Текст книги "Иллюстрированная история карикатуры с древнейших времен до наших дней"

Часть четвертая. Труд и искусство

Глава XXV. Профессии

Ремесленник-крестьянин. – Купец. – Солдат. – Судья. – Ученый. – Врач.

Карикатуры на известные сословия, на отдельные классы людей имеются в каждой стране и в каждую эпоху. Мы уже не раз упоминали о подобных карикатурах и здесь хотим выяснить лишь их общее значение с возможно большей последовательностью.

Ремесленник. Выдающаяся роль, которую ремесло почти повсюду играло в продолжение многих столетий в общественной и частной жизни, не раз вызывала нападки со стороны сатиры. Уже в древности существовали карикатуры на ремесленников, так, например, некоторые дошедшие до нас египетские рисунки изображают карикатуры на пекарей, на различных греческих и римских монетах и пергаментах также имеются карикатуры на ремесленников. Чем больше почтенное ремесло распространялось в государстве, тем чаще представители его осмеивались карикатурой. Как только ремесленник достигал известного благосостояния, он стремился стать выше отведенного ему в обществе положения, и это было главной мишенью, в которую била карикатура; второй целью для нападок сатиры служило увеличившееся со временем мошенничество ремесленников. Этот факт лучше всего можно проследить по бесчисленным сатирическим пословицам и поговоркам: «Хорошо для мельника, что мешки говорить не могут», «Равное с равным, – сказал чёрт и сунул в один мешок адвоката, портного, ткача и мельника» и т. п. Те же самые мысли и те же самые лица встречаются и в карикатурах: вот сапожник, разыгрывающий из себя дворянина, вот мошенник-мельник и т. д. В конце XVI столетия ремесла достигли своего апогея, и начался упадок. В XIX столетии ремесленники опять попали в карикатуру, но не как самостоятельный сюжет, а в виде дополнения при осмеянии модных глупостей; одну из таких карикатур мы помещаем здесь (рис. 235).

Крестьянин. Наиболее любимым предметом для насмешки во все времена был крестьянин. Естественная узость его горизонта и скромный объем жизненных интересов ставили его в постоянный контраст с городским жителем.

Легкость, с которой городской житель при самом ничтожном образовании возвышался над крестьянином, сделала из последнего образец ограниченности, глупости и носителя всех пороков. В шутках и масленичных играх грубый, глупый, неуклюжий крестьянин был всегдашним комическим лицом. То, что долгое крепостное право, тяжелые налоги, бедность принизили и притупили крестьянина, превратив его в бессмысленное рабочее животное, все это, конечно, было известно городским жителям, но они не давали себе труда вникнуть в положение крестьянина и продолжали беспощадно высмеивать его.

Рис. 235. Дебикур. «Профессор завивки

Карикатуристы изображали крестьян во всевозможных видах: и дерущихся, и пьющих, и танцующих. Подобные рисунки почти все одинаковы. Лучшими и известнейшими из этих сатирических картин считаются превосходные гравюры на дереве Бегала и Мельдемана и гравюры на меди Даниеля Гопфера, все из XVI столетия. К такому же роду произведений принадлежит «Прядильная комната» Бегама, одна из самых смелых сатирических иллюстраций грубости крестьянских нравов. Прядильная комната в прежние столетия в общественной жизни деревни играла одну из важнейших ролей. Она служила главным сборищем для молодежи обоих полов. В такую комнату собиралась молодежь со всей деревни; позади каждой девушки сидел наиболее нравившийся ей парень. Разговор обыкновенно отличался тёрпкостью и полной свободой; но самым интересным моментом было, конечно, то время, когда кто-нибудь «случайно» гасил свет. Такой именно момент избрал Бетам для своего рисунка, живо и интересно изобразив полный хаос, воцарившийся в темной комнате. Но в общем число карикатур на крестьянина было сравнительно ограниченно, так как интересы крестьянской жизни не особенно глубоко затрагивали горожанина. Единственным исключением являются лишь те эпохи, когда крестьянин вносил новую струю в общественную жизнь, так было, например, во время крестьянской войны в эпоху Реформации и к Тридцатилетнюю войну; в эти времена крестьяне возвышали свой голос, и не считаться с ним было бы большой ошибкой. Во Франции при Бурбонах, несмотря на всю страсть к сельской жизни, знали лишь идеализированного пастушка.

