Текст книги "Эверлесс. Узники времени и крови"

Краем глаза я замечаю в очереди старого мужчину, с любопытством наблюдающего за нами. Мною овладевает огромное желание вернуться в стены Эверлесса.

– Это неправильно, – он поднимает карманные часы, стуча ногтем по стеклу. – Пламя уже должно было потухнуть, даже если тебе суждено прожить сотню… Может, что-то не так с моим порошком. – Он вытаскивает второй набор инструментов и, прежде чем я понимаю, что он делает, режет свой собственный палец ножом. Он даже не берет склянку, а сразу капает кровь на блюдце, посыпает порошком и зажигает свечу. Кровь вспыхивает.

Пока мы с Виком наблюдаем, я считаю: раз, два, три, четыре, пять, шесть – пламя затухает где-то на семи. Вик моргает.

– Видишь, – говорит он безразлично, – думаю, это пятнадцать лет.

Я не знаю, как на это реагировать, – Вику кажется неважным время до его смерти, мой же взгляд прикован к собственной крови, которая все еще горит. Теперь ростовщик наблюдает за мной с недоверием, поджав тонкие губы и скрестив руки на груди. Я замечаю, что несколько других людей вокруг нас замерли в ожидании.

– Я не понимаю, – тихо говорю я. Неужели он думает, что в моей крови, как в крови Герлингов, сотни лет? – Я не… я из Крофтона. Я раньше никогда не отдавала время, ни разу.

Вик строго смотрит на меня, но проходят секунды, и выражение его лица становится мягче.

– Может, что-то не так с моими инструментами, – с сомнением говорит он.

– Но вы все еще можете забрать время? – отчаянно настаиваю я. У Каро наверняка уже отняли сорок лет. – Это для моей подруги. Ей это очень нужно.

– Могу попробовать, – через секунду говорит Вик. Он изучает свои инструменты – набор ножей и иголок, от вида которых мне становится дурно, – и выбирает короткий нож, сделанный, кажется, из голубого стекла. Потом берет маленькую потускневшую жестяную кружку и протирает оба предмета тряпкой.

– Вытяни руку, – приказывает он, и я подчиняюсь, радуясь, что пришла на пустой желудок.

Вик профессионально прижимает мою кисть одной рукой, а второй делает длинный неглубокий надрез на ладони. Через несколько секунд я начинаю испытывать боль, наблюдая, как тонкой алой струйкой сочится кровь. Вик подставляет кружку, и ручеек стекает в нее. Я чувствую, как силы начинают покидать меня.

Когда она полна, Вик останавливает кровотечение, а потом отставляет чашку и аккуратно и умело перебинтовывает мне руку. Я не спешу вставать, держась второй рукой за край стола, чтобы не упасть из-за головокружения.

Мне и прежде доводилось видеть, как кровь превращают в монеты, но сейчас кажется, что этот процесс длится целую вечность. Словно в тумане я наблюдаю, как ростовщик переливает мою кровь в чашу на весах, затем ложкой добавляет точное количество какого-то порошка, темного и блестящего, как обсидиан. Едва порошок вступает в контакт с кровью, содержимое всей чашки вспыхивает белым пламенем. Меня обдает волной тепла, а в воздухе чувствуется запах меди.

После нескольких секунд пламя гаснет. Вик берет чашу и наклоняет, чтобы я могла видеть. Затуманенным взглядом я смотрю на яркую жидкость на дне. Она блестит, как масло, и светится, как ртуть, – если бы та была красно-золотой. Чистое время. Мое время.

– Теперь я превращу его в монету, – спокойно говорит Вик.

Он берет тяжелый стальной брусок со знаком Королевы, символом, украшающим все монеты в Семпере. На столе лежат формы для всех видов кровавого железа, от маленьких, легких часовых монет размером с ноготь до годовых – с ладонь.

Вик осторожно наливает немного времени в формочку, и я заворожено смотрю, как монета на моих глазах обретает форму. В блоке десять формочек, и Вик наполняет их все расплавленным временем. Дважды ему приходится остановиться, чтобы заново растопить остывающую субстанцию над пламенем.

– Вернись позже, и я возьму еще десять, – говорит он угрюмо. – Не хочу отнимать всё сразу.

