Текст книги "Для тебя. Многогранный роман"

Девушка, которая разговаривала с Котом

Элин с самого детства общалась с известными людьми – писателями и поэтами. Только общение это было набором монологов, потому как для диалогов авторы большинства ее любимых книг были уже непригодны в силу своего физического отсутствия на планете Земля. Впрочем, девушке хватало и того, что они сказали либо написали раньше. Она часто разговаривала с книгами, иногда соглашаясь, а иногда горячо споря с прочитаным. Впрочем, обе стороны непременно оставались при своем. Да, по большому счету ее вырастили книги. Родители Элин покинули мир слишком рано, когда ей было всего шесть лет. Их авто слетело в Днепр со скользкой дороги. У маленькой девочки остался один только дедушка, который, спасибо ему, сумел спасти ее от жизни в приюте.

Дедушка в прошлом был учителем мировой литературы, поэтому квартира его напоминала мини-версию городской библиотеки. Когда Элин впервые переступила ее порог, ей поначалу даже страшно стало – как она поместится среди всех этих полок и стеллажей? Но у дедушки в запасе оказалась вполне просторная комната с окнами на живописную Лютеранскую улицу. Выйдя на пенсию, он занялся тем, на что раньше ему постоянно не хватало времени – живописью. Он разрисовал стены комнаты Элин сюжетами из «Алисы в стране чудес». Это была любимая сказка девочки. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы внучка как можно мягче пережила ту страшную утрату, которую послала ей жизнь. До последнего времени она была очень жизнерадостным и быстро развивающимся ребенком. Но потеря обоих родителей сразу, хочешь, не хочешь, меняет многое. Впрочем, казалось, Элин восприняла все достаточно спокойно, по-взрослому. Плакала она только на похоронах, а после не проронила и слезинки.

– Теперь они в лучшем мире, – сказала ей тогда в утешение мамина подруга. – Теперь они в Раю. Ты не сможешь их видеть, но твои мама с папой всегда будут наблюдать за тобой и помогать, чем смогут.

– Нет мира лучшего или худшего, чем наш, – с удивляющей прагматичностью ответила ей маленькая Элин. – Нет больше никаких других миров. Мама с папой умерли, и они уже никогда меня не увидят и ничем мне не помогут.

Дедушка, который, как и родители Элин, был атеистом, увел добрую православную женщину в сторону и посоветовал не засорять ребенку мозги. Она, как и положено добрым православным женщинам, почувствовавшим неоцененность своей доброты, обиделась и навсегда исчезла из их жизни. О чем, впрочем, никто не печалился.

Переехав к дедушке, Элин узнала, что другие миры все-таки существуют. Только существование их длится ровно столько, сколько читаешь книгу. Хотя вот Зазеркалье Алисы, благодаря дедушке, взяло и перешагнуло со страниц в ее комнату. Теперь, засыпая и просыпаясь, девочка видела улыбающегося Чеширского кота. Стена у изголовья кровати была расписана красными и белыми розами. По правую сторону от окна пил чай Шляпник, а по левую красовался кролик с часами. На противоположной стене, между шкафом-купе и аркой книжных полок, которая шла от пола почти до потолка, стояли рядышком Красная и Белая королевы.

– Чего бы ты хотела сегодня, Элин? – спрашивала она саму себя от имени Кота каждое утро.

– Что из твоих желаний сбылось сегодня, Элин? – такой вопрос звучал вечером.

О своих желаниях она рассказывала только настенному Коту, но вот тем, что сбылось, непременно делилась и с дедушкой.

– А что сбылось у тебя? – поначалу спрашивала она и его.

Но тот отвечал неизменное:

– У меня сбылась ты. Это самое главное.

Да, Владимиру тоже было нелегко – он потерял любимую и единственную дочь. За пятнадцать лет до этого его покинула жена – умерла от сердечного приступа. Дочь выросла удивительно похожей на нее, и это значительно смягчало боль утраты. Но вот у него не осталось и дочери. Только внучка, которая не переняла ничего от внешности матери. Правда, Владимир считал, что это только к лучшему – может хоть ей достанется более продолжительная и счастливая жизнь.

