Текст книги "Эверлесс. Узники времени и крови"

Лора перечисляет правила, связанные с Королевой, в третий раз: не говорить, если тебя не спрашивают, не поднимать глаза и никогда не касаться ее ни при каких обстоятельствах, – а потом внезапно замолкает и прищелкивает языком.

– Кажется, ты сейчас свалишься. – Затем берет со стола маленькую булочку с кусочком сала и большое яблоко. – На, поешь, – мягко говорит она. – А потом отнеси остальное парням в конюшне. Найдешь, как туда добраться?

Я киваю, гоня прочь воспоминания о запахе лошадей и влажного сена и смехе Роана: мы носимся между стойлами, и я пытаюсь догнать его, хотя мне едва удается ухватить кончик его бархатного плаща, когда он исчезает за углом.

– Хорошо, – она треплет меня по щеке.

Я жадно съедаю хлеб там же, за столом. Распределение новичков еще не закончилось: они будут швеями, прачками, прислужницами, встречающими сотни гостей, которые съедутся на свадьбу. Эдди вернулась в кухню, чтобы раздать им задания. Самые красивые девушки станут прислуживать леди и лордам.

Доев яблоко, я беру поднос и выхожу из кухни. Сейчас Эверлесс кажется меньше, чем когда-то, словно это его искаженная копия из моего кошмара. Вон там я пряталась за реликварием и бросала косточки от оливок в зал в надежде, что очень старый дворецкий Джирольд поскользнется на них. Там нацарапала свои инициалы на камне, когда мы вместе с Роаном сидели здесь и прятались от Лиама, обозвавшего меня. Кто-то потом стер их, но я все еще могу разглядеть едва заметные призрачные буквы.

Я касаюсь их и улыбаюсь, а потом быстро отдергиваю руку. Фантазии. Те года, те счастливые воспоминания были стерты, как надпись с этих камней. Теперь они просто призраки прошлого.

Всего лишь на мгновение я прижимаю ухо к стене в коридоре для слуг, надеясь услышать голос Роана Герлинга.

За углом встречаю маленького мальчика лет девяти. Он держит еще один поднос, серебряный, не жестяной, с мясом, пирожными и фарфоровым чайником. Мальчик сидит на ступенях у подножия лестницы слева и, кажется, вот-вот расплачется.

– Ты потерялся?

Мальчик вскакивает, едва не опрокинув поднос, но тут же расслабляется, увидев меня.

– Леди Сида никому не позволяет подняться к ней, кроме Харлоу, – говорит он, запыхавшись. – Но Харлоу уехала домой, чтобы родить, так что я должен принести ей это. Но леди не нравятся мальчики. Том говорит, она откусит мне уши. – Он вздрагивает, опускает взгляд в пол.

Я предполагаю, что Харлоу – служанка леди Сиды. Мой взгляд скользит по узкой темной лестнице за спиной мальчика, и я вспоминаю, куда она ведет. У аристократов есть традиция: самые старые из них живут на самых высоких этажах замка. Леди Сида занимала эти покои со дня моего рождения. Никто точно не знает ее возраст, но все дети шепчутся, что ей больше трех сотен лет. От мысли о ней по коже бегут мурашки. Она уже на пределе того, как долго кровавое железо может поддерживать человеческую жизнь, кроме Королевы, чье невероятное долголетие, как говорят, – дар Колдуньи до ее исчезновения. Пять веков назад, когда слухи о кровавом железе расползлись повсюду, захватчики пришли со всего мира, чтобы завладеть невероятным даром. Королева, в то время всего лишь одаренный молодой генерал, привела армию Семперы к победе.

Что видела леди Сида за свои три века? Меня охватывает нездоровое любопытство, и я сажусь на корточки перед мальчиком.

– Это предназначено для конюших, – я ставлю на ступени свой поднос. – Обмен?

Он моргает:

– Ты не боишься?

Когда в детстве мне было грустно или страшно, папа отвлекал меня шуткой или историей. Не уверена, что я тоже так умею, но протягиваю мальчику руку:

– Меня зовут Джулс. А как тебя?

– Хинтон, – он пожимает руку, поглядывая на меня с сомнением.