Меня терзает мысль, что за каждую потраченную мной монету кто-то страдал так же, как я сейчас. Кому-то пришлось сидеть и смотреть, как жизнь покидает его вместе с кровью, чтобы превратиться в кусок железа, на который можно купить тонкую полосочку сушеного мяса, пинту пива или оплатить ночлег.

Когда все монеты застывают, Вик переворачивает брусок, немного трясет его, и только что отлитое кровавое железо с тяжелым бряцаньем падает на деревянный стол. Я протягиваю руку и беру одну монету, испытывая противоречивые чувства. Это время текло в моих венах семнадцать лет…

– Как ты? – спрашивает Вик, когда я встаю из-за стола. У меня нет времени рассиживаться в этой лавке и размышлять над несправедливостями жизни. Прямо сейчас у Каро могут отнимать годы. Она, возможно, умирает, если уже не умерла. Из-за меня она отправилась к хранилищу, и это было глупо с ее стороны. Хотя в глубине души я понимаю, что этот поступок – проявление истинной доброты. Никто так не заботился обо мне, кроме папы. Но его больше нет.

Мне нужно отнести ей это кровавое железо.

Я жду, пока Вик заворачивает монеты в ткань и передает сверток мне. Даже через ткань я все еще ощущаю их тепло.

Он кладет руку мне на плечо.

– Полегче там, – говорит он. – Ты только что отдала много времени. Можешь потерять сознание или еще что похуже, если будешь сильно напрягаться.

У меня действительно кружится голова и стены плывут перед глазами, но я должна идти.

– Все хорошо, – с трудом выговариваю я. – Со мной все будет хорошо. – Я дергаю плечом, сбрасывая его руку, и собираюсь идти, когда понимаю, что он прав: расстояние до двери кажется непреодолимым. Но мне некогда рассиживаться, набираясь сил, – надо спасать Каро.

* * *

Голова словно в тумане, я чувствую жесткий деревянный настил под собой и плавное покачивание, словно меня несет по волнам. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться пальцами до воды, но потом надо мной склоняется чье-то размытое лицо, и пара рук тянется ко мне. Придя в себя, я вижу, что это всего лишь торговец на своей телеге доставил меня к воротам Эверлесса.

Мне никогда прежде не доводилось видеть море. У меня пока забрали десять лет, но скоро заберут еще тридцать – возможно, я так никогда его и не увижу.

Еле держась на ногах, я несусь в комнату Каро.

Когда у тебя забирают десять лет, ты чувствуешь себя как пьяный, но без приятной теплоты, разлитой по телу. Аккуратно ступая вдоль стены, чтобы не упасть, я замечаю людей, проходящих мимо, но не могу различить их лица. Они обходят меня стороной, наверно, думая, что я пьяна. В свете факелов, освещающих коридор, их тени поднимаются и, словно монстры, тянутся ко мне.

Чьи-то руки не дают мне упасть. С надеждой я шепчу:

– Роан.

– Нет, милая, – голос тихий и нежный. Бея. Я опираюсь на нее. – Ты слишком хороша для этой змеи, – ее голос звучит где-то далеко. Змеи. Я снова ощущаю чувство свободного падения, какое испытала в доме колдуньи. Гнилой запах серы бьет в нос, и я переношусь в какое-то темное и тесное место. Холод. Снова запах серы вызывает во мне приступ тошноты. Но он смешан с запахом лаванды – волосы Беи, волосы Беи, говорю я себе, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я тянусь к ней в поисках опоры:

– Теперь скажи мне, что ты наделала…

Кто говорит со мной? Бея, это Бея зовет меня.

– Что ты наделала?

В звонком испуганном голосе Беи слышится что-то другое – нечто глубокое, сердитое, словно кто-то обращается ко мне из-за ее спины.

Я чувствую, как чьи-то пальцы обхватывают мое запястье. Резкий вздох.

– Джулс, ты же не… ты это сделала для Каро, не так ли? Джулс!

Каро. Имя заставляет меня вернуться к реальности. Цепляясь за руки Беи, я пытаюсь твердо встать на ноги. Она смотрит на меня, во взгляде – тревога.