После выхода на пенсию он стал писать картины и рисовать портреты на улице. Кроме того, что ему нравилось этим заниматься, у него был еще и финансовый стимул – дать внучке все необходимое. А девочкам необходимо так много всего.

Восхищенная мастерством дедушки, в семь лет Элин тоже захотела стать художницей, но, походив неделю в художественную студию, поняла – это совсем не ее призвание. Закончилось тем, что в пятницу она просто отказалась исполнять работу, заявив, что рисовать нечто с туловищем слона, хвостом лисицы, ушами жирафа и мордой крокодила – просто нелепо и совсем не эстетично.

Когда дедушке рассказали об этом, он лишь рассмеялся и сказал:

– Так в каком же месте Элин была неправа?

Он указал на ужасающие химеры, старательно исполненные другими учениками:

– Уж лучше не уметь рисовать ничего, кроме сердечек в блокнотике, чем порождать таких чудовищ.

После Владимир пробовал развить художественные способности внучки самостоятельно. Но очень быстро ему пришлось признать, что их в ней очень и очень мало. Да, она пошла целиком и полностью в своего отца: пшеничные волосы, голубые глаза, молочно-белая кожа, полное отсутствие прикладных способностей. Впрочем, годы все больше и больше показывали, какой красавицей вырастет Элин. К такой внешности таланты не столь уж обязательное приложение. И все же, Владимир хотел, чтобы из его внучки получилось нечто большее, чем очередная Барби. Поэтому старался привить ей хотя бы любовь к литературе. Это не потребовало больших усилий. Элин читала по утрам перед школой, читала на тех уроках, которые были для нее скучными, читала во все дождливые или очень холодные вечера, когда перспектива выйти погулять не была столь привлекательной, как теплый плед, книга и чашка мятного чая или какао.

Так уж само собой получилось, что у Элин никогда не было друзей. Она ни с кем не играла во дворе, в школе общалась с одноклассниками только в меру необходимости. Гуляла чаще всего с дедушкой, который каждый раз рассказывал что-то новое о тех местах, где они проходили. Да, казалось Киев – это город, который не изучить даже за столетнюю жизнь. Однако же дедушка знал кое-что интересное о каждой улице, каждом переулке, парке, сквере, брусчатке… А еще можно было просто сидеть и наблюдать, как он рисует на улице чей-нибудь портрет или фасад здания, или закат… Это казалось девушке куда занятнее, чем слушать разговоры сверстниц о том, кто с кем встречается и какое платье выбрать для ближайшей дискотеки.

Элин всегда приятно выглядела: худенькая блондинка с голубыми глазами, чистой кожей и странной, но хорошо сочетающейся одеждой. Поэтому многие хотели с ней дружить, немало парней подбивали клинья. Однако, выросшая среди высоких литературных материй и идей, она не видела в своем окружении никого, кто смог бы быть с ней на одной волне. Поэтому очень быстро девушка обрела статус чудачки-отшельницы, что, впрочем, никак не мешало ей жить своей странноватой жизнью. Ей никогда не было ни скучно, ни одиноко.

По утрам она читала и занималась своим сайтом, который назывался «Цитатник». Элин создала его, когда перешла в выпускной класс. И всего за месяц уже смогла продавать трафик под рекламу. Девушка размещала на своем сайте все красивые высказывания, которые встречала в книгах. И все гости сайта тоже могли поделиться интересными цитатами, которые встретились им.

Потом Элин шла в школу. В старших классах она научилась быстро делать домашние задания на переменах, чтобы дома оставалось побольше свободного времени. После уроков приходила туда, где рисовал дедушка и ждала, пока он закончит последнюю работу. Они вместе шли домой, обедали, а дальше отправлялись гулять или шли за продуктами. Вечером она читала и выписывала цитаты, пила чай и беседовала со своим нарисованным на стене Чеширским Котом. Дедушка каждый год освежал краски, поэтому Чешир сохранялся во всей своей кошачьей безупречности.

