Текст книги "Иллюстрированная история карикатуры с древнейших времен до наших дней"

Глава XXVI. Искусство

Литература. – Театр. – Пластическое искусство.

Сатирическая борьба против писателей и литературных направлений ведется с того времени, когда литература стала играть определенную роль в общественной жизни. Из различных греческих карикатур мы в виде примера приведем картину Патолона из времен Птолемеев. Она изображает Гомера, который, полулёжа на своей постели, возвращает обратно съеденную им пищу, в то время как женщина в длинной одежде поддерживает ему голову. Прочие поэты, находящиеся тут же, спешат подставить под рот Гомера свои кубки.

Несмотря, однако, на то, что классическая древность в сатирической борьбе пользовалась как словом, так и рисунком, последующие века до середины XVIII столетия прибегали только к печатным памфлетам. Лишь в XVIII веке сатирические филиппики стали украшаться карикатурами. Поводом для этого послужило быстрое развитие германской литературы. Из многочисленных памфлетов, появившихся в XVIII столетии, самыми интересными были те, которые высмеивали «Мессиаду» Клопштока и борьбу Циммермана с так называемыми просветительными писателями. Против «Мессиады», расхваливаемой до небес и публикой, и критикой, Шенаих в 1754 году выпустил сатирический словарь со следующим интересным заглавием: «Вся эстетика в одном орехе или неологический словарь, при помощи которого каждый в 24 часа может сделаться остроумным поэтом, проповедником и владеть выдохшимися и безмозглыми рифмами и т. д.». Содержание словаря чрезвычайно остроумно и полно дерзких и едких насмешек над Клошптоком. Не менее интересен и другой памфлет: «Доктор Бард с железным лбом или немецкий союз против Циммермана».

Рис. 245. Карикатура на Гёте и Шиллера.

Рис. 246. Карикатура на Гумбольдта

Произведение это написано в драматической форме; действующими лицами являются здесь различные современные писатели: Лихтенберг, Николаи, Кёстнер и др. Эбелинг в своей истории комической литературы справедливо замечает, что «в этом произведении есть такие сцены, которые заставили бы покраснеть самого бога Приапа». Когда впоследствии по поводу книжки возник процесс, то автором оказался никто другой, как Коцебу.

Но все эти произведения сатирической литературы были лишь увертюрой к той борьбе, которая разгорелась, когда на сцене появились такие писатели, как Шиллер и Гёте.

Особенно многочисленны были нападки сатиры на Гёте. Сатирические писатели обратили свое внимание на великого поэта после выхода в свет «Страданий молодого Вертера». Громадный успех, вызванный этим прекрасным, несмотря на болезненную сентиментальность, произведением молодого поэта, в короткое время породил целую литературу пародий. Наиболее известная из этих пародий принадлежала перу Фр. Николаи: «Радости молодого Вертера»; самая же грубая и резкая написана Швагером, называвшаяся «Страдания молодого Франкагения».

Здесь рассказывается, как Франк забирается в спальню своей возлюбленной, замужней женщины, но попадает в руки мужа и испытывает участь Абеляра; после этого он вешается на старом дубе. На заглавном листе книжки помещен рисунок, в комической форме иллюстрирующий содержание пародии.

В общем же все эти пародии носили без вредный шутливый характер; зато совсем в другом роде были насмешки, вызванные бессмертными «Xenien».

248. Карикатура на Геббеля.

Это произведение, в котором Гёте и Шиллер в метких эпиграммах заклеймили своих бесталанных современников, писателей и журналистов, произвело большой переполох в литературных кружках и на авторов «Xenien» посыпался целый дождь насмешек, эпиграмм, anti-Xenien.

Рис. 247. Карикатура на Гуцкова.

Многие из этих произведений отличаются остроумием, а еще более грубостью; некоторые снабжены карикатурами на Гёте и Шиллера. На одном из таких рисунков анонимного художника представлена застава перед Иеной, у которой сторож не пропускает приближающихся xenien, ведомых Гансвурстом. Гансвурст несёт знамя с надписью: «Шиллер и К⁰».

Рис. 249. «Плагиатор».

Гёте в образе сатира размахивает обручем, Шиллер в неуклюжих ботфортах щелкает бичом, а в правой руке держит бутылку. Остальные фигуры, вооруженные вилами и кольями, стараются опрокинуть колонну, на которой написано: «Приличие, нравственность, справедливость». В уничтожении этих добродетелей, главным образом, и обвиняли «Xenien» (рис. 245).