– Джулс, тебе нужно отдохнуть. Пойдем в спальню…

– Нет, – ответ звучит грубо, и Бея отходит в сторону. – Мне нужно идти к Каро, – говорю я вместо «извини».

Она собирается еще что-то сказать, но я разворачиваюсь в сторону покоев Королевы. Девушка не решается идти за мной.

Непостижимым образом я оказываюсь в нужном коридоре, который ведет в гостевые комнаты. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы идти прямо, но я стараюсь держать голову высоко и крепко сжимаю сверток с кровавым железом под плащом. Я толкаю дверь ладонями. Меня пронзает боль, но дверь поддается.

Атмосфера в спальне мрачная: занавески задернуты, перекрывая доступ дневному свету и превращая уютную комнату в царство странных теней, танцующих в слабых отблесках огня, потрескивающего в камине. Мгновение я думаю: кто же организовал все это для провинившейся служанки, – но потом замечаю Каро. Она дрожит во сне от каждого вздоха. Я сажусь на пустой стул рядом с постелью… Каро шевелится во сне, но не просыпается.

Сперва я гадала, заберут ли они время сразу после оглашения приговора, но, глядя на нее, ответ очевиден. В глубине души теплилась надежда, что будет больше времени, что Каро, занимающая важную должность при леди Голд, выступит на суде, у нее будет шанс доказать свою невиновность. Или Королева вступится за нее. Но стоило догадаться, что не так работает правосудие капитана Айвана.

Она молода, убеждаю я себя, стараясь сохранять спокойствие. Говорила ли она когда-либо, сколько лет у нее осталось? Должно быть, намного больше, чем сорок. Конечно же, Айван не проверял этого, как сделал Вик. И Айван не стал бы переживать, что никто не может позволить себе просто так отдать сорок лет. Голова кружится от подобной мысли. Может быть, прямо сейчас Каро находится в смертельной опасности. Не в первый раз у молодых людей забирают кровь, думая, что ее достаточно, а те падают замертво через год, месяц или день.

Я беру сверток с кровавым железом и кладу его на ночной столик.

– Это для тебя, – говорю я, желая, чтобы она почувствовала мою благодарность за ее заботу. – Десять лет.

Каро, конечно же, никак не реагирует, а лежит едва дыша, и я боюсь: вдруг она умирает?

Раньше мне никогда не приходилось принимать время, но я хорошо знаю, как это делается, поэтому бросаюсь к полкам и возвращаюсь с маленькой бутылочкой вина, наливаю вино в чайник и подогреваю над огнем. Через несколько минут, когда головокружительно-ароматный пар поднимается из чайника, я убираю его с огня и подношу к ночному столику, беру деревянную чашку, кладу туда три свежеизготовленные годовые монеты, добавляю немного горячего вина и завороженно наблюдаю.

Когда металл и горячая жидкость встречаются, слышится тихое шипение, и из чашки поднимается пар, пахнущий жженым сахаром и пеплом. Размешав содержимое, я ставлю чашку на стол и аккуратно трогаю Каро за плечо.

Она медленно просыпается, моргая и дрожа, несмотря на то что в комнате темно и тепло, и постепенно фокусирует взгляд на мне.

– Джулс, – говорит она. Ее голос звучит скорее уставшим, чем удивленным, когда она пытается сесть. – Ты здесь.

– Мне жаль, Каро, – грустно говорю я, беру чашку с горячей смесью и протягиваю ей. – Выпей.

Каро аккуратно принимает чашку у меня из рук. Голова все еще кружится от потери крови, тело ломит, но я все равно не могу представить, как чувствует себя она, потеряв в четыре раза больше. Ее ладони не перебинтованы, как мои: возможно, Айван забрал у нее кровь из вен. Мне становится дурно. На ней бархатное платье с длинными рукавами, поэтому следов не видно.

– Спасибо, Джулс, – хриплым шепотом говорит она и пьет дальше.

Эффект заметен сразу же: слабый румянец появляется на ее бледных щеках, а хватка кружки становится крепче. Даже ее поза кажется более уверенной. Каро вздыхает, дыхание уже не такое тяжелое, как прежде, и она тянется, чтобы поставить пустую кружку обратно.