– Вот скажи, сколько ты сегодня улыбалась? – как-то спросила она себя от имени Чешира.

– Сколько улыбалась? – Элин задумалась так глубоко, словно это был каверзный вопрос на экзамене. – Утром, по дороге в школу, когда голуби вспорхнули с тротуара, и я оказалась окружена шелестом крыльев…

– А еще? – этого Коту было недостаточно.

– А еще на алгебре, когда учитель, расстроенный нашей последней контрольной, сказал, что сначала мы в школе ничего не учим, а потом ракеты не туда летят.

– И что в этом смешного? – промурлыкал Чешир. – Ракеты и правда в последнее время что-то перестали долетать до места назначения в Космосе.

– Просто он очень забавно это сказал, размахивая руками и так переживая, словно каждый из нас станет не кем иным, как ракетным инженером, – Элин хихикнула.

Да-да, она отдавала себе отчет в том, что разговаривает сама с собой, и, тем не менее, ей с детства нравилось это занятие, поэтому оставлять его она не собиралась.

– Но ты ведь еще улыбалась, правда? – продолжал допрос настенный Кот.

– Конечно, – кивнула Элин. – На физкультуре, когда команда нашего класса обыграла команду параллельного в волейболе. Потом я шла домой и встретила кота, который был бы очень похож на тебя, только шерсть у него рыжая и в полосках. Мне показалось, он тоже улыбался. А еще… – она запнулась, словно не была уверена, стоит ли продолжать.

– Так что же там было еще? – подгонял ее Кот.

– Еще, когда встретилась с нашим новым соседом…

– Ммм… У нас есть новый сосед?

– Да… Точнее, их несколько. Они танцоры и вчетвером снимают квартиру, которая напротив нашей.

– Танцоры всегда красавчики, – Кот лукаво подмигнул со стены.

– Это правда, – не могла не согласиться Элин.

– Но один из них чем-то особенно хорош, не так ли? – Кот всегда умел ставить вопросы так, чтобы вытащить все ее чувства и ощущения на поверхность.

– Рос…, – мечтательно протянула девушка. – Да, он выделяется в их компании, как Полярная звезда в Медведицах. Он… он красивый, но не это самое главное. Он словно пульсирует энергией, он как будто излучает ее сотнями, если не тысячами киловатт! Ох, Чешир… Мы столкнулись с ним в дверях подъезда. Я как раз наклонилась поднять ключи, потому что они вывалились у меня из рук, пока я смотрела, куда побежал тот рыжий кот. Просто я кота такого в нашем дворе не видела раньше, мне было интересно, откуда он прибежал. Так вот, я наклонилась за ключами, а тут он вылетает из подъезда и чуть не врезается в меня. Поднимаюсь с ключами, он придерживает меня за руку. Наши глаза встречаются и… Кот, я понимаю, что это случилось! Я влюбилась, Кот, это точно.

– То есть, с первого взгляда? Вот так банально? Ничего не зная о нем? Даже не услышав его голоса? – засыпал ее вопросами Кот.

– Вообще-то, услышала, пока он помогал мне подняться, спрашивал, не плохо ли мне. Я ответила, что просто уронила ключи. Он улыбнулся. Я тоже. Мы отошли от двери к лавочке, потому что на лестнице слышался ускоренный топот. Из подъезда выскочили его друзья. Он представил их странными именами: Лод – среднего роста блондин с удивительно загоревшей кожей, Кир – брюнет с огромными карими глазами, и Нас – высокий шатен с цветными татуировками на обоих предплечьях. У него самого точно такое же короткое имя – Рос. Но оно, как по мне, из всех них самое красивое. И он самый красивый.

– М-да… Мы ведь на кости не бросаемся, – промурлыкал Кот.

– Волосы у него светлые-светлые, – крепче обняв руками остывающую чашку, восхищенно продолжала рассказывать Элин. – Но не такие, как у его друга-блондина. У того цвет волос какой-то слишком уж неестественный, издалека вообще седину напоминает – платиновый, так, вроде бы называют этот оттенок. А у Роса… Вот как у Брэда Пита в «Трое». Ох, Кот, а глаза у него какие!