– Не бойся стариков, они безвредны. – Хотя сама я боюсь их и всегда боялась. Некоторые старейшины рода Герлингов выглядят на сорок, но многим из них около ста сорока лет. Сложно определить по виду, пока не подойдешь достаточно близко, чтобы увидеть голубые вены, пульсирующие под кожей, или не услышишь, как они теряют нить разговора посреди предложения. Поговаривают, что когда кто-то живет столетиями, как леди Сида, он уже и не человек вовсе. Легко рассуждать об этом, так как никто из нас точно ничего не знает.

– Но я все равно отнесу поднос за тебя, если хочешь.

– Спасибо, – на его лице появляется улыбка.

Мальчик успевает исчезнуть еще до того, как я поднимаю его поднос.

Я иду по лестнице в темноте, пытаясь унять дрожь в руках. Леди Сида принадлежит к роду Герлингов не по крови. Старшие слуги рассказывают, что ее мать была ведуньей и будущий муж привез леди Сиду в Эверлесс, чтобы выведать секреты времени. В детстве я видела ее лишь издали, когда она спускалась из башни по праздникам. Леди Сида всегда требовала странные, изысканные и старомодные блюда: медовое вино, засахаренные лепестки роз, запеченных певчих птичек. И если вы ее рассердили, согласно слухам, она могла украсть год из вашей крови одним лишь взглядом и проглотить его целиком.

В конце лестницы деревянная дверь, украшенная резьбой: четырехконечная звезда – символ столетия, как луна символизирует месяц, а солнце – год. Я поднимаю медную колотушку и стучу ею по центру звезды.

Какое-то время никто не отвечает.

– Войдите, – произносит голос так тихо, что я едва слышу.

Плечом я открываю дверь и захожу внутрь, держа поднос перед собой как щит.

Огромная и темная комната освещается лишь слабым огнем в камине и жидким дневным светом, льющимся из окна. Она заставлена бархатными креслами и шелковыми подушками, полками, прогибающимися под тяжестью кожаных томов, а туалетный столик завален украшениями и серебряными расческами. Большая часть всего этого покрыта густым слоем пыли, словно леди Сида веками не позволяла слугам ни к чему прикасаться.

– Принеси поднос.

В слабом дневном свете я вижу старую женщину, которая смотрит на покрытую снегом лужайку Эверлесса. Она высокая, элегантная, но какая-то бескровная. Ее кожа потемнела и истончилась с возрастом, длинные, некогда черные волосы теперь белы как кость. Глаза светло-карего цвета. На женщине платье с прямой юбкой – такие никто уже давно не носит, – кружева украшают запястья и горло, и я гадаю: она не знает ничего о моде или просто больше не следит за ней?

– Ты не Харлоу, – говорит она. Ее голос колючий, как старая шерсть, но громкий. – Что случилось с Харлоу?

– Харлоу уехала домой рожать, миледи, – отвечаю я.

Осторожно приближаюсь к ней, обходя подушки.

Леди Сида молча, пристально рассматривает меня, руки сложены на коленях. Возможно, она так и провела целый день, просто глядя в окно. Я злюсь. Она прожила дольше, чем половина Крофтона вместе взятая, – годы, полученные от налогов на землю, как те, что сборщик забрал из крови папы вчера, – и вот как она проводит их! Пялится из окна на замерзшие лужайки Эверлесса!

– Это ромашка? – она рассматривает чайник на подносе. – Харлоу знает, что я ее не пью. Ромашка – к неудаче, знаешь ли.

Я не знала.

– Нет, мэм, – говорю я. – Мы специально сварили его для вас.

Она двигает челюстью, словно что-то жует, прежде чем ответить.

– Какие новости ты принесла?

– Новости, миледи?

– Бесполезная девчонка, – плюется она, маша рукой, словно отгоняя муху. – Как скоро приедет Королева?

– Через два дня, миледи. – Я слышала, как взволнованный персонал внизу обсуждал дату приезда. Один месяц на приготовления Королевы и леди Голд к свадьбе, а накануне весны Роан женится. Я напоминаю себе, что у меня нет никаких прав на Роана, никаких.

– А девушка? Девушка Роана?

