Текст книги "Провал операции «Z»"

Глава 9

Когда женщина сама назначает мне свидание, я, как воспитанный человек, считаю делом чести не опаздывать. Так что с первым выстрелом, означающим открытие охоты на придурковатых голубей, я тихонько крадусь через окакисовский дворец к апартаментам мадам. А что вы хотите? Я взрослый, здоровый, даже вакцинированный, да и не подглядывать иду, а сами знаете куда, и к работе своей отношусь профессионально. И все-таки каждый раз, отправляясь на первое свидание, ощущаю биение сердца и волнение где-то под ребрами. Мужчины, дело известное, растут, стареют, но в душе остаются гимназистами.

Дверь Экземы не заперта. Коротко стучу, только чтобы показать, что я мальчик очень вежливый, и проскальзываю внутрь.

Быстро закрываю за собой дверь и легко, как облако, почти не касаясь пола, вхожу в комнату. Апартаменты Экземы состоят из холла, гостиной, ванной, гардеробной и спальни. Поскольку все двери открыты настежь, я прекрасно ориентируюсь.

Покои мадам служат как бы изящной раковиной для драгоценной жемчужины, коей является сама хозяйка, как осмелились бы написать некоторые из моих собратьев по перу, желающие во что бы то ни стало пролезть в Академию, хоть бы и через черный ход, где разгружают мешки с углем. Стены помещений обтянуты тонкой кожей. Круглая кровать размером с танцевальную площадку подвешена на толстых золотых цепях, спускающихся откуда-то из поднебесья. Красиво, правда? Нравится, да?

Конечно, ничего общего с образцами, выставленными в магазине «Национальная кровать». Да и для съемок фильма о жизни кармелиток спальня мадам Окакис вряд ли подойдет.

Как в американском кинематографе тридцатых годов, Экзема сидит перед зеркалами туалетного столика. На ней пеньюар, на котором следует задержать внимание – и неспроста! Он такой прозрачный, что создается впечатление, будто красотка окутана лишь дымом своей сигареты. Рамы зеркал выполнены из массивного золота – даже если бы я забыл вам об этом доложить, вы бы сами меня поправили. Она поворачивается ко мне и награждает взглядом, способным растопить даже обелиск на площади Согласия.

– Как мило с вашей стороны заглянуть ко мне, – шепчет она с придыханием, будто принимает рыцаря, перебившего ради нее всех крыс в подвале замка.

Ее низкий, я бы сказал, глубокий голос проникает не только в уши.

Она поднимается, идет к двери и поворачивает ключ. Словом, делает то, на что я бы не осмелился.

– Господин Сан-Антонио, – продолжает Экзема грудным голосом (да еще каким грудным!), – мой муж рассказал мне: вы, оказывается, великий французский полицейский.

Я потупляю глаза и прикидываюсь скромной фиалкой, чтобы потешить ее самолюбие. Возможно, мне даже удастся заставить ее слегка покраснеть.

С кротким терпением, как Иоанн Креститель, жду ее последующих шагов.

– Я боюсь, господин Сан-Антонио. Она срывается с места и опускается на свою кровать, похожую на круг сыра из «Книги рекордов Гиннеса». Я не могу оторвать глаз от совершенных линий, просвечивающих через пеньюар. Такие крутые изгибы могли бы вскружить голову альпинистам, лезущим на знаменитую Ланну Пурну, поднявшуюся по социальной лестнице на достойную высоту благодаря расположению в цепи Гималаев.

– Садитесь, я скажу вам все, – опять тихо произносит она.

Я ищу глазами, куда бы сесть, нахожу пуф и иду, чтобы взять его, но Экзема отрицательно качает головой.

– Сядьте сюда, так будет удобнее нам обоим.

«Сюда» – это на кровать. Я располагаю рядом с гостеприимной хозяйкой одну из самых важных частей своего туловища. А за окном перестрелка, хуже Бородина или Вердена. Я, наверное, никогда не пойму, почему господа обожают стрелять во всяких безобидных тварей, хотя на земле полно негодяев!

Ее духи слегка возбуждают. Она полулежит, опершись на локоть, и вновь говорит:

– Да, я очень боюсь.