Но внезапно замирает. Кружка выскальзывает из ее рук и с шумом падает на пол. Каро вскрикивает от боли и подносит руку к горлу.

Мое сердце бешено бьется.

– Каро, что случилось? – Я недостаточно растворила кровавое железо? Неужели я использовала его неправильно?

Каро открывает и закрывает рот, но не может произнести ни слова.

Кажется, ей тяжело дышать, лицо искажается от боли, когда она напрягается, а потом начинает биться в конвульсиях на простынях, брызгая слюной и задыхаясь. Звуки такие резкие и сильные, вскрики беспомощно обрываются до того, как воздух попадает в легкие. Ее лицо побагровело, а глаза вылезли из орбит.

Она задыхается.

– Каро, – я словно слышу себя со стороны. Меня охватывает паника, и я кладу одну руку ей на макушку, а другой насильно разжимаю челюсть. Что-то блестит в ее горле.

Трясясь от страха, я поворачиваю голову Каро набок и лезу в горло двумя пальцами, но она сопротивляется, и я не могу вытащить застрявший предмет. По телу Каро пробегает судорога, лицо еще больше краснеет, и остается только умолять Колдунью спасти ей жизнь. Мое сердце колотится так сильно, что, кажется, проломит ребра и вырвется из груди.

Каро закатывает глаза и обмякает в моих руках.

Все вокруг погружается в безмолвие.

Она отключилась. Я тяжело дышу, затем поднимаю глаза и почти кричу.

Со стороны кажется, что в комнате ничего не изменилось, но есть едва уловимые детали, которые приводят меня в ужас: занавески не развеваются на ветру, а застыли, раздутые, словно паруса. Розовый лепесток из букета в вазе на столе, упав с цветка, замер в воздухе.

Каро неподвижна, словно статуя: дыхания не слышно, взгляд застыл. Я в ужасе. Не знаю, жива она или мертва, но, когда присматриваюсь, замечаю блестящую капельку пота на щеке. Кажется, она вот-вот должна скатиться вниз. Но она застыла на месте.

Внезапно я с ужасом понимаю: что-то не так со временем.

В этом застывшем безмолвии я чувствую себя еще более одинокой, чем раньше, обнимая неподвижную, словно мертвую, подругу. Она не шевелится, и горестный стон вырывается из моей груди.

Когда я выпускаю Каро из рук и встаю на колени возле ее кровати, она падает обратно на подушки. Ее лицо пунцовое, но совершенно неподвижное. Доски пола скрипят под моим весом, перина снова расправляется, когда я слезаю с нее, но обстановка в комнате остается такой же неподвижной, словно внезапно все поместили за стекло. Это похоже на кошмар, от этого кружится голова и на глаза наворачиваются слезы. Я уже чувствовала замедление времени раньше, но оно никогда не замирало полностью. А что если я застряла, как город Брайарсмур?

Страх подгоняет мысли. Наконец взяв себя в руки и глубоко вздохнув, я встаю на ноги, наклоняюсь над Каро и осторожно переворачиваю ее на бок. Потом забираюсь на кровать рядом с ней и, вспоминая наставления Лоры о том, как помочь жертвам удушья, бью ее между лопаток ребром ладони.

Ничего не меняется. На этот раз я бью сильнее. Затем снова и снова, пока недавно перебинтованная рука не начинает кровоточить.

С четвертым ударом, кажется, мне что-то удается: из горла Каро вылетает какой-то предмет, с тяжелым стуком падает на пол и закатывается под шкаф. Мне сложно разглядеть сквозь пелену пота и слез, застилающих глаза, но кажется, что выпавший предмет больше, чем годовая монета.

Странный, сдавленный полузвук-полувсхлип раздается рядом со мной. Я разворачиваюсь и вижу, как Каро делает судорожный и, судя по всему, болезненный вздох.

– Слава Колдунье, – говорю я и склоняюсь над ней. Она с трудом дышит, а на губах запеклась кровь, но лицо постепенно розовеет, и я чувствую ее сильный и ровный пульс под своими пальцами. Я смотрю в сторону, куда покатился золотой предмет. – Ты задыхалась.