– Она приедет с Королевой, миледи. – Девушка Роана. Грудь сжимается от ее слов. Я чувствую, что к лицу приливает жар, и надеюсь, что леди Сида не заметит этого.

– Никто из приемных детей ее величества не прожил достаточно долго, чтобы занять трон, не так ли? Почему Роан думает, что с его девушкой будет по-другому? – бормочет она, снова обращая свой взгляд на окно.

Я колеблюсь, не зная, должна ли игнорировать ее бормотание или отвечать на него. Это правда, у Королевы и раньше были приемные дети. Согласно историческим записям, один ребенок умер от чумы, пронесшейся по стране десятилетия назад. Другой – во время нападения на дворец. Третий утонул. Все они умерли до моего рождения. В действительности меня не особо волнует королевская семья или что-либо во дворце – папа всегда говорил, что сплетни и пустая болтовня не купят тебе хлеба, – но меня заинтересовал намек старшей Герлинг: королева никогда не умрет и никогда не передаст свой трон.

Чувствуя прилив храбрости, я отвечаю ей:

– Но Королева назвала Иду Голд своей наследницей, миледи.

Леди Сида, прищурившись, смотрит на меня, и улыбка расползается по ее лицу.

– Говорю тебе, она ест их сердца, чтобы оставаться молодой.

Ее слова повисают в воздухе. Я не питаю особой любви к Королеве, но дикие обвинения все еще заставляют меня дрожать, словно в предчувствии удара. Это попахивает безумием, хотя леди Сида не выглядит безумной: она стара, но ее голос крепок, а разум ясен. Она дразнит меня. Хинтон был прав, что боялся. Я как можно быстрее ставлю поднос на столик рядом с ней и жду, когда меня отпустят.

Но она делает кое-что, отчего внутри меня все еще больше холодеет: достает нечто сверкающее из нагрудного кармана. Через мгновение я понимаю, что это годовая монета, шириной практически с мою ладонь и отливающая золотом. Год жизни. Я еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить монету из иссохшей руки и не броситься домой к папе.

Интересно, как далеко я убегу, прежде чем меня настигнет Айван.

– Размешай ее, – нетерпеливо говорит она. – Поспеши, пока чай не остыл.

Колеблясь, я протягиваю дрожащую руку – эта вещица может подарить папе целый год жизни.

В руках леди Сиды – жизнь, которую забрали у кого-то другого.

Монета, такая тяжелая и плотная в руке, растворяется словно мед, когда я кладу ее в чашку. Леди Сида подносит напиток к сухим губам и делает долгий, неспешный глоток. Возможно, это только кажется, но румянец приливает к ее щекам.

Не ожидая, когда меня отпустят, я приседаю в реверансе и спешу вон из комнаты, потрясенная переменами в старухе, в чью кровь попадает очередной год. Теперь чувства, которые вспыхивают во мне при упоминании Роана, кажутся еще большим предательством – себя, Крофтона, папы. Как может нравиться человек, для семьи которого год жизни – что кусочек сахара? Человек, чья семья разрушила мою и еще многие жизни?

5

Когда вечером я наконец падаю на свою нижнюю койку, мои руки и ноги налиты свинцом от усталости. Но, как только закрываю глаза, вижу восковое лицо леди Сиды, а ее странные слова не дают мне уснуть. Мне доводилось слышать много слухов и перешептываний о Королеве, но я не ожидала услышать их от Герлингов.

Снова и снова прокручивая ее слова в голове, я начинаю думать, что не такие уж они и абсурдные. Сама мысль о том, что ей подарила жизнь Колдунья, куда более абсурдна. Раньше мне никогда не приходилось задумываться о Королеве – все наши с папой мысли были о выживании. Но…

– Джулс, – я слышу шепот. Алия свешивается с верхней койки в паре метров от меня. Даже в темноте я вижу, как она напугана, хоть день в прачечной, куда ее распределили, порядком вымотал Алию. – Мальчик сказал мне, что Алхимик действительно бродит по лесу, – говорит она. – Сказал, что он когда-то жил здесь. Он сказал…

Но соседка по кровати, немолодая швея, мягко шикает на нее.