– Но кого, дорогая Экзема?

– Самого острова, – отвечает Экзема и испускает вздох, который начинает раскачивать кровать и мою железную психику.

– На то есть причины?

– Невозможно объяснить… Мой муж всегда стремился показать себя кудесником, но с тех пор как я впервые посетила остров еще до начала строительства, у меня будто комок в горле. Я почувствовала свою смерть. Когда я сказала об этом Окакису, он только посмеялся. Мой супруг очень сильный человек!

Пауза. Ее потрясающий взгляд безумно красивых глаз устремлен куда-то вдаль, в самые сокровенные тайны ее очаровательной головки.

– А кроме ощущений, вы ничего особого не замечали?

– В Афинах я привыкла консультироваться со своей ясновидящей.

Наверное, я кажусь смешной вам, человеку действия и прежде всего материалисту, не правда ли?

– Красивая женщина не может быть смешной, мадам Окакис!

Она вздыхает, будто стонет.

– Ах! Как вы красиво сказали, как это по-французски!

Я думаю про себя, что у меня есть кое-что еще более французское напоказ, но всему свое время.

– По поводу моей ясновидящей я хочу сказать: она фантастическая женщина. Все, что она мне предсказывала в последние годы, все сбылось!

Я старательно гашу улыбку. Люди имеют склонность верить в чудеса, в мистику, в потусторонние силы. И эта вера так сильна в их душе, что они слепо идут на поводу у гадалок на кофейной гуще, хиромантов, астрологов, составителей гороскопов, экстрасенсов – в общем, всякого рода шарлатанов и проходимцев от псевдонаук, кто, как они говорят, общаясь с духами и высшей энергией, способны разгадать тайны бытия и духовных переживаний, а также, что немаловажно, предсказать материальные приобретения. И они вам наболтают такого! Например, когда вам в самый раз отправляться на небеса и какую позу лучше принять, чтобы легче было отлетать! Я же, со своей стороны, хочу вам объявить, дорогие мои: в тот день, когда я решу отдать Богу душу, можете предсказывать мою дальнейшую судьбу хоть на ослиной моче! Вы же все равно сначала предскажете, а потом будете вопить на всех углах: ага, что я говорил, видите, он умер! Когда у вас запор, тоже спасу нет от одержимых всезнаек, советующих вам, как лучше манипулировать своей прямой кишкой. Учтите, то, что я хочу вам сказать, я скажу прямо сейчас: после моей смерти можете не приставать ко мне с идиотскими вопросами и не крутить круглый столик для вызывания духов. Кстати, Саша Гитри – ах, наш знаменитый актер! – говорил, что после того, как смолкает музыка Моцарта, наступающая тишина тоже принадлежит Моцарту.

Красиво! Так вот тишина, которая наступит после Сан-Антонио, друзья мои, будет мертвой, полнейшей тишиной! И в этой тишине, быть может, зазвучит какой-нибудь новый, такой же хриплый и заикающийся, как мой, голос, который будет клясть и любить эту бренную жизнь, и желательно с некоторой долей юмора, чтобы доставить вам удовольствие, мои дорогие бестолковые читатели!

Погруженный в свои мысли, я на некоторое время перестаю слышать мадам Окакис, продолжающую изливать на меня свои переживания.

– Простите, мадам, что вы сказали? – спрашиваю я, выплывая на поверхность.

– Что моя предсказательница утверждала буквально следующее: «Вы готовитесь отправиться туда, где зеленое море. Не ездите, иначе с вашей семьей случится несчастье!»

– Вот черт! – хмыкаю я, не в силах скрыть улыбку.

Она смотрит на меня с осуждением.

– Я так и знала, что вы будете лишь пожимать плечами!

– Но я не пожимал плечами! Экзема кладет свою теплую, нежную руку на мою.

– Это страшное происшествие с гранатой сегодня доказало нам, что предсказательница видела точно!

Ну что тут ответишь?

