Текст книги "Иллюстрированная история карикатуры с древнейших времен до наших дней"

Часть вторая

Глава VIII. Накануне французской революции

Причины революции. – Постепенное падение монархии. – Карикатуры на моды. – Карикатуры на министров финансов. – Карикатуры на Вольтера.

Людовика XIV называли «великим», «королём-солнцем», а его время – «золотым веком Франции»; но нам теперь уже известно, сколько горя и страдания принесло это пышное царствование французскому народу, и только льстивые французские историки могли назвать этот век «золотым». В каком печальном положении очутилась страна после смерти Людовика XIV, можно видеть из описания доктора Листера, жившего около того времени в Париже: «Толпы нищих во всех частях этого города столь громадны, что, проезжая или идя пешком по улице, вам везде попадаются нищие и буквально не дают прохода». Духовную бедность, как непременное следствие того, когда искусство и наука идут в услужение ко двору, очень метко обрисовывает Бокль, описывал век Людовика XIV: «Поэты воспевали принцев за плату, но, как это всегда случается, люди, потерявшие свою независимость, теряют в конце концов и свою силу… При такой системе сперва появляется порабощение гения, затем упадок пауки и, наконец, разорение всей страны. Три раза повторялся такой опыт во всемирной истории: в век Августа, Льва X и Людовика XIV, и каждый раз эта система имела одинаковые последствия. Каждый раз после кажущегося блеска непосредственно следовало обнищание». О настроении народа при известии о смерти Людовика XIV Дювернэ в своей биографии Вольтера пишет следующее: «В день погребения Людовика XIV на дороге, ведущей в Сен-Дэни, в нескольких местах были устроены импровизированные кабаки. Вольтер, отправившийся любопытства ради посмотреть на похороны короля, видел в этих кабаках массу народа, пивших вино и целовавшихся от радости, что умер Людовик XIV».

Однако, на самом деле французам радоваться особенно было не чему. Если Людовик XIV стоял невысоко по своим нравственным качествам, то его преемник, Людовик XV, оказался ещё хуже. Жизнь Людовика XV является сплошным развратом; в его время было опасно оставаться добродетельным. Государственный человек был бы назван дураком, если бы не заставлял платить страну за свои удовольствия. Страдания народа не имели никакого значения в глазах короля и его приближенных. «После нас хоть потоп» – вот принцип, которому следовала вся аристократия, предводительствуемая г-жой Помпадур. Наслаждения и самый утончённый разврат наполняли жизнь высшего общества. Сам Людовик не только предавался разврату, но еще старался принимать участие в разных интимных сценах, которые разыгрывались при его дворе и в домах лучших горожан. Каждое утро с этой целью в продолжение многих лет в кабинет к королю являлся префект полиции и обстоятельно со всеми подробностями сообщал ему о любовных приключениях прошлой ночи.

Рис. 80. Прямо в болото (французская карикатура на Людовика XV)

Слуги в лучших домах были подкуплены и доносили полицейским агентам обо всех интимных тайнах своих господ. В национальной парижской библиотеке до сих пор хранятся отчеты, писанные агентами Людовика XV, представляющие богатый материал для каждого историка. Насколько велика была расточительность этого короля, видно из следующего. Своей любовнице, маркизе Помпадур, Людовик XV выдал 36.327.268 ливров; Дю-Барри хвасталась, что она «съела» у государства 18 миллионов ливров. Известный государственный деятель д’Аржансон высчитывает в 1757 году, что в этот год на содержание дома Помпадур, имевшей в своих конюшнях до четырех тысяч лошадей, пошла четвертая часть всех государственных доходов, что составляет приблизительно 68 миллионов ливров. Такое положение дел неминуемо должно было вызвать революцию. Поэтому возвращение Людовика XVI к «скромному» образу жизни не имело никакого значения; слезы раскаяния явились слишком поздно. Да к тому же «скромный» образ жизни король понимал чрезвычайно своеобразно. Перед французской революцией в свите королевы Антуанетты состояло 496 человек придворных, в свите герцога Орлеанского 274, а у графа д’Артуа их было 693 человека. Король имел лейб-гвардию, состоявшую из 9.000 человек, которая ежегодно стоила 7.681.000 ливров. Королевская охота поглощала миллионы. Людовик XV с 1743 по 1774 г. застрелил 64.000 оленей, Людовик XVI в четырнадцать лет убил 189.251 штуку дичи, к этому еще нужно прибавить 1.254 оленя и столько же кабанов и серн.