На исходе XVI столетия бесчисленные подати и налоги придавили крестьянина и довели его до полного отчаяния, выразившегося в многочисленных восстаниях, продолжавшихся чуть не тридцать лет. В эту эпоху появились иллюстрированные летучие листки, в которых крестьяне в сатирической форме обращались к сильным мира сего. Однако, и здесь сам крестьянин редко возвышал свой голос; чаще всего за него говорили другие. То же самое повторилось и во время Тридцатилетней войны. Все жалкие сбережения крестьян, весь излишек хлеба отнимался от него в ту суровую эпоху ландскнехтами. В то время зародилась и была в большом ходу пословица: «Как только родится новый ландскнехт, так в услужение ему даются три крестьянина: один его кормит, другой содержит для него красивую жену, а третий отправляется за него в ад».

После Тридцатилетней войны, вплоть до освобождения, крестьянин был забыт почти совершенно. Ему предоставили спокойно погрязать в грубости и пороках и лишь изредка отзывались о нем, как о бессмысленном вьючном животном, заботящемся лишь об удовлетворении своих инстинктов. Небольшая кучка людей, смотревших на крестьянина сквозь поэтические очки, не могла изменить общего мнения. Крестьянин и его судьба есть и останется самой яркой страницей в истории человеческой грубости и жестокости, слезами и кровавым потом написанной жалобой на унижение человека.

Купец. Чем быстрее шло развитие торговли и денежного хозяйства, чем сильней становился купец, тем меньше и меньше интересовались ремесленником, ставя на первое место торгового человека. В первый раз случилось это в эпоху Ренессанса, а затем повторилось в XVIII веке. В эти обе эпохи купечество было представителем высшей духовной и материальной культуры века. «Зайдя в такой дом, – пишет один современник, – и видя эти громадные мешки и неимоверной величины тюки с различным товаром, беготню и суетню людей, приезжающие и отъезжающие возы, и дюжины запряженных лошадей, невольно проникаешься уважением!».

Но так как с понятием слова «купец» связывались и многие отрицательные качества, как-то: тщеславие, жадность и пр., то наряду с уважением, которое чувствовали к купцу, его также подвергали и критике. Отличие купца от других профессий видели в его «деловом уме», который ни перед чем не останавливается и размышляет только о «делах». «Так как всевозможные счеты и расчёты составляли одно из главных занятий купеческого сословия, то это прежде всего бросилось в глаза сатире и послужило первым поводом к насмешкам. За этим карикатуристы усмотрели другую черту, но уже гораздо худшую, хотя, тем не менее, присущую всем мелким торговцам, – это страсть к обмериванию и к обвешиванию. Крупные негоцианты, конечно, не прибегали к такому способу, потому что имели другие средства для своего обогащения. Уже своим внешним видом богатый купец как бы говорил о своей положительности и солидности, о том, что его корабли плавают по всем морям, все товары носят его имя, а сам он служит гордостью и украшением города. Его жена старается подражать во всем ему: она носит напоказ дорогие платья, драгоценности, брабантские кружева, венецианские украшения, сибирские меха; наконец, в таком же духе ведет себя и сын, который уже от ногтей юности начинает чувствовать себя будущим крупным негоциантом и не менее крупным капиталистом. Это все подметила сатира и изображала в карикатурах «всемогущего, хвастливого купца». Но это только одна сторона купеческого быта, есть еще другая, на которую сатира тоже не преминула обратить свое благосклонное внимание. Особенно сильно стала нападать на купца сатира, когда он превратился в капиталиста, покоряющего всё под свои ноги при помощи денег.