– Дорогая, если я расскажу тебе настоящую историю, ты перестанешь болтать и дашь мне поспать? – В голосе женщины слышится намек на озорство, но не злобу. Алия кивает. Женщина улыбается и смотрит на меня понимающим взглядом. – Никто не знает, откуда они пришли – двое детей, бродивших по Семпере до кровавого железа, никогда не расставаясь и не взрослея. Алхимик превратил землю в свинец, а свинец – в золото. Колдунья сделала так, что цветы распускались зимой.

Я улыбаюсь, думая о том, как бы Амма ворчала, если б узнала, что Алиа поздно ложится, чтобы послушать сказки. Сложно поверить, что существовал мир без кровавого железа. Да и к чему эта вера, если мы в ловушке окружающей действительности? Но если этот мир когда-то и правда существовал, то после рассказа швеи я начинаю скучать по нему.

– Но лорд, живший в этом поместье, стал завидовать. Поэтому он заточил их здесь и потребовал, чтобы они нашли способ сделать его бессмертным, ведь он видел, как это делала Колдунья с деревьями и цветами.

Она прекрасный рассказчик, и ее история захватывает меня словно песня. Мне и папе пришлось оставить книги, когда мы бежали из Эверлесса, и он с тех пор скрывал презрение ко всякого рода историям. «Ты не можешь позволить себе витать в облаках», – сказал он однажды, когда я попросила рассказать одну историю, лежа в холодной кровати в Крофтоне. Больше я никогда не просила.

– Именно в чаще леса на его землях Колдунья, заточенная в маленькой комнатке, при помощи самых примитивных инструментов вплетала время в кровь, а Алхимик нашел способ связать кровь и железо, чтобы лорд мог красть время у своих подданных и есть его сам! – Я не вижу, но чувствую: уже и другие в комнате слушают ее рассказ. – Какое-то время лорд был доволен. Но вскоре заметил, что его глаза теряют цвет, а память пропадает. Смерть подкрадывалась к нему. Вне себя от ярости, он потребовал, чтобы они нашли для него способ жить вечно. – Алия садится прямо, прижимая колени к груди. – Однажды Алхимик объявил, что совершил невозможное – превратил кусок свинца в чистое время. И лорду нужно было лишь съесть его.

– Но Алхимик был умен, – шепчет Алия.

– Верно, – отвечает довольная швея. – Жестокий лорд был отравлен и умер, и это позволило Алхимику и Колдунье сбежать. Они расстались и вскоре поняли, что их магия такая сильная, что проникла в кровь всех людей Семперы.

– Но почему они расстались? – спрашивает Алия.

– Алхимик не сказал Колдунье, что за их магию, создавшую кровавое железо, им пришлось дорого заплатить – бессмертием самой Колдуньи. Она разозлилась из-за его предательства. – Интонация швеи становится трагической. – Хотя только через многие поколения первый волос на ее голове поседел, она старела. В отличие от Алхимика, Колдунья любила жизнь и этот мир и не хотела его покидать. В конце концов она поборола свою гордость и вернулась к старому другу в поисках бессмертия.

В другом конце спальни еще одна женщина слабым, тонким голосом подхватывает рассказ:

– Алхимик сказал ей: «Чтобы сделать тебя бессмертной, мне нужно получить на хранение твое сердце». Тогда она превратила свое сердце в слово и прошептала ему на ухо. Его горло двигалось, словно он проглатывал его. А потом он передал ей несколько камушков и велел их съесть: и тогда она будет жить вечно.

Со всех сторон слышен шепот: «Лжец!», «Вор!». Я закрываю глаза и пытаюсь представить, каков камень на вкус.

– Девочки, тише, дайте мне закончить, – говорит старая швея. – Но Колдунья помнила, как Алхимик обманул богатого лорда. Подозревая еще одно предательство, она решила, что нужно заставить Алхимика съесть маленькие камушки – всего двенадцать – и потом утопить его. Так она и сделала.

Алия вскрикивает.

– Дальше произошло нечто интересное, – продолжает швея театральным шепотом. – Колдунья увидела, как серебряная тень поднялась из бездыханного тела Алхимика и бросилась прочь, слишком быстрая, чтобы ее догнать. Внутри этого серебра что-то горело темно-красным огнем и пульсировало. Очень поздно Колдунья поняла, что Алхимик действительно ее обманул: он украл ее сердце.