Рис. 81. У парикмахера (карикатура на моды).

Двор Марии-Антуанетты обходился ежегодно в 45 миллионов; на домашний театр выходило по 300.000 ливров, на туалеты же около 140.000. На свечи королева тратила каждый год 157.000 ливров; её камеристка с одних огарков получала в год дохода до 50.000 ливров. Это грандиозное мотовство двора немногим превосходило роскошь высших духовных лиц. Епископы и архиепископы, в числе 131 человека, получали неисчислимые миллионы. Епископ Нарбонский подучал 100.000 ливров, аббат де-Клэрво 400.000 ливров, а кардинал де-Роган целый миллион.

Рис. 82. Карикатура на моды.

Когда прежний порядок уже ничем нельзя было спасти, и третье сословие все громче и громче начало порицать мотовство и роскошь двора, тогда был издан приказ, которым повелевалось уничтожить всю книжную торговлю и запретить печатать новые книги. Но бурю предотвратить этим было невозможно. Народ мстил за все ядовитыми эпиграммами и сатирическими песнями, – карикатуры, как мы уже знаем, были запрещены и появлялись весьма редко. «Прямо в болото» – вот одна из редких карикатур, появившаяся в эту переходную эпоху (рис. 80). Людовик XV, слушаясь голоса маркизы Помпадур, был вовлечен в несчастный союз с Австрией против Пруссии и Англии, союз, который не принес Франции ничего, кроме ряда постыдных поражений да потери такой колонии, как Канада, – эту-то неудачную войну и осмеивает карикатура «Куда держите путь?», задают вопрос даме, сидящей в карете, но она уклоняется от ответа и говорит: «Обратитесь к моему кучеру». «Она» – это «неответственное правительство». И действительно, правительство Франции было неответственно во всех смыслах этого слова.

Рис. 83. Малый Кобленц (карикатура Изабея на французские моды времен Директории).

Главные правители Франции были недоступны карикатуре, но так как желание массы осмеивать и оскорблять их становилось все сильнее с каждым днем, то карикатура в виде исхода избрала для себя другую мишень. Если стрелы сатиры не смели задевать короля и его приближенных, зато атрибуты бессмысленного вырождения вкуса, гигантские прически и длинные парики представляли доступную цель. Мы уже в прошлой главе говорили, что карикатура на моды в XVIII столетии была весьма распространена. В этом осмеянии вкусов века было погребено уважение к главным заправилам эпохи. При каждом появлении придворных дам и кавалеров на улицах в толпе поднимался смех, и мало-помалу вера в авторитет была подточена и рухнула как раз в тот момент, когда третье сословие, чувствуя за собою силу, потребовало законных себе прав (рис. 81 – 83).

Но чем сильнее становилось революционное движение, чем громче стали раздаваться со всех сторон протесты, тем смелее и отважнее становилась карикатура. В 1787 году она уже открыто осмеивает министра финансов Калонна в остроумной карикатуре: «На придворной кухне», когда он созвал нотаблей и предложил им сделать добровольный сбор для увеличения королевских доходов.

Рис. 84. Карикатура на созвание нотаблей. 1787 г. Повар (министр» Калонн) Мои дорогие подчиненные, я собрал вас, чтобы узнать, под каким соусом хотите вы быть съеденными? Индюшки. Мы вообще не хотим быть съеденными!!! Повар. Вы обходите вопрос.

Старая обезьяна в костюме повара спрашивает собравшихся к ней гусей, уток и прочую домашнюю птицу, под каким соусом они хотят быть съеденными. «Но мы вообще не хотим быть съеденными», отвечают птицы. «Вы обходите вопрос», возражает им повар, делая задумчивую, серьезную мину (рис. 84). Когда, наконец, после падения Калонна, на пост министра финансов был призван Неккер, который тотчас начал вводить новые финансовые реформы, карикатура не замедлила изобразить его в виде портного, снимающего мерку с г-жи Франции.

В заключение этой главы следует упомянуть еще о карикатурах на Фернейского философа[8]8
  Имеется в виду Вольтер.