Деньги порождают порок, который в многообразном виде то устрашает, то очаровывает людей. Деньги послужили материалом для великой сатирической эпопеи, начавшейся в эпоху Ренессанса и еще не кончившейся в наши дни. Деньги – чёрт, которому каждый продаёт свою душу, к которому весь мир стремится в бешеной скачке, и сатира создала «денежного чёрта». «Ах, чёрт, деньги управляют миром!», говорится в одном из старинных летучих листков. На рисунке был изображен чёрт, отягощенный денежными мешками и медленно шагающий по земле. Его длинный хвост опущен, и все стараются ухватиться и повиснуть на нем: бедный и богатый, старый и молодой, одним словом, полная смесь «племен, наречий, состояний».

Кроме «денежного чёрта» есть еще «чёрт скупости». Человек стремится к обладанию деньгами единственно, чтобы наслаждаться холодным блеском золота, сознавать свое могущество, но никогда им не пользоваться. Всё остальное в нем умерло: он не стремится ни к любви, ни к наслаждению, ни к славе. Пусть хоть всё погибнет вокруг него – красота и правда, его это нисколько не трогает. Даже то, что свойственно животным – любовь к собственной крови, и то чуждо ему; что ему за дело до детей, до родных, если он может пересыпать с ладони на ладонь своё золото. С душевным прискорбием тратит он каждый грош, но с удовольствием отдает целые пригоршни золота, если знает, что через несколько времени оно вернется к нему в удесятерённом количестве; из скряги человек постепенно превращается в ростовщика. Он приближается в образе сострадательного помощника, но, забрав в лапы беззащитную жертву, сбрасывает маску и является в виде кровожадного чудовища. Но обойти, устраниться от него нельзя и нужда призывает его. Несчастье и гибель пожинает он. Он всеми ненавидим и сатира во всевозможных видах заклеймила его и его бесчестную деятельность…

С водворением денежного хозяйства водворился и новый род преступлений, как-то: подделка и урезка монет. Последняя манипуляция особенно распространена была во время и после Тридцатилетней войны. Незнание народом настоящего характера денег послужило поводом к уменьшению величины и веса монет, так что из двух серебряных гульденов ухитрялись делать три. Такая урезка систематически производилась многими князьями и не раз вызывала народные восстания. Со своей стороны сатира едкими эпиграммами и карикатурами часто осуждала подделку и урезку монет. Так постепенно росли знание и власть «денежного чёрта», а вместе с ним рос и сатирический эпос, начавшийся простыми четверостишиями и достигший своего апогея в «Роберте Макэре».

Рис. 236. Карикатура Готшика.

Наряду с купцом высмеивался в карикатурах и приказчик, изображавшийся то в виде «безответного слуги», злоупотребляющего отсутствием хозяев, то в виде расторопного ловкого парня, старающегося во всем подражать капиталисту-купцу, пускающегося в азартную игру и заводящего интрижки с дамами. Коммивояжёры тоже отразились со всеми своими особенностями в карикатуре XVIII века, когда народились так называемые commis-marchands, которые частью торговали в магазине, частью ездили по городам и, заходя на квартиры, предлагали последние новости.

Солдат. В воображении всякого человека при слове воин возникает образ героя, в существе которого соединяется отвага с бесстрашием, в действительности же часто бывает нечто совершенно противоположное, и этот контраст между фантазией и действительностью служит неисчерпаемым источником для шуток и насмешек. Хвастливый солдат поэтому с давних пор служит особенно любимым предметом сатиры. Но больше всего подвергался он насмешкам в XVI и XVII веках, когда профессия солдата превратилась в род ремесла. Недостаток презрения к смерти в то время, как и теперь, заменяли хвастливостью, руганью, проклятиями и всякого рода бесчинствами. Это вызывало насмешки и остроты. Самым отчаянным говоруном считался в те времена испанец; рядом с ним даже швейцарец, хваставший на всех перекрестках о своих геройских подвигах и абсолютной независимости, являлся образцом скромности. Эти двое вояк первые послужили сюжетом для народных сатирических песен, шуток, поговорок. Спустя некоторое время их комплект дополнялся еще немецкими ландскнехтами. Само собой разумеется, что все песенки, шутки и насмешки украшались сатирическими гравюрами.