– Какие же?

– Серые… такие дымчато-серые, как… как голуби. Удивительные глаза, Кот! И все это так удивительно!

– Похоже, кто-то просто потерял голову, – улыбка Кота стала немного насмешливой. – Если даже самые обычные серые глаза считать удивительными. Будь они хоть голубыми, как у тебя…

– Кот, но ведь он весь такой… такой идеальный! – Элин отставила чашку на корковую подставку и вскочила с кровати. – Чуть выше меня и немного старше. Не знаю точно, сколько ему, но точно за двадцать. У него такие сильные руки… Все, Кот, я пропала!

– Да нет, – мурлыкнул Кот, – по-моему, ты не пропала, а наоборот ожила.

– Может и так…, – не стала спорить Элин. – Самое главное, Кот, что Рос пригласил меня отметить их с друзьями новоселье. Сегодня. В восемь. Представляешь? – девушка порхала по комнате. – Конечно, я еще не знаю, что скажет на это дедушка, – она вдруг остановилась и растерянно посмотрела на изображение Кота.

– Мне кажется, Рос и его пригласит, – успокаивающе ответил Чешир. – Так что об этом можешь больше не думать. Подумай лучше, что тебе одеть.

В тот вечер Рос действительно пригласил к себе и дедушку Элин – Владимира. Девушка очень ему понравилась, но он понимал, что дедушка не отпустит свою несовершеннолетнюю внучку одну к четырем взрослым парням. К тому же, Владимир со всеми своими холстами и красками сразу же показался ему человеком более, чем просто интересным. И в этом Рос не прогадал. Как не прогадал и с Элин. Их отношения развивались нежно и невинно, они прорастали в доселе пустынных душах алыми цветами любви. И эти цветы для обоих были так долгожданны и так желанны.

Они с Элин встречались с октября. Это был первый парень девушки, и почему-то дедушку не пугало то, что тот старше ее на четыре года. Конечно, он провел с ним беседу по поводу того, что недопустимо по отношению к его несовершеннолетней внучке, по крайней мере, пока она не окончит школу. Владимиру было уже шестьдесят четыре, но регулярными тренировками он сохранил крепкое здоровое тело, поэтому не сомневался, что сможет произвести устрашающее впечатление на парня. Впрочем, Рос ему нравился. Целеустремленный и уверенный в себе, он сумел открыть собственную танцевальную школу, как только получил диплом бакалавра по хореографии.

– Разве ты не хотел бы продолжить обучение? – как-то поинтересовался у него Владимир, который в свое время получил два высших образования – по языку и литературе и по истории.

– Да разве же это важно, сколько у меня будет дипломов и что на них написано? – ответил на это парень. – Важно то, что я могу и хочу делать.

Владимир счел такой ответ неопровержимым. Вместе с внучкой он часто приходил на выступления Роса и его учеников. Их танцы были действительно восхитительными. Позже они с Росом стали сотрудничать – Владимир написал серию картин о жизни танцоров.

– Хочу переплюнуть Дега, – шутил он.

– С такими моделями, как мы, успех Вам обеспечен, – подыгрывал ему Рос.

Но, не смотря на все шутки, картины были куплены по цене втрое большей, чем просил за них Владимир, одним частным коллекционером, который, как оказалось, тосковал по собственной танцевальной юности.

«Этого хватит на обучение Элин в любом вузе, какой бы она не выбрала», – первым делом пришло в голову Владимиру после успешной сделки.

Его всегда преследовал страх, что он не сможет как следует позаботиться о внучке. Кроме того, он уже давно был немолод, и, хоть на здоровье особо не жаловался, опасался, что внезапная тяжелая болезнь или слишком ранняя смерть помешают ему вырастить Элин. Мысль о том, что это беззащитное юное создание окажется в интернате, пугала его больше всего на свете. Поэтому после сверхудачной продажи картин с танцорами, Владимир наконец обрел желанное спокойствие – его внучка была обеспечена на несколько лет вперед, кроме того, она уже заканчивала школу, и у нее появился парень. Самый лучший для самой лучшей.