[Закрыть]. Великие люди менее других способны переносить насмешку и меньше чем кто-либо находят в ней вкус; это можно сказать относительно Гёте, Гейне, а также и Вольтера. Он своими насмешками наносил раны, точно ударом львиной лапы, но сам не мог переносить совершенно невинных карикатур на себя. По его мнению, это было богохульство, а карикатуристы казались ему самыми скверными людьми, подкупленными его врагами. Тем не менее, некоторые из карикатуристов, как, например, Денон и Губерт, дали множество набросков, изображающих Вольтера во всей его непривлекательности: то в халате, то за завтраком, то в ночном колпаке, одним словом, во всех видах, в каких им только приходилось видеть великого поэта. Интересно также мнение Вольтера, которое он высказывал по этому поводу. «Если я, – пишет Вольтер Денону, – вместе с благодарностью могу высказать еще просьбу, то позвольте мне просить вас не пускать в обращение среди публики этих рисунков. Не знаю, почему изобразили вы меня в виде чахлой обезьяны со свесившейся книзу головой и плечом, в четыре раза выше другого. Эти карикатуры развеселят только Клемана и Фрерона».

Рис. 85. М. Губерт. Карикатуры на Вольтера.

Когда художник Губерт выпустил тридцать различных карикатурных портретов Вольтера (рис. 85), поэт пришел в еще большее негодование. Вот что он высказывал по этому поводу в письме к одной даме: «Так как вы виделись с г-ном Губертом, то можете теперь рассчитывать, что он нарисует также ваш портрет: выбудете изображены пастелью, масляными красками, mezzo-tinto, он вырежет из картона ваш силуэт, но непременно в карикатурном виде. Так поступил он со мной, сделав меня посмешищем на всю Европу». Досада на насмешку в таком человеке, как Вольтер, который сам умел зло и ядовито насмехаться над другими, является довольно комичным фактом, но с другой стороны, этот случай лучше всего свидетельствует о том, какую влиятельную роль играла карикатура в общественной жизни.

Глава IX. Политическая карикатура в эпоху французской революции

Начало XIX века – Взятие Бастилии. – Отношение короля к народному восстанию. – Эмиграция и ненависть черни к королевской фамилии. – Роль духовенства. – Les aristocrats е Latemopolis. – Насмешки над религией. – Карикатуры на революционеров. – Иностранные карикатуры на революцию. – Гильрэ и Роландсон. – Роль карикатуры во время революции.

В VII главе мы привели пример неуважения человеческого достоинства, проявленного французским правительством в деле герцога Морица и поэта Фавара; к этому примеру английский историк Бокль делает чрезвычайно верное замечание: «Этот поступок своей изумительной жестокостью должен был вызвать всеобщее негодование; неудивительно поэтому, что лучшие и благороднейшие люди Франции с презрением отвернулись от правительства, позволявшаго себе подобные выходки. Если даже мы, несмотря на время и пространство, отделяющее нас от этого события, возмущаемся такой несправедливостью, то что же должны были чувствовать те, на чьих глазах все это происходило?».

Самое ужасное во французской революции было то, что народный суд отчасти покарал тех, кто был менее других виновен и расплачивался лишь за предшествующее поколение. Но революция была больше чем простая расплата или месть. Все схватки в Конвенте, все высокопарные фразы разных предводителей революционного движения сводятся к освобождению и восстановлению прав современного общества. Одни из деятелей той эпохи разрушали старый отживший общественный строй, другие закладывали фундамент для нового здания. Поэтому можно смело сказать, что XIX столетие началось несколько ранее, чем произошла замена восьмерки девяткой; столетие можно считать с того момента, когда у кормила правления стал новый класс общества, который и до сего времени играет наиболее важную роль, а именно – третье сословие. Это было в 1789 году. С этого момента начинается новое время, а Средние века исчезают навсегда. В тот час, когда Мирабо, 28 июня, в ответ на приказание церемониймейстера Людовика XVI очистить зал заседания, произнес смелые слова: «Скажите тем, кто вас сюда прислал, что мы здесь по воле народа», в тот час третье сословие стало полным правителем страны. С этого же времени развертывается длинный ряд событий, оставивший глубокие следы в истории Франции.

События во время революции сменяют друг друга с неимоверной быстротой. Точно тысячи подземных источников пробили земную кору и целыми потоками разлились по её поверхности. Какое было в это время поколение и какие глубокие корни пустило стремление ко всеобщему благу, видно из многочисленных примеров того времени. Граф де-Новайль, отпрыск одной из знатнейших фамилий Франции, первый подал голос за утверждение «прав человека». Красавица Мерикур во время взятия Бастилии играла одну из главных ролей, возбуждая толпу пламенными речами, и т. д.