– У вашего мужа есть враги? Я задаю глупый вопрос, согласен, но она тем не менее вежливо отвечает:

– Как можно стать одним из богатейших людей мира и не нажить себе врагов? – Она вздрагивает и повторяет:

– Мне страшно! Я боюсь! Если бы не этот прием всех сильных мира сего, тотчас же уехала бы!

Для вашего великолепного комиссара Сан-Антонио наступает момент выхода на сцену: акт второй, сцена утешения. Собственно, это всего лишь правило хорошего тона – поддержать женщину, оказавшуюся в сложной ситуации. А какое удовольствие!

– Прошу вас, не надо так дрожать, Экзема, – дышу я ей на ухо, – я ведь здесь и буду обеспечивать вашу безопасность.

Я выбираю голос – благородный и низкий, номер 54-бис, тот, который использую во время отключений электричества и в спальных вагонах. Если точнее, то скажу: такому голосу трудно противостоять! Слова ничего не значат без своей пусковой установки. Я так считаю: необходимы музыкально настроенные голосовые связки плюс дыхание, которое предшествует правильно расставленным слогам. Этакое придыхание, знаете, что это такое? Называя ее по имени, я как бы делаю шаг вперед.

Рискованно, но, как известно, кто не рискует, тот ничего не имеет. А я хочу все, вам это тоже известно!

То, чего она от меня ждет, написано в ее глазах, как счет матча на табло стадиона. Ей необходим мускульный контакт, прилив чужой физической силы. Я наклоняюсь к Экземе и беру ее за плечи, затем нежно прижимаю к себе. Теперь наступает очень деликатная фаза всей операции.

Здесь уже начинается чистая работа сердца, и любое неловкое движение может привести к непоправимым последствиям.

Сексуально заряженный, но менее опытный человек, чем Сан-Антонио, начал бы тут же работать слюнявым языком, острыми зубами или твердыми пальцами исследователя. Вот здесь как раз и кроется ошибка. Не забывайте, что женщина держится за свою честь, даже если речь идет о светской женщине, и, действуя грубо и непочтительно, можно все выпустить из рук на пол, включая саму женщину, даже если она лежит в устойчивой горизонтальной позиции.

Если вы пытаетесь овладеть дамой слишком прямолинейно и без затей, у нее поневоле возникает мысль, что вы думаете о ней как о шлюхе. И это сильно понижает ваши шансы на успех. Великое искусство как раз и заключается в том, чтобы с должным уважением привести ее саму в кондицию и заставить совершить прыжок. Вот тут-то и необходимо терпение. Если ваш Пополь проявляет слишком большое нетерпение, отвлекитесь, вспомните, например, о страшной смерти бедняжки Марии-Антуанетты. Но если даже картина гильотинирования австрийской принцессы вас не успокаивает, то переключитесь на голодающих детейиндусов или на мемуары Иоанна XXIII, который, несомненно, был примерным папой. Если же и в этом случае не получаете положительного результата, то выпускайте тормозной парашют.

Итак, я, значит, держу хозяйку дома в своих руках, прижимаю к себе, но не допускаю фривольных жестов. Я для нее просто большой друг, друг-спаситель. Физическим контактом она как бы воспринимает мои волны. А волны говорят: «Не надо дрожать, моя девочка, если злой волк бродит вокруг дома. Я с тобой и в любой момент дам ему ногой под зад».

Считаю до двадцати, собственно, просто потому, что в этом возрасте Вольтер перешел в свой двадцать первый год, затем решаюсь произнести ей в нежное ушко, одновременно дыша, как жаркий сирокко:

– Я никогда не позволю, чтобы такая женщина, как вы, дрожала от страха, Экзема. Никогда! Вся моя суть восстает при такой мысли!

Чувствуете, как она восстает?

Она чувствует и тихонько кивает. Волнение сдавливает ей горло, как мои руки – все остальное.

И вот Экзема уже трется щекой о мою. А в это время на природе продолжается страшная пальба. Полагаю, Окакис побеждает и захвачен охотой на все сто. Желаю ему доблестной победы от всей души!

Охотник – это тот же воин в миниатюре, правда? Но нет больших рогоносцев, чем воины. Собственно, это вопрос равновесия в природе!