– И она не смогла его вернуть? Сердце? – спрашивает Алия. Но я не слышу ответа швеи: тяжелый, беспокойный, кошмарный сон проглатывает меня.

* * *

На следующий день Лора сообщает мне, что я буду прислуживать на небольшой вечеринке знати в одном из самых красивых павильонов Эверлесса: закрытом садике, который круглый год обогревается с помощью костровой ямы, питаемой расплавленным кровавым железом. Время заставляет огонь гореть ярко и долго. Я пытаюсь скрыть злобу, которую вызывает у меня это воспоминание.

Весь день она учит меня и нескольких других служанок искусству прислуживать незаметно: наша роль, объясняет Лора, состоит в том, чтобы Герлинги думали, что еда вдруг возникает из ниоткуда. Моя задача – следить, чтобы вино в бокалах не заканчивалось.

Из погреба, выходящего в окруженные стеной сады, доносится аристократический, музыкальный смех Герлингов, звон бокалов. Друзья, родственники и другие благородные семьи, связанные временем, собрались в Эверлессе в последние недели перед свадьбой. Скорее всего, они хотят похвастаться, что одними из первых встретились с Королевой и ее наследницей. Аристократов больше, чем обычно: я насчитала почти двести знатных господ. Каждый вечер обеденный зал полон и сияет обилием украшений и роскошными нарядами. Я нервничаю, представляя, что надо будет прислуживать им, зная, что папа хотел больше никогда не возвращаться в поместье.

А если я увижу Роана? Помнит ли он то происшествие? Винит ли папу, своего брата или меня? Не забыл ли меня вообще?

– Ну-ну, хватит хмуриться. – Лора толкает меня, проплывая мимо с огромным тортом в руках, украшенным сахарной ватой. – Сегодня они выпьют слишком много вина, чтобы заметить ваши ошибки.

– Или, наоборот, придут в ярость, – замечаю я.

Но Лора уже ушла.

Я сжимаю ручку графина с вином так сильно, что боюсь сломать ее. Мне пришлось прикрыть лицо волосами: хоть я больше не та тощая девочка с костлявыми коленями, мне все еще ужасно страшно, что Лиам вспомнит меня. И я очень боюсь, что Роан не вспомнит.

Маленький по сравнению с огромными залами Эверлесса садик, окруженный стеной, мерцает в свете фонарей. Дым от них тонкими струйками поднимается в небо. Ивы слегка покачиваются на ветру. В воздухе смешались терпкие запахи цветов и вина. Такое чувство, словно наступила весна, хотя небо над головой по-зимнему холодное. За стеной я вижу флаги Эверлесса, развевающиеся на ледяном ветру, но здесь он превращается в мягкий, прохладный бриз, укрощенный огнем времени.

В середине сада в бронзовой клетке потрескивает огонь, обдавая все вокруг теплом. Он горит красиво, но, когда я думаю о потраченном впустую времени, внутри все вскипает от гнева. Я быстро отворачиваюсь.

Аристократы плавают по саду: женщины в роскошных бархатных и шелковых платьях, мужчины, высокие и статные, с темными или серебристыми волосами. Золотые кольца блестят на десятках пальцев. Трио музыкантов наполняет сад слащаво-нежными аккордами.

Я ищу взглядом Роана, но, к своему ужасу, первым замечаю Лиама: он прислонился к увитой виноградной лозой стене в другом конце сада и разговаривает с матерью, леди Вериссой.

Один его вид сразу заставляет меня почувствовать себя ребенком. Лиам всегда держался особняком в нашей маленькой компании друзей, молчал и наблюдал со стороны, в отличие от общительного Роана. Иногда он появлялся в дверях, тихий, словно тень, и наблюдал, как мы играем. Я опасалась его уже тогда, но Роан боготворил брата.

Теперь я прихожу в ярость, думая о том, как добр он был к нему и как легко тот предал его. Хотя, чтобы предать, нужно что-то чувствовать к тому, кого предаешь, а я сомневаюсь, что Лиам Герлинг вообще знает, что такое чувства. Да и откуда ему знать?