Несмотря на всю жестокость и на все ужасы этой эпохи, ей нельзя отказать в некотором величии уже в силу бесчисленных героических подвигов, совершенных отдельными лицами. Не только Дантон и Сен-Жюст умерли с величавым спокойствием, но даже слабая девушка Шарлотта Корде гордо и бесстрашно взошла на ступени эшафота.

«Наше поколение обвиняют в том, будто мы все разрушаем и ничего не создаем, но разве не нужно было сперва разрушить Бастилию, чтобы потом создать на её месте новое здание? Уже и теперь имеются у нас строители, которые создадут нации достойный её памятник. Скоро вы увидите его стоящим среди развалин этой Бастилии». Так писал Камилл Демулен в издаваемой им газете.

Рис. 86. Ревнивый петух. Карикатура на Вайли и Лафайета.

Почему взятие Бастилии вызвало такую всеобщую радость во Франции, хотя сам по себе этот случай не является ничем особенно выдающимся? Почему люди поздравляли друг друга с разрушением Бастилии не только во Франции, но также в Берлине, Петербурге, Лондоне и Риме? «Французы, русские, немцы, датчане, англичане, голландцы – все поздравляли друг друга на улицах, обнимались и целовались», пишет Сегюр в своих мемуарах. Почему с этого часа считается начало революции? Потому, отвечает Мишле, что Бастилия не была похожа на другие тюрьмы. Бастилия в продолжение многих столетий давила Париж своими массивными стенами, мало-помалу она перестала быть неодушевленным предметом, она стала жить жизнью таинственной, угрожающей. В древности перед воротами Фив лежал наводящий трепет, обрызганный человеческой кровью сфинкс; в глазах парижан Бастилия была именно таким сфинксом, который в продолжение многих столетий творил всякие беззакония. Мало-помалу эта тюрьма превратилась в символ, в олицетворение правительства, и когда в народе ненависть к этому правительству достигла высшей точки, – яростная толпа, прежде чем свергнуть правительство, разрушила символ. Когда, 14 июля 1789 года, Бастилия исчезла, радостный крик пронесся по Франции. Обь истинном значении этого события догадывались немногие, и большинство думало, что народное восстание успокоится после учреждения во Франции конституции.

Рис. 87. Появление тени Мирабо

Сам король Людовик XVI не придавал особенного значения уличным беспорядкам в Париже. Его простой и незначительный дневник лучше всего доказывает, как беззаботно относился король к своему государству. Что находим мы в этом дневнике в июньские и июльские дни 1789 года? Ничего, буквально «ничего». В эти богатые событиями дни, когда ропот народа, как подземный гул, предупреждавший о близком извержении вулкана, явственно доносился до дворца, в эти дни Людовик был занят своей страстью к охоте. Если ему не удавалось поохотиться днем, то вечером он вписывал одно единственное слово: «ничего». Все, что не касалось охоты, было для него «ничего». Убитый заяц имел в его глазах большее значение, чем все финансовые проекты Неккера. Возмущением народа он был недоволен, главным образом потому, что ему мешали охотиться. Узнав о взятии Бастилии, он воскликнул: «Но ведь это уже настоящий бунт!» – «Нет, государь, это настоящая революция», ответил ему герцог Ленкур. И в самом деле, это была настоящая революция, которой суждено было пережить все стадии своего развития.

Рис. 88. Карикатур» на Робеспьера.

В начале о ненависти к королю и к королевской фамилии не могло быть и речи. Горожане прежде всего хотели быть сытыми, крестьяне же требовали освобождения от непомерных налогов, – это были две главные причины, двигавшие и поддерживавшие бунтовщиков. Республиканской партии, противодействовавшей монархической власти, в то время еще во было во Франции, и знаменитый ученый Байли, избранный в мэры Парижа и в достопамятное заседание 23 июня гордо заявивший, что «нация не исполняет ничьих повелений», встречая Людовика XVI при его возвращении в Париж, имел полное основание сказать следующие слова: «Государь, я передаю вашему величеству ключи доброго города Парижа. Это те же, которые были поднесены Генриху IV. В то время он завоевал свой народ, теперь народ завоевал своего короля». К кликам толпы: «Да здравствует нация!» очень часто примешивались громкие возгласы: «Да здравствует король!». Людовика в то время называли «Восстановителем французской свободы». Если кого не любил народ, так это – Марию-Антуанетту, «гордое отродье Габсбургов», как называли ее парижане. В ней все видели, и не без основания, противницу реформ, которых требовал народ. Но еще раньше к Марии-Антуанетте парижане не чувствовали никакой симпатии.