Воин, как правило, победитель! Так? Но чтобы стать победителем, ему неизбежно приходится выходить из дома. А мужчина, покидающий дом, потенциально уже рогоносец.

Я прижимаю ее к себе чуть сильнее и шепчу ломающимся от сексуального волнения голосом:

– Экзема, я переживаю самые восхитительные минуты своей жизни. Нет ничего более сумасшедшего, чем чувствовать жар вашего тела.

Кстати, эта фраза заимствована из иллюстрированного словаря, написанного профессором Л.-И. Бидо, который можно найти в библиотеках под названием «Сексуальность и методы ее применения».

Экзема испускает тихий стон, и ее жадные губы начинают искать мои примерно так же, как теленок ищет мамашин сосок.

Ее губам сегодня везет, поскольку они довольно быстро находят цель.

Происходит, как пишут писатели-натуралисты, смыкание наших ртов. Мы как бы обмениваемся мнениями, затем наши главные резервы проводят перегруппировку под лозунгами: «Борьбы за взятие высот не предвидится», «Лихорадочная передислокация», «Быстрое пересечение фронтовых укреплений», а также «Решительное наступление в глубь территории противника».

Экзема стонет и кричит от удовольствия так громко, что мне приходится заключить перемирие и поставить на проигрыватель диск Джонни Холлидея, включив погромче. Комната, конечно, звукоизолирована, но две меры предосторожности лучше, чем одна, не правда ли?

Час спустя у Экземы круги под глазами до колен, а ходит она так, будто слезла с неоседланной лошади. Не каждый день бедняжке приходится участвовать в подобных скачках!

Везувий в маленьких дозах еще можно выдержать, но извержение в течение часа – это уже день Помпеи в смысле ощущений! Я же, слыша доносящиеся звуки стрельбы, про себя думаю, что тоже славно поохотился. Какой-то ограниченный тип утверждал, мол, нельзя сидеть сразу на двух стульях. Да на двух стульях можно даже лежать, вы согласны? А уж на трех – просто неслыханный комфорт! С Глорией, Антигоной и Экземой – к такому отдыху я всегда готов, как бойскаут, даже на подозрительных островах Тихого океана! Кстати сказать, в резерве есть еще приличный выбор из молоденьких шоколадок Омона БамТама1 Если постараться, конечно. Короче говоря, с этой стороны все идет хорошо. Неуверенные в себе, мрачные недотепы всегда заботятся об укреплении тылов, я же стремлюсь обеспечить себе перспективу – это философия жизни, дорогие мои!

Пока Экзема приходит в себя от сладкого, но очень пикантного блюда, я рыщу в поисках необходимых для восстановления сил напитков.

– Холодильник в баре, – томно улыбаясь и вновь закрывая глаза, говорит моя партнерша по верховой езде. – Пока вы не ушли, сделайте мне стакан виски.

Я открываю резную дверцу из какого-то очень ценного дерева и обнаруживаю холодильник. Наклонившись, чтобы изучить содержимое, вдруг вижу лежащую на полу пару перчаток. Шелковые вечерние перчатки белого цвета. Одна из них разорвана, и из дырки торчат нитки. Ребята, держите меня – мне в глотку будто воткнули лом! Полицейскому уровня Сан-Антонио не нужен сканирующий микроскоп, чтобы тут же понять: нитки, которые я снял с решетки ограждения корта, вырваны именно из этих перчаток!

Вынимая бутылку желанного напитка, я рассматриваю их еще ближе, затем, убедившись в своей правоте полностью и бесповоротно, легким движением кладу разорванную перчатку себе в карман. Я – вы это знаете – обычно стойко переношу неприятные сюрпризы, но, должен признать, сейчас желудок у меня не на месте.

Итак, значит, мадам, лежащая на круглой кровати и обладающая округлыми же прелестями, сегодня утром предприняла против меня гнусную диверсию! Добавлю, что такой хамский трюк по отношению к моей незаурядной персоне был совершен впервые! А если бы трюк удался?

Да, за это дело надо выпить!

Я наливаю нам обоим по большой порции и возвращаюсь к кровати.

Макияж, Экземы немного сдвинулся, а прическа требует основательной реставрации.