Точно не от своей холодной матери, леди Вериссы. Ей, должно быть, пятьдесят или даже шестьдесят, хотя выглядит она на тридцать, сияет в изумрудном шелковом открытом платье. Она как-то пугающе красива, с острыми скулами и темными сине-сиреневыми глазами.

Я обхожу их стороной и начинаю прислуживать.

Графин быстро пустеет – еще один прекрасный способ провести так много столетий, потратив их на выпивку, хотя какая разница, когда у тебя в распоряжении столько времени, – и я собираюсь вернуться на кухню, чтобы наполнить его, когда женщина щелкает пальцами в мою сторону.

– Ты. Подойди.

Я поворачиваюсь, взгляд опущен. Незнакомая загорелая аристократка, на чьем кулоне герб Ренальди – танцующий медведь, – смотрит на меня, выжидающе держа бокал для вина. Она всего в нескольких футах от Лиама и Вериссы.

Понимая, что отказ налить вино привлечет внимание, я спешу к ней, надеясь, что мой чепчик служанки скроет лицо, а темнота и время – все остальное. Внезапно до меня доносится голос леди Вериссы, хотя она, очевидно, пытается говорить как можно тише.

– Здесь дочь лорда Шайлера, – слышу я. – Познакомься с ней.

– Ты не знаешь, как ее зовут, но знаешь, что из нее выйдет отличная жена? – интонация Лиама саркастична.

– Это не имеет значения… – она замолкает, а потом добавляет спокойнее: – Ты не можешь унаследовать Эверлесс, оставаясь холостяком.

– Достаточно, дура. Ты что, не видишь, что бокал полон? – резко говорит женщина с гербом Ренальди, и я быстро отхожу от нее. Она разворачивается и уходит, по пути кидая в бокал что-то маленькое и блестящее.

Но я все еще остаюсь в тени, потому что жажду дослушать разговор леди Вериссы и Лиама. Мне приятно представлять, как Лиам делает что-то, что ему не нравится, хотя мне и жаль бедную девушку, которой придется выйти за него замуж.

– Пусть Роан наследует. Ему это понравится больше, чем мне. – От этого голоса у меня мурашки по всему телу. Я не вижу лица Лиама, но хорошо представляю его рассерженный взгляд.

Леди Верисса суетится:

– Ты, как и я, знаешь, что Роан…

Ее слова тонут в пьяных приветственных криках гостей. Я ищу источник шума – и чуть не вскрикиваю. Я видела Роана Герлинга несколько раз за последние годы, когда он навещал Крофтон, но всегда только издали: наблюдала из-за прилавка, пока он объезжал деревню на лошади.

Сейчас все по-другому. Роан стоит у ворот сада рядом со своим отцом, лордом Николасом, всего в нескольких метрах от меня. На нем элегантный черный костюм, золотой платок повязан вокруг шеи. Отблески пламени мерцают в голубых, как небо, глазах.

Я забываю все при виде него: и тот факт, что его семья – причина нашего падения и бедности, и то, что он помолвлен с девушкой, чья красота, как говорят, – доказательство существования колдовства. На мгновение мне кажется, что этот сад – единственное место во всем мире, где я хотела бы быть этой ночью и наблюдать, как Роан улыбается.

В следующую же секунду отчаянный крик заглушает шум разговоров. Краснолицый аристократ держит другую служанку за запястье. Это Бея, я раньше встречала ее на кухне. На его голубом камзоле расползается пятно от вина, в ее трясущейся руке – графин.

– П-простите меня, – заикается она.

– Глупая девчонка, – рычит он, – я заберу твой месяц, и тогда ты, может, научишься следить за руками. – Его слова звучат нечетко, а глаза вылезли из орбит от ярости. Он выхватывает нож из-за пояса. Кажется, время плавится, замедляется, тает, как сосулька на солнце.

В следующую же секунду я вижу, что Роан стоит за ним и держит за плечо, одновременно аккуратно забирая нож.

– Лорд Болдвин, – говорит он с усмешкой, – не нужно пугать бедное создание. В любом случае это ужасная рубашка. Вы должны благодарить ее за оказанную услугу.