Рис. 89. Карикатура на Марата.

Брак, заключенный ради государственных интересов, поддерживался обоими супругами очень равнодушно. По уму Мария-Антуанетта превосходила своего мужа и, конечно, скоро стала оказывать на него большое влияние. Людовик сознавал это и даже иногда говорил объятом открыто. Придворные воспользовались откровенностью короля и подшучивали над ним в присутствии Марии-Антуанетты. Желая польстить королеве, приближенные называли короля за глаза «Вулканом», возводя ее таким образом в «Венеры». И действительно, Мария-Антуанетта имела много общего с богиней любви: она была чрезвычайно красива, но в то же время и чрезвычайно ветрена. Однажды по окончании церемонии крещения дофина, умершего впоследствии в тюрьме, граф Прованский, а позднее Людовик XVIII, обратился, как сообщают мемуары того времени, с следующими словами к священнику: «Святой отец, вы сейчас упустили одну важную формальность – забыли спросить, кто отец ребенка». Вот до каких пределов доходила дерзость придворных Людовика XVI.

Когда дворяне, уехав из Франции за границу, стали побуждать иностранные государства к войне с Францией, король в глазах всех превратился в прямого врага нации. С этого момента против королевской фамилии стали выпускаться многочисленные сатирические рисунки, беспощадно высмеивавшие каждого члена королевской семьи.

Еще большему осмеянию, чем король и королевское семейство, подверглись аристократы и духовенство.

В самом начале революции третье сословие соединилось вместе с низшим духовенством. Союз этот был весьма естественным, так как интересы обеих групп были одни и те же.

Рис. 90. Поход легитимистов против XIX века.

Низшее духовенство при старых порядках терпело не меньше, чем третье сословие; труды его оплачивались чрезвычайно скудно и оно жило в не меньшей нужде, чем паства. В силу этого третье сословие и низшее духовенство, соединившись вместе для общего дела, могли скорее совершить желанный переворот. 7

После разрушения Бастилии последовало отнятие привилегий. Всех охватил новый дух и все действовали точно в опьянении. «Мысль, – говорит Ранке, – что для общего блага следует отнять все привилегии, охватила и закружила все умы. Всеобщим идеалом в это время было равенство во всем, как в правах, так в обязанностях и налогах».

У церкви уже были отняты разные имения и угодья, но этого показалось мало, и все церковное имущество было объявлено достоянием нации. «Впрочем, – говорит вышеупомянутый автор, – духовенство все равно не сохранило бы своих богатств, так как для восстановления финансов рано или поздно, но пришлось бы прибегнуть к распродаже церковных и монастырских имений». Но, несмотря на то, что духовенство подверглось ограблению, оно все еще имело огромное влияние на массы. Высшие духовные лица воспользовались этим влиянием, чтобы стать на защиту монархической власти и сколько возможно противодействовать революционному движению. В то время как дворянство все еще колебалось и не знало, что предпринять, духовенство выступило на арену и отважно бросилось в передние ряды. Этим-то и объясняется бесконечное множество карикатур, появившихся во время революции на высшее духовенство.

Из рядов духовенства в это время выдвинулось несколько замечательных людей. Прежде всего следует назвать Талейрана, в продолжение сорока лет стоявшего почти непрерывно у кормила правления, затем Сейе, Фоше и много других. Талейран, один из умнейших людей старого правительства, обладал способностью верно угадывать исход каждого события и всегда извлекать себе изо всего выгоду. Перейдя на сторону революции, он, в качестве епископа Огунского, дал свое благословение революционерам, другие же духовные лица, как, например, аббат Фоше, в это время проповедовали, что аристократы в прежнее время распяли Сына Божьего. Таким образом, вскоре в самом высшем духовенстве произошел раскол и часть духовенства перешла на сторону революционеров.

Рис. 91. Радостное и торжественное возвращение прусского Дон-Кихота в Германию.

