему стало больно. Он отпустил Николь. Руки его безвольно повисли. Она подумала, что он сейчас заплачет, и пожалела о своих словах. Было глупо причинять друг другу ненужную боль. Если он сделал ей больно, не было нужды отвечать тем же.

– Как ты могла? – спросил он. – Как ты могла? – В его тоне слышалась нескрываемая обида. Потом он дал место злости. – Как ты могла так поступить со мной?

– Ким, ты живешь в Нью-Йорке. Я живу в Париже Это продолжается несколько лет… – Она заметила на своих плечах красные следы его пальцев. Они проглядывали сквозь ночную сорочку.

– Это не извиняет тебя! Черт подери, не извиняет!

– Ким, Майкл женат. У нас нет намерения жениться, у нас нет расчетов делать наши отношения постоянными. Мы хотим оставаться добрыми друзьями. Он помог мне в очень тяжелое время, и я думаю, что помогла ему. Он был здесь. Тебя здесь не было.

– Я не виноват! Эта чертова Депрессия! В ней все дело. Иначе я уже давно приехал бы в Париж. – Он отвернулся и пошел прочь из спальни.

Очарование ее комнаты во многом создавалось сочетанием простой по дизайну мебели и элегантного, но сложного аромата ее духов. На секунду он вспомнил об Илоне: он был убежден, что в его отсутствие она ни с кем не спит.

Николь подумала, что Ким успокоится и привыкнет к реальностям их разлуки, но вдруг он влетел в спальню и через всю комнату швырнул хрустальную пепельницу в зеркало над туалетным столиком. Николь увидела его в зеркало и вовремя отклонилась. Все произошло так быстро, что она даже не успела испугаться.

– Ты не могла ждать? Тебе надо было обязательно доказать, что ты фатальная женщина! Ты всегда была такой! Скажи мне, Николь, как много мужчин у тебя было? Как много побед ты одержала, когда я за тобой не приглядывал? Скажи мне, тебе будет приятно похвастаться!

Она почувствовала, что хочет сказать ему, что у нее были сотни любовников, тысячи, целая армия, но заставила себя сдержаться. Ким был в ярости, он не контролировал себя. Следы его рук на ее плечах были еще видны; осколки зеркала поблескивали на белом ковре и напоминали ей о совершенно реальной опасности. Ей стало страшно. Она была уверена, что он не осознавал, что делает.

– Ким, не делай этого. У нас достаточно выдержки, чтобы контролировать себя, свои чувства. Если мы не станем этого делать, мы разрушим все.

– Я не могу! Я не могу себя контролировать! – Голос его дрожал. Руки сжались в кулаки, суставы пальцев побелели. Он сжимал и разжимал кулаки. – Ублюдок! Негодяй! Болтун!

– Ким! – Голос Николь прозвучал как удар кнута. – Остановись! – Она взяла ручное зеркальце с тяжелой серебряной ручкой и, держа его как оружие, двигалась автоматически, не осознавая, что именно она делает. Она действовала инстинктивно: поднялась с банкетки и двигалась к нему, угрожающе подняв зеркало.

– Николь! Не надо! – Ким внезапно осознал, какой удар он ей нанес, и в ней самой увидел свое отражение. – Не надо!

– Я не стану, Ким, – ответила Николь. – Я не хочу разрушать то, что у нас есть. Нам никогда не удастся построить ничего лучше взамен разрушенного. Никогда. Я сделаю все, чтобы спасти то, что у нас есть.

– Ты бросишь Эссаяна?

– Если хочешь, – ответила она, не понимая, почему ее дружба с Эссаяном так беспокоила Кима. Романтическая дружба взрослых людей, у которых были, кроме того, совпадающие постоянные привязанности, – это так естественно и прекрасно! Все это хорошо понимали. Мужья, жены, любовники, женатые и замужние. Такая дружба была удобной отдушиной: люди, состоящие в браке, снимали напряжение семейной повседневной жизни; для тех же, у кого не было семьи, это был способ забыть свое одиночество. Ярость и ревность Кима были непонятны Николь.