Она делает неслабый глоток и улыбается.

– Так лучше. Придете ко мне вечером после фейерверка?

– А будет еще и фейерверк?

– Да, мой муж приготовил сюрприз. Феерическое зрелище, бесподобное!

Нет уж, пусть не рассчитывает на меня во время финальной части программы. Мы с ней уже провели мощную артиллерийскую подготовку из ствола большого калибра. Фейерверк, очевидно, придется посвятить моей псевдоневесте Глории, тем более что она наверняка уже задается вопросом, куда это я запропастился.

– Постараюсь прийти, моя Экзема, – начинаю я обычное вранье, – но не могу поклясться, поскольку моя невеста, мисс Виктис, страшно ревнива.

Взгляд ее томных глаз достает мне до… Кстати, неважно, куда он достает, – в конце концов, я тоже имею право на интимные секреты!

– Правда?

Я краснею. Нельзя же, чтобы она подумала, будто я хожу на коротком поводке и только и жду, как бы на меня накинули аркан потуже. Мы ведь оба прекрасно понимаем, что брак – это как Елисейские поля: всегда можно свернуть в левый переулок, а потом опять выйти на главную улицу!

А может, сластолюбивая Экзема считает, что у неутомимого Сан-А закончилось горючее и он глупыми отговорками старается прикрыть свою немощь?!

– Мне бы хотелось сейчас остаться с тобой подольше, – говорю я с некоторой гордостью во взгляде – так надежнее. Как сказал поэт, лучше синица в руке, чем журавль в небе!

И я осуществляю одну из стремительных операций под кодовым названием 9-бис дубль два, чтоб показать себя мужчиной, способным заменить и двух, и трех, и четырех, если понадобится. Словом, ударяю во фланги и по центру одновременно.

Мадам теперь придется долго отлеживаться в ванне из молока ослицы, а затем серьезно заняться косметическими масками и массажем, чтобы выглядеть более или менее свежо во время вечернего фейерверка.

Наконец я прошу разрешения на отвод войск. Она соглашается.

– Чем вы теперь займетесь? Будете соблазнять девушек? – спрашивает она игриво.

– Нет, в настоящий момент достаточно… Пойду исследовать морскую пучину. Нет ничего лучше, чем подводная охота, чтобы восстановить силы в прохладной глубине моря.

Прощальный поцелуй. Привет, мадам, накройтесь чем-нибудь, чтобы не простудиться, и наилучшие пожелания вашему мужу!

Как приятно получить истинное удовольствие и при этом ощущать, что тебе удалось совместить приятное с полезным.

Глава 10

Упрямства мне не занимать – если уж чего вобью себе в голову, то сделаю обязательно.

Те, кто видят меня вновь в облачении для подводной охоты, во-первых, могут подумать, что я свихнулся на этой почве и вообще дышать из баллонов – моя суть. Во-вторых, их особенно удивит, что вместо пляжа я направляюсь прямехонько в порт к причалу. А на «в-третьих», как и на «в-четвертых», мне равно плевать: удивленные взгляды прислуги мне до лампочки.

Подойдя к воде, я моментально ныряю в волны и погружаюсь носом вниз, чтобы взглянуть на таинственные ящики, обнаруженные Его Величеством Болваниссимусом Первым, королем обалдуев.

В момент моего погружения в изумрудные глубины (да, господа, хотите вы или не хотите, а я обречен на пальмовые ветви Академии) порт и пляж вокруг него пустынны, что вообще-то нормально после такого обильного обеда. Одновременно констатирую: три яхты Ока-киса покинули свою якорную стоянку. В порту, чуть поодаль, осталось лишь несколько лодок и легких катеров, мерно покачивающихся на воде. Интересно, куда могли деться яхты? Окакис послал их за новыми гостями или отдал приказ на проведение морских маневров в Тихом океане?