Плач стихает. Каро смотрит на меня красными от напряжения и слез глазами, затем следит за моим взглядом, и я понимаю, что она не верит моему объяснению.

Неужели она думает, что я предала ее, что хотела ей навредить?

Наконец Каро переводит взгляд с меня в сторону шкафа, видимо, желая увидеть выпавший предмет, и я испытываю облегчение, с готовностью наклоняясь, чтобы найти его, но облегчение быстро сменяется страхом при мысли, что́ я найду под шкафом.

Это не монета. Я встаю на колени, чтобы присмотреться. На полу лежит золотой шарик размером с грецкий орех. По блеску металла похоже, что это новое кровавое железо, получившееся из трех монет, растворенных мной в вине.

Возникает ощущение, что я попала в ловушку: вид этого шарика пугает меня, но я словно слышу зов и тянусь к нему.

Взяв его в руку, я чувствую, что он чуть теплый, словно нагрелся на солнце. А еще он гладкий и, кажется, что-то напевает, словно кто-то живой находится внутри. Он тяжелый и…

Я вскрикиваю, когда пальцы начинают вязнуть в нем, словно он плавится от моего прикосновения. Я роняю шарик и пячусь.

– Возьми его, – шепчет едва различимый голос.

Я поднимаю взгляд на Каро, которая пытается подползти к краю кровати. Ее лицо все еще красное и блестит от пота, но она с тревогой смотрит на необычный предмет в моих руках.

– Посмотри, что случится, – снова шепчет Каро. В ее взгляде на мгновение вспыхивает эмоция, которую я не могу распознать, но через секунду она снова опускает глаза на золотой шарик. Мне хочется возразить, уйти и спрятаться, пока я не пойму, что в конце концов происходит, но Каро жива и она ждет – сейчас это самое важное.

Я протягиваю руку и нехотя касаюсь пальцем шарика.

Сначала ничего не происходит, но потом поверхность двигается, и мой палец утопает в ней, словно она тает. Когда шарик становится мягче, полужидкий металл начинает ползти вверх по моему пальцу. Мне страшно, но я не отнимаю руки, пока золотой ручеек не добирается до ладони. В комнате слышно лишь наше тяжелое дыхание, когда струйка золота подползает к бинту, которым Вик недавно обмотал мою руку, и исчезает под ним.

Вскоре весь шарик исчезает, и струйки расплавленного металла бегут по моей коже, словно кровь по венам.

– Сними бинт, – мягко говорит Каро. Решительность в ее голосе заставляет меня повиноваться, и я разматываю заляпанную кровью ткань. Повязка падает, открывая свежий разрез, оставленный ростовщиком времени, и крошечный ручеек золота проникает сквозь него.

23

Ночью Кару все еще лихорадит, но она снова и снова требует, чтобы я рассказала ей, что произошло. И я терпеливо повторяю, что сама понятия не имею, как могло случиться, что время, полученное из моей крови, восстанет против нее и вернется обратно. Мне никогда не доводилось видеть и слышать о подобном. Я кладу семь оставшихся годовых монет на прикроватный столик, не решаясь снова предложить их Каро.

Как только я собираюсь уйти на поиски кровавого железа, Каро умоляет меня остаться. После всех этих критических часов она наконец засыпает в моих объятиях. Неужели из-за моего кровавого железа ей хуже? Она бледная, но ее пульс бьется ровно. Усталость наконец одолевает и меня, я тоже засыпаю с мыслями о том, что скоро вернется Ина и поможет нам.

Сновидения, пришедшие ко мне, на этот раз не пугают.

В темноте я зову девушку, чье лицо скрыто в тени, уже зная, что должна победить ее или умереть сама. Она подходит ко мне с поднятыми руками. Ужасный мир материализуется вокруг меня: мы стоим лицом к лицу на темной равнине, трава вокруг нас выжжена.

Девушка подходит ко мне, и там, где она ступала, вспыхивает пламя. Черный плащ развевается на ветру, скрывая под капюшоном ее лицо.

Я сейчас умру, думаю я во сне.

Девушка останавливается на расстоянии двух вытянутых рук от меня и тянется ко мне, словно умоляя о чем-то. Ветер разносит ее дикий издевательский смех.