Все смеются. Мужчина моргает, и создается такое впечатление, что заклятие снято: он отпускает Бею, которая бросает благодарный взгляд на Роана. Тот берет графин из ее рук, и она исчезает в толпе.

– Вот, – Роан хлопает Болдвина по спине и наливает ему вино из графина сам. – Вино может исправить многое, не так ли? Выпейте со мной, мой друг.

Сама того не желая, я подошла к ним ближе, влекомая голосом Роана, его улыбкой, добротой, как пробившийся росток, который по весне тянется к солнцу.

А потом мы встречаемся взглядами, и я забываю, как дышать. Он поднимает бокал и подмигивает мне, выпивает, а потом разбивает бокал под одобрительные крики. Я успеваю заметить, что Лиам по-прежнему злится в углу.

Вступает музыка, гости начинают танцевать, и Роана уносит толпа. Мое сердце бешено стучит. Я вся дрожу от страха: Роан узнал меня. Сомнений быть не может.

6

В ту ночь мне наконец удается написать два письма: одно – Амме, другое – отцу. В день, когда ожидают приезда Королевы и ее свиты, у меня есть пятнадцать минут, чтобы проглотить скудный завтрак и сбегать в конюшню и поймать одного из курьеров, ежедневно наведывающегося в деревню.

Я написала Амме правду: что Лора, кажется, благоволит мне, хотя странно это проявляет, отправляя меня на задания с утра до ночи, поэтому когда я добираюсь до постели, то едва могу расчесать волосы перед сном.

Но скрыла, что каждый раз, раздавая жалование, Айван задерживается возле нас и ухмыляется и что я могу это выносить только благодаря тому, что вокруг меня другие девушки, всякий раз радуясь, что не Лиам раздает кровавое железо, которое звенит в моем кошельке. Не написала я и о том, что пытаюсь гнать от себя мысли, у какого несчастного мужчины или женщины Герлинги забрали его, вспоминая очередь готовых отдать часы, дни, годы из крови.

Я не спала часами, согнувшись над свечкой, подбирая правильные слова, чтобы написать письмо отцу. В итоге ограничилась одной фразой: «Прости меня». Этого недостаточно, хоть я и не жалею о том, что сделала. Я пробыла здесь всего два дня и уже заработала четыре недели, которые непременно послала бы с письмом, если бы не воры на дороге. Если кто и узнал меня, то они не подали виду. И единственная мысль занимает меня: вскоре я заработаю достаточно денег, чтобы оплатить нашу ренту, а потом придет весна и будет легче охотиться. В конце месяца я вернусь в Крофтон с достаточным количеством кровавого железа, чтобы восстановить то время, которое сборщик забрал у отца.

Я подсчитываю монетки в голове. Это всего лишь маленькая часть того, что они отняли у нас, у Крофтона. Но я душу гнев и позволяю ему раствориться во мне, словно кровавое железо в чае леди Сиды. Ради папы. Ради настоящего. Ради будущего.

В конюшне широкоплечий парень подковывает лошадь курьера. Кожаные сумки, набитые письмами, привязаны к седлу. Услышав мои шаги, он оборачивается.

Не думая, я кричу:

– Тэм!

Слишком поздно я понимаю, что выдала себя с головой. Но мне все равно. Мой старый друг – сын двух стражей, но в детстве мы оба хотели стать кузнецами, как папа. Он вертелся вокруг кузницы, пока тот не приглашал его внутрь, и мы проводили часы вместе, сидя на папином верстаке и болтая ногами, наблюдая, как он обращается с раскаленным железом.

Он щурится, пытаясь понять, кто перед ним. Тогда я снимаю чепец.

– Это я, Джулс. – Парень все еще не узнает меня, и тогда я улыбаюсь и показываю на передние зубы: – Видишь, я же говорила, что они снова вырастут. – Когда оба моих передних зуба выпали, Тэм четыре месяца звал меня грызуном.

Парень меняется в лице. Добродушная улыбка играет на его губах. Он обнимает меня, и я растворяюсь в знакомом запахе дыма и металла.

– Ты работаешь на новой кузнице, – я делаю шаг назад, чтобы рассмотреть его. Тэм теперь на фут выше меня, но лицо у него такое же красивое и серьезное. – Не верится, так много времени прошло! – Слова вырываются сами собой, и неожиданно для себя я смеюсь. – Как ты? Ты теперь здесь главный? Этта и Меррил тоже по-прежнему здесь?