С этих пор на Шиллера и на Гёте стали часто появляться карикатуры, находившие большой сбыт на Лейпцигской ярмарке. В этих карикатурах осмеивались недостатки Гёте, его эгоизм и его пренебрежительное отношение к современникам. Кроме того, есть еще карикатуры на Гёте, рисованные Теккереем, бывшим в 20 годах в Веймаре. Эти карикатуры напоминают рисунки Губерта и Денола на Вольтера, так как изображают не Гёте-олимпийца, а Гёге-человека, со всеми его слабостями и недостатками. Но всё же время для карикатурных портретов в Германии наступило позже, и хотя этот род карикатуры никогда не достиг такого расцвета, как, например, во Франции, тем не менее, портреты талантливого Герберта, Кёнига, изображающие Гумбольдта, Гуцкова, Геббеля и др., могут равняться если не с Домье, то, по крайней мере, с Пигалем, один из рисунков которого, «Плагиатор», мы приводим здесь же (рис. 246, 247, 248, 249).

Положение карикатуры в других странах, как, например, в Англии и Франции, относительно вопросов искусства было совершенно иное, благодаря высокому развитию карикатуры в этих странах, особенно во Франции. Так как здесь карикатура действительно была искусством, то её представители считали литераторов и артистов своими собратьями, поэтому такие художники, как Домье, Дантан, Бенжамен и пр., заботились популяризовать имена Виктора Гюго, Мюссе, Дюма и др. талантливых современников. Портретная галерея Франции необычайно богата. Французы лучше всякой другой нации умеют обращать внимание общества на известное явление. Они не только до небес превозносят своего любимца-писателя, но не забывают также и его ошибок, и слабостей. Как образцы карикатурных портретов на писателей, мы помещаем здесь рисунки Дантана и целую портретную галерею Бенжамена – «Дорога в потомство» (рис 250 251, 252).»

Причины увлечения театром и артистами в начале XIX столетия мы указали раньше, поэтому теперь удовольствуемся лишь изложениями некоторых отдельных моментов этой эпохи.

Рис. 250. Карикатура на В Гюго… Рис. 251. Карикатура на_А. Дюма.

Обожествляли главным образом певиц, виртуозов и танцовщиц: Генриетту Зонтаг, Листа, Паганини, Марию Тальони, Фанни Эльслер.

Рис. 252. «Дорога в потомство».

Рис. 253. Карикатура на Листа.

Рис. 254. Карикатура на культ Фанни Эльслер.

Людвиг Бёрне в одной из своих статей собрал вместе все эпитеты, которыми награждали критика и публика Генриетту Зонтаг, – ее называли: «безыменная, божественная, высокочтимая, несравненная, глубокоуважаемая, небесная дева, нежная жемчужина, девственная певица. Дорогая Генриетта, милая девушка, любимица, героиня пения, божественное дитя, немецкая девочка, жемчужина немецкой оперы». При концертах Листа кассу двенадцать раз брали штурмом из-за каждого лишнего билета. Его самого во время гастролей буквально забрасывали любовными письмами. Ножки Тальони приводили мужчин в такой восторг, что ношение её портретов на запонках и галстучных булавках считалось принадлежностью к хорошему тону. На фарфоровых чашках, тарелках, трубках, на носовых платках, коврах, одним словом, чуть не на всех домашних предметах можно было встретить портрет Тальони. Её портреты пером, карандашом, в красках, литографированные, гравированные выставлялись в окнах сапожников, портных, зеленных лавках в таком же количестве, как и в окнах специальных картинных и эстампных магазинов.

Про Фанни Эльслер говорили, что она «Гёте танцев», а 60-летний старец Гентц открыто хвастался перед всем миром, что он приобрёл её любовь.

Эта страсть к театру и обожествление артистов и актрис давали богатую пищу карикатуре, и художники на сотни различных ладов осмеивали безумное увлечение общества (рис. 253, 254, 255, 256). В короткое время гастролей Листа в Берлине появилось шесть сатирических брошюр, украшенных карикатурами на знаменитого пианиста…

Наряду с театром и литературой карикатуристы не забывали и своих коллег-художников и нередко осмеивали те или другие направления в искусстве. Чаще всего в карикатуре высмеивался культ классического искусства, к которому после эпохи Возрождения художники возвращались несколько раз. Против педантического культа древности Тициан восстаёт в своем рисунке «Лаокоон», который помещен нами в первых главах «Истории карикатуры», а Корнелий Троот осмеивает то же увлечение античными сюжетами в картине «Смерть Дидоны» (рис. 257).