Хотя насмешки над епископами и аббатами целыми тысячами циркулировали в народе, религия оставалась неприкосновенной. Бог, как и Людовик, в первые дни революции считался восстановителем французской свободы; в глазах народа Он был врагом Бастилии, врагом союзных государств, Ему воскуривался фимиам, в честь Его составлялись хвалебные гимны. Поэтому в первое время в карикатурах не встречается ни богохульства, ни насмешек над религией. Но события следовали друг за другом с изумительной быстротой и вместе с тем с неумолимой логикой. Каждый день был необходимым следствием предшествующего. За свободой печати логической необходимостью явилось развитие и распространение философских идей XVIII столетия. Это в свою очередь повело к атеизму. Прошло немного времени, появилась религия «разума». С тех пор начинают насмехаться над религией, и чем больше атеизм проникает в массы, тем ядовитее становится насмешка. Обычаи и порядки католической церкви давали для этого богатый и благодарный материал. Так как стыд и стеснение давно исчезли из общественной жизни и были заменены полной откровенностью и даже цинизмом, то для насмешки не было больше никаких границ, и она понеслась без удержу вперед.

Рис. 92. Карикатура на Питта.

Если ненависть к духовенству проявлялась в народе постепенно, то аристократов он возненавидел с самого начала. Аристократия во время революции была символом всего дурного, причиной всех страданий народа, и против неё революция прежде всего подняла свое оружие и на ней сосредоточила всю свою народную злобу. «Мы слишком много тратим муки на наши парики, поэтому бедным нечего есть», сказал однажды Жан-Жак Руссо. Недостаток хлеба был исходным пунктом всех народных восстаний, трагическим прологом к последовавшей затем великой драме.

Вместе с криками «хлеба» народ прибавлял еще другое ужасное для аристократов слово «на фонарь!». «Мерзавцы могут жрать сено», сказал прежний министр финансов Фулон, когда ему донесли о народном голоде. Теперь народ вспомнил эту фразу и мстил за нее криком: «на фонарь!». Крик этот повторился в тысячекратном эхо и относился не только к одним аристократам, но ко всякому, кто чем-либо не угодил черни. «Так, знаменитый аббат Мори, защитник старого порядка, избавился от повешения на фонаре только благодаря своему остроумию. „Все равно ведь вы лучшего ничего не увидите“, воскликнул он в последний момент». Эта фраза понравилась парижской толпе больше, чем все аргументы человечества, и аббата отпустили.

Такой жестокий народный суд придал карикатуре на аристократов новую форму. «Les Aristocrates а Laternopolis», так назывался чрезвычайно распространенный сатирический листок, на котором ненавистные аристократы были изображены либо висевшими на фонарях, либо стоявшими у фонарного столба с завязанными глазами. Иногда их портреты помещались на стеклах фонарей, чем символически хотели выразить, какой награды заслуживают изображенные лица.

Как бы ни были смелы карикатуры на религию, они все-таки существенно отличались от карикатур на аристократов. В карикатурах на религию и духовенство высмеивали могущество, которое больше уже не уважали, в карикатурах же на аристократов чувствовалась смертельная ненависть к врагу, еще имевшему ситу. Все эти карикатуры были исполнены под влияниям слепой ярости.

Рис. 93. Арьергард папы. Анонимная французская карикатура на поражение папских войск.

Попадаются еще в это время сатирические рисунки на главарей революционного движения, но число подобных карикатур невелико сравнительно с тою ролью, какую играли эти главари. Объясняется это разными обстоятельствами. События революции, как мы уже сказали, следовали друг за другом чрезвычайно быстро; каждый день приносил сенсационные новости; речи и поступки, которые приводили весь мир в изумление и в негодование, следовали по пятам друг за другом, и сегодняшние интересы заставляли людей забывать вчерашние. Способы печатания карикатуры были все еще довольно медленные, поэтому карикатуре трудно было не отставать от событий. Она не могла быть выразительным комментатором, и карикатуристы не пытались даже навязывать ей эту роль. К этому следует прибавить еще одно обстоятельство – недостаток в художниках. Французское искусство до 1789 года, как мы уже говорили в одной из предыдущих глав, состояло исключительно на службе у двора; таким образом, третье сословие, выступив на арену действия, должно было сперва завести собственных художников.