Этот вопрос меня долбит изнутри по крышке котелка, когда я, медленно работая ластами, все глубже ухожу под воду. (Повтор, вы считаете? Зато как красиво!) Разнокалиберные и разномастные рыбки в панике разбегаются кто куда. Мне везет, я спускаюсь как раз в том месте, где лежат обнаруженные Берю ящики. Их два. Они массивны и отливают металлическим блеском. Сундуки были бы похожи на спрятанный пиратами до поры до времени клад, если бы не их чистая поверхность, которая мне сразу дает понять: попали они сюда недавно. Я подплываю к первому и пробую приподнять, но куда там! Он, должно быть, весит тонну. Берусь за второй – то же самое! «Черт, – думаю про себя, – как же мне увидеть их содержимое, если физически невозможно дотащить их до суши?» (Видите, даже на десятиметровой глубине я способен формулировать мысли красиво и ясно!) Но если в данном случае папаша Архимед мне не помощник, то, значит, надо действовать другим способом. Мне достаточно лишь открыть крышки и заглянуть внутрь. Дело непростое, поскольку замки на ящиках выглядят весьма неприветливо. Это тебе не простые дверные замочные скважины, вытягивающиеся во фронт при моем появлении. Пробую сорвать их ножом, но лезвие гнется, а замки остаются как заколдованные. Жаль, что я не взял с собой свой универсальный ключ, мой «сезам», для которого подобные вещи – игрушки вроде запора на церковной кружке для пожертвований.

В конце концов я ломаю лезвие ножа и продолжаю орудовать рукояткой.

Но на такой глубине движения заторможены, как у дистрофика. Словом, никакого удовольствия от работы, а главное, никакой эффективности.

Проснувшись было от моего внезапного вторжения, замки вновь засыпают мирным сном. Им ясно, что, даже если я тут обделаюсь, у меня ничего не получится. Не знаю, испытывали ли вы приступы ярости на десятиметровой глубине, но все равно скажу: подобные вещи сильно расшатывают нервную систему. Надо будет начать курс лечения транквилизаторами, добавляя их в салат или утренний кофе.

– Сволочь бездушная, – пускаю я пузыри от возмущения, поскольку под водой не говорят, а пускают пузыри.

И тут вспоминаю, что оставил свое ружье-гарпун на причале. Может, гарпуну больше повезет, чем моему хрупкому ножу? Распрямившись, делаю пару энергичных движений ластами и устремляюсь к поверхности. В тот момент, когда моя тыква всплывает над водой, я ощущаю, что дело нечисто. Но из-за капель воды на маске и легкой морской зыби не сразу осознаю всю грандиозность катастрофы. Однако картина довольно быстро проясняется, и я понимаю, в какую попал переделку. Переделка, или превращение.., из живого в мертвого!

На причале в линию стоят четверо в лягушачьем прикиде. На них черные комбинезоны для подводного плавания, маски, а в руках ружья-гарпуны, которые они держат как автоматы в фильмах про немцев. С потрясающей синхронностью все четверо наставляют ружья на меня. Менее чем четверть секунды я еще надеюсь на шутку с их стороны, а в последующую десятую часть четверти секунды соображаю, что это угроза.

Но когда первый гарпун, пролетая, слегка цепляет меня за плечо, отрывая кусок костюма, становится ясно, что следующий мой праздник будет моими собственными похоронами и надо что-то делать, причем срочно.

Нечеловеческим усилием, например дельфиньим, я ныряю в сторону стенки причала. Второй гарпун пробивает мой кислородный баллон и втыкается в ласту.

Согласитесь, читатели мои дорогие, ситуация складывается явно не в мою пользу. Из меня уже вытаскивали пули, но перспектива быть проткнутым гарпуном, даже и хорошо продезинфицированным, мне абсолютно не улыбается. Нет ничего приятного в том, что вас насадят на острие копья, как какую-нибудь рыбу-пилу. Если мои сложные подсчеты верны, то двое уже разрядили свое оружие, а еще у двоих ружья находятся во вполне боеспособном состоянии.

Словом, мне предстоит избежать их уколов. Продолжаю спускаться строго по вертикали, ожидая в любую секунду получить гарпун прямо в задницу. Вы представляете себе такой конец романа и доблестного Сан-Антонио? Острие втыкается прямо в простату! А?

Но ничего такого не происходит. Может, они отказались от затеи? Или выстрелили, но промахнулись, а я не заметил? Или эти сукины дети посчитали, что угрохали меня?