К классическому искусству возвращались не раз, ища в нём готовые формы.

Рис. 255. Карикатура на Берлиоза.

Рис. 256. Карикатура на Паганини.

Но насколько благотворно было подобное возвращение в эпоху Ренессанса, настолько же вредно отзывалось оно на искусстве в другие времена, когда художники, гоняясь за стариной, превращались в простых подражателей и задерживали общее развитие искусства. Классическим примером тому служит школа Давида во Франции и Корнелия в Германии. Картины Давида в эпоху Революции и Первой Империи могли еще найти себе оправдание, так как увлечение классической древностью в то время было очень сильно, но античные герои на картинах его учеников были совершенно неуместны во время царствования Людовика XVIII и Карла X.

В Германии Корнелиус, а позднее Генпели со своим ложным классицизмом с самого своего появления не имели под собой почвы и не отвечали запросам времени. Общество осталось к ним холодно и только маленькая кучка поклонников называла этих художников, «последними греками».

Влияние этих художников на последующие поколения должно было быть уничтоженным как можно скорее, и здесь-то карикатура пригодилась как нельзя лучше. Во Франции первым против ложноклассического направления выступил опять-таки Домье. «Древняя история» Домье осмеяла классицизм Давида еще в то время, когда перед этим художником преклонялось все общество.

Рис. 257. «Смерть Дидоны».

Эти современные люди с классическими позами, пародируя героев Давида, открыли глаза современникам и отчасти дали идею Оффенбаху для его классических опереток. Его рисунки «Апеллес и Кампаста» (рис. 258) и «Да, Агамемнон, твой король, будит тебя» (рис. 259) осмеивают не этих древних героев, а тех современных Домье художников, которые часто холодным исполнением профанировали классические легенды и лишали их всей прелести поэзии. Так же едко осмеял Домье и критиков, которые, поддаваясь стадному чувству, готовы превознести до небес любое бездарное произведение, лишь бы не прослыть невеждой и профаном в глазах других (рис. 260).

Рис. 258. «Апеллес и Кампаста».

То, что в передовой Франции публично казнится насмешкой и, как негодная вещь, выбрасывается за борт, то в Германии продолжает превозноситься или вызывает лишь редкие протесты. Люди, понимающие и любящие искусство, видят, что искусство отклонилось от истинного пути, но возвысить громко свой голос боятся, чувствуя, что большинство будет не на их стороне.

Рис. 259. «Да, Агамемнон, твой король будит тебя».

Однако, как мы сейчас заметили, отдельные протесты заявлялись и здесь. К числу таких протестов следует причислить карикатуру Рамберга «Колосс Фидия», на которой сухой педант распинается по поводу двух конных групп (рис. 261).

Рис. 260. «Критики».

Ложь и надутый пафос псевдоклассического искусства остроумно высмеяны следующей шуткой Швинда: «Я сейчас объясню вам эту картину, – говорит он, разбирая историческую картину Эццелино, сильно расхваливаемую Лессингом, – Эццелино сидит в тюрьме, два монаха хотят его обратить к Богу. Один убеждается, что старый грешник решительно неисправим, и безнадежно от него отвертывается; другой не отчаивается и продолжает свои увещания. Эццелино глядит мрачно и ворчит: «Оставьте меня в покое, не видите, что ли что я позирую». Но сатирический карандаш, могущий иллюстрировать эту шутку, еще отсутствовал в то время в Германии.

Но как бы то ни было, Корнелиус и Генелли никогда не старались подделываться под вкусы публики и в этом отношении превосходили многих художников своего времени.

Рис. 261. «Колосс Фидия».

Не таков был, однако, Вильгельм Каульбах; этот человек знал, как нужно улавливать публику в свои сети.

Рис. 262. Карикатура Генелли на Каульбаха.

В «Xenien» есть такая эпиграмма: «Хотите в одно и то же время понравиться весёлым и набожным?.. Нарисуйте чувственность и рядом пририсуйте чёрта». Каульбах немного изменил это правило и, чтобы понравиться толпе, окутывал чувственность в широкую одежду серьезной музы. Это нравилось и весёлым, и набожным, и его возвели в великого художника.