В этих рисунках, кроме грубого юмора, можно подметить еще и отчаяние народа, которому на своих плечах приходилось выносить всю эту армию пропойц и бездельников.

Рис. 237. Гранвилль. «На пути в вечность».

Несмотря на порядочное количество дошедших до нашего времени карикатур на солдат, мы всё-таки не можем составить по ним полную картину того, что пришлось терпеть народу в XVI, XVII и XVIII веках от диких, недисциплинированных солдатских банд. Они грабили сараи и дома, угоняли стада, насиловали жён и дочерей, пускали красного петуха по городам и сёлам, одним словом, разрушали и грабили, не разбирая ни своих, ни чужих. «У несчастья широкие ноги, – сказал крестьянин и увидел подходившего к нему капуцина», говорится в одной поговорке начала XVI столетия. «У несчастья много ног, – сказал крестьянин, когда чёрт завёл к нему на двор отряд ландскнехтов», так говорил крестьянин в XVII столетии. Грабежи и всевозможные жестокости стали повторяться тем чаще, чем больше войска составлялись из бездомных, чужестранных людей, из воров, убийц и других преступников.

А это уж случалось в XVI и XVII столетиях; вспомните хотя бы вербовку войска Фальстафом в «Генрихе IV». В Германии такая вербовка продолжалась до начала XVIII века, в других государствах до начала XIX, а в Англии такой набор волонтеров сохранился до наших дней; насколько он выгоден и полезен, мы могли убедиться во время англо-бурской войны.

Великолепным и в то же время комическим контрастом к ландскнехтам служила городская милиция XVI и XVII столетий. Обязанности по охране города несли на себе по очереди все взрослые городские обыватели мужского пола. Комическая важность и достоинство, с которыми жители исполняли свои обязанности, не раз давали пищу насмешке.

Рис. 238. Домье. «После заседания».

Из современных карикатур серия гравера Готшика бесспорно самая удачная; каждый рисунок этой серии полон юмора и незлобивой сатиры. Мы приводим здесь один из рисунков Готшика (236), на котором два честных гражданина в военной форме маршируют по городу, оберегая мир и спокойствие жителей.

Когда, благодаря переворотам XVIII столетия, солдаты превратились в могущественную охрану того или другого государственного порядка, то карикатуры на солдат превратились в карикатуры на милитаризм, как государственное учреждение. Прежде народ страдал от грабежей солдат, теперь он гнулся под тяжестью налогов, которыми его обложили в пользу армии. Некоторое время романтизм воскуривал фимиам солдату, и такие художники, как Шарле, Раффе, рисовали героев революционной армии, но когда воодушевление прошло, а геройские битвы принесли большинству лишь раны да нужду, то увидели, что видение, за которыми стремились романтики, была костлявая смерть со всеми её ужасами (рис. 237).

Судья. Суд и судьи являются стражами нравственности и законов, принятых в данный момент обществом. Вечных законов о добре и зле, о справедливости и несправедливости не существует, точно так же, как не существует и вечных законов нравственности.

Рис. 239. Монье. «Неумолимый».

Каждая страна и каждая эпоха имеют свои понятия о праве, и что вчера считалось хорошо, завтра может быть дурно. Право – это сила. Меньшинство всегда не право, или, вернее, оно не право до тех пор, пока, перестав быть меньшинством, не превращается в большинство, тогда оно забирает в свои руки власть, проводит свою мораль и свое право. На поворотных пунктах истории, т. е. когда какой-нибудь класс сохранял за собою власть лишь по традиции, высказанное нами положение можно наблюдать с особенной отчетливостью. Доказательством тому могут служить: конец средневековья, эпоха, предшествовавшая английской революции. XVIII столетие, великая французская революция, преследование демагогов в Германии. Бесчисленные сатиры, появившиеся в это время на судей, суть не что иное как протест меньшинства, почувствовавшего свою силу. Недовольство общественным строем выражалось нападками на судейский класс, который являлся главным защитником этого строя.