А я все спускаюсь и спускаюсь, работая руками и ногами, как лягушка, спасающаяся от щуки!

Вновь оказавшись рядом с ящиками, поднимаю голову и вижу двух пикирующих на меня черных акул, а точнее, двух ныряльщиков с заряженными ружьями. Понятно, почему они решили преследовать меня, а не стрелять с причала. Мой кислородный баллон поврежден и пускает веер пузырей, создавая вокруг меня непроницаемый экран, и они не хотят промахнуться.

Судя по скорости, с которой они приближаются, я имею дело с профессиональными ныряльщиками! Но мне не хочется играть в Моби Дика, особенно в роли кита. При виде двух темных торпед, спускающихся ко мне с крейсерской скоростью, чувствую, как моя кровь здесь, в прохладной десятиметровой глубине стынет и замораживается.

Удар ластами, и я прячусь за ящики. Временный приют! Ненадежное пристанище! Но тут меня посещает спасительная идея. Быстрым движением расстегиваю ремни, крепящие баллоны с воздухом, и вешаю агрегат за крюк старого ржавого якоря, торчащего из-под слоя песка. Затем, прекратив всякое дыхание и стараясь создавать поменьше завихрений в воде, плыву параллельно дуге причала.

Оба охотника на человека – в данном случае на меня, загипнотизированные мощным столбом пузырей из баллона, опускаются на дно к ящикам и направляют свои арбалеты на старый якорь. Ситуация в корне меняется, поскольку теперь я нахожусь за их спинами. Но не делайте поспешных выводов, и уж во всяком случае не вздумайте мне завидовать, словно господину, лежащему на пляже в окружении двух роскошных фотомоделей с бронзовой кожей и рельефной поверхностью. О, мое положение хуже некуда! Ведь у меня же нет больше кислорода, так хорошо всегда питавшего мой здоровый организм! А поскольку он (организм) взял дурацкую привычку работать только на этом виде топлива, я ощущаю, что если не глотну воздуха, причем Cito, как говорит мой знакомый реаниматор, то мои легкие станут безработными и останутся таковыми, боюсь, уже навсегда. Понимаете, я никогда в своей жизни не был ловцом жемчуга. Говорят, им удается задерживать дыхание под водой на целые три минуты. Браво! Мой рекорд, однако же, значительно скромнее: еле дотягиваю до семидесяти секунд, не больше, а этого, согласитесь, недостаточно, чтобы сыграть партию в шахматы или перечитать один из шедевров Франсуа Мориака, напечатанных, как Библия, на толстой бумаге и в кожаном переплете.

И уже прошло секунд пятнадцать, как я отделился от баллонов с воздухом. Не будем расходовать понапрасну оставшийся в моих легких кислород – надо действовать! Я вырываю застрявший в ласте гарпун и, ухватив его за древко, устремляюсь на агрессоров. Один стреляет из ружья прямо по столбу воздушных пузырьков, надеясь продырявить мне спину. Значит, я остаюсь в обществе двух бандитов, но только один из них вооружен. «Три товарища», как сказал бы Эрих Мария Ремарк, тихоокеанская версия! Я делаю мощное движение ластами и оказываюсь прямо за спиной господина, целящегося из ружья в воздух (в буквальном смысле). Продолжаю стремительное скольжение, пока моя голова не наталкивается на его. Одновременно гарпун протыкает туловище ныряльщика насквозь. Струйка крови постепенно трансформируется в пурпурное облако.

Парень похож теперь на черный мешок с грязным бельем – он весь обмяк. Другой поворачивается в мою сторону и напряженным взглядом оценивает ситуацию через свой овальный иллюминатор. Я четко вижу два черных, свирепых глаза. Он бросается ко мне, хватает, прижимает к себе. Он прекрасно понял, что я сбросил баллоны с воздухом, а поскольку он-то ничего не сбросил, то этой сволочи остается лишь постараться продержать меня под водой короткое время, максимально сдавливая. Я отчаянно сопротивляюсь, пробую отбиться, но мои движения под водой отличаются такой грациозной плавностью, а хватка малого настолько сильна, что вряд ли мне удастся освободиться из его тисков.