– Друг мой, – со всех сторон я слышу нежный высокий голос, – разве ты мне не веришь?

Картинка растворяется, и вот я уже сижу на своей кровати, в нашем коттедже в Крофтоне, рассматривая мамину статуэтку Колдуньи. Неподвижность в комнате пугает меня больше, чем видение той девушки. Все, что я могу, – это неотрывно смотреть на фигурку.

А потом статуэтка двигается. Она открывает рот и смеется, поднимает вверх руки, в одной из которых зажат нож.

Я резко просыпаюсь в кровати Каро. Воротник моего платья мокрый от пота и слез. Я испытываю смутное чувство дежавю, вспоминая позу девушки из сна: корпус слегка наклонен вперед, руки сложены спереди в форме чаши. Это совпадает с тем видением, что приходило ко мне в доме ведуньи, в котором мужчина, несший младенца, остановился перед статуей Колдуньи и забрал камень из ее рук.

А потом – та же женщина, но живая, не каменная.

И мамина статуэтка, снова превратившаяся в камень.

Я дрожу и, обняв себя за плечи, стараюсь согреться. Неужели отец пытался скрыть от меня какую-то связь с самой Колдуньей?

Каро рядом со мной начинает ворочаться, потому что во сне я скинула одеяло, раскрыв нас обеих. Руки Каро холодные. Укутав ее потеплее, я впервые замечаю, как она бледна.

Мысли беспорядочно скачут. Ее поймали возле хранилища только вчера. После времени, проведенного в погребе с мавой, у меня ушли дни на то, чтобы полностью отмыть руки. Я с сомнением смотрю на ее бледные ладони, затем аккуратно, чтобы не разбудить, закатываю ей рукава и замираю: нет никаких следов сбора времени: ни пореза, ни перевязки.

Она солгала. Или кто-то заставил ее это сделать. Что бы ни случилось с Каро, это не то, что мне сказали.

Ложь, темная, непрозрачная, как река, полная ила, сквозь который не видишь дна, струится по телу, словно мое собственное время, превратившееся в жидкий металл в моих венах.

Строчка из блокнота Лиама, или моих снов, или моего прошлого проникает в мысли.

– Змея, – говорит Лиса, – что ты наделала?

Должно быть, это какая-то ошибка.

Аккуратно, стараясь даже не дышать, чтобы не разбудить Каро, я встаю с кровати и выхожу.

Бреду по едва освещенным коридорам. Лишь несколько факелов горят, отбрасывая в пустых помещениях жутковатые отсветы, а единственные звуки – это треск пламени и мои неуверенные шаги.

Голова идет кругом от беспорядочных мыслей: обман Каро, тайна папы, его ложь во благо, обманное заклинание так называемой ведуньи и его действие на меня; то, как время неправильно вело себя вокруг меня всю жизнь.

Постоянные сны о девушке, желающей убить меня, и остальные кошмары о побеге от темной фигуры, которые мы с папой решили не брать в расчет, списав все на повышенную тревожность. Даже обрывки слов и изображений из моих любимых детских историй о Лисе и Змее, те, что Лиам записал в своей книжечке…

Все эти вещи как-то связаны вместе, но как? Понимание того, что папа всю жизнь врал мне, сродни тому, как смотреть вниз, ожидая обнаружить под ногами твердую землю, а вместо этого видеть лишь воздух.

Мне нужно пробраться в хранилище, чтобы понять, почему соврала Каро и ради чего умер папа.

Я поворачиваю ручку, и еще одна строчка всплывает в памяти, заставляя поежиться от холода.

– Лиса, – говорит Змея, медленно обвиваясь вокруг сердца своей подруги, – пришло время нам узнать правду.

24

В темноте пустых коридоров, увешанных зеркалами и портретами покойных Герлингов, расстояние до хранилища кажется бесконечным, и, как бы я ни ускоряла шаг, мне никак не удается его преодолеть. Ветки деревьев скребутся в окна, а вдалеке завывает ветер, словно сама зима царапается в каменные стены Эверлесса, желая найти трещину, через которую сможет проникнуть внутрь и схватить меня.

Каро не заходила в хранилище. У нее вообще не отнимали времени.