Юная французская модель

Можно ли вырасти нормальной девушкой в такой аномальной среде, которая называлась жизнью Лальен? Если бы кто-то спросил об этом саму Лальен, она, безусловно, тут же парировала бы десятком вопросов на единственный, заданный ей:

«А вы уверены в адекватности того, кто устанавливал границы нормальности? Кто это вообще такой? Может, назовете его имя? Или покажете портрет? Нет-нет, мы ведь не о нарушении закона говорим. Я всегда оставалась законопослушной гражданкой, как в своем государстве, так и в других. Но вы ведь буквально обвиняете меня в ненормальности! Что? Не обвиняете? Теперь отказываетесь от собственных слов? Да с чего вы ко мне вообще прикопались? Я веду себя не так, как большинство моих сверстников? Но все ведь не могут быть одинаковыми! К тому же, уверена, если вы хорошо покопаетесь, то найдете в мире еще сотни тысяч таких же „ненормальных“, как я».

Да, она любила держаться за эту мысль, мысль о том, что вовсе не одна такая со своими тараканами и не ей одной пришлось пережить такие эпизоды, в процессе съемки которых эти самые тараканы и заводятся в голове.

Лали (так ласково называла ее мама) родилась и выросла в Париже. Не просто в Париже – в Пасси, одном из наиболее роскошных округов города. Ее отец, месье Кевар, владел несколькими винодельнями на юге Франции и маленьким скромным заводиком по производству шерстяной пряжи. Мать, мадам Кевар, в девичестве Ронинова, как и все женщины в ее роду, никогда нигде не работала (хотя родить и вырастить ребенка – тоже ведь работа) и ничем не владела, за исключением нескольких пакетов акций и пары швейцарских счетов, переданных ей по наследству. Ронинова осталась единственной из некогда многочисленного аристократического рода, сильно потрепанного «красной чумой» в начале ХХ века и чудом спасшего хоть малую часть себя выездом во Францию.

Да, родители Лали были богаты, здоровы и прекрасны – их внешность соединяла в себе все лучшие генетические комбинации западной и восточной Европы. Поэтому девочка должна была стать одним из счастливейших детей на этой планете. К тому же, месье и мадам Кевар оба страстно желали рождения дочери, нарушая привычную тягу к сыновьям, которая обычно особенно остро проявляется у мужчин. С рождением Лали их семья, и без того не склонная к печали, взлетела на самое седьмое небо. Где продержалась целых пять лет. После чего пушистые розовые облака под ними начали таять и все трое рухнули на твердую, холодную землю, лишенную сочувствия к своим беспечным чадам, которые вздумали изменять ей с небесами.

Через пять лет после рождения дочери, месье и мадам Кевар решились произвести на свет еще одного ребенка. Начало новой жизни было успешно заложено, но, как оказалось, это было начало не жизни, а смерти. Мадам Кевар, совсем еще молодая и, казалось бы, полная сил, покинула этот мир на третьем месяце беременности. Горе месье Кевара было так сильно, что, наверное, свело бы его с ума, если бы не Лали. Несмотря на свой юный возраст, девочка отлично сознавала все происходящее. Она знала, у нее больше не будет ни сестрички, ни братика, ни мамы. Но дух ее был крепок и Лали не сломила эта утрата. Единственное, чего боялась девочка – потерять еще и отца. Поэтому твердо решила сделать для его спасения все, что она могла сделать в свои пять с небольшим лет. Прежде всего, Лали стала чаще обнимать его и напоминать, что он – все, что у нее осталось, а она – все, что осталось у него. Конечно же, месье Кевар и так это понимал, но из крохотных розовых уст дочери слова звучали как-то по-особенному и как-то сильнее врезались в сердце. И он вознамерился посвятить всего себя и все свое время Лали. Он хотел видеть в ней продолжение его жены, хотел, чтобы она выросла ее новой версией. Вот только этого никак не могло произойти – с момента своего рождения Лали была похожа исключительно на своего отца: такие же красновато-рыжие волосы, высокий лоб, полные губы, золотисто-медовые глаза и молочно-белая кожа. Ничего общего с мадам Кевар, на безукоризненно-пропорциональном лице которой, обрамленном каштановыми волосами, живым космическим огнем горели чистейшие голубые глаза.