Наказания за преступления вплоть до нашего времени были чрезвычайно жестоки. Особенно жестоки были законы в XV и XVI веках, с пытками в застенках, с публичными наказаниями на площадях. Гражданские дела тянулись долго и стоили дорого; со скромными средствами нечего было и пробовать заводить тяжбу, так как всё равно ничего нельзя было выиграть. Тут кто больше давал, тот был и прав.

Рис. 240. Кампгаузен. «Первый поезд».

Даже люди со средствами нередко должны были на половине бросать свои процессы, так как в конец разорялись корыстолюбивыми судьями.

Это дало повод сатире создать «продажного судью» и «слепого судью», которых очень часто можно встретить на карикатурах XV и XVI веков. В танце смерти Гольбейна смерть застигает судью как раз в тот момент, когда он принимает взятку от одной из тяжущихся сторон. Продажный судья был бичом страны, от которого в равной степени страдали как горожане, так и крестьяне. Уголовного суда мирный житель еще не так боялся, потому что реже приходил с ним в соприкосновение, ведя честную, тихую жизнь, но в гражданский суд его мог привлечь любой сосед, охотник до судебной канители. Нотариуса, во всяком случае, никто не мог избежать, а он ничего не делал без денежной взятки. Адвокатов, умеющих черное превратить в белое, сатира заклеймила уже много столетий тому назад. В том же танце смерти Гольбейна смерть говорит адвокатам: «Вы, защитники, делаете много зла, вы превращаете дурное в хорошее, бедный из-за вас теряет свое имущество и погибает. Вы извращаете закон, злоупотребляете Писанием. На языке у вас яд».

В эпоху Ренессанса на дела правосудия стала влиять еще богиня Венера со своим богатым арсеналом. Этому влиянию противостоять было еще труднее, чем деньгам. Красивая женщина всегда могла по-своему перевернуть ход дела. Царство женщины в судах продолжалось весь век абсолютизма, а в некоторых местах вплоть до нашего времени.

Несправедливость в судах вечной тяжестью лежала на душе у каждого и каждый по своему выражал негодование на судей. Необразованный ругал и клял, образованный же делал вид, что ничего не замечает, но тем или другим способом старался излить горечь, накопившуюся у него в сердце. Одним из таких был Оноре Домье. Когда-то и ему пришлось стоять перед судом – мы уже говорили за что – и этот день остался навсегда у него в памяти. Домье жестоко отмстил за себя беспощадным анализом судейской души. Его серия «Les gens de justice» является одним из бессмертных шедевров, одним из величайших откровений сатиры. Домье раскрыл и показал всю глубину и все тайники судейской души. Рассказывают, что Гамбетта, расхаживая по картинной выставке, остановился перед шаржем адвоката, исполненным Домье: «Ведь это мой коллега N!», воскликнул, рассмеявшись, Гамбетта. «Вы ошибаетесь, – ответили ему, – Домье никогда не знал этого господина». И это правда; но Домье так верно умел схватить существенные черты своих жертв, что в каждом его рисунке всегда старались найти сходство с тем или другим судьей или адвокатом. Мы здесь приводим один из рисунков Домье «После заседания», рисунок, полный жизни, движения и едкой сатиры (рис. 238). Не менее зло осмеяны члены палаты пэров в карикатуре «Неумолимый» другого талантливого художника – Монье, близко знавшего современную юстицию (рис. 239).