Если художественное явление и его влияние могли дать когда-нибудь серьезной сатире материал, так это именно во времена преклонения общества перед Вильгельмом Каульбахом, но, к сожалению, в Германии не было тогда сатириков и только несколько серьезных умов осуждали Каульбаха, да и то не вслух, а потихоньку. Так, Генелли в нескольких карикатурах, которые все находятся в частных руках, осмеял способности этого художника подделываться и угождать низким инстинктам; одну из этих карикатур мы приводим здесь (рис. 262). Все свои карикатуры Генелли подарил графу Шакку, также осуждавшему Каульбаха. Шакк в книге о своем собрании картин говорит, что эти карикатуры Генелли разрушили бы окончательно и так уже покачнувшуюся славу Каульбаха. Но с этим нельзя, однако, согласиться, – карикатуры Генелли слишком холодны, лишены юмора, слишком «классичны», так сказать, а это оружие в сатире не может доставить победы: при помощи мертвых форм нельзя победить обожествляемых идолов.

Глава XXVII. Оборотная сторона

Анекдот. – Пессимизм карикатуристов. – Забвение карикатуристов потомством. – Неблагодарность современников.

В приемные часы к одному из парижских докторов по нервным болезням явился однажды еще не старый господин и пожаловался на мучившее его в продолжение многих лет угнетённое состояние духа, доходившее часто до отчаяния. Врач констатировал чрезвычайно сильный упадок психических сил и рекомендовал пациенту наряду с различными гигиеническими мерами разные развлечения: театр, путешествия, клубы. Больной молча слушал советы, но улыбка разочарования показала врачу, что все эти средства он уже испробовал и притом безуспешно. Врач остановился и задумался: он не находил других средств для восстановления здоровья своего пациента. Вдруг ему пришла блестящая мысль, он нашел способ помочь пациенту и даже заставить его хохотать хотя бы в продолжение двух часов ежедневно. В одном из парижских театральных зал в это время подвизался гениальнейший мимик, который когда-либо был во Франции. Он лишь недавно перед тем выступил на сценическом поприще, но уже успел покорить весь Париж. Билеты на его представления раскупались за неделю вперед. Одно слово, один жест, одно движение углов рта вызывали бурный смех в публике и заставляли хохотать до упаду самых безнадежных ипохондриков. На этих представлениях, думалось врачу, больной опять научится смеяться. По лицу пациента, однако, и на этот раз промелькнуло выражение разочарования, и когда врач вопросительно взглянул на него, он с выражением глубокой покорности отвечал: «Тогда мне ничто не может помочь, так как юморист, о котором вы говорите – это я сам».

За достоверность этого анекдота, случившегося, как говорят, с одним из величайших французских комиков, ручаться нельзя, но что такой факт возможен, это сейчас читатель сам увидит.

Рис. 263. Гаварни.

Лучшее, что произвела художественная сатира, вдохновлено самым отчаянным пессимизмом. Своё и чужое горе служило всегда источником для юмористических и сатирических произведений. Божественный смех юмориста, заражающий тысячи людей, нередко бывает рождён в часы глубокой, безысходной тоски и печали.

Доказательством этому могут служить биографии всех тех карикатуристов, рисунками которых мы любовались в этой книге.

Все они, ободряя смехом человечество и принимая самое деятельное участие в борьбе света с тьмой, – неизменной спутницей на жизненном пути, терзались мрачной тоской. Гильрэ, веселый, остроумный Гильрэ окончил свою жизнь в доме умалишенных. Травье, чьи рисунки вызывают такой весёлый, задушевный смех, большую часть жизни был подвержен меланхолии. Гаварни (рис. 263), глубокомысленный художник-философ, под конец жизни превратился в вечно грустного ипохондрика. Константин Гюи, открывший новые пути искусству, приведшие к славе Гаварни, остаток своей жизни провел в госпитале и там же умер. Анри Монье (рис. 264) под старость превратился в ходячую иронию и, разочаровавшись в жизни, видел в ней только одно дурное и т. д.

Трагична судьба этих людей также и потому, что только они могут создавать произведения, заставляющие людей хохотать до упаду, когда самим авторам далеко не смешно, или, иначе говоря, сатирическое произведение может зародиться лишь в натурах, полных пессимизма и меланхолии, и ни в каких других. В сатирической шутке сатирический гений находит себе облегчение, он сбрасывает с своей души тяжесть, которая на другой день снова уже давит его.

Рис. 264. Анри Монье.