В голове такая тяжесть, будто это не голова, а сейф, а внутри стучит как молотом. Перед глазами сначала красные круги, потом черные, потом… Впечатление, будто я сейчас взорвусь, меня разорвет на клочки из-за избытка углекислого газа. Но зато я вырвусь из его лап, правда, по частям…

«Двадцать тысяч лье под водой» будет моей последней, прощальной презентацией. Я слабею и уже готовлюсь проститься со всеми вами, друзья. Я вас иногда обижал, но тем не менее всегда очень любил. То, что я в вас ценил, – не ваш ум, конечно, но ваше сознание двуногих млекопитающих, живущих на суше, дышащих воздухом через легкие и покорных судьбе. Словом, друзья, я не говорю вам «до свиданья», а шлю свое искреннее «прощай!». В конечном итоге после небольших трансформаций меня скормят красивым экзотическим рыбкам, припеваючи проживающим в аквариумах океанических центров, – так закончится жизнь Сан-Антонио Великолепного. Обо мне вспомнят, что я интеллигентно выражал свои мысли, опрокинул на спину много красивых женщин, совершил немало геройских поступков – и все это, чтобы в конце концов оказаться сначала в желудке, а затем в прямой кишке какой-нибудь дафнии. Словом, в самом конце пути ваш покорный слуга из элитного млекопитающего станет кормом для жаброногих ракообразных. Но зато планктона будет больше! Ах, дорогой несчастный комиссар, такой сильный, когда был в силе, и такой слабый, когда слабеет! Меня утешает одна-единственная мысль: от моего каркаса ни черта не останется. Потеряв упаковку, душа свободно отлетит в неизвестном направлении! Это в некотором роде успокаивает. По крайней мере, не надо будет давать объявление: «По поводу банкета могильных червей обращаться в администрацию кладбища Пер-Лашез!»

В глазах дымка, все пляшет и кружится… Я теряю сознание. Вода заливается мне в рот. Черт, до чего же соленая! Делаю последнее усилие, чтобы вырваться из адских объятий, и вдруг ощущаю что-то круглое и гладкое под слабеющими пальцами. Тяну вниз. Наверное, это дыхательная трубка его акваланга. Тащу еще сильнее. Очевидно, я не ошибся, поскольку он меня отпускает. Ему тоже, как и мне, становится понятно, каково жить без кислорода, и он стремится подняться на поверхность. Я хватаюсь за него, он мой последний шанс. Он должен поднять меня наверх, поскольку ему тоже нужно дышать. Мы боремся друг с другом, как и десять секунд назад, но наши цели теперь диаметрально противоположны – мы как бы поменялись ролями. Сначала он меня удерживал, теперь же старается изо всех сил освободиться. А я, только что старавшийся освободиться, теперь держусь за него как помешанный.

Изо всех сил, мертвой хваткой! Но силы истекают, я больше не могу, я покоряюсь! В этом настоящая сила человека: согласие с неизбежным. В течение всей своей жизни он трясется от мысли, что когда-нибудь умрет, но день приходит, и он говорит: о'кей! Человек вынужден так сказать.

Его, привилегия в том, что у него нет выбора.

Нет выбора, значит, не надо брать на себя инициативу. Высшая форма свободы – отказ от свободы. Всю жизнь он испытывает на себе это искушение, наш господин человек!

Он надеется, более или менее открыто, иметь только одну возможность – сказать «да». Тогда конец заботам, сомнениям, переживаниям, угрызениям совести, поискам альтернативы, решению дилемм, противоречивым спорам. Конец усталости от всего комплекса сохранения человеческого достоинства. Свобода! Свобода вассала, которому уже наплевать на суверена! Я вам не наскучил, нет? В настоящий момент я пускаю последние пузыри не для дураков, а для тех, кто меня читает и понимает, кто знает, о чем я говорю, кто согласен со мной, несмотря на мой частый бред, и видит во мне то, что я есть на самом деле, со всем моим неустанным поиском правды, и не какой-нибудь мещанской и мелочной, а истинной, взаправдашней.