Но Тэм печально улыбается и делает странный жест, касаясь пальцами одной руки губ, а потом отводит руку. Он качает головой, повторяя жест, и я понимаю: он не может говорить.

Веселье сразу же улетучивается.

– Что случилось? – вырывается у меня, но он не может ответить. Мы растерянно смотрим друг на друга, и я чувствую, как что-то нарастает внутри меня. Перед глазами всплывают образы Тэма и Роана, сражающихся в одной из шуточных схваток, гоняющихся друг за другом с деревянными мечами по всему Эверлессу.

Тэм протягивает ко мне руку и сжимает плечо. Я понимаю, что он пытается выразить, как рад видеть меня.

– Я вернусь, – неловко говорю я. Сердце бьется, словно мотылек в освещенное оконное стекло.

Он снова сжимает мое плечо, а потом с улыбкой берет мои письма. Я почти забыла о них. Он поворачивается ко мне широкой спиной. Не говоря больше ни слова, я отправляюсь на кухню.

По дороге гадаю: что случилось с моим старым другом?

* * *

На кухне покрытые мукой слуги яростно месят тесто, словно сама Королева наблюдает за ними. Я собираюсь к ним присоединиться, когда Лора хватает меня за руку.

– Мне нужно, чтобы ты спустилась в погреб, – говорит она, – принеси как можно больше лука.

Я удивленно смотрю на нее. Ведь кладовую уже заполнили гирляндами из лука и толстыми связками чеснока, и этого явно больше, чем нужно. Я киваю, но задерживаюсь.

– В конюшнях есть немой парень, – осторожно начинаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Что с ним случилось?

– А, Тэм. – Лора перестает улыбаться, затем вываливает на стол тесто и начинает его месить, и я понимаю, что сглупила: только когда расстроена, Лора начинает работать сама, а не поручает это кому-то из нас. – Бедный мальчик. Он… – Она обрывает себя на полуслове и внезапно будто становится старше. – Он оскорбил молодого капитана, и за это ему отрезали язык. Больше он так делать не будет.

По спине пробегает холодок, когда я вспоминаю холодные глаза Айвана, сталь его клинка. Я знала, что он жесток, но это переходит все границы, и я чувствую прилив ненависти к нему.

Лора гневно смотрит на тесто, словно это Айван.

– А теперь займись своим делом, – говорит она мне. Такого резкого тона я еще от нее не слышала. – И тогда ничего плохого не случится.

Прежде чем я успеваю узнать побольше, в кухню, лавируя между поварами, вбегает мальчик, который так боялся отнести поднос с едой леди Сиде, и резко останавливается перед нами.

– Хинтон Карстеирс, – строго говорит Лора. – Притормози.

– Только что прибыл гонец для лорда Герлинга. – Он не может отдышаться, лицо раскраснелось. – Скоро здесь будет свита Королевы! – Он чуть ли не визжит. – Королева едет!

Один из мальчиков роняет скалку, а девочка прижимает испачканную в муке руку к груди и ахает. Хотя я не испытываю к Королеве почти никаких чувств, по коже пробегает холодок при мысли, что я увижу женщину, которая привела Семперу к победе в войне и вот уже сотни лет находится у власти, женщину, которую, по слухам, благословила сама Колдунья. В голову лезут слова леди Сиды: «Говорю тебе, она ест их сердца, чтобы оставаться молодой».

Я дрожу.

– Да-да, мы знаем, что Королева едет, – бормочет Лора, с упреком глядя на взволнованную кухонную прислугу. Потом берет Хинтона за плечо. – Сколько времени осталось?

– Час, – говорит Хинтон, все еще тяжело дыша. – Может, меньше.

Кухня взрывается разговорами. Но Лора хмурится, отпускает Хинтона и поворачивается ко мне.

– Погреб, – говорит она. – Сейчас же.

– Но… – начинаю я.

– Выполняй, – резко продолжает она, и я рада, что у меня есть причина покинуть кухню: паника теперь витает в воздухе, и от этого мне становится не по себе.