Тем не менее, на многих выдающихся деятелей революции не раз рисовались злые карикатуры. Байли, известный ученый и мэр города Парижа, а также генерал Лафайет, главнокомандующий армией, одни из первых были осмеяны ею, В домашнем быту жена звала Байли «Коко»; об этом узнали в роялистской партии и изобразили мэра в виде старого петуха, защищающего г-жу Байли от любезностей слишком предприимчивого молодого петуха. Молодой петух был никто другой, как маркиз Лафайет (рис. 86), Вскоре после этого Лафайет был изображен на фонаре. Эту карикатуру приписывали как роялистам, так и демократам: и те, и другие были недовольны политической неустойчивостью маркиза.

Рис. 94. «Поцелуйте это, св. отец, и не выпускайте когтей». Анонимная французская карикатура на заключение мира с Римом.

Большим успехом и распространением пользовались также карикатуры на Мирабо. После смерти этого замечательного человека узнали, что он в одно и то же время служил двору и революции. Но этому поводу был выпущен рисунок: «Появление тени Мирабо» (рис. 87). В присутствии министра Роланда рабочий открывает железный шкаф, некогда принадлежавший Людовику XVI. На книгах и рукописях в шкафу сидит скелет Мирабо и защищает рукой корону. Но самое важное то, что Мирабо защищает корону не по убеждению, а лишь потому, что ему за это заплачено; это видно из того, что в другой руке у него находится полный кошелек.

На «добродетельного» и «неподкупного» Робеспьера, которого парижская толпа корила тем, что в ответ на её просьбы о хлебе он давал ей лишь головы аристократов, тоже появилась достойная карикатура (рис. 88). Робеспьер изображен здесь выжимающим кровь из человеческого сердца. Конечно, пока «тигр Конвента» был жив, подобная карикатура появиться не могла, так как художник был бы немедленно приговорен к смертной казни, но когда царство Террора прошло, народ в воспоминание о кровавых оргиях издал этот рисунок.

Далее следуют многочисленные карикатуры на Марата и его убийцу, фанатичку Шарлотту Корде, на Дантона, Варнава, Фукье, на Филиппа Эгалите, герцога Орлеанского, ставшего на сторону революции и подавшего голос за смерть своего кузена-короля и т. д. (рис. 89). Типичной подробностью является то обстоятельство, что все эти карикатуры очень редко иллюстрировали то и другое явление в жизни или общественной деятельности героев революции; в большинстве случаев они старались дать лишь понятие о характере того или другого деятеля.

Рис. 95. Антуан Гибелэн. Коалиция.

Не избегла насмешки даже и самая ужасная вещь, без которой нельзя себе представить французскую революцию – гильотина. Народное остроумие называло гильотину «Национальным окном», а глагол, «который можно спрягать лишь в будущем времени» (я буду обезглавлен), заменили фразой «чихать в мешок». Этот ужасный инструмент в карикатурах изображался с длинными железными руками, шагающим по улицам и отыскивающим новые жертвы. Но его правление длилось недолго, и чем больше Террор забирал власти, тем меньше подавала голос французская карикатура. Карикатура зародилась вместе с криком: «а la lanterne!»[9]9
  На фонарь!


[Закрыть] и умолкла вместе с еще более ужасным криком: «а la guillotine!»[10]10
  На гильотину!


[Закрыть]. «Добродетель» не знала никакого другого доказательства, кроме топора.

Франция вела в это время войну на два фронта – в одно и то же время ей приходилось бороться с врагами внешними и внутренними. Само собой понятно, что карикатура задевала тех и других. Если сатирические листки на двор, духовенство и аристократов имеют культурно-историческое значение, то карикатуры, касавшиеся внешней политики, занимательнее. В них ярче всего обрисовывается остроумный французский характер. Время, когда на французскую революцию смотрели, как на бунт черни, прошло. Все поняли, что совершается действительно государственный переворот, и поэтому каждому событию придавали значение.

Как мы уже говорили, французские эмигранты подбили иностранные государства на войну с Францией. На эмигрантов, избравших своим центром Майнц, были направлены первые стрелы карикатуры.

Рис. 96. Единство, того же автора.

Лучшей из них можно считать большой сатирический рисунок, носивший заглавие: «Великая армия бывшего принца Кондэ» Карикатура высмеивает ребяческую надежду принца победить или просто приостановить революцию словесными угрозами, на которые революционеры обращали столько же внимания, сколько и та собака, которая сбивает оловянных солдатиков принца. Другая карикатура изображает «Поход легитимистов против XIX столетия» (рис. 90). Они решительно не хотят признать, что наступает новый день, ставящий новые задачи и уничтожающий старые понятия; с символами прошлого выступают они на бой с новым столетием.