Со временем месье Кевар, не без ужаса, начал узнавать себя еще и в характере дочери. Периоды абсолютной прилежности и усидчивости неожиданно сменялись всплесками восстания против всех установленных правил и эксцентричными выходками, после чего снова наступал этап затишья, только депрессивного такого затишья. Месье Кевар очень хорошо помнил, что с раннего детства был точно таким же. Уравновешенным, ответственным и благонадежным человеком он стал только после встречи со своей женой. Не после первой же, конечно, встречи, но после длительного благотворного воздействия ее светлой натуры на него, вечно бегущего от собственных демонов.

– Кто бы мог подумать, что демоны передаются по наследству, – сказал он дочери, когда после двухнедельного побега в ее тринадцать лет, она силой была водворена обратно, в семейное гнездо.

– Ты мог подумать, папочка, – тут же нашлась с ответом она, – это ведь твои демоны.

Он был удивлен, потому как после рождения дочери они уже никак не проявлялись в нем, и она видела отца только с лучшей его стороны. Но, видимо, его демоны попросту переселились в нее, при этом, не забыв рассказать ей, кто они и откуда.

Уже с семи лет Лали начала быть просто несносным ребенком: отказывалась выполнять домашние задания, хотя при этом в школу ходить любила, выкидывала всякие фокусы гувернанткам, отчего приходилось менять их чуть ли не каждый месяц, резала платья, если они вдруг переставали ей нравиться (только новые, еще ни разу не одетые, могли миновать такой участи), а фарфоровых кукол с диким упоением разбивала о стены. Когда одна из гувернанток, специально приглашенная из США парижским агентством, заявила, что девочку стоит сводить к психологу, и, возможно, не помешает давать ей успокоительное, месье Кевар сам разорвал контракт у нее перед носом.

– Только американцы могут видеть в любой детской активности, которая не вписывается в рамки «школа-телевизор-компьютерные-игры» повод приписывать транквилизаторы! – гневно заявил он дипломированной специалистке по воспитанию и обучению детей.

На что женщина гордо ответила, надменно запрокинув голову:

– Рада больше у вас не работать.

После этого агентство, поставлявшее новых «жертв» для его дочери отказалось с ним сотрудничать. Но месье Кевар ни чуть не жалел о своем поступке и в кресло психолога сажать дочь не собирался. Даже когда в тринадцать она сбежала с одноклассником-фотографом, чтобы стать моделью, он не сделал из этого трагедии. Лали оставила записку с кратким объяснением, что и почему собралась делать. Ответом на вопрос «почему?» было следующее:

«Дорогой папа, ты ведь знаешь, что школьные науки никогда меня не интересовали. Я исполняю все эти лишенные смысла и практической ценности задания только чтобы не огорчать тебя. Но, родной мой, я живу так уже слишком долго, поэтому позволь мне вдохнуть немного свободы и заняться тем, о чем я всегда мечтала».

Да, месье Кевар знал, что его дочь давно восхищается теми тощими тенями женщин, которые смотрят томным взглядом из-под накладных ресниц с каждой глянцевой обложки, улыбаются разбухшими от ботокса губами с каждого биллборда, переставляют свои дистрофические, обтянутые дорогими одеждами конечности, по мировым подиумам. Она и сама уже в свои тринадцать была похожа на них: вытянутая ввысь, с роскошными, прямыми, как после ламинирования, рыжими волосами, которые на солнце отливали красным золотом, с тонким лицом, на котором не самым гармоничным, но довольно интересным образом расположились полные от природы губы, маленький аккуратный носик, рыжие брови-стрелочки и удивительные медово-янтарные глаза.