За окном все еще ночь. Я прохожу мимо спален, за дверями которых слышится возня служанок, начинающих работать засветло, поддерживая огонь в каминах Герлингов, чтобы аристократы не почувствовали утреннего холода, покидая теплые постели. Мне кажется, звуки доносятся издалека. Мысли несутся, подгоняемые непрошедшим после тревожного сна возбуждением, словно я еще не проснулась, хотя глаза широко открыты.

Коридорами для слуг я спешу к крылу, где находится хранилище, стараясь держаться как можно незаметнее: неизвестно, где прячется Лиам Герлинг, если не спит.

В пустом коридоре хранилища тишина, лишь пылинки кружатся в тусклом лунном свете, льющемся сквозь окна. Застыв перед массивной лакированной дверью, я задумываюсь о том, как мало у меня власти. Дверь очень искусно украшена различными картинами: с птицами, змеями, драгоценностями, сыплющимися из чаш, которые ниже превращаются в фигуры людей – женщин в шелковых платьях, кружащихся в хороводе. Если смотреть на дверь издалека, можно увидеть лицо с драгоценным камнем в форме сердца во рту. Этот образ заставляет меня вспомнить об Ине, гадая, что она подумает, когда вернется из поездки с Королевой и Роаном и узнает о наказании Каро… и обо всем, что за этим последовало.

Положив руки на гладкое дерево – на ощупь она твердое как камень, – я толкаю дверь, но ничего не происходит: не слышно ни скрипа, ни грохота, а ладони остаются чистыми.

Я наклоняюсь и вижу едва заметные маленькие механизмы, вплетенные в резной рисунок двери, спускающийся вниз, словно серебряная вышивка по плащу вельможи. Я скольжу по ним взглядом и замечаю тонкую красную неглубокую бороздку. По спине пробегает холодок.

Лиам говорил, чтобы открыть дверь, нужно пожертвовать кровью и временем, но никто не знает, как велика жертва. До сегодняшнего дня я никогда не пошла бы на такой риск. Но теперь нисколько не сомневаюсь и продолжаю водить пальцами по панели, осторожно исследуя ее устройство.

Несомненно, стенки маленького канала красновато-бурые не от времени. Наверху находится небольшая ручка в форме хвоста скорпиона, острого как лезвие. Его назначение ясно. Всего лишь плата кровью, но ее может позволить только тот, кто не жалеет времени. Жестокая, элегантная, совсем как Герлинги.

Я провожу кончиками пальцев вдоль канала, гадая: есть ли в нем кровь папы? Злость, страх, горе одновременно пронзают меня. Я прислоняюсь головой к двери и выплескиваю все эмоции в одном сдавленном всхлипе. Папа не мог не знать, как устроена дверь, и понимал, как близок к смерти, но все равно решил, что риск оправдан.

Не оставляя себе возможности передумать, я тянусь и прижимаю палец к жалу скорпиона. Меня бросает в жар – удивительно неприятное ощущение испытываешь, когда время вытекает из твоей крови. Правда, голова кружится не так сильно, как в тот раз, когда Вик забрал сразу десять лет.

А потом что-то за дверью щелкает. Когда я нажимаю руками на полотно, оно поддается без сопротивления, а руки сразу становятся фиолетовыми. Мгновение я восхищаюсь механизмом и его создателем, а потом восхищение превращается в злость. Я ступаю в темноту, оставляя дверь чуть приоткрытой, чтобы не оказаться в ловушке.

Постепенно мои глаза привыкают, и я могу различить каменную лестницу, подсвеченную факелами, очень похожую на ту, что ведет в покои леди Сиды. Я карабкаюсь вверх, пока не оказываюсь на площадке в абсолютной темноте, беру один из факелов из крепления и поднимаю высоко над головой.

Моему взору открывается странное зрелище: комната из темного камня, без окон, со светящимся, покрытым плитками полом. Стены по форме напоминают башню: комната, наверное, всего лишь шагов двадцать в диаметре, а вот потолок уходит высоко вверх.

Присмотревшись, я замечаю, что земля под моими ногами выложена не плиткой, а кровавым железом всех размеров и цветов, перемешанным с другими сокровищами: золотые и серебряные чаши, жемчуг и кольца, неограненные драгоценные камни разбросаны по полу как мусор. На стене развешаны покрытые ржавчиной церемониальные мечи с тупыми от времени лезвиями.