Сатирический художник или писатель, все равно, – это Сизиф, катящий камень на гору, который с вершимы опять падает на него. Гаварни, например, был аристократ не только по характеру, но и по воспитанию, и по миросозерцанию. Он не служил никакой великой идее и ненавидел народ, как массу, как толпу. По так как гений его проникал всюду, то он, разумеется, глубоко заглядывал в людские души, и что он там видел, то всё было «гниль, а на месте сердца и мозга находились кишки, почки и желудок». Логическим следствием этого было то, что он отчаялся в людях и в самом себе. Это придавало особую своеобразность его карикатурам. Противоположностью ему был Домье который имел идею, веру в прогрессирующее человечество. Эта вера наделила его такой творческой силой, которая переходит всякие границы физической возможности. Если он в конце своей жизни ослеп, то, значит, натура категорически требовала отдыха. То же самое случилось и с Гойя, который под старость должен был отложить в сторону кисть и карандаш вследствие постепенной потери зрения…

Рис. 265. Домье.

Но над жрецами смеющейся музы висит еще одно зло – забвение. Потомство не сплетает венков умершим актерам; тот же жребий постигает и карикатуристов. Конечно, виноват в этом своеобразный род художественной деятельности карикатуриста: большинство его произведений иллюстрируют ту или другую злобу дня; когда же общество перестает интересоваться волновавшим его еще вчера событием, оно вместе с тем позабывает и комментарии карикатуриста. Последующим поколениям положительно невозможно разобраться в тонких намеках старой карикатуры, ясно понимаемых современниками, и потому понятно, что, не находя интереса в произведении, потомство не интересуется и его творцом.

Как мало карикатуристов избежали этого забвения! Из всей массы этих талантливых и остроумных художников можно назвать, пожалуй, только одного Хогарта, произведения которого до сих пор ещё можно встретить в продаже. К этому можно еще присоединить имя Франциско Гойя, известного, впрочем, лишь собирателям коллекций, да единичным художникам, обществу же неизвестно даже имя смелого испанского сатирика. Даже такие могучие таланты, как Домье (рис. 265) и Гаварни, утонули в реке забвения. Еще во Франции их имена иногда упоминаются, произведения их можно встретить в национальных музеях, но у нас в России, где найдете вы рисунки этих гениальных художников?

Но не только умершие таланты забываются. Большинству живых общество платит черной неблагодарностью, если они не имели счастья умереть молодыми в период полного развития творчества. Мы говорим здесь, конечно, не о тех случайных карикатуристах, которые раза два-три в жизни брались за сатирический карандаш, но о настоящих служителях смеющейся музы. Многих таких мастеров современники прославляли на всех стогнах. Кранах, Калло, Хогарт, Гильрэ, Роландсон, Филиппон (рис. 266), Домье, Гаварни, Монье пользовались всеобщею любовью современников, почти обожествлялись ими.

Рис. 266. Филиппон.

Но как быстро некоторые из них забывались и награждались полным равнодушием. К тем, чей карандаш притупился, чьи слепнувшие глаза и трясущиеся руки не могли уже создать шедевров, к тем благодарности за прошлое публика не чувствует. Для карикатуриста часто наступает момент, когда публика чувствует себя пресыщенной его рисунками. Боготворимый раньше, он потом, в лучшем случае, внушает к себе только сожаление. Но многих постигает еще худшая участь. Фрагонар, добрый Фраго, как звали его современники, создатель очаровательных пикантных сцен из времен Марии-Антуанетты, умер всеми забытый, в полной нищете. Груикшэнк, могучий противник Наполеона и первый иллюстратор в современном смысле литературных произведений, умер бы голодной смертью, если бы немногочисленные друзья его не собрали подпиской небольшой суммы, на которую он мог прожить последние годы жизни. Вся жизнь Роландсона была жестокой борьбой из за куска хлеба. Судьба Гаварни известна: она обострялась вечными заботами о деньгах. Смерть его прошла никем не замеченной. Вторая Империя поклонялась уже другим богам. Травье лежал в своей конуре под крышей и ждал голодной смерти, от которой его выручил сосед, учитель немецкого языка, насобиравший для него денег по знакомым.

Материальное положение сатирических художников может измениться, оно уже теперь изменяется к лучшему, но трагизм положения всё-таки останется, и по-прежнему мрачный пессимизм и сердце, надрывающееся от своих и чужих страданий, будут главными источниками сатирического смеха.

Шутки шутить – дело очень серьёзное… может быть, самое серьёзное…