Что ж, месье Кевару пришлось признать – он сам был виноват в побеге дочери. Когда Лали попросила разрешения пойти в школу моделей, что он сделал? Нет-нет, не сразу же отказал, а вдался в долгие и занудные разъяснения о том, почему он не хочет, чтобы его дочь становилась одной из «этих». Ведь «эти» были для него искаженными формами женщин, не несущих миру ничего полезного. Лали внимательно выслушала его тогда, не переча ни единому слову. Тема казалась исчерпанной и больше не всплывала ни в одном разговоре. А потом он просто нашел дома вместо дочери листок розовой бумаги, исписанный ее торопливым крупным почерком. Конечно же, он немедленно бросился на поиски своего ребенка, объединив усилия с родителями ее одноклассника – юного фотографа Ари. Тем не менее, даже поставив на уши всех знакомых лимьеров, целых пять дней они не могли разыскать своих детей в родном и, казалось бы, таком знакомом Париже.

Оказалось, Лали и Ари поселились в студии одного известного фотографа, который был наставником Ари. Этому мужчине не было никакого дела до законности проживания у него сбежавших из дому несовершеннолетних. Он ставил искусство превыше всего прочего, поэтому и решил помочь раскрыться двум юным талантам. Да, Лали он тоже считал талантом.

– Ты превосходная актриса! – говорил он ей, неустанно снимая ее в студии, на улицах Парижа, на набережной и обучая Ари всем тонкостям создания красивого кадра.

Девочке льстила похвала, внимание и обожание двух таких разных представителей мужского пола. Одному за тридцать, зрелый и утвердившийся в этой жизни мужчина, другому – за тринадцать, юный, как она сама, симпатичный, переполненный вдохновением и надеждами. Они оба нравились ей, и она чувствовала в себе пробуждение еще не вполне понятных желаний. Ари уже давно был ее парнем, ей нравились его объятия и поцелуи, но этого уже казалось недостаточно. Она решила расширить процесс познания Ари, но, в виду неопытности их обоих, все вышло нелепо до отвратительности. После этого ее демоны просто сорвались с цепи и навсегда разорвали в клочья их нежные и творческие отношения. Если бы не этот инцидент, наверное, их бы долго еще не могли найти. Но Ари, собрав объективы и поджав хвост, в ту же ночь тайно сбежал из обители своего наставника. Идти ему было некуда, поэтому он отправился с повинной домой.

Месье Кевар был больше, чем в ярости, найдя свою странно одетую дочь в одном помещении со взрослым мужчиной, нацелившим на нее фотоаппарат. Он угрожал ему тюрьмой, обвиняя в педофилии и растлении несовершеннолетних, в детской порнографии и т. д. и т. п. Правда, никаких компрометирующих фотографий или видео ему найти не удалось, а дочь поклялась, что месье Фотограф ее и пальцем не тронул. Конечно же, отец отправил ее к гинекологу, чтобы подтвердить свои самые ужасные догадки. Но Фотограф действительно интересовался Лали только как моделью. Что до ее экспериментов с Ари, то они не нарушили в ней ничего, кроме психологического комфорта.

Гинеколог подтвердила, что Лальен все еще девочка. Таким образом, ее отцу было возвращено спокойствие, а Фотограф избежал жуткого скандала. Лали даже удалось уговорить «дорогого папа» позволить ей еще немного посотрудничать с Фотографом. Так ее фото попали в одно из ведущих парижских модельных агентств, и девушка незамедлительно получила предложение о работе. Месье Кевар терпел, сколько мог, увлечение своей дочери, которое, как оказалось, даже стало приносить вполне приличный доход. Также он, сколько мог, мирился с тем, что она продолжает общаться с тем, не внушающим доверия странным мужчиной, который величает себя Фотографом. Много ли надо ума и таланта, чтобы нажимать на кнопки дорогущей аппаратуры?