Изобретения. Когда в Англии в 1819 году зародилась идея построить железную дорогу, «Qnartetly Review» высказало по этому поводу следующее: «Идея железной дороги практически неприменима. Может ли быть что-нибудь глупее и смешнее, чем этот проект паровой кареты, которая должна двигаться в два раза быстрее наших почтовых карет? Скорей можно поверить, что в артиллерийской лаборатории в Вульвиче изобретут способ передвижения при помощи конгревской ракеты, чем тому, что по милости какого-то бегающего локомотива мы будем переноситься с места на место». Когда спустя десять лет проектировалась постройка железной дороги между Нюрнбергом и Фюртом – первый железнодорожный путь в Германии, то баварская медицинская коллегия сочла своим долгом заявить, «что езда при помощи локомотива должна быть запрещена в интересах общественного здоровья. Быстрое движение непременно вызовет мозговую болезнь у пассажиров, нечто вроде Delirium furiosum. Если же, несмотря на опасность, пассажиры всё-таки найдутся, то государство должно, по крайней мере, защитить зрителей. Один уже вид быстро бегущих вагонов может вызвать ту же самую болезнь; поэтому было бы желательно, чтобы по обеим сторонам полотна был поставлен высокий плотный забор».

Рис. 241. Домье. «Дагерротипия»,

Такие протесты в настоящее время кажутся смешными, но лишь потому, что мы люди XX столетия слово «невозможно» вычеркнули из многих областей науки. Вместе с тем мы на этих примерах можем убедиться, что всякий, кто приходит сказать что-нибудь новое человечеству, наталкивается на сомнения и противодействия. Сомнения эти зародились из тысячи заблуждений, через которые приходится перешагнуть человечеству, прежде чем оно добьется до какой-нибудь незначительной истины.

Из всех явлений духовной жизни изобретатель и его изобретение вызывали всегда наиболее сильную оппозицию. Конечно, многое полезное вошло в жизнь, не обратив на себя внимания массы, но зато всегда можно ожидать противоречий со стороны большинства, если изобретателю придется производить свои опыты на улице перед толпой, которая в одно и то же время и безгранично любопытна, и безгранично недоверчива. Толпа не дает себя убедить ни логикой факта, ни очевидной победой. Для образованных, например, что-нибудь может считаться давно решенной задачей, но наивный все еще сомневается, не играет ли какую-нибудь роль чёрт во всём этом. Особенно упорно подозревали нечистую силу, когда Бертольд Шварц изобрел порох; не только невежественные люди предполагали, что здесь дело не обошлось без чёрта, но даже образованные сомнительно покачивали головами. В современных карикатурах Шварц всегда изображался в обществе чёрта.

Другие изобретения тоже оставили свои следы в карикатуре, – особенно богатым материалом для насмешек послужили Месмер и его животный магнетизм. Немало высмеивали также френологию Галля и физиогномику Лафатера. Но несравненно больше, чем все эти псевдонауки, занимало общество, а вместе с ним и карикатуристов успехи воздухоплавания. Аэронавтика с первого своего появления приковала к себе всеобщий интерес и служила любимым предметом общественных и частных бесед.

Характер карикатур на все эти открытия и изобретения отличался большим разнообразием; иногда рисунки были грубо комичны и терпки, иногда в них просвечивала чисто французская фривольность старого времени. «Почему, – спрашивает, например, один сатирик, – нельзя распространить теорию Галля и на другие, более интересные области?», и сейчас же производит свои исследования на прекрасной груди не слишком строгой красавицы. «Нельзя гнаться сразу за двумя зайцами», говорит себе молодой аббат, и вместо того, чтобы при помощи своей подзорной трубы следить за плавными движениями монгольфьера, направляет свою трубочку на высокую террасу, куда, чтобы лучше видеть, забралось несколько кокетливых молоденьких женщин.

Рис 242. Карикатура на оспопрививание.

Рис. 243. «Консультация врачей».