Папы больше нет, и деньги для меня практически ничего не значат. Я не испытываю никакого желания наклониться и наполнить карманы месячными и годовыми монетами, как сделала бы раньше. Я осматриваю комнату в поисках чего-то, что позовет меня, напомнит о папе и о том, почему он приходил сюда и за что умер. Но ничего не могу найти.

От горького разочарования, настигшего меня, становится трудно дышать.

Но потом кое-что на одной из полок привлекает мое внимание: древняя на вид книга. Я подхожу ближе, пиная кровавое железо по пути. Зачем хранить среди всех этих богатств простую книгу? Сердце бешено стучит. Я открываю ее и чувствую знакомый запах соломы, железа и древесного дыма. Первая страница пуста. На ней лишь нацарапано незнакомым косым почерком: Антония Ивера.

Имя незнакомое, но отчего-то мне все равно тревожно.

Я замечаю, что кто-то вырвал соседнюю страницу, достаю из кармана мамин портрет, который всегда ношу с собой, и приставляю его – он идеально подходит.

Так, значит, отец умер за эту книгу!

Я перелистываю страницы и вижу на полях многочисленные рисунки спиралей, деревьев и лесных жителей. Эти рисунки мне знакомы, ведь все они мои.

Из глубин памяти всплывают воспоминания: я сижу у папы на коленях, пока он читает мне о Лисе и Змее своим глубоким, ритмичным голосом. Тьма коснулась наших жизней, но ничего непоправимого пока не произошло. Я утаскиваю книгу в кровать, чтобы оставить свой след на страницах. По непонятной причине папа никогда не возражал. Держать эту книгу – словно на мгновение снова стать той Джулс, которая никогда не лгала, не знала голода, не скучала по родителям и не заключала ужасных сделок с совестью.

Я переворачиваю первую страницу, чтобы почитать истории, но, пока читаю, кажется, что чернила растекаются и строчки плывут перед глазами. Сознание затуманивается. Я не успеваю заметить, когда реальность уступила место видениям, но после моего опыта с ведуньей готова к этому и, хотя страшно напугана, заставляю себя не отключаться. Я просто стою и позволяю воспоминаниям проноситься сквозь меня.

Перед моими глазами девочка, намного младше меня сегодняшней, темные волосы скрывают ее лицо. Она сидит, прислонившись к стене и обхватив руками колени, наполовину освещенная пламенем свечей. Запястья скованы тяжелыми железными цепями. Она роняет голову на руки.

– Мы никогда отсюда не выберемся, да? – ее голос знаком мне так же, как биение собственного сердца.

Когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, то ощущаю тяжесть цепей на своих запястьях. Затем протягиваю руку, касаясь ее плеча, и обещаю, что мы выберемся, ведь у меня есть идея.

Это правда. Идея зреет в глубинах моего разума, пока едва различимая, как камни на дне бегущего ручья.

Одна картинка сменяет другую: снова пламя свечи, под мышкой зажата книга, а в руках тоненькое перо. Сквозь затуманенное сознание я чувствую, как болит рука, и замечаю пятно крови в углу кремовой страницы. Хотя кожаная обложка книги выглядит новее, я знаю, что это та же книга, которую я сейчас держу в руках, стоя посреди хранилища Герлингов. Связь поражает меня: словно со стороны я наблюдаю за собственной рукой, которая начинает выводить пером знакомое название: Брайарсмур.

Брайарсмур. Только это слово имеет хоть какой-то смысл. Я цепляюсь за него.

И вот уже бегу через древний лес. Ветви хлещут по лицу, корни словно пытаются дотянуться и схватить за лодыжки. За спиной лай собак, крики охотников. Впереди видны город, просторная зеленая лужайка, статуя Колдуньи на площади. Все, кого я люблю, – там. Брайарсмур, шепчет голос. Если я доберусь туда, то смогу их спасти, смогу спасти себя. Каждый шаг, каждое биение сердца, каждый тяжелый вдох отзывается одинаково: мой друг, мой друг, мой друг, мой друг. Что ты наделала?