Дочь в благодарность почти не пропускала школьных занятий и даже немного повысила свою успеваемость. Но в одну ужасно душную майскую ночь ему приснился сон о его дочери и Фотографе. Совершенно однозначный сон, не требующий никаких расплывчатых трактовок. Это был отцовский страх, может даже отцовская ревность. Он снова заставил Лали посетить гинеколога. Снова дожидался ее под дверью этого жуткого кабинета. И снова получил подтверждение непорочности дочери. Но в этот раз месье Кевар все же решил раз и навсегда прекратить как модельную карьеру Лали, так и любые ее отношения с Фотографом. Оказалось, что вырвать девочку из цепких лап агентства не так-то просто, но, в результате, деньги, как всегда, решили все. За расторгнутый контракт пришлось вернуть большую часть того, что Лали успела заработать. Месье Кевар, конечно же, не стал даже говорить ей об этом, и все же его дочь впала в первую в своей жизни настоящую, полномасштабную и очень затяжную депрессию.

Она снова осталась один на один с таким огромным и непонятным миром. Только-только ей удалось найти в нем уютную гавань, нишу, в которой она чувствовала себя своей, дело, которое давалось ей без усилий, но с удовольствием, как налетевший ураган отцовских убеждений вырвал ее оттуда и снова бросил в безбрежный, черно-синий океан жизни человеческой. Больше того, он отобрал у нее не только гавань, но и капитана, бравого капитана-Фотографа, которого она успела полюбить. Полюбить как наставника, учителя, старшего брата или… может даже больше. Фотограф был очень интересным человеком. Казалось, он знал все обо всех на свете художниках, скульпторах, фотографах и моделях, начиная со времен древнего Вавилона и заканчивая современностью. А еще у него было много интересных друзей, таких же творческих и совершенно непохожих на тех, затянутых в дорогие костюмы и напыщенные маски аристократичности, которые считали себя друзьями ее отца.

То, что Лали отказывалась ходить в школу и почти целыми днями не вылезала из постели, месье Кевара особо не удивляло и не настораживало. Такое он видел уже не раз. И лучшей тактикой считал оставить все, как есть. Его дочь была намного сильнее, чем хотела казаться. Побыв наедине с собой, она всегда восстанавливалась и находила в себе силы снова слиться с социумом. Обычно на это уходила неделя, не больше. Но в тот раз после недельного затворничества в комнате, Лали отказалась есть и пить. Она и так ела не больше канарейки, а теперь совсем решила заморить себя голодом и жаждой. Когда месье Кевар или гувернантка (на то время ею была француженка средних лет) приходили к ней с едой, Лали становилась на кровати по стойке смирно, прикладывала одну ладонь к сердцу, а другую к желудку и громко, чтобы перекричать упрашивания ее поесть, пела куплет из Марсельезы:

 
Pour qui ces ignobles entraves,
Ces fers des longtemps prepares?
(Для кого эти отвратительные путы,
Эти оковы, что давно готовились?)
 

Вот после этого месье Кевар действительно испугался за психическое здоровье своей дочери.

– Лальен Женевьева Аленита Кевар, если ты немедленно не прекратишь, я отправлю тебя в дурдом! – впервые за семейную жизнь он сорвался на крик.

Лали затихла на несколько секунд, посмотрела на него своим теплым золотистым взглядом, совершенно здоровым взглядом, но рядом с ним на ее лице взыграла совершенно безумная улыбка и девушка нараспев ответила словами из мюзикла «Моцарт»:

 
«Mes erreurs, mes douleurs,
mes pudeurs, mes regrets,
Mais pourquoi faire?
Tu t’en mogues,
tu revogues tout en bloc…
J’accuse mon pere!»
(Мои ошибки, моя боль,
мой стыд, мои сожаления,
Но зачем?
Ты смеешься над ними,
ты уничтожаешь все разом…
Обвиняю моего отца!)
 

Месье Кевар обвинений не принял и в тот же вечер доправил свою дочь к психологу, о благонадежности которого и умении хранить тайны своих клиентов знал от партнера по винодельному промыслу.