Когда промышленность при самом начале XIX столетия начертала своим девизом: «Тише is money» (время – деньги), то все старания стали клониться к тому, чтобы по возможности сокращать время и расстояние. Эта проблема была разрешена при помощи парохода, локомотива, велосипеда и в настоящее время автомобиля. Несмотря на протест. и сомнения толпы, все эти способы передвижения мало-помалу вошли в обиход культурной жизни. Сатира была в одно и то же время и за, и против этих открытий. Вот, например, на рисунке 240 деревенский пастор объясняет крестьянам устройство локомотива и силу пара, при помощи которой поезд двигается вперед, но он может говорить сколько ему угодно, мужики стоят на своем и уверены, что внутри локомотива находится лошадь.

Рис. 244. Карикатура на врачебное шарлатанство.

На рисунке 241 отец семейства в первый раз снимается у фотографа. «Так это, значит, действие солнца? – говорит он, – Как темно, однако… и всего только три секунды!.. Нельзя поверить, глядя на портрет, что я только три секунды просидел на солнце, скорей можно подумать, что я прожил на нем три года: я кажусь настоящим негром!.. Но это пустяки, все-таки это прекрасный портрет, и моя жена будет очень мною довольна».

Врачи и врачебное искусство. Сатирический смех проникает всюду, даже и туда, где живут болезни, страдания и отчаяния. Самые отвратительные, гнусные болезни не раз служили сюжетом Для сатиры, по рисунки эти по большей части служили как бы предостережением для здоровых. В таком роде является рисунок Николая Мануэля, на котором изображена девушка, умирающая от сифилиса. Вольтман пишет следующее об этой картине: «Поистине демоническое впечатление производить композиция Мануэля. Смерть, приближающаяся к девушке, дышит в одно и то же время сладострастием и ужасом. Смелей никто не изображал ничего подобного. На колонне с левой стороны находится статуя амура, прокалывающего себя самого стрелой. Это грозное предостережение против той ужасной болезни, которая с конца XV столетия является бичом для Европы». В таком же духе рисовались сатирические. рисунки на холеру и на чуму; смех был здесь уже неуместен, и только на рисунках танца смерти мог трактоваться этот мрачный сюжет.

Мелкие неопасные болезни тоже были не забыты карикатурой. Так подагра послужила для Гильрэ сюжетом для очень интересной карикатуры, а Домье мастерски передал колику и зубную боль.

То же сомнение и то же противодействие, которые вызывали разные изобретения, вызывали и новые методы лечения. Особенно большой переполох произвело оспопрививание (рис. 242). Даже карикатура, обыкновенно шедшая в первых рядах и помогавшая устранять старые предрассудки, и та на этот раз стала не на сторону науки, осмеивая беспощадно оспопрививание и его изобретателя. Нередко сюжетом для остроумных карикатур служил слепой страх публики и то недоверие, с которым она относилась к оспопрививанию. Гильрэ по этому случаю нарисовал несколько карикатур, быстро распространившихся по всей Европе и вызывавших повсюду смех. Один из самых лучших рисунков изображает место, где прививают оспу, но – о, ужас! – спустя несколько минут после прививки оспы у пациентов вырастают громадные коровьи головы: у одного на руке, у другого на лице, у третьего на носу и т. д. Трусы были здесь метко и ядовито осмеяны, Немало карикатур вызвала также клистиромания, охватившая в двадцатых годах XIX столетия весь так называемый образованный мир. Но в этом случае карикатура с самого начала стала высмеивать этот спорт, в котором принимали участие даже дети и прислуга.

Жрецы врачебного искусства также не могут пожаловаться на недостаток внимания к ним со стороны сатиры. С первого дня появления на свете врачей и до нашего времени карандаш карикатуриста не устает преследовать их. Вот, например, «Консультация врачей» Буальи; сколько в этих лицах надутой чванливости, наружного глубокомыслия, которыми старается прикрыться круглое невежество (рис. 243). На другом рисунке (241) врач-шарлатан рекламирует себя перед простодушной публикой и для вящей убедительности показывает кожу человека, которого он вылечил. Обе эти карикатуры принадлежат к первой половине прошлого столетия, а между тем, глядя на них, думаешь, недурно было бы поместить эти рисунки в виде иллюстраций к «Запискам врача